Текст книги "Страсти по Марии"

Карлтон, очевидно, ожидал, что Мария спросит, что за причина, но она, хотя и умирала от желания, все же владела собой и довольствовалась лишь небрежно брошенным: «Что вы говорите?» Со стороны это могло показаться тем более естественным, что сопровождалось и улыбкой, и легким знаком головы в сторону какого-то проходившего мимо и приветствовавшего ее человека, но она не смогла бы сказать, кто это такой. Карлтон вернулся к начатому и упрямо продолжил:

– Должен вам сказать, причина замечательная. Наш друг самозабвенно влюбился в одну из приближенных королевы, Корнелию Хайд, настойчиво ее осаждал, и, когда я уезжал, добродетель той уже пошатнулась. Мне кажется, победа его не за горами.

Все то время, пока Карлтон с наслаждением, словно истинный гурман, смаковал эту новость, Мария усилием воли, иссушившей ей горло и бросившей к щекам кровь, хранила непроницаемое молчание. Под маской улыбающейся светской дамы она прятала смертельную муку. Ей хотелось бежать отсюда, но она вынуждена была оставаться и выслушивать этого мужчину, расхваливающего прелести той, что украла у нее возлюбленного. И охотно внимать шевалье Жару, доложившему, что ее требует к себе королева. И привести своего палача в полное замешательство, одарив его ослепительной улыбкой и грациозным реверансом:

– Передайте ему мои поздравления, когда увидите.

Этой ночью Мария не могла уснуть. Вытянувшись в кровати рядом с Клодом, после обильного возлияния у кардинала храпевшего так, что сотрясались стены, она мучительно страдала. Слезы из глаз капали на мокрую подушку, и она не в силах была их унять. Дадли Карлтону удалось-таки сегодня испортить ее триумф, заглушить радость, сменившуюся на раздирающую душу тоску. Тоску по брошенному ею на алтарь собственных амбиций и мелкого тщеславия предложению Генриха. Если бы она согласилась с ним уехать тогда, теперь они, должно быть, занимались бы любовью под звездным небом вдалеке от придворных интриг. Она была бы хозяйкой его рта, глаз, рук, его тела, этого прекрасно настроенного любовного инструмента, столь искусно приводящего ее в экстаз. И лишь по собственной ее воле его ласки принимает другая. Воспоминания были настолько свежи, что у нее вырвался стон. Клод услышал его сквозь сон, но не проснулся, а тяжело повернулся в ее сторону. Через секунду Мария вдруг почувствовала у себя между ног его руку… От супруга пахло вином и потом. При мысли, что сейчас придется заниматься с ним любовью, ее передернуло, и она с отвращением выскользнула из постели на ковер, отыскала там домашние туфли, халат и, одевшись, подошла к окну. Оно выходило на внутренний дворик, освещенный луной.

В ее холодном свете словно из-под резца опытного мастера проступали четкие контуры аллей, клумб, обвитых зеленью беседок. А там, дальше, за стеной, где раскинулись вширь парки Лувра, был особняк, в котором Холланд любил ее в первый раз неистово и долго, так что наслаждению, пронизывающему всю ее, казалось, не будет конца. Желание вновь оказаться там было столь сильным, что она не смогла ему воспротивиться. Набросив поверх ночной сорочки черное манто, она спустилась вниз по маленькой внутренней лестнице, ведущей прямо в сад. Наступившая рождественская ночь была холодной, зато сухой. Она прогнала постылый запах супружеской постели, но не остудила ее внутренний жар. Мария ускорила шаг, словно за дверями, не закрывавшимися после той самой ночной дуэли, ее кто-то ждал. Ключи от этой двери Мария выбросила в Сену самолично.

