Текст книги "Помолвка мсье Гира"

К концу почти стемнело, и зрители топали ногами, чтобы согреться. Отдельные снежинки лениво пролетали в сероватом воздухе, и одна из них, миновав навес над трибуной, села на зеленую шляпку и там растаяла.

На выходе началась толчея, и мсье Гир, несомненно, потерял бы парочку из виду, если бы молодой человек не повстречал друзей.

Они стали кучкой у одного из выходов, его спутница осталась немного в стороне.

Она увидела, как выходит мсье Гир, и остановила на нем долгий, непривычно серьезный взгляд. Молодые люди громко разговаривали между собой. Кавалер повернулся к ней, сказал несколько слов, вынул из кармана пятифранковую бумажку и, вручив ей, поцеловал в лоб.

Мужчины забрались всей компанией в такси и уехали по направлению к Парижу. А она медленно пошла прочь, словно недоумевая, как это вышло, что она осталась одна. Мсье Гир стоял неподвижно и ждал, пока она отойдет подальше. Неторопливой походкой, не оглядываясь, она шла в том же направлении, куда уехало такси. Она знала, что мсье Гир идет за ней. Она слышала его шаги, звук очень тонких подошв, которые, казалось, еле касались тротуара.

Было совсем темно. В магазинах закрылись ставни. Освещены были только окна кафе. Принаряженные по-воскресному семейства возвращались домой, дети шли впереди.

Между мсье Гиром и служанкой было метров десять. Потом стало пять. Потом он сделал три быстрых шага, но остановился, соблюдая прежнее расстояние.

Так они шли примерно четверть часа, и она время от времени чуть поворачивала голову – этого было мало, чтобы его увидеть, но достаточно, чтобы знать, что он все еще здесь.

Наконец она вошла в маленький бар, где у стойки, изогнутой подковой, оставалось небольшое свободное пространство.

– Лимонад с сиропом.

Поставив локти на жестяную поверхность стойки, она смотрела на мсье Гира, который встал на противоположном конце и стыдливо произнес:

– Лимонад с сиропом.

Двое мужчин, стоявших в глубине, внимательно рассматривали их и даже прервали беседу, пока к ним не подошел хозяин и не возобновил прежнюю болтовню.

Служанка пересчитывала монеты в сумочке. Глаза ее ярко блестели, щеки горели после долгого пребывания на холоде, приоткрытые губы были красными как кровь.

– Сколько с меня?

Она была так разочарована, что и смотреть не хотела на мсье Гира.

– Четырнадцать су.

Мсье Гир положил один франк на стойку, вышел одновременно с ней, не дожидаясь сдачи, и пропустил ее в дверях.

Она решила, что сейчас он заговорит, улыбнулась, готовясь уже протянуть ему руку, сказать: “Здравствуйте…”

Но он промолчал, и она опять пошла впереди, сильнее прежнего покачивая полными бедрами.

Ближе к городу огней становилось больше, народу тоже. Девица все шла и шла несколько усталым, но ровным, упорным шагом. На площади она села в трамвай, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, идет ли он за ней. Может быть, ей это было безразлично?

Мсье Гир сел на три скамейки дальше.

Трамвай прошел по центральным улицам, запруженным толпой, где было множество кафе, лавчонок с безделушками, парочек, идущих в обнимку. Мсье Гир был бледен, очевидно от усталости. С ним так уже случалось – он бледен до синевы, под глазами появлялись круги, и казалось, что из него выпустили воздух. Исчезал прежний облик румяного, жирного, странного человечка. Глаза теряли бессмысленную пристальность и, казалось, призывали на помощь.

За окнами пошли знакомые места. Даже не всматриваясь, можно было сразу узнать светящиеся рекламы на площади д'Итали, затем всевозможные кафе на авеню, ворота. “Конечная остановка, всех просят выйти!”

Она вышла первой и на мгновение остановилась на краю тротуара. В двадцати метрах стояли другие трамваи, ожидающие отправки на Вильжюиф. Дорога была темной, прохожие редкими. Тем не менее она двинулась вперед. Купила на двадцать су каштанов и стала есть их по дороге, замедляя шаг, чтобы содрать шелуху. Она прошла около пятисот метров и внезапно вздрогнула, будто что-то потеряла. Обернулась – позади было пусто, Мсье Гира не было. По улице пронесся трамвай, и за оконным стеклом в красноватом свете мелькнуло его лицо.

