Текст книги "Гектор Сервадак"

ГЛАВА ПЯТАЯ,

в которой ученику Сервадаку здорово попало от профессора Пальмирена Розета

Итак, все стало ясно, все нашло объяснение для наших исследователей, любителей строить гипотезы! Их уносила комета, летящая по околосолнечному миру. Громадное светило, которое после катастрофы появилось на миг в густой пелене облаков перед капитаном Сервадаком, было не чем иным, как Землей. Грандиозный, небывалый прилив на Галлийском море был вызван притяжением земного шара.

И, главное, комета должна неминуемо встретиться с Землей, – так по крайней мере утверждал профессор. Были ли, однако, его вычисления настолько точны, чтобы неизбежность этой встречи могла считаться математически доказанной? Вполне понятно, что у галлийцев остались на этот счет некоторые сомнения.

Последующие дни колонисты были заняты хлопотами по устройству своего гостя. К счастью, профессор принадлежал к людям неприхотливым в житейских мелочах и легко мирился с любыми условиями. Витая день и ночь в облаках, следя за светилами, блуждающими в небесных пространствах, ученый мало интересовался помещением и пищей, за исключением разве кофе. Он как будто даже не заметил, как искусно и умело поселенцы приспособили для жилья Улей Нины.

Капитан Сервадак хотел отвести самую лучшую комнату своему старому учителю. Но тот, вовсе не склонный жить рядом с другими поселенцами, отказался наотрез. Единственное, что ему было нужно, это уголок для обсерватории, удобно расположенный и уединенный, где он мог бы спокойно заняться астрономическими наблюдениями.

Гектор Сервадак и лейтенант Прокофьев постарались отыскать удобное помещение. Им повезло. В склонах вулканического массива, футах в ста над центральным залом, они обнаружили узкую пещеру, вполне подходящую для астронома и его приборов. Там поставили кровать, несколько стульев, шкафчик, не говоря уже о знаменитой трубе, которую установили с таким расчетом, чтобы по возможности облегчить наблюдения. Струя лавы, отведенная от главного потока, обогревала помещение обсерватории.

Там и обосновался профессор; в назначенные часы он съедал обед, который ему приносили, спал мало, занимался вычислениями днем, наблюдал звезды ночью – словом, почти не принимал участия в общей жизни. Все привыкли к его чудачествам и решили, что самое лучшее – оставить его в покое.

Между тем наступили жестокие морозы. Термометр показывал в среднем около тридцати градусов ниже нуля по Цельсию. Ртутный столбик не колебался, как это бывает при неустойчивой погоде, а медленно и неуклонно падал. Это понижение должно было прекратиться с наступлением самой низкой температуры межпланетного пространства, а повышение начаться лишь с того момента, когда Галлия, следуя своей эллиптической траектории, несколько приблизится к Солнцу.

Ртутный столбик вел себя так потому, что ни одно дуновение не нарушало неподвижности галлийской атмосферы. Колонисты находились в совершенно необычных климатических условиях. В воздухе не двигалась ни одна молекула. Все жидкое и газообразное на поверхности кометы как будто застыло. Ни бури, ни дождя, ни облаков не наблюдалось ни в зените, ни над горизонтом. Не было ни влажных испарений, ни густых туманов, которые часто заволакивают полярные области земного сфероида. Небо оставалось неизменно ясным и прозрачным, солнце сияло в вышине днем, а звезды ночью, но даже солнечные лучи, казалось, совсем не грели.

Интересно, что в подобных условиях такие свирепые холода легко было переносить даже на свежем воздухе. В самом деле, то, что губит зимовщиков полярных стран, что иссушает их легкие и лишает жизненных сил, – это жестокие холодные бури, пронзительные северные ветры, гибельные туманы, грозные вьюги. В этом причина всех болезней и недугов, убийственных для полярных мореплавателей. Но в периоды затишья, когда воздух бывает неподвижен, все они стойко выдерживали самые страшные морозы, будь то на острове Мелвилл, как Парри, за восемьдесят первым градусом широты, как Кан, или еще дальше, за пределами широт, достигнутых неустрашимым Холлем и исследователями судна «Полярис». Если зимовщики тепло одеты и сытно питаются, они могут вынести при безветрии самые жестокие холода, и они это доказали, даже когда температура» падала до шестидесяти градусов ниже нуля.

Поселенцы Теплой Земли находились в наиболее благоприятных условиях, чтобы выдержать холод межпланетного пространства. У них не было недостатка ни в мехах со шкуны, ни в дубленых кожах. Пища была обильная и здоровая. Благодаря тихой безветренной погоде они без труда выходили на воздух, несмотря на необычайное понижение температуры.