Она прошмыгнула внутрь и прислонилась спиной к прикрытым створкам, с удивлением отметив про себя, что внутри достаточно тепло, хотя камин не горел, разве что чувствовался смутный запах сгоревших поленьев, как если бы кто-то незадолго перед этим разводил здесь огонь. Верно, это был слуга, желавший уберечь мебель и драпировки от сырости и плесени. Мария не была здесь очень давно, со времени отъезда в Дампьер, и потому точно не припоминала, как и что было в особняке де Шеврезов. Но воспоминания возвратились, явственно вспоминался запах Генриха, смешанный с чьим-то чужим. В полной темноте Мария прошла в комнату, сбросила с себя манто, халат и ночную рубашку. Ей хотелось вновь почувствовать голой кожей подушки, на которых они тогда лежали, она и Холланд. Она коснулась коленом края постели и с глухими рыданиями рухнула в нее, но тут же оказалась во власти чьих-то рук, обнявших ее с такой силой, что ей и в голову не пришло противиться, в ней тут же снова ожила мечта. Запах амбры усилился. Она чуть было не прошептала: Генрих, понимая, что это не мог быть он, да только ее губы оказались закрытыми мужским ртом, позволившим ей сохранить дыхание. Она почувствовала на своей коже прикосновение бархатной куртки с золотым и серебряным шитьем, царапавшим ее, но не стала отстраняться, потому что уже очутилась в плену захватывающей игры, наполнившей ее кровь огнем. Кто бы он ни был, но этот мужчина знал толк в любви, и Мария со вздохом отдалась ему… Это было как раз то, чего ей сейчас хотелось!

Но случилось неожиданное. Услышав стоны, говорившие о том, что она вот-вот достигнет вершин услады, он овладел ею, с хриплым стоном излился в нее, после чего сразу же отстранился и исчез. Преисполненная удовлетворения и блаженства в свершившейся любви, она не сразу поняла, что незнакомец покинул ее. Она осознала это, лишь когда из приоткрытых дверей потянуло холодом. Мария поднялась, чтобы прикрыть двери, и окинула взглядом парк, наполненный неясными тенями: ни одна из них не напоминала мужской силуэт.

Она вернулась к кровати в задумчивости, пытаясь разобраться, что же все-таки с ней только что произошло. Немыслимо, она с такой тщательностью выбирала себе любовников, а тут, не задумываясь, отдалась неведомо кому. А что, если это был вор? Впрочем, природная чувствительность подсказывала ей, что дело она имела с человеком благородным: мягкость рук, аромат туалетной воды, шелковистость усов и бородки. Узнать бы, что он делал и с какой целью хоронился в этом особняке, куда никто не должен был войти без ее ведома? Впрочем, эта загадка ничуть не беспокоила ее, а лишь забавляла и интриговала. Мужчину этого следовало бы разыскать хотя бы для того, чтобы вновь предаться тем дивным, да слишком быстро прерванным шалостям, от которых оставался привкус незавершенности. Да, ничто не помогает забвению так, как новая любовь…

За этими размышлениями незаметно пробежало время, и нужно было возвращаться к себе. Наспех одевшись, она бегом пересекла парк и, проскользнув в свою комнату, убедилась, что ее супруг с завидной безмятежностью продолжал храпеть. Она легла в постель, стараясь не коснуться мужа, и принялась терпеливо ждать утра. Спать ей хотелось ничуть не больше, нежели во время совсем недавнего благостного улаживания ее растрепанных чувств. Ей не давал покоя визит незнакомца и опасение, что он мог привлечь в соучастники кого-нибудь из слуг. Это было необходимо, чтобы попасть в особняк. Или хотя бы для того, чтобы перелезть через стену, отделяющую их парк от королевского. Но с какой целью? Кто мог предвидеть, что на следующий же день после своего возвращения она отправится с ночным визитом в маленький домик, на место старой своей любви?

Позже, за утренним туалетом, когда Мария обдумывала, как бы ей приблизиться к разгадке этого происшествия, из Люксембургского дворца принесли записку: королева-мать желает ее видеть и ждет к одиннадцати часам.

Это приглашение расстроило Марию, поскольку она торопилась закончить туалет, чтобы явиться к пробуждению Анны Австрийской и провести с ней весь день: им столько нужно друг другу рассказать! Но и на это приглашение, больше похожее на приказ, ответить отказом невозможно. Только что бы это могло понадобиться от нее старой карге?