Ей оставалось еще немного пройти до следующей остановки. Когда она оказалась там, трамвая все не было и не было; она пошла пешком до следующей и таким образом, от одной остановки до другой, добралась пешком до Вильжюифа. На перекрестке купила еще каштанов. Девушка чувствовала страшную усталость. Пятки горели, и ступни болели из-за высоких каблуков. Несмотря на холод, она так разогрелась, что сдвинула свою зеленую шляпку совсем на затылок и в таком виде вошла в дом, держа в руке кулек с каштанами.

По привычке заглянула в привратницкую. Увидела там консьержку, которая, поставив локти на стол и надев очки, читала газету. Напротив консьержки инспектор грел руки над печкой. Она вошла.

– Не вставайте! Каштаны хотите?

Она говорила с придыханием – каштан во рту был очень горячим. Инспектор взял два. Он выглядел тоже усталым, расстроенным.

– Вы, разумеется, не знаете, куда мог пойти мсье Гир?

– Я? Откуда мне знать?

– Она по воскресеньям всегда ходит со своим кавалером на футбол, – объяснила ему консьержка, не отрываясь от газеты. – Хороший был матч?

Инспектор с тоской смотрел на печку.

– Это он нарочно проделал!

– Что?

– Да вот, вскочил на ходу в автобус. Я-то думал, что он поедет трамваем, как всегда. Стало быть, он куда-то собрался и не хотел, чтобы за ним следили.

– А вас это интересует?

– Еще как!

– Я, может быть, забегу к нему перекинуться парой словечек.

Консьержка подняла голову. В очках лицо ее было другим, они ее старили, но в то же время как-то облагораживали.

– С ума сошла?

Девица захохотала, широко раскрыв рот, так что видны были кусочки каштана.

– Спорим, он у меня расколется! – крикнула она, отворяя дверь, и побежала к лестнице Б. Поднявшись к себе, увидела освещенное окно мсье Гира и его самого. Он наливал кипящую воду в маленький кофейник. Лампу она не зажгла, на ощупь подошла к туалетному столику, нашла флакон одеколона и обрызгала им платье и волосы. Все так же в темноте провела гребенкой по волосам, подтянула чулки из искусственного шелка, завернутые на резинку над коленями.

Мсье Гир накрывал на стол: чашка, тарелка, блюдце с маслом, кусочек хлеба, ветчина.

Перед уходом служанка на миг приостановилась в нерешительности, взглянула на свою кровать, потом на освещенное окно. Она могла и не проходить мимо привратницкой. Холод во дворе удивил ее – от беготни она вся вспотела. Лестница была точно такой же, как у нее, только здесь двери окрашены в коричневый цвет, а на лестнице Б – в темно-синий.

Ей пришлось остановиться, уступая дорогу семье, с трудом ползущей наверх, дети шли впереди, а сзади мать, задыхаясь, тащила пакеты. Наконец служанка оказалась перед нужной ей дверью, еще раз пригладила медно-красные волосы, подтянула спущенный чулок и постучалась.

Она услышала, как звякнула чашка, поставленная на блюдце, как резко отодвинули стул. Улыбнулась, когда приглушенные шаги подобрались к двери. Опустила глаза. Замочная скважина только что светилась, а сейчас что-то заслонило свет. Она догадалась, что это глаз, и опять улыбнулась, отступила на шаг, чтобы оказаться в его поле зрения, и гордо выпятила грудь.

Глава 5

Мсье Гир не двигался с места. Девушка по-прежнему видела глаз, она с трудом улыбнулась и пробормотала, убедившись сперва, что на лестнице никого нет:

– Это я…

Глаз исчез, но что-то опять затмило скважину – очевидно, стоявший за дверью выпрямился, однако оттуда не доносилось ни звука. Она в нетерпении топталась на месте, а когда в скважине снова показался свет, наклонилась к ней в свою очередь.

Мсье Гир был уже далеко, в трех метрах от двери; он прислонился к столу, не сводя с двери взгляда. Лицо его было страдальческим, как у больного, который, сдерживая дыхание, ждет приступа боли. Служанке пришлось уйти, так как кто-то спускался по лестнице. Подойдя к привратницкой, она попыталась улыбнуться, но прежнее равнодушное выражение все же не появилось на ее лице.

– Это ты, Алиса?