К тому же генерал-губернатор Галлии тщательно следил, чтобы все колонисты были тепло одеты и сытно накормлены. Им были предписаны ежедневные гимнастические упражнения, и они их добросовестно выполняли. Никто не мог уклониться от правил общежития, обязательных для всех. Ни юный Пабло, ни крошка Нина не составляли исключения. Эти милые дети, тепло укутанные в меха, словно маленькие эскимосы, бегали вдвоем на коньках у побережья Теплой Земли. Пабло заботливо помогал своей подруге, играл с ней, поддерживал ее, когда она уставала. Словом, они вели себя так, как и подобает в их возрасте.

А что поделывал Исаак Хаккабут?

После довольно нелюбезного приема, оказанного ему Пальмиреном Розетом, Исаак Хаккабут вернулся на тартану в полном отчаянье. В его душе произошел переворот. После точных и обстоятельных объяснений профессора он не мог сомневаться, он уже не сомневался более, что какая-то блуждающая комета умчала его в пространство за миллионы лье от земного шара, где он так долго и так удачно вел торговые дела.

Казалось бы, очутившись на Галлии, одним из тридцати шести ее обитателей, в положении столь необычайном и непредвиденном, он должен был совершенно измениться, задуматься над самим собой, ощутить более дружеские чувства к тем немногим людям, которых по милости своей сохранил ему бог, а не смотреть на них исключительно с точки зрения выгоды и наживы.

Ничего этого не случилось. Если бы Исаак Хаккабут изменился, он не был бы законченным образцом себялюбца, человека, который думает только о себе. Наоборот, он еще более очерствел и ломал голову только над тем, как бы извлечь побольше барышей из создавшегося положения. Он достаточно хорошо знал капитана Сервадака и потому был спокоен: никто не причинит вреда ему, Исааку Хаккабуту, его имущество находится под надежной охраной французского офицера и только неожиданный случай может изменить такое положение вещей. Однако такого случая как будто не предвиделось; и вот что придумал Исаак Хаккабут, чтобы использовать трудное положение колонистов.

С одной стороны, следовало принять в расчет надежды на возвращение на Землю, как бы слабы они ни были. С другой стороны, в небольшой колонии не было недостатка в золоте и серебре, английском и русском, но эти металлы могли иметь ценность только на старой земле. Предстояло, следовательно, мало-помалу прибрать к рукам все денежные запасы Галлии. Итак, план Исаака Хаккабута состоял в следующем: распродать все товары до возвращения, так как ввиду их редкости они имели больше ценности на Галлии, чем будут иметь на Земле, но вместе с тем, учитывая нужды колонии, подождать, пока спрос во много раз превысит предложение. Это вызовет несомненное повышение цен и принесет верную прибыль. Итак – распродать все, но повременить, чтобы продать подороже.

Вот что обдумывал Исаак Хаккабут в своей тесной каюте на «Ганзе». Во всяком случае, поселенцы были избавлены от его неприятного злого лица, и никто на это не жаловался.

В течение апреля Галлия прошла путь в тридцать девять миллионов лье и к концу месяца находилась в ста десяти миллионах лье от Солнца. Эллиптическая орбита кометы, с учетом ее эфемерид, была чрезвычайно точно вычерчена профессором. Эту кривую он разделил на двадцать четыре неравных отрезка, изображающих двадцать четыре месяца галлийского года. Каждый отрезок обозначал путь, пройденный кометой за месяц. Первые двенадцать сегментов, отмеченные на кривой, постепенно укорачивались, согласно одному из трех законов Кеплера, вплоть до точки афелия; затем миновав эту точку, они начинали удлиняться по мере приближения к перигелию.

Однажды, – это было 12 мая, – профессор ознакомил со своей работой капитана Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева. Они принялись изучать чертеж с вполне понятным интересом. Перед их глазами развернулась вся траектория Галлии, несколько заходившая, как они удостоверились, за орбиту Юпитера. Путь, пройденный за каждый месяц, и соответственные расстояния кометы от Солнца были выражены в цифрах. Все было ясно, точно, и если Пальмирен Розет не допустил ошибки, если Галлия действительно совершала полный оборот ровно за два года, она должна будет встретиться с Землей в той же самой точке, ибо за это же время Земля с математической точностью совершит два оборота. Но каковы будут последствия нового столкновения? Об этом не хотелось даже и думать!