Вздохнув от досады, она отписала коротенькую записку и отослала ее в Лувр, чтобы поставить в известность королеву о серьезной своей задержке, потребовала карету и направилась на другую сторону Сены в огромный новый дворец, в котором Мария Медичи распихала свои сокровища, оставив за собой еще и полагающиеся ей покои в обители королей.

Королева ожидала герцогиню в личном кабинете, роскошном и большом, высокие окна которого выходили в обширный парк, укрытый тонким слоем выпавшего утром снега. Но если улицы Парижа очень скоро стали черны от грязи, то здесь, на обширном ухоженном пространстве, он сохранял свою непорочную белизну. Королева-мать не обращала на это ни малейшего внимания, занятая осмотром содержимого внушительных размеров сундучка с открытой крышкой, одного из многих десятков, скрывавших несметные сокровища. Под пристальными взглядами смотрящих с портретов членов семьи Медичи старая дама предавалась любимому времяпрепровождению: любовно созерцала сотни и сотни драгоценных украшений, составлявших ее коллекцию, одну из самых замечательных в Европе. Прочие сундучки, ларцы и разнообразные шкатулки стояли тут же, прямо на полу, другие, невидимые сейчас, хранились в ларях, чуланах или же в потайных шкафах в стенах либо были упрятаны за картинами.

В этой комнате Мария почувствовала себя как в пещере Али-Бабы: на фоне серого неба за окном вокруг импозантной дамы и стоящей рядом с ней на коленях совсем еще молоденькой девушки струилось багровое сияние. У герцогини при виде этих сказочных сокровищ, рядом с которыми ее собственные прекрасные украшения казались сущей безделицей, широко раскрылись глаза. Она никогда не думала, что флорентийка имела их в таком количестве.

Приход ее не остался незамеченным. Королева-мать, не переставая перекладывать на стоящем перед ней туалетном столике неоправленные алмазы и рубины, видимо, сопоставляя их друг с другом, крикнула ей:

– Заходи, Мария, заходи и садись-ка рядом! Нам есть о чем поговорить.

– Мне не хотелось показаться невежливой, я, наверное, явилась слишком рано, но Ваше Величество требовало поторопиться.

Старая дама бросила в сторону своей крестницы косой взгляд:

– Кто тебя учил извиняться, если тебя о том не просят? Ты правильно сделала, что поспешила: знаешь ведь, что я не люблю ждать. Бери-ка вон табурет и дай мне совет: не так давно я приобрела эти рубины, они, как ты видишь, очень хороши, а теперь вот раздумываю, где они будут лучше смотреться, в колье или в диадеме.

– Мне кажется, колье выигрышнее. Учитывая их количество, должно хватить и на что-нибудь к прическе. Ну а если к ним добавить немного алмазов и жемчуга… Лишь за тем и потребовала меня к себе королева, заставив выпрыгнуть из постели? – прошептала она, глядя на юную придворную, как раз раскрывшую кожаное саше с жемчугом.

Отсутствуя более двух лет, Мария никогда прежде не видела эту девушку. Она была совсем юная, четырнадцати или пятнадцати лет – не более, но уже несла на себе черты необычайной привлекательности: высокая, стройная, с горделивой осанкой, великолепные золотистые волосы, изумительный цвет лица и небесной голубизны глаза, каких, если не считать своих собственных, ей еще не доводилось видывать. Прекрасное дитя приветствовало гостью подобающим образом и тут же снова занялось делом. Королева-мать уловила немой вопрос:

– Верно, ты еще не знакома с моей новой фрейлиной? Представляю тебе Марию де Отфор. Ее бабушка, мадам де Ла Флот, будучи одной из моих лучших приятельниц, доверила ее мне, чтобы внучка нашла при дворе достойное своему происхождению и красоте место. Ей всего лишь четырнадцать, а какова красавица, не находишь?