Консьержка стояла к ней спиной, раздевая дочь. Инспектор сидел у печки, зажав между коленями кофейную мельницу; он вопросительно взглянул на служанку:

– Вы его видели?

Она присела на край стола и пожала плечами, над закатанными чулками угадывались плотные ляжки.

– Пари держу, он спятил, – сказала она. А консьержка возразила, не поворачиваясь, держа английскую булавку во рту:

– Спятил-то спятил, да знает что делает! А ты иди спать, – добавила она, подтолкнув дочку.

Консьержка чувствовала себя усталой. Она взяла кофейную мельницу из рук инспектора.

– Спасибо, вы очень любезны. Они успели привыкнуть друг к другу. Полицейский уже две недели сидел за этим районом и нашел себе прибежище в привратницкой. На плите для него всегда стоял горячий кофейник. А он порой приносил то вино, то пирожные.

Алиса покачивала крепкой ногой, сердито уставившись в пол.

– Хозяйка моя пришла?

– Час назад, с невесткой из Конфлана. Консьержка уселась, опять надела очки, и лицо ее приняло задумчивое выражение.

– Понимаете, я вот поклясться готова, но все-таки утверждать, что не ошиблась, не берусь… В ту субботу он пришел в тот же час, что всегда. Он приходит поздно только в первый понедельник месяца. Когда он спустился вниз, я уж не заметила, только знаю, что ночью я ему открыла дверь.

– Чтобы выпустить?

– Нет, впустить, в том-то и дело!

От этих разговоров она казалась себе все более сообразительной. Алиса покачивала ногой, а инспектор машинально следил за ней. Было жарко. Кофе медленно капал сквозь фильтр. Во всем чувствовался воскресный вечер, усталость от ничегонеделанья, вялость и расслабленность, от того, что минуты сменяют друг друга медленнее, чем в будни.

У служанки ныла поясница, болели ноги в слишком тесных туфлях. Жильцы проходили мимо привратницкой и лениво поднимались по лестнице. Какая-то женщина заглянула в дверь:

– Свекровь не приходила?

– В три часа заходила. Сказала, что встретит вас на кладбище.

Алиса все смотрела на инспектора, потом спросила, держа во рту незажженную сигарету:

– Вы что, арестуете его?

Консьержка так и впилась в нее своими узкими глазками.

– Распутница, вот ты кто, – заявила она. Это не было шуткой. Ее раздражала пышная фигура служанки, ее голые руки, ямочка на подбородке.

– Это еще вопрос, – вздохнул полицейский, протягивая ей спички. – Требуется доказательство.

Консьержка наморщила лоб, будто эти слова были обращены именно к ней, будто ей-то и поручили найти это доказательство.

– Если его не посадят, он опять за свое возьмется. Это так и чувствуется. Я, например, до него бы пальцем не дотронулась, хоть озолоти меня всю. Знаете, я даже боюсь к белью прикоснуться, которое он по средам приносит мне для прачки.

Инспектор бросил сигарету в ведерко для угля. Он тоже устал от безделья, от ожидания, от пребывания день за днем то здесь, на этой кухне, то на перекрестке Вильжюифа.

– Снесите-ка ему, – сказал он, вынимая из кармана конверт.

– Что это такое?

– Повестка от комиссара, на среду. Может быть, это его на что-то подтолкнет.

– Надо пойти к нему?

Консьержке было страшно, но конверт в руке придал ей угрожающий вид.

– Так я пошла!

Служанка тоже направилась к двери. Инспектор посмотрел на нее в упор, кивнул на уходящую консьержку и попытался взять ее за руку. Ему хотелось остаться здесь с ней вдвоем, но она сделала вид, что не поняла, и торопливо побежала через двор. Подморозило еще сильней, и квадрат неба над двором серебрился, несмотря на ночную темноту.

В темной комнате, встав коленями на кровать, чтобы лучше видеть, Алиса не могла услышать, как стучит консьержка в дверь напротив, но догадалась об этом, увидев, как вздрогнул мсье Гир. Он в это время занимался тем, что резал ножницами большие листы серой бумаги, разложенные на столе, сняв воротничок и башмаки.

С ножницами в руках, он повернулся к двери и сперва отшатнулся. Потом торопливо, на цыпочках подошел к ней, наклонился и приник глазом к замочной скважине.