Во всяком случае, если точность вычислений Пальмирена Розета и вызывала сомнения, его собеседники остерегались даже намекнуть ему об этом.

– Следовательно, – сказал Гектор Сервадак, – в течение мая Галлия пролетит всего тридцать миллионов четыреста тысяч лье и умчится на расстояние ста тридцати девяти миллионов лье от Солнца.

– Совершенно верно, – подтвердил профессор.

– Значит, мы вышли из пояса малых планет? – спросил граф Тимашев.

– Вы можете сами судить об этом, сударь, – отвечал Пальмирен Розет, – у меня на карте обозначен пояс этих планет.

– И комета достигнет афелия, – продолжал Гектор Сервадак, – ровно через год после того, как пройдет через перигелий?

– Именно.

– Пятнадцатого января будущего года?

– Разумеется, пятнадцатого января… Ах, погодите! – спохватился профессор. – Почему вы сказали пятнадцатого января, капитан Сервадак?

– Потому что, как я полагаю, пятнадцатого января истекает год, иначе говоря двенадцать месяцев…

– Двенадцать земных месяцев, да! – возразил профессор. – Но отнюдь не двенадцать галлийских!

При этом неожиданном заявлении лейтенант Прокофьев не мог удержаться от улыбки.

– Вы усмехаетесь, сударь? – вспылил Пальмирен Розет. – А почему вы усмехаетесь, желал бы я знать?

– О господин профессор, просто потому, что вы, как я вижу, хотите изменить земной календарь.

– Я хочу, милостивый государь, только одного – быть строго логичным…

– Согласен, дорогой профессор, – воскликнул капитан Сервадак, – будем логичны!

– Признаете ли вы за истину, – начал Пальмирен Розет довольно сухо, – что Галлия вернется в свой перигелий два года спустя после того, как она прошла через него?

– Признаю.

– Соответствует ли этот двухлетний промежуток времени, иначе говоря период обращения кометы вокруг Солнца, – соответствует ли он галлийскому году?

– Безусловно.

– Следует ли разделить этот год, как любой другой год, на двенадцать месяцев?

– Если хотите, дорогой профессор.

– Дело не в том, хочу ли я…

– Ну, хорошо, разделим его на двенадцать месяцев, – поправился Гектор Сервадак.

– А из скольких дней будут состоять эти месяцы?

– Из шестидесяти дней, раз они укоротились наполовину.

– Капитан Сервадак! – остановил его профессор суровым тоном, – думайте о том, что вы говорите!

– Но мне казалось, что я следую вашему методу… – возразил Гектор Сервадак.

– Ни в коей мере.

– Тогда объясните нам…

– Нет ничего проще! – заявил Пальмирен Розет, презрительно пожав плечами. – Соответствует ли каждый галлийский месяц двум земным месяцам?

– Разумеется, так как галлийский год длится два года.

– Равняются ли эти два месяца шестидесяти дням на Земле?

– Да, шестидесяти дням.

– Ну и что же из этого?.. – спросил граф Тимашев, обращаясь к Пальмирену Розету.

– А вот что: если два месяца равняются шестидесяти земным дням, это составляет сто двадцать галлийских дней, так как продолжительность дня на поверхности Галлии не превышает двенадцати часов. Понятно ли вам?

– Совершенно понятно, сударь, – ответил граф Тимашев. – Но не опасаетесь ли вы, что новый календарь несколько неточен…

– Неточен? – воскликнул профессор с негодованием. – Да начиная с первого января я только по нему и считаю.

– Итак, наши месяцы отныне будут состоять из ста двадцати дней? – спросил капитан Сервадак.

– А что же тут дурного?

– Ничего, дорогой профессор. Значит, нынче у нас не май, а только еще март?

– Именно март, господа, сегодня двести шестьдесят шестой день галлийского года, соответствующий сто тридцать третьему дню земного года. Следовательно, сегодня двенадцатое марта по-галлийски, и когда истекут еще шестьдесят галлийских дней…

– Наступит семьдесят второе марта! – воскликнул Гектор Сервадак. – Превосходно! Будем же логичны!

Пальмирен Розет, казалось, заподозрил, не издевается ли над ним его бывший ученик, но тут все три посетителя ввиду позднего времени распростились с ученым и покинули обсерваторию.

Итак, профессор составил новый галлийский календарь. Надо признаться, однако, что пользовался им он один и что никто его не понимал, слушая про сорок седьмое апреля или сто восемнадцатое мая.