– Сказать «нет» – значит согрешить, – искренне призналась Мария. – В своем розовом платье она похожа на зарю!

Ничуть не смутившись, девушка улыбнулась:

– Мадам де Шеврез очень добра! Подобный комплимент из ее уст бесценен…

В ответ Мария заученно улыбнулась. Новенькая была не робкого десятка, что-то в ней подсказывало Марии, что она из тех, с кем придется считаться. Больше всего удивляло то, что Мария Медичи, наперекор и возрасту, и весу сохранявшая претензии на собственную привлекательность, тем не менее приняла к себе на службу столь обворожительную и юную девушку. Ну да, в свое время то же самое произошло и с Марией, только она была крестницей, и к тому же ее быстро выдали замуж. В отношении же этой у Марии Медичи, похоже, были другие планы. Оставалось узнать – какие.

– Тебе следует помнить, что у нее крепкие зубки и умом она не обделена, – улыбнулась королева. – А теперь оставь-ка нас, малышка! Мне нужно серьезно поговорить с мадам де Шеврез. Оставь и это, мы еще не закончили.

И, сделав восхитительный реверанс, Мария де Отфор удалилась.

– Теперь поговорим, – пробормотала матрона. – Тебе придется объяснить мне, каким это образом ты, которая всегда терпеть не могла кардинала, оказалась вчера его почетной гостьей? Что ты сделала с ним? Ты с ним спала?

– О, мадам! Как вы могли такое подумать? Спала с кардиналом, я?!

– Ты была бы не первой, как, впрочем, и не последней. Знаю я тебя: не смутилась бы и перед сутаной прелата. Признайся, есть отчего возникнуть этому вопросу. Ты была в ссылке, он тебя ненавидел, ты его боялась, а вчера вечером он не отходил от тебя…

– Поверите вы или нет, но первой пришлось удивиться мне самой. Третьего дня по приезде в Париж я была приглашена к нему на аудиенцию…

– И что же он тебе сказал? Ну же, рассказывай! Слова из тебя нужно вытягивать?! За этим дело не станет!

– Так, пустяки: учитывая заслуги моего мужа…

– Старо как мир! Все это пустые отговорки!

– Позвольте мне закончить! Принимая во внимание просьбы о моем возвращении чувствовавшей себя отринутой, а потому пребывающей в постоянной меланхолии Ее Величества, что не могло не беспокоить двор…

Королева-мать неожиданно разразилась громким смехом:

– С какого же это времени забеспокоился об этой холодной индюшке тот, который без конца ее порочил? Он тебе и об этом рассказал?

– О боже мой, нет! Только о том, что скоро Рождество, самое подходящее время положить конец ссорам и, учитывая наши непростые отношения с Испанией, которые могут и ухудшиться…

– Ага, а вот это уже интересно! Этот дьявол намерен продолжить свою святотатственную войну!

– …королеве будет легче снести грядущие события, если она найдет утешение рядом с любимой подругой.

– То-то же и оно: тебя преподнесли в качестве рождественского подарка! Что же от тебя потребовали взамен?

– Быть рядом с Ее Величеством, вести себя смирно и постараться разъяснить королеве, что, дескать, если ему и случалось в чем-то поступать ей наперекор, то никогда у него не было других целей, кроме интересов государства, и он всегда оставался верным ее слугой…

Вельможная дама вскочила с кресла словно выброшенная оттуда пружиной.

– Ее верным слугой, так? – яростно повторила она. – Он не стал терять времени и сменил свою политику! Как только ему стало известно, что я на него зла, он тут же принялся подыскивать себе новую покровительницу! Предатель! Трус! Подлый разбойник! Я давно знала, что ради удовлетворения своих амбиций он способен от всего отречься, все топтать ногами. Я больше не нуждаюсь в нем, так он ищет покровительства на стороне. Что же ты ему ответила?

– Что, конечно же, была бы счастлива занять свое место рядом с Ее Величеством…

– …и что ночи и дни напролет станешь петь хвалу своему благодетелю? Что будешь ему послушна и вы станете лучшими друзьями?