Консьержка, должно быть, нетерпеливо топталась на площадке и что-то говорила, потому что мсье Гир выпрямился, застегнул пиджак, чуть-чуть приотворил дверь и протянул руку, не показываясь сам. С четвертого этажа доносились звуки скрипки, где-то бормотало радио: жильцы включили его, едва вернувшись домой.

Закрыв дверь, мсье Гир рассматривал конверт, вертел его в руках, не распечатывая, потом взял нож в стенном шкафу, где стояла плитка, медленно вскрыл и развернул листок.

Он не сделал ни единого жеста. Лицо его не изменилось. Он уселся у стола, пристально глядя на листы серой бумаги, которыми до того занимался. Он не слышал ни гула машин, бегущих мимо дома, ни скрипки, ни радио. В голове шумело, то ли это от горящей печки, то ли билась в жилах кровь.

Алиса на цыпочках вышла из своей комнаты. А мсье Гир внезапно поднял голову и посмотрел в освещенную комнату служанки. Никогда еще он так ясно не видел эту комнату, до малейших подробностей. Девица вошла обратно, резко захлопнула за собой дверь и сразу же бросилась на кровать, не раздевшись, уткнув лицо в согнутую руку. Мсье Гир и бровью не повел. Она лежала ничком. Все тело ее содрогалось, плечи тряслись от рыданий, ноги неистово колотили розовое одеяло. Она всхлипывала, заливалась слезами. Это зрелище, вероятно, показалось мсье Гиру нелепым и чем-то смутило; он взял со стола один из листов серой бумаги и прикрепил его кнопками к одному из трех стекол окна. Однако он еще видел ее через два других. Работал он медленно, шевеля губами, будто разговаривая сам с собой.

Алиса приподнялась, перевернулась, одним прыжком вскочила на ноги и в ярости сорвала с себя шелковую кофточку, оставшись в одной рубашке. Волосы ее растрепались. Она носилась по комнате, от кровати к туалетному столику, потом схватила гребенку, швырнула ее через всю комнату, но разок-другой при этом бросила взгляд в сторону мсье Гира.

Он взял второй серый лист и еще четыре кнопки. Две он уже прикрепил. Алиса лихорадочно рылась в сумочке, боясь потерять хотя бы секунду, вытащила оттуда карандаш и оторвала клочок бумажной скатерти с кружевной оторочкой, которой была накрыта этажерка.

Мсье Гир отступил к столу, откуда ему уже ничего не было видно. Но тут же снова сделал шаг вперед и, наклонив голову, посмотрел в единственное не закрытое бумагой стекло.

Она кончила писать и, став коленями на кровать, приложила бумажку к стеклу, с тревогой глядя на противоположное окно. Ей было видно, что он прячется, и она щелкала пальцами, как нетерпеливый школьник.

Алисе и в голову не приходило, что он не может прочитать написанного, оттого что свет падал на бумажку сзади и он видел только темный квадрат.

Все больше волнуясь, она постучала в стекло, а он сделал неуверенный шаг вперед и застыл на месте. Наконец помахал рукой в знак отрицания, взял еще один серый лист, отступил назад и поставил его возле лампы.

Она все еще не понимала и указывала пальцем на свою бумажку, в то время как мсье Гир показывал ей на свою лампу коротким, нерешительным жестом. Свободной рукой она вытерла глаза, а он подошел вплотную к окну, приложил к нему листок бумаги, как сделала она, отошел назад и поднял листок к лампе.

Она наконец поняла и спрыгнула с кровати, держа бумажку в обеих вытянутых вперед руках.

У мсье Гира выступили капельки пота. Он нахмурил густые черные брови и наконец прочитал:

“Я должна с вами поговорить”.

Она потрясала в воздухе листком бумаги, при этом груди ее поднимались и казались тяжелее, чем были, и видны были рыжие волосы на подмышках.

Мсье Гир отодвинулся от окна, и она снова бросилась вперед, кивками повторяя: “…Да.., да.., да…”

Он ушел в глубину комнаты, где она уже не видела его, потом вернулся, отошел опять и со строгим выражением лица указал ей пальцем на ее комнату.

“Нет”, – покачала она головой.

И ткнула пальцем в комнату мсье Гира. Потом, не дожидаясь ответа, спрыгнула опять с кровати, подобрала с пола блузку и кое-как набросила ее на себя уже по дороге к двери. И все-таки вернулась, чтобы посмотреть в зеркало, протереть лицо полотенцем, чуть-чуть напудриться и убедиться, что помада не стерлась с губ.