Между тем по старому календарю наступил июнь месяц, в течение которого Галлии предстояло пролететь лишь двадцать семь миллионов пятьсот тысяч лье и удалиться от Солнца на сто пятьдесят пять миллионов лье. Температура неуклонно понижалась, но погода оставалась столь же ясной и тихой, как и прежде. Жизнь на Галлии текла по заведенному порядку, спокойно, даже несколько однообразно. Чтобы нарушить это однообразие, требовался именно такой вспыльчивый, нервный, капризный, даже сварливый человек, как Пальмирен Розет. Всякий раз, как он, прервав свои наблюдения, удостаивал спуститься в общий зал, его посещение давало повод к ссоре.

Спор почти неизменно начинался из-за того, что капитан Сервадак и его спутники с нескрываемой радостью ожидали нового столкновения с Землей, какой бы опасностью ни угрожало им это столкновение. Это приводило в ярость профессора, который и слушать не желал о возвращении и продолжал изучать Галлию, словно собирался остаться там навсегда.

Однажды, 27 июня, Пальмирен Розет вихрем влетел в общий зал. Там как раз находились капитан Сервадак, лейтенант Прокофьев, граф Тимашев и Бен-Зуф.

– Лейтенант Прокофьев, – вскричал профессор, – отвечайте без обиняков и уверток на вопрос, который я вам задам.

– Но я вообще не имею привычки… – начал было лейтенант Прокофьев.

– Хорошо, – перебил его Пальмирен Розет тоном учителя, обращающегося к ученику. – Отвечайте на следующий вопрос: совершили ли вы на вашей шкуне кругосветное плавание по Галлии приблизительно по линии экватора, другими словами по одной из близких к экватору параллелей? Да или нет?

– Да, сударь, – отвечал лейтенант, которому граф Тимашев подал знак не перечить грозному Розету.

– Отлично, – продолжал тот. – А во время экспедиции отмечали ли вы путь, пройденный «Добрыней»?

– Лишь приблизительно, – отвечал Прокофьев, – то есть с помощью лага и компаса, а не по высоте солнца и звезд, чего мы не имели возможности сделать.

– И что же вы обнаружили?

– Что Галлия имеет в окружности примерно две тысячи триста километров, а отсюда ее диаметр равняется семистам сорока километрам.

– Так… – проговорил Пальмирен Розет как бы про себя, – следовательно, ее диаметр в шестнадцать раз короче земного, который равняется двенадцати тысячам семистам девяноста двум километрам.

Капитан Сервадак и его друзья с удивлением смотрели на профессора, не понимая, куда он клонит.

– Так вот, – продолжал Пальмирен Розет, – чтобы дополнить изучение Галлии, мне остается определить ее поверхность, объем, массу, плотность и силу тяжести.

– Что касается ее поверхности и объема, – сказал лейтенант Прокофьев, – то, зная диаметр Галлии, определить их нет ничего легче.

– Разве я говорю, что это трудно? – вспылил профессор. – Такие вычисления я умел делать с младенческих лет.

– Ого! Больно рано! – насмешливо протянул Бен-Зуф, не упускавший случая подпустить шпильку хулителю Монмартра.

– Ученик Сервадак, – продолжал Пальмирен Розет, кинув грозный взгляд на Бен-Зуфа, – возьмите перо. Раз вам известна длина окружности Галлии, скажите мне, какова же ее поверхность?

– Слушаю, господин Розет, – ответил Гектор Сервадак, решив изображать примерного ученика. – Нам следует умножить две тысячи триста двадцать три километра, то есть длину окружности Галлии, на семьсот сорок, то есть длину ее диаметра.

– Множьте, да поскорее! – нетерпеливо вскричал профессор. – Пора бы уже сосчитать! Ну что же?

– Ну вот, – отвечал Гектор Сервадак, – я получил цифру в один миллион семьсот девятнадцать тысяч двадцать квадратных километров, – это и есть величина поверхности Галлии.

– Следовательно, ее поверхность в двести девяносто семь раз меньше поверхности Земли, равняющейся пятистам десяти миллионам квадратных километров.

– Тьфу! Козявка какая-то! – фыркнул Бен-Зуф, выпячивая губы и всем своим видом выражая презрение к комете профессора.

Пальмирен Розет смерил Бен-Зуфа уничтожающим взглядом.

– Так вот, – продолжал профессор с раздражением, – каков же теперь объем Галлии?

– Объем?.. – переспросил Гектор Сервадак нерешительно.

– Ученик Сервадак, неужели вы разучились вычислять объем шара, когда вам известна его поверхность?

– Нет, господин Розет… Но вы даже не даете мне времени передохнуть.

– В математике не бывает передышек, молодой человек, не должно быть передышек!