– Не нужно преувеличивать! Я пообещала при случае замолвить за него словечко, но никак не петь под его дудку. Вы думаете, я забыла о причиненном мне горе? – добавила Мария с неожиданной серьезностью. – Однажды он заплатит за все, но всему свое время. Сегодня я вернула свое место, и для меня это самое важное. Настолько же важно, как и то, что он отбывает в Италию, а король остается здесь. Это позволяет надеяться, и я для этого сделаю все возможное, что к королеве вернется улыбка.

– На какое-то время и этого достаточно, а мне может даже пригодиться твой фавор. Нужно, чтобы ты похлопотала перед герцогом Лоренским, чтобы он вернул мне моего сына Гастона. Ты с герцогом в добрых отношениях, как мне сказывали, и он не должен отказать в этакой безделице такой искусительнице, как ты.

– Опять вы преувеличиваете! – ответила Мария, недовольная его высочеством, сбежавшим в Лорен, ни с кем не посоветовавшись, когда его старались отправить в Голландию. – Мы добрые друзья, не более того!

– На том мы не закончили: еще о многом нужно бы поговорить! Что бы там ни было, но я желаю, чтобы мой сын возвратился и поклялся, что никогда не женится на Гонзага!

– Что угодно, только не это! Что я могу сделать? Со времени несчастья с Шале его высочество поносит меня как только может, у меня на него нет ни малейшего влияния…

– Зато ты можешь повлиять на герцога Карла, Мария, – продолжала королева-мать плаксивым тоном, к которому прибегала, когда ей нужно было дать понять, что она вот-вот расплачется. – Сделай это ради меня.

– Я согласна, но…

При появлении королевского привратника она осеклась, а тот прямо с порога, высоко вздернув голову и пристукнув каблуками, объявил:

– Его Величество король!

Тот действительно приближался: быстрые его шаги эхом отдавались в мраморных стенах галереи Рубенса. При его появлении Мария склонилась в реверансе, в то время как Мария Медичи оставалась стоять во весь рост в ожидании. Признав посетительницу, Людовик XIII нахмурил брови, однако объяснений не попросил. Он подошел к матери, поцеловал ее руку, затем, прежде чем бросить свою шляпу, расцеловал ее в обе щеки и уселся прямо перед ней.

– У меня для вас прекрасные новости, мадам! А, мадам де Шеврез? Вас я и не заметил! – солгал он с монаршей самоуверенностью, вызвавшей у Марии гримасу. Подобная реплика заставила Марию вновь приветствовать короля, только королева-мать уже завладела заявившим о прекрасных новостях старшим своим сыном.

– Единственной по-настоящему прекрасной для меня может быть новость о возвращении Гастона, – буркнула она, презрительно фыркнув.

– Именно о нем и пойдет речь. Сегодня утром пришла весточка, будто мы могли бы сговориться. Господин кардинал…

– Нет! Я не желаю больше о нем слышать!

– Однако это он занимался возвращением вашего сына. И еще: я пришел просить вас собственноручно написать моему брату и посоветовать ему вернуться…

– Чтобы он ответил мне какой-нибудь дерзостью? Покорно благодарю!

– Не думаю. Из надежного источника мы знаем, что он вернулся бы при условии соблюдения его интересов. А если предложение будет исходить от вас, он примет его весьма охотно, в этом мы уверены!

– Что за предложение?

– Ну, например, правление над д’Амбуаз плюс сто тысяч ливров на имение Валуа?

– Это весьма заманчиво, но сочтет ли он его достаточным? Я не уверена… Вы знаете, как он там?

– Знаю! Его покаяния стоят казне все дороже и дороже, и я с удовольствием оставил бы его там, где он есть, если бы только присутствие моего брата на гостеприимной земле не производило столь скверное впечатление… Предложите ему, помимо того, пятьдесят тысяч экю, но двумя выплатами! На большее я не соглашусь!