Мсье Гир, чувствуя, что от волнения тело его не слушается, все же прикрепил двумя кнопками третий лист бумаги, подбежал к умывальнику, вылил воду из таза, закрыл стенной шкаф, кинулся к кровати и аккуратно разгладил одеяло. Шагов на лестнице еще не было слышно. Он встал перед зеркалом, пригладил волосы, пощупал пальцем шрам, подкрутил усы. Он уже собирался пристегнуть воротничок и повязать галстук, когда на площадке послышались и замерли шаги.

– Войдите, – выдавил он с невероятным трудом. Он так тяжело дышал, что вздрагивала жесткая щетинка усов. И почувствовал вблизи запах девушки, тот самый запах, который доносился до него порывами холодного ветра там, на трибуне в Буа-Коломб. Это был запах смеси рисовой пудры и резкого аромата каких-то духов, запах ее тела, ее пота.

Она тоже с трудом переводила дыхание, обвела глазами комнату и наконец обнаружила мсье Гира, стоявшего вплотную к закрытой двери.

Сейчас она уже не знала что сказать. Для начала попробовала улыбнуться, подумала даже, не протянуть ли ему руку, – но он стоял неподвижно.

– Как у вас жарко…

Она посмотрела на окно, затемненное сейчас листами серой бумаги. Потом подошла ближе, приподняла один из них и внезапно увидела собственную комнату, а главное – кровать, стоявшую так близко, что казалось, можно до нее дотронуться. Обернувшись, она наконец встретилась взглядом с мсье Гиром и залилась краской, а он отвел глаза.

Только что она притворялась, что плачет, но сейчас слезы действительно жгли ей веки, набегали на глаза. А он и не думал прийти ей на помощь, предоставив Алисе делать что хочет в этой пустой комнате, где любой звук отзывался особенно громко. Он даже отошел подальше, к печке, и взялся за кочергу.

Ждать дольше было невозможно. Алиса заплакала, уселась на его кровать, прилегла наискосок, опершись локтем о подушку.

– Мне так стыдно! – пробормотала она. – Если бы вы только знали!

Наклонясь вперед, не выпуская из рук кочерги, он посмотрел на нее, и розовый румянец окончательно сошел с его лица. А она все плакала, закрыв лицо, и приговаривала, всхлипывая:

– Вы ведь все видели, правда? Ужас какой! Я же не знала. Я была совсем сонная.

Сквозь пальцы, закрывавшие глаза, она видела, как он положил на место кочергу и нерешительно выпрямился. Алиса сильно вспотела. Шелковая блузка стала мокрой под мышками.

– Отсюда же все видно! А я-то каждый день раздевалась и…

Рыдания возобновились еще сильней, лицо побагровело, из перекошенного рта с трудом вылетали слова.

– Мне бы это все равно! Смотрите сколько хотите! Но вот этот ужас…

Медленно, так медленно, что трудно было заметить эту перемену, восковое лицо мсье Гира оживлялось, становилось человечным, взволнованным, жалким…

– Идите сюда, ладно? Тогда мне будет легче… Но он стоял возле кровати, прямой, как манекен. Руку убрать вовремя он не успел, и она сжала ее.

– Что вы тогда подумали? Вы-то лучше всех знаете, что он ведь тогда в первый раз пришел, правда?

Платка у нее с собой не было, и она утерла нос одеялом.

Мсье Гир уставился на потолок. Наверху кто-то ходил не переставая взад и вперед, ровным шагом, вероятно укачивая на руках ребенка.

– Сядьте около меня.

Он еще боролся, пытался ускользнуть из-под власти этого тела.

Чуть успокоившись, она проговорила прерывающимся голосом:

– Это раньше был просто приятель, с кем пойти в воскресенье.

Мсье Гиру это было отлично известно что он ведь всегда шел вслед за ними то на футбол, на велодром в хорошую погоду или же в кино, на площади д'Итали, если шел дождь. Он видел, как они встречаются в половине второго, всегда на одной и той же автобусной остановке. Алиса висела на руке своего спутника. Позже, когда становилось темно, они время от времени останавливались где-нибудь в подворотне, и светлые пятна их лиц сливались в одно.

– Я его теперь ненавижу! – выкрикнула она. Мсье Гир смотрел то на свой умывальник, то на будильник на каминной доске, то на печку, на все эти предметы, которыми он каждый день пользовался в одиночестве, и призывал их, казалось, на помощь. Он постепенно оттаял, но сохранял способность видеть себя со стороны, и ему не нравился этот мсье Гир, которого он сейчас видел.

Алиса тоже украдкой наблюдала за ним, и на мгновение взгляд ее становился холодным и проницательным.

– Сознайтесь, вы тогда стояли здесь!

Окно, прикрытое серой бумагой, казалось враждебным. Лампа по-прежнему горела в комнате напротив, но из-за этих серых листов испускала только бледное сияние.

– Я ведь часто засыпала, не успев ни дверь запереть, ни потушить…

Теперь, когда ему этого не предлагали, мсье Гир уселся на самый краешек кровати, и Алиса все еще держала его руку в своей.

Так ведь оно и было: в ту субботу она уснула, и книжка соскользнула на пол. А мсье Гиру не спалось. Оконное стекло холодило лоб.

И вот тогда мужчина вошел в ее комнату, совсем не таким франтом, как в воскресенье, а в грязной кепке и с шарфом на шее вместо воротничка. Алиса приподнялась на локтях. Он одним движением приказал ей молчать, а сам заговорил шепотом, короткими, четкими фразами, а сам в это время мыл руки в тазу и медленно осматривал себя с ног до головы, как бы стараясь увериться, что никаких следов не осталось. Его трясло как в лихорадке. Руки нервно дергались. Он подошел к кровати, вытащил из кармана женскую сумочку и сунул ее под матрац. Слов его не было слышно. Алиса испугалась, но не закричала, не пошевелилась, а ее приятель внезапно с насмешливой улыбкой сдернул с нее одеяло, открыв влажную наготу ее ног и бедер.

– Это было ужасно! – говорила она. – И вы смотрели! Вы все видели, все!

Да, все! Свирепое объятие мужчины, которому надо любой ценой усмирить разгулявшиеся нервы.

Мсье Гир упорно рассматривал цветочки на обоях. На его щеках опять играл румянец. Алиса чувствовала, как дрожит его рука, неприятно вялая, как у больного.

– Я сразу об этом подумала, – добавила она. – Да, в то самое время. Но я боялась пошевелиться, боялась хоть слово сказать, только голову повернула и увидела вас. Он мне сказал, что убьет меня, если я что сболтну. И вас убил бы. Потому я с ним все еще встречаюсь.

В ее голосе уже не было прежнего надрыва.

– Не знаю, зачем он это сделал. Он в гараже работает, хорошо зарабатывает. Наверно, дружки на это подбили. А к этим двум тысячам он и притронуться боится, думает, вдруг номера банкнот известны.

Мсье Гир хотел было встать, но она удержала его.

– Скажите, вы мне верите? Клянусь, это первый раз было, и я даже никакого удовольствия не получила.

Она прижалась к нему бедром. Она дрожала. Дрожало все ее существо, горячее, переполненное жизнью, а лицо после слез стало еще румяней, губы горели, влага застилала глаза. Наверху плакал младенец. Его укачивали, отбивая ногой такт. Впервые мсье Гир не слышал лихорадочного тиканья своего будильника.

– Вы меня ненавидите? Она теряла терпение.

– Подите сюда ближе.., еще ближе… Она тянула его к себе. Локоть мсье Гира уперся ей в грудь.

– Я так одинока! – старательно всхлипнула она. Нахмурив брови, он рассматривал ее вблизи, чувствуя ее дыхание у себя на лице. Она продолжала говорить:

– Я знаю, что Эмиль как сказал, так и сделает! Ею овладела досада, она с трудом скрывала нетерпение, переходившее в ярость.

– Вы не хотите мне помочь?

Алиса обхватила его за плечи. Это была последняя попытка. Она обвила его шею руками, прижалась к его щеке пылающей щекой.

– Скажите.., скажите…

Ее била дрожь, но то была дрожь, вызванная тревогой. Внезапно он прошептал ей на ухо:

– Мне было очень грустно.

Он не воспользовался близостью и, казалось, не чувствовал ни ее живота, прильнувшего к нему вплотную, ни ее ноги, обвившей его ногу. А просто, закрыв глаза, вдыхал ее запах.

– Не двигайтесь, – взмолился он.

На миг с лица ее сбежала притворная страсть, и оно стало усталым и холодным. Когда мсье Гир приоткрыл глаза, она с улыбкой шепнула:

– Как у вас здесь мило!

В комнате все резало глаз, может быть, оттого, что на лампочке не было абажура. Очертания были слишком четкими, цвета слишком грубыми. Прямоугольник стола под блестящей клеенкой был твердым и холодным, как надгробный камень.

– Вы всегда тут один живете?

Он хотел встать, но она удержала его, прижалась.

– Нет. Останьтесь так. Мне так хорошо! Мне кажется…

И вдруг добавила игриво, как девчонка:

– Можно я буду иногда забегать, прибирать тут у вас? Но ей хотелось большего. Она упорно старалась добиться иной связи между ними, но он, казалось, не понимал, и она боялась слишком точно дать ему понять это и спугнуть его.

– Вы ведь спасете меня, правда?

Она потянулась к нему влажными губами. Он едва коснулся их, только гладил ее по голове, устремив взгляд куда-то в сторону.

– Вы холостяк? Вдовец?

– Да.

Она не знала, относится ли это “да” к слову “холостяк” или к слову “вдовец”. Но говорить было необходимо. Слишком уж нелепым было молчать, лежа в этой безликой комнате, у окна, прикрытого серой бумагой.

– Вы в какой-нибудь конторе служите?

– Да.

Она так боялась, что он сейчас встанет и снова примет свой отстраненный вид, что еще теснее прижалась к нему, сделав при этом как бы невольное, но очень точное движение.

Он промолчал, и это подбодрило ее. Она задвигалась всем телом, словно желая овладеть им, и впилась губами в его губы под жесткими усами.

Веки мсье Гира дрогнули. Он осторожно освободился из ее объятий и так же осторожно повернул к ней голову, щекой к щеке, так что оба теперь лежали лицом вверх.

– Не надо двигаться.

Он умоляюще прошептал это, едва слышно, сжал ее руку, прерывисто дыша. Его губы приоткрылись, и он внезапно встал с кровати, в тот миг, когда слезы чуть было не брызнули у него из глаз.

– Я ничего не скажу, – пробормотал он. Он так и не опустил полы пиджака, загнувшиеся над его жирными бедрами. Он опять направился к печке, а Алиса села на край кровати, равнодушная к беспорядку в своей одежде.

– Уж вам-то они ничего не смогут сделать! А пока что время и пройдет…

Она говорила совершенно спокойно, сидела, упираясь локтями в колени, а подбородком – в ладони.

– Вам и внимания не следует обращать на их подозрения.

Мсье Гир заводил будильник.

– Вот дело поутихнет, он отсюда уедет, и мы заживем спокойно.

До мсье Гира доходило только смутное журчание ее голоса. На него навалилась усталость, и физическая, и душевная. До нее это не сразу дошло, и она все говорила и говорила, расхаживая по комнате. Увидев, что лицо его опять стало восковым, она с улыбкой протянула ему руку:

– До свидания, мне пора уходить.

Он вложил в ее руку свою вялую ладонь.

– Вы меня правда чуть-чуть любите? – настойчиво спросила она.

Вместо ответа мсье Гир открыл дверь, и когда она вышла, снова запер ее на ключ.

Алиса промчалась по лестнице, пересекла двор, дохнувший на нее холодом, и вошла к себе, еще не утратив веселого оживления. Она тотчас посмотрела на окно, закрытое тремя листами серой бумаги, которые отныне скрывали от нее мсье Гира, удовлетворенно улыбнулась и опять, который раз за этот день, сняла юбку, блузку, потянулась, сбросила наконец рубашку. Она строила глазки зеркалу и представляла себе малюсенькую дырочку в серой бумаге и глаз мсье Гира, прильнувший к ней, как прежде к замочной скважине.

Алиса лениво тянула время, вздумала даже вымыться с головы до ног, чтобы подольше побродить обнаженной по освещенной комнате. Однако время от времени глаза ее холодели от досады, и она угрожающе ворчала:

– Болван!

Но болван не стоял у окна, за серой бумагой, он так и остался возле двери, держа ключ в руке, опираясь о косяк, и обводил взглядом свою комнату, будильник, белевший на черной каминной доске, печь на трех ножках, стенной шкаф, клеенку и кофейник и, наконец, постель с непривычной вмятиной посередине. Наконец он оставил ключ, опустил руку, вздохнул – и на этом вечер закончился.