Собеседники Пальмирена Розета призвали на помощь всю свою выдержку, чтобы не расхохотаться.

– Чего же вы ждете? – настаивал профессор. – Объем шара…

– Равен величине его поверхности… – отвечал Гектор Сервадак, запинаясь, – помноженной на…

– На треть его радиуса, молодой человек! – воскликнул Пальмирен Розет.

– На треть радиуса! Вы кончили?

– Сейчас. Треть радиуса Галлии, составляя сто двадцать три, три, три…

– Три, три, три, три… – насмешливо повторял Бен-Зуф на разные лады.

– Молчать! – крикнул профессор, рассердившись не на шутку. – Достаточно двух первых чисел десятичной дроби, отбросьте остальные.

– Я уже отбросил, – покорно ответил Гектор Сервадак.

– И что же?

– Помножив один миллион семьсот девятнадцать тысяч двадцать на сто двадцать три и тридцать три сотых, мы получим двести одиннадцать миллионов четыреста тридцать девять тысяч четыреста шестьдесят кубических километров.

– Вот каков объем моей кометы! – с торжеством воскликнул профессор. – Право же, это не так уж мало.

– Без сомнения, – заметил лейтенант Прокофьев, – но ее объем все же в пять тысяч сто шестьдесят шесть раз меньше объема Земли, составляющего в круглых цифрах…

– Триллион восемьдесят два миллиарда восемьсот сорок один миллион кубических километров, мне это отлично известно, сударь, – перебил Пальмирен Розет.

– Кроме того, – добавил лейтенант Прокофьев, – объем Галлии гораздо меньше объема Луны, равняющегося одной сорок девятой объема земного шара.

– Да кто же с этим спорит? – огрызнулся профессор, уязвленный в самое сердце.

– Итак, – безжалостно продолжал лейтенант Прокофьев, – с поверхности Земли Галлия видна не лучше, чем звезда седьмой величины, то есть ее нельзя заметить простым глазом!

– Вот так штука! – воскликнул Бен-Зуф. – Хороша комета, нечего сказать! И на этакой-то песчинке нас угораздило улететь!

– Замолчите! – прошипел Пальмирен Розет, окончательно выведенный из себя.

– Не комета, а ореховая скорлупа, горошина, крупинка! – продолжал дразнить его Бен-Зуф в отместку за Монмартр.

– Перестань, Бен-Зуф, – сказал капитан Сервадак.

– Булавочная головка, букашка, ничтожество!

– Замолчишь ли ты, черт возьми?

Поняв, что капитан рассердился не на шутку, Бен-Зуф ушел, оглашая взрывами хохота гулкие своды пещеры.

Он скрылся вовремя. Пальмирен Розет готов был разразиться бранью и долго еще не мог овладеть собой. Он с таким же трудом выносил нападки на свою комету, как Бен-Зуф – нападки на родной Монмартр. Каждый из них защищал свое с одинаковым ожесточением.

Наконец, профессор обрел дар речи и, обращаясь к своим ученикам, вернее к собеседникам, заявил:

– Господа, нам известны теперь диаметр, окружность, поверхность и объем Галлии. Это уже кое-что, но далеко не все. Я хотел бы непосредственно измерить ее плотность и массу, а также узнать силу тяжести на ее поверхности.

– Это трудно, – вставил граф Тимашев.

– Мало ли что! Я желаю знать, сколько весит моя комета, и я узнаю это.

– Разрешить эту проблему не так-то легко, – заметил лейтенант Прокофьев, – потому что мы не знаем, из какого вещества состоит Галлия.

– Ах, вы не знаете ее состава? – спросил профессор.

– Не знаем, – подтвердил граф Тимашев, – и если бы вы могли просветить нас на этот счет…

– Э-э, господа, какое мне до этого дело! – ответил Пальмирен Розет. – Я и без того отлично разрешу занимающую меня проблему.

– Как вам угодно, дорогой профессор, мы же всегда будем к вашим услугам! – проговорил капитан Сервадак.

– Мне требуется еще месяц для наблюдений и вычислений, – заявил Пальмирен Розет резким тоном, – потрудитесь подождать, пока я кончу!

– Еще бы, господин профессор, разумеется! – успокоил его граф Тимашев.

– Мы будем ждать, сколько вам будет угодно!

– И даже дольше! – прибавил капитан Сервадак шутливо.

– Итак, мы встретимся через месяц, – заключил Пальмирен Розет, – то есть шестьдесят второго апреля.

Это соответствовало тридцать первому июля по земному календарю.