Настроение Людовика XIII заметно улучшилось. В этом его мать не сомневалась, а потому расплылась в широкой улыбке:

– Я тут же обо всем ему и отпишу! Не желаете ли что-нибудь выпить, Ваше Величество, сын мой?

– Не откажусь! Но я что-то не вижу мадемуазель де Отфор. Она, надеюсь, в добром здравии? – добавил он с беспокойством, заставившим Марию напрячь слух.

Его неуклюжее Величество что же, увлечен этой милой крошкой? В этом она сомневалась совсем недолго – лишь то время, что понадобилось милой прелестнице, чтобы внести поднос с графином и бокалом и склониться перед королем. Взгляд, которым тот окинул девушку, улыбка, которую король адресовал ей, выдавали его с головой. Мария не забыла, как в былые времена влюбленный в нее Людовик заваливал ее знаками внимания и галантными посланиями, так все же и не решившись на столь желанную для нее развязку. С той поры минуло более десяти лет, а Людовик так и сохранил к ней прежнюю сдержанность, с возрастом заметно усилившуюся. В этой же Отфор Мария угадывала бесстрашие, даже дерзость, отчего та могла стать грозным врагом Анны Австрийской. Может даже, она уже являлась секретным оружием свекрови против Ришелье, последней попыткой вернуть себе влияние, которое ее сын, казалось, теперь не признавал. И если Людовик к этой девочке неравнодушен, а вожделенный взгляд его красноречиво говорил именно об этом, чтобы вернуть его в постель супруги, следовало бы прибегнуть к иному средству, нежели безобидное «укрепляющее» от Базилио…

Потому из Люксембургского дворца, испросив на то позволение, которое ей было дано без малейшего желания, Мария уехала весьма озабоченной. В деле Гастона, шедшем своим чередом к очевидному финалу, в ней больше не нуждались, но впрямую ей об этом не было сказано. Толстуха Медичи воистину была старой ведьмой, способной, ради того чтобы лишить власти бывшего своего протеже и подчинить себе собственного сына, на все. Как не боялась этого делать и раньше, когда Людовик не достиг еще совершеннолетия. Когда-то первый супруг мадам де Шеврез Шарль де Люин для устройства некоторых дел Марии Медичи получил от нее разрешение на убийство Кончини.

В Лувр Мария приехала не столь радостной и безмятежной. Королева, напротив, пребывала в настроении преотличнейшем: она, слегка обеспокоившись срочным вызовом Марии к свекрови, ждала свою подругу с нетерпением и прямо же с порога засыпала ее вопросами. Для Марии скрывать что-либо от королевы не было ни малейшего резона, кроме разве что упоминания о мадемуазель де Отфор, и она подробно передала весь разговор, сказала о визите короля и о принесенном им известии.

– Значит, мой деверь скоро вернется?

– Это еще не вполне ясно…

– О, я в этом нисколько не сомневаюсь: не станет же он отказываться от того, что ему предложено. С помощью золота от его высочества можно получить все на свете! – добавила она с не ускользнувшим от Марии презрением. – Он несносный человек. Сколько же беды могли мы причинить, отправив его с «невестой» в Брюссель! Мне кажется, что, посоветовав однажды мне стать его супругой, вы допустили большую ошибку… Вы дали мне плохой совет!

– И мне случается ошибаться. Здоровье короля не назовешь отменным, и ему, приключись какое-нибудь несчастье, наследует его высочество…

– Знаю, знаю, герцогиня, преотлично знаю. И не перестаю по этому поводу печалиться: все время прошу Господа сжалиться надо мной и подарить мне столь желанного наследника.

– Неплохо бы и королю сделать то необходимое, без чего наследнику не быть, – дерзко заметила Мария. – Часто ли он вас навещает?

Королева зарделась и отвела глаза:

– Не очень. По возвращении из Италии он был весьма внимателен, но в последний месяц я его не видела ни разу. У меня такое впечатление, будто он раздосадован тем, что тогда я так и не забеременела.

Мария достаточно хорошо знала Людовика XIII, чтобы без труда в это поверить. Нужно будет все поправить, однако, если король увлечен фрейлиной своей матери, задача будет не из легких. Впервые в жизни Мария сожалела об отсутствии кардинала: он единственный располагал необходимым влиянием на короля и мог призвать того к усердию в исполнении супружеских обязанностей. Оставалась еще настойка Базилио, в которую сама Мария не слишком верила, да к тому же надо было бы все устроить так, чтобы король выпил ее, ничего не заподозрив. И все это без ведома королевы: она бы на это ни за что не согласилась…

С грустью Мария в последнее время стала замечать, что религиозность ее царственной подруги достигла немыслимых высот. Анна была набожной с детства, но не до такой степени. Теперь же она проводила в церкви вдвое больше времени, чем прежде, зачастила в святые места, постоянно твердила молитвы, перебирая при этом четки. И это не считая уединений в Валь-де-Грас, где все свое время, ранее посвящавшееся тайным встречам, она теперь отдавала мольбам Всевышнему. За два месяца лишь единожды она приняла у себя маркиза де Мирабель. Даже шустрая мадам дю Фаржи принимала участие в этих моленьях. Атмосфера, в которой жила Анна, становилась все более мрачной.

Мария своими наблюдениями поделилась с Луизой де Конти, появляющейся в окружении королевы не столь часто.

– Я не сомневаюсь, что она рада вновь видеть меня, но при этом меня не покидает ощущение, что мы поменялись с ней ролями: раньше она слушала мои советы, теперь сама не перестает давать мне свои. Мне передали, что она озабочена моим обращением в веру, однако мольбами да молитвами мужчину соблазнить нельзя! Она растеряла весь свой шарм! Куда же, черт побери, подевались благословенные времена милорда Бекингэма?

– Он мертв, отсюда и перемены. Она была в него влюблена сильнее, чем вы думали. Теперь она заботится о его душе: просит Господа простить прегрешения, которые по ее вине были совершены им в жизни.

– Он и на самом деле обладал невероятным шармом, этот дьявол, – вздохнула Мария, – и я не нахожу ему замены.

– Даже если бы мы и нашли замену, у этого мужчины не было бы ни малейшего шанса: королева уверена, что Господь покарал ее за слабость к герцогу, отказав в счастье стать матерью.

– Иначе говоря, нет спасения, кроме короля. Не знаю, известно ли это вам, но король интересуется некой фрейлиной из окружения королевы-матери.

– Малышкой Отфор? Знаю, но для королевы она не представляет опасности.

– Почему же? Она весьма соблазнительна.

– Да, но и горда: именем, родовитостью. Я немного знаю ее, она с удовольствием с королем поиграет, потешит свое самолюбие, но ни за что не поддастся.

– Игра с королем опасна. Он скор на ненависть к тому, кого еще совсем недавно обожал, мне приходилось с этим сталкиваться.

– Ее этим не напугаешь. Она молода и еще ничего не боится.

– В таком случае ее нужно привлечь на нашу сторону: пускай покажет этому несносному мужу, что лучшим для него способом понравиться станет более частое посещение спальни своей супруги.

Тайную жену Бассомпьера это рассмешило:

– Вы сами ее об этом попросите? Я отказываюсь! У нее чрезвычайно острые зубки, крепкие, как гранит…

Мария вскинула руки в полном отчаянии:

– Тогда нам тоже остается только молить о чуде, больше я ничего не вижу. Король супружеское ложе оставил, жена его лишена малейшей надежды произвести на свет долгожданное дитя, и, если сир вдруг умрет, наши надежды на Гастона пойдут прахом: стань он и королем, Анна о браке с ним не захочет даже слышать.

Ситуация, казалось, зашла в тупик, но Мария была не из тех, кто привык отчаиваться. Короля требовалось непременно и хотя бы единожды до его предполагаемого отъезда ввести к королеве в спальню: ходили слухи, что Людовик XIII с воссоединением со своей армией и своим кардиналом в Италии, где дела принимали неприятный оборот, не задержится. Не только из-за императора, отказавшегося признать нового правителя Мантуи, – под стены Касаля вновь вернулись испанцы. Кардинал не терял зря времени: он потребовал от герцога Савойи ответить определенно, на чьей он стороне – французов или испанцев. А на случай возможного отказа императора овладел мощной крепостью Пинероль в опасной близости от Турина, столицы горного края, с тем чтобы использовать это преимущество в качестве разменной монеты при падении Касаля. У кардинала, по его настоянию, состоялась встреча с одним человеком, неким Джулио Мазарини, секретарем кардинала Панцироло и папским нунцием в Турине. Еще недавно это был неприметный молодой человек двадцати восьми лет. Но он наделен прямо-таки непомерным честолюбием и гениальным политическим чутьем. Папа Урбан VIII опасался, что конфликт между Францией, с одной стороны, и Италией с Испанией – с другой, может в значительной степени ослабить эти государства. Молодому, не лишенному привлекательности Мазарини отводилась роль секретного оружия. И от внимания прозорливого Ришелье это не ускользнуло…

Король собирался покинуть Париж в конце февраля. Поэтому Мария решила действовать безотлагательно. На счастье, теперь у нее был союзник: Ла Порт, вновь обретший милость и вернувший себе прежнюю должность при королеве. Столь же преданный, как и прежде, он тут же встал на сторону мадам де Шеврез. Так же как и она, он сожалел об утрате королем супружеского прилежания, поэтому они пришли к обоюдному согласию в том, что король обязан королеве как минимум одним ночным визитом. Мария без колебаний доверила Ла Порту эликсир Базилио с тем, чтобы тот добавил его в вино Людовику, которое он непременно пригублял, возможно, для храбрости, перед тем как войти в спальню королевы.

Подготовив все необходимое, напрасно ожидали они визита короля. Мария, с трудом сдерживая нетерпение, решила, что настало время действовать, и, собрав все свое мужество, испросила аудиенции. На подобный шаг она отваживалась впервые после того, как между ними возник разлад, а потому сердце у нее билось тревожно, когда она вслед за капитаном гвардии Его Величества переступала порог королевских апартаментов. Людовик ожидал ее в оружейной палате, где, склонившись над столом, изучал мушкет новой конструкции, только что ему принесенный, а потому поначалу не заметил присутствия застывшей перед ним в реверансе визитерши.

Решив для себя проявить возможное терпение, Мария чувствовала, что выдержка покидает ее:

– С позволения Вашего Величества я хотела бы подняться, сир, стыдно будет мне свалиться у его ног. Вчера я упала с лестницы и…

– Встаньте, мадам, встаньте. Знавал я вас и менее исполнительной в отношении протокола.

– То было время, когда Ваше Величество оказывали мне честь считать меня своим другом, об утрате чего я не перестаю сожалеть…

– Вы же сами все для этого и сделали. Но вы пожелали, чтобы я вас принял, и вот вы здесь. Чего вы хотите?

Сказано это было весьма резким тоном, и Мария подавила вздох огорчения. Встреча начиналась плохо, но у нее хватило мужества сохранить решимость.

– Сир, – заворковала она как можно любезнее, – сегодня вечером я хотела бы рассказать королю о его венценосной супруге. Ничего нового я не сообщу, если скажу, что со времени милостивого позволения занять место рядом с ней я почти не вижу ее и я не могу позволить себе скрывать от короля и далее то, что меня мучает.

– Боже мой, и какова же причина? Если бы она заболела, мне об этом доложили бы.

– Не телом страдает она, а душой, хотя влияние одного на другое и общеизвестно. Королева больше обычного молится…

Король хохотнул довольно зло:

– То, что это беспокоит вас, меня не удивляет, мне это скорее доставляет удовольствие. Хорошо, что королева Франции стала чаще общаться с Богом. Франция от этого лишь выигрывает.

Желчность его слов поколебала ее решительность, и Мария пошла ва-банк: