Текст книги "Майское лето"

Глава восемнадцатая

Весь день Нина ела клубнику на речке, лениво переговариваясь с Тусей, которая в последнее время была особенно тихой.

Солнце пекло. Песок обжигал босые ноги, как раскаленная сковорода. Ветра совсем не было, и воздух как будто застыл. Из-за палящих лучей Нина не могла ничего: ни читать, ни думать. Сил ее хватало только на то, чтобы лежать на животе, опустив голову на руки, и лениво смотреть на речку, от которой веяло прохладой, но добежать до которой не представлялось возможным из-за раскаленного песка.

– Даня вчера сказал, что тебя по всему городу ищет Дима Лосев. Ну как ищет, написал уже всем твоим знакомым, – вдруг сказала Туся, кусая огромную красную клубнику.

– Пусть ищет, – лениво отозвалась Нина, наблюдая за стрекозой, летающей над рекой.

– А не очень жестоко?

– Думаешь, написывая сообщения, он сотрет пальцы? Я же не заставила его сюда приехать, а потом кинула в черный список… Ничего с ним не случится. Кстати, о ЧС… – Нина повернула голову и наткнулась взглядом на колени подруги. Туся уже успела поменять положение.

– Так что там с ЧС? – Туся приподнялась, опершись на локти.

– Ваня там. Или мне кажется?

Туся снова легла и положила полотенце на лицо, чтобы защититься от солнца.

– Кажется.

Понятно… Нина снова перевела взгляд на реку. Сегодня они с Тусей решили побыть вдвоем. Шум Филиной компании иногда утомляет.

– Кстати, а что тот мальчик? – услышала Нина Тусин голос.

Она повернула голову. Туся снова приподнялась. Полотенце упало на живот.

– Какой мальчик?

– Ну тот… Никита который.

– А что с ним?

– Не хочешь рассказывать, ну и не надо! – Туся кинула в Нину полотенцем и снова улеглась, скрестив на груди руки в знак протеста.

Нина улыбнулась, немного помолчала. Потом села и потрясла Тусю за плечо. Та открыла один глаз и тут же зажмурилась. Солнце прямо над головой! Тусе пришлось тоже сесть.

– Нравится. Очень нравится, – тихо сказала Нина.

– Неужели это свершилось! – улыбнулась Туся. – А ты ему?

– Да…

– И что между вами?

– Пока что только симпатия… – со вздохом сказала Нина. – А хочется свиданий.

Замечтавшись, они обе повернулись к реке. Нина обняла колени руками и положила на них голову.

– Слушай, Тусь…

– А?

– А ты мне когда-нибудь про Ваню расскажешь?

Туся вздохнула:

– Расскажу…

Нина довольно кивнула, съела одну ягодку и поднялась.

– Все, я больше не могу! Я плавать! А то у меня уже кровь кипит… Ты как?

Туся покачала головой и снова положила на лицо полотенце.

Со счастливым вздохом Нина наконец вошла в холодную воду. Она плавала до тех пор, пока не почувствовала, что дрожит. А выходить все равно не хотелось! Все равно на суше станет жарко уже через пять минут после купания.

Коснувшись ногами песчаного дна, Нина стала медленно двигаться к берегу. По коже стекали капли воды. Мокрые волосы Нина отбросила за спину.

Реку окружали сосны, и она задрала голову, чтобы смотреть на их верхушки, освещенные солнцем. И вдруг врезалась в кого-то и, не устояв на ногах, упала в воду.

– Извини, – услышала она.

Проведя ладонью по глазам, чтобы убрать капли, Нина посмотрела на Никиту (на него она и налетела). Он протянул ей руку и помог подняться.

– Слушай, – начал он, – я, вообще, к тебе и шел. Ты сможешь поставить будильник на четыре утра?

– И встать?

Он улыбнулся:

– И встать.

– Смогу… – ответила Нина, а потом заинтересованно спросила: – А зачем?

– На свидание со мной пойдешь?

– С тобой – пойду.

Они смотрели друг на друга и улыбались.

– Ну до четырех утра тогда… – Нина заправила мокрую прядь за ухо и вернулась к Тусе.

В ту ночь она даже не ложилась. Как тут уснуть? Сердце бьется от волнения. Надо же! Оказывается, так бывает. Сколько раз Нина ходила на свидания… Ее постоянно приглашали, но она никогда не теряла сон накануне. Нина пыталась отвлечься: гладила спящего Джина, которого специально забрала к себе в комнату, чтобы он вдруг не начал тявкать, и Любовь, которая совсем окрепла после операции и, если бы не сломанные лапки, уже считалась бы совсем здоровой; читала какую-то несерьезную книгу, толком не вникая в сюжет, перебирала найденные на чердаке фотографии и снова наткнулась на тот снимок ее мамы и симпатичного молодого человека. Почему-то фотография завораживала ее. Выкидывать было жалко.

Вдруг заработал будильник. Нина вздрогнула и бросилась к кровати, где лежал телефон, чтобы он не перебудил весь дом. Итак, четыре утра… Сердце заметалось в груди, как мошка ночью у светильника. Нина посмотрела на себя в зеркало. Щеки раскраснелись от волнения. Она стала глубже дышать, чтобы совсем не сойти с ума.

Когда прошло полчаса после будильника, Нина стала волноваться: «А если он не придет? А если он посмеялся надо мной? А если все это какая-то шутка?»

Но вдруг об окно что-то ударилось! Нина подскочила и распахнула его. Никита стоял внизу. Несмотря на прохладу раннего утра, одет он был в простую футболку и штаны.

– А спускаться мне тоже через окно? – шепотом спросила Нина.

– Если очень хочется романтики, – со смешком ответил он. – Но вообще можно и через дверь.

– Хочется романтики, – сказала Нина и села на подоконник.

Хорошо, что сегодня она надела джинсы. И хорошо, что под ее окнами был газон, а не кирпичная дорожка. Вообще, все этим утром хорошо! Солнце уже взошло, но с небес как будто еще не сошла дымка, мешавшая ему светить в полную силу.

Она прыгнула. Он поймал ее, но не устоял, и они вместе очутились на мокрой от росы траве.

Нине вдруг стало так смешно и спокойно одновременно, что, когда Никита наклонился над ней, она расплылась в улыбке.

– Доброе утро.

– Не ударилась? – спросил он.

Когда она покачала головой, он протянул ей руку и помог подняться.

Джинсы промокли, но Нину это не волновало. Она вдруг заметила рядом с Никитой плетеную корзинку и белый плед.

– Пикник?

– Я это называю «ресторан под открытым небом».

– А белый конь – это хаски?

Никита засмеялся и, взяв Нину за руку, потянул к калитке. Ладонь у него была теплая, сухая и шершавая. Нина шла следом, смотрела на свою маленькую ручку в его руке и млела от счастья.

Вдруг в голове пронеслась мысль.

– Подожди, подожди… – Никита обернулся и удивленно посмотрел на нее. – А ложки, тарелки ты взял? Как есть будем?

– Одноразовые.

– Одноразовые? – ужаснулась она. – Ну уж нет! Я не могу позволить тебе вести меня на свидание, где будет одноразовая посуда. Иди за мной, я знаю, как исправить ситуацию.

И, не убирая свою руку из его, она направилась к дому. Теперь он шел позади.

– Прыгать из окна, чтобы потом вернуться через дверь за посудой, – насмешливо сказал Никита, прислонившись к столу, пока Нина доставала две тарелки и два бокала (она не знала, какой напиток взял Никита и взял ли вообще, но решила, что в любом случае лучше бокалы, чем кружки. На худой конец – в бокалы можно набрать ягод).

– Вообще-то, – сказала Нина, приподняв бровь, – я помогаю тебе впечатлить меня на первом свидании. Держи, – и вложила в его руки завернутые в полотенце столовые приборы.

Свежесть июльского раннего утра охлаждала горящие от смущения щеки. Теперь, когда они не спеша шли вдвоем по полю неизвестно куда, держась за руки, Нина подметила, как будоражит простая прогулка наедине, если чувства взаимны.

Со всех сторон их окутывала тишина, которой нисколько не мешало пение дроздов, синиц и соловьев.

– Пришли, – негромко сказал Никита.

Эту особенность между ними Нина тоже заметила. Почему-то, оставаясь наедине, говорить громко не хотелось совсем. Как будто их симпатия друг к другу была как приземлившаяся на поляну птица, которую очень легко спугнуть – достаточно лишь пошуметь.

Нина с восторгом оглядела открывшийся вид. Как-то так получилось, что, пройдя по полю, они вышли к высокому утесу, у подножия которого шелестела речка. Над ней поднимался легкий утренний туман. Вдалеке на востоке шумел лес.

Пока Никита накрывал стол под открытым небом (то есть раскладывал на пледе еду), Нина стояла на краю утеса и смотрела на речку. Прохладный ветер развевал выпавшие из наскоро заплетенной косы пряди. Нина не знала, посматривает ли на нее Никита, но хотела верить, что посматривает, потому что сейчас он мог еще сильнее в нее влюбиться.

– Готово.

Нина обернулась. Никита стоял перед пледом, держа в руках два бокала с чем-то красным. У Нины перехватило дыхание. Его светлые, вьющиеся волосы шевелил ветер. Предгрозовые глаза смотрели тепло, а одежда его – белая футболка и простые штаны – красиво сочеталась с рассветным небом позади.

– Если что, мне только шестнадцать, – шутливо сказала Нина, беря бокал.

– Не дождешься, это вишневый компот, – так же шутливо ответил он.

– Как продуманно.

– А то! Хочу, чтобы ты была в трезвом уме, когда поймешь, что втрескалась в меня по уши.

Нина почему-то сразу вспомнила английское устойчивое выражение. Head over heels, что в переводе на русский значит «по уши».

– Зачем же тебе так нужна моя влюбленность по уши?

– Всегда приятно, когда взаимно.

– Получается, что сейчас я не отвечаю на твои чувства?

– Ага.

– Какое несчастье…

– Сам в шоке.

– Обычно девушки моментально тонут в твоих глазах?

– Моментально.

Нина опустила глаза под его пронзительным взглядом.

Они устроились на пледе (который оказался обычным белым одеялом). Никакой особенно серьезной еды Никита не взял. Много ягод, вкусные бутерброды и торт, похожий на «Графские развалины» своей расцветкой. Но Нину совсем не волновала скудность угощений. Она только смотрела на рассказывающего со смехом какую-то очередную авантюрную историю Никиту и млела от счастья. Он, конечно, был душой компании. Нина заметила это его приятное качество еще тогда, во время шашлыков. Наверно, если бы не Никитина болтовня, они бы погрязли сейчас в своем смущении. А поскольку необходимость подбрасывать дрова в разговор Никита возложил на свои плечи, Нине только оставалось, удобно устроившись на пледе, слушать и смеяться, запрокинув голову.

Он тоже не мог отвести от нее глаз. Такой простой, милой и невообразимо юной была она в это раннее июльское утро.

– Посидишь так минут десять? – спросил он и достал из кармана штанов карандаш, а из корзинки блокнот.

– Неужели вдохновила?

– Ага, по уши.

Нинины щеки снова вспыхнули, а в груди стало совсем приятно.

– Сколько тебе лет? – спросила она, когда тишина затянулась.

Он ответил не сразу. Сначала довел до конца линию в наброске.

– Двадцать.

«Какой взрослый…» – подумала Нина, в силу своего возраста даже не подозревая, что совсем не таким взрослым в душе он являлся, как она вообразила.

– А чем ты занимаешься?

– Работаю.

Когда он погружался в рисование, он забывал про балагурство и красноречивость.

– А учеба?

– Школа, девять лет. Отстрелялся, и все.

– Неужели так не нравилось учиться?

– Да как тебе сказать… Нормально было. Я, наверно, даже не глупый. Если напрягался, мог и без троек год закончить. Просто работать надо было. Книжки я тоже не читал, потому что были дела поважнее. Сначала хотелось с пацанами мяч погонять, потом опять работа. Ну, короче, не срослось со светом, живу во тьме.

Нина кивнула. Немного подумала и решилась спросить.

– А ты хотел бы… ну… как-то двигаться дальше? Ты допускаешь мысль, что книги могут быть интересными и что учеба… нужна…

Нина не знала, что он задумался о необходимости учиться еще в тот момент, когда не сумел найти в своем лексиконе ни одного достойного слова, чтобы рассказать ей о своих чувствах.

Она затаила дыхание.

– Да, допускаю. Я бы, наверно, и не отказался сейчас какую-нибудь книжку полистать, – просто ответил он, не отвлекаясь от рисунка.

Нина обрадовалась. Наверно, если бы он ответил иначе, все любовное наваждение сразу бы рассеялось.

– Я бы даже и дальше пошел учиться, да что делать? – продолжил он. – Я вот рисую, да и все. Какой толк?

– Что ты, любое увлечение можно превратить в любимое дело. Нужно только не забрасывать и немножко подумать.

Он кивнул, и они снова замолчали. Наконец Никита убрал карандаш за ухо и стал закрывать блокнот.

– А что? Даже посмотреть не дашь? – удивилась Нина.

– Как-то не люблю показывать.

Нина терпеть не могла выпрашивать, поэтому кивнула. Но вдруг ей в голову пришла мысль.

– А дай блокнот и карандаш… Обещаю, смотреть не буду. Я хочу только написать на обороте что-нибудь…

– Что?

– Ну, что-нибудь на память.

Он пожал плечами и протянул ей карандаш и блокнот. Нина долго не думала. Еще с начала свидания, тогда, когда он кинул камешек в ее окно, в голове стало крутиться одно стихотворение…

Когда она вернула ему карандаш и блокнот, он прочитал:

 
    Шепот, робкое дыханье,
    Трели соловья,
    Серебро и колыханье
    Сонного ручья,
    …
    Ряд волшебных изменений
    Милого лица…
 

Она намеренно написала только свои любимые строки.

– Сама придумала? – спросил Никита.

– Нет, – улыбнулась Нина, – один очень хороший поэт.

– Красиво.

– Правда?

Никита закрыл блокнот и осторожно убрал его назад, в корзину.

– У меня такое ощущение, – наконец сказал он, – что, если бы ты их не написала, я бы, может, и не подумал, что красиво. А ты написала, я прочитал и сразу подумал о тебе. Вспомнил тебя вот такую, растрепанную… только не обижайся… на рассвете, с усами от вишневого компота над верхней губой, поэтому да, я правду сказал. Красиво.

Он с улыбкой наблюдал, как она поспешно провела ладонью по губам, чтобы убрать вишневые усы. А потом тоже посмотрела на него и улыбнулась смущенно.

Когда он проводил ее до дома и ушел к себе, Нина еще долго стояла у окна, глядя ему вслед. Бабушка с дедушкой пока не вставали. Она легла в кровать прямо в одежде и уснула с тихо бьющимся сердцем и счастливой улыбкой на губах.

Глава девятнадцатая

Утром за завтраком бабушка поинтересовалась:

– Где ты все время пропадаешь, кошечка моя?

– Из речки со своей бандой не вылазят, – сказал дедушка с улыбкой.

Нина только кивнула и улыбнулась. Свою банду, как называет их дедушка, она видела за последние несколько недель совсем редко.

Когда Никита не возил дедушку по делам, он всегда звал ее куда-нибудь: покататься на велосипедах в лесу, поплавать на лодке, пройтись по полю на закате… И Нина соглашалась. И отказывать, если уж совсем честно, ей нисколько не хотелось. Летний день растягивался в вечность, когда Никита оборачивался, чтобы посмотреть на нее. И постепенно случалось то, чего она и хотела: она стала чувствовать себя с ним так же хорошо и безмятежно, как со своими друзьями. Она смеялась рядом с ним, даже легонько касалась его, если очень хотелось, лохматила волосы, совершенно бесцеремонно и мило хватала за запястье, чтобы посмотреть, сколько времени, а в кармане его штанов теперь почти всегда можно было обнаружить ее резинку для волос.

Как-то Никита с интересом спросил ее:

– Слушай, а пойдешь со мной на рыбалку? Только надо утром. Встанешь?

Раньше Нина никогда не ходила на рыбалку, но из всего предложения она услышала только слова «со мной», поэтому сказала:

– Я же встала в четыре утра ради ресторана под открытым небом. И вообще, я жаворонок!

– Запомню, – ответил он.

И Нина не сомневалась, что он действительно запомнит. Она чувствовала, что он внимателен к ней настолько, что слышит (именно слышит) все то важное (и не очень), что она рассказывает о себе.

Вскоре в папке «Нина» в Никитиной голове прибавилась пометка, что ее ни в коем случае нельзя брать с собой на рыбалку. Первое время она спрашивала у него обо всех снастях и других нюансах: «А откуда ты знаешь, что здесь есть рыба?», «А где ты покупаешь червей?», «А сколько вот так надо сидеть и ждать?» – а потом, стоило ему вытянуть из реки первую рыбешку, как Нина изменилась в лице. Она смотрела на дергающуюся рыбу, которую Никита отцепил от крючка и бросил в ведро, и молчала. Когда он выдернул из воды вторую и бросил быстрый взгляд на Нину, то не поверил своим глазам, так моментально произошла перемена ее настроения. По щекам Нины текли слезы, а сама она сидела около ведра и смотрела на рыбу.

– Никиточка, – она подняла на него блестящие и покрасневшие глаза, – давай отпустим, а? Ну пожалуйста… она ведь мучается.

Он даже растерялся.

– Совсем отпустить?

– Совсем. – Глаза Нины стали блестящими, а кончик носа покраснел. – И больше сегодня давай не будем ловить. Давай больше не будем, ну, Никиточка, – добавила она.

Как ему не хотелось отпускать свой улов, если бы кто знал! Он совсем не воспринимал рыбу как… ну, как что-то живое, что может нуждаться в жалости. От вида избитой собаки у него всегда разрывалось сердце, и он был готов спасти несчастное животное, как сделал это с Нининой кошкой, но рыба… Как можно ее жалеть? Это ведь еда.

– Ну что тебе стоит… – Нина потерла нос и провела ладонью по глазам, вытирая слезы.

Никита взял ведро и вытряхнул из него свой скудный улов. Когда он повернулся к Нине, глаза у нее все еще были на мокром месте, но на губах уже играла благодарная, ласковая улыбка. Сердце его, сжимавшееся при виде ее слез, тут же как будто свободно вздохнуло.

– Спасибо, – сказала она и осторожно, будто робея, прижалась к нему.

Никита замер. Через секунду, конечно, прижал ее крепче, но в те первые мгновения он был поражен тем, как приятно с ней вот так просто стоять. Он даже подумал, что нужно было тогда не поцелуя добиваться, а обнимать. Когда она пошевелилась, он легко опустил руки. Не хотелось ломать то хрупкое, что они вокруг себя возвели за эти несколько недель.

– Теперь опять весь день лицо будет красное… – проворчала она, поворачиваясь к реке. – Ты знаешь, у меня есть отвратительная особенность. Если я хоть слезинку пущу, это всегда будет заметно по меньшей мере еще сутки. Не знаю, что делать. Особенность, конечно, ужасная…

Когда Никита возил дедушку по делам, Нина проводила время с друзьями, но больше – с Тусей. Она рассказывала ей про все свидания.

– И знаешь, что мне нравится в нем больше всего? – говорила Нина с улыбкой.

– Нет, – отвечала Туся с искренним интересом.

– Он открыт новому, понимаешь? Есть такой тип людей… чаще – не очень образованных, которые вдруг становятся такими принципиальными в своем невежестве, что просто ужас. Те, которые даже допустить не могут мысли, что над чем-то непонятным им стоит подумать, а не считать это бессмыслицей… Он не такой. Он готов… нет, он хочет знать больше, понимаешь… Есть в нем вот эта приятная живость ума, которая постоянно толкает его к чему-то большему. Как-то я спросила у него, согласен ли он прочесть что-то, что раньше ему казалось скучным. Он сказал: «Да». Понимаешь, без недовольства сказал, не чтобы доставить мне удовольствие ответом. Он правда не против. Он не считает недостаток образования ни своим особенно положительным качеством, ни непреодолимой пропастью, понимаешь? А вообще, он очень умный. Правда, он как-то по-житейски умный… Не знаю, как объяснить… Вот недавно они с дедушкой говорили о физике, а я в ней как дерево, поэтому просто молчала и слушала… Так вот, он не знал формулу вычисления давления. Дедушка откопал задачник еще своих школьных лет и пристал к нам с Никитой. Задача такая: кто больше давит на поверхность – слон или маленькая девочка. Я помню, что тут все сложнее, чем кажется… Так вот, представляешь, Никита не знал формулу давления, ну, сила на площадь… И он просто логикой эту формулу сам вывел. С помощью рассуждений. Представляешь? Он как-то пришел к этому… что-то вроде того, что девочка массой своего тела давит точечно, а у слона четыре ноги… Ладно, я не запомнила. Но он умный! Я все больше восхищаюсь им…

– И влюбляешься.

– Да.

Как-то она и Никита сидели на старом пирсе. На Нине было светлое платье, распущенные волосы трепал теплый ветер, а ноги она опустила в воду.

– Это можно носить? – спросила Нина.

Никита покачал головой, а потом замер:

– Носить на себе или с собой?

– На себе.

– Нет.

– А с собой?

– Ага.

Нина задумалась:

– То есть ты загадал что-то меньше подушки, неживое, что-то, что может быть любого цвета и что можно носить с собой… Телефон?

– Ты правда думаешь, что я бы загадал телефон?

– Действительно, о чем это я, ты же даже время по наручным часам смотришь. Кстати, который час?

– Почти шесть.

Нина согласилась, что сейчас действительно почти шесть. Жара спадала, появлялась вечерняя прохлада.

– Клатч?

– Что?

– Забудь. Это еще более дикое предположение.

Они помолчали. Нина болтала ногами в воде. Наблюдая, как стрекоза летает над речкой, она вдруг случайно посмотрела на Никиту. Он смотрел на нее. Она чуть улыбнулась, наклонив голову к плечу.

– У тебя глаза как небо перед грозой… Как интересно, глаза-гроза… – негромко сказала она. – У тебя гроза, как небо перед глазами… Это тоже имеет смысл, хотя все-таки нет…

В ее светлых волосах играло солнце. Он улыбнулся этой бессмыслице, которую она произнесла, и, убрав прядь волос ей за ухо, погладил ее щеку.

– Поцелуешь меня? – совсем тихо спросила она.

Игра, которая развлекала их до этой минуты, уже была позабыта.

– А пощечину не словлю?

Нина удивилась, как интересно сочетались в его вопросе шутка и серьезность.

Она покачала головой и прикрыла глаза. Она слышала и чувствовала его теплое дыхание. Сердце трепетало мотыльком, живот скрутило от волнения… Он нежно коснулся губами уголка ее губ. Нина открыла глаза. Лицо его все еще было близко.

– Неожиданно, – сказала она.

Он молча поднялся, а потом протянул ей руку. Домой они шли в тишине. Нина смотрела под ноги и старалась вернуть себе способность трезво мыслить. Она правда хотела, чтобы он поцеловал ее… Столько прекрасных качеств она увидела в нем за время их общения, что, кажется, почти потеряла голову… Или нет, не так, лучше сказать «по уши». А он ее не поцеловал…

– Ты злишься? – вдруг спросил Никита, не глядя на нее.

– Я не понимаю. Неужели, ты не хочешь… – она не смогла договорить.

– Ты не обижайся, пожалуйста. Как объяснить, – он снял кепку, а потом снова надел ее. – Я тебе не говорил… Но вот помнишь тот день, когда я тебя впервые поцеловал… После того, как стройка закончилась, помнишь? Ты мне тогда пощечину влепила, и правильно сделала, я хочу сказать! Я тогда думал, что ты вся такая… ну другая, в общем. И думал, что ты кривляешься, играешь. Что если тебя поцеловать, то ты перестанешь строить из себя кого попало и покажешь, что тоже влюблена.

– Как было с другими девочками?

– Да, было, – он как будто разозлился. – Да и при чем здесь эти… другие! Я уже давно и не смотрю ни на кого! Просто ты тогда мне пощечину влепила, но это ничего, так некоторые тоже делали. Это тоже была такая часть игры. Но ты… я в твоих глазах такую обиду увидел, такую обиду… Я такую видел только у маленьких детей, когда на них впервые родители срывались ни за что. Ты так смотрела, что я почувствовал себя последним… – он осекся и вздохнул. – Мерзко очень, в общем, почувствовал себя. Даже если бы ты мне потом в гараже не высказала, как тебе было неприятно, я бы все равно не стал так больше себя вести с тобой… Потом в машине, когда я подвозил тебя, ты сказала, что я тебе нравлюсь… Ну, я подумал, что вот теперь можно. А ты опять…

– Ну а зачем ты сразу целоваться полез? – сказала Нина.

– Только если в первый раз у тебя такие глазища злющие были, как будто молния сейчас из них вылетит и испепелит меня, то во второй раз они были… не знаю, как сказать. Как будто я обидел тебя…

– И теперь ты меня совсем целовать не будешь?

Он наконец посмотрел на нее.

– Буду, – он улыбнулся, и эта улыбка заиграла в его глазах. Нине сразу стало спокойно и хорошо. – Когда-нибудь, обязательно.

– Ну когда-нибудь… это когда еще будет…

Она осторожно взяла его за запястье двумя руками. А когда он остановился, привстала на цыпочки и тоже поцеловала в уголок губ.

– Вот, теперь у нас был наш первый предпоцелуй.

– Предпоцелуй? – он насмешливо поднял бровь.

– Ну нужно же как-то дождаться этого твоего загадочного «когда-нибудь».

Он улыбнулся и притянул ее к себе за плечи. Она обняла его двумя руками и прижалась головой к груди. Так, в обнимку, они и шли до дома ее бабушки и дедушки.

Около ворот Нина увидела папину машину. Из нее вышла мама, сняла солнцезащитные очки и огляделась. Тут она заметила Нину и Никиту. Под ее взглядом к Нине снова вернулось это мерзкое чувство, как будто ей мешают расти. Она высвободилась из Никитиных объятий.

– Привет, – сказала Нина, целуя маму в щеку, – ты как здесь? А папа?

– Я в отпуск вырвалась пораньше, голова в городе трещит от жары. Папа приедет через пару дней, – сказала мама, смотря на Никиту.

– Мама, это Никита…

– Я помню.

«Ах да! Дедушка же его уже представлял», – вспомнила Нина.

– Здравствуйте, – Никита протянул руку.

Мама улыбнулась, но совсем не приветливо и мило, а как-то… натянуто и холодно.

– Здравствуйте, Никита. Вы нас извините, но я ужасно устала с дороги и хочу побыть с дочерью.

Он кивнул.

– Увидимся, – с улыбкой сказал он Нине, а потом, спохватившись, добавил ее маме: – До свидания.

– Да, до свидания.

Когда он отошел достаточно далеко, Нина повернулась к маме, сама не зная, чего опасаясь. Наверно, фразы вроде: «А ты еще не слишком мала, чтобы обниматься с мальчиками», которая сразу бы уничтожила те толики взрослой женственности, которые Нина в себе взрастила за лето, и покрыла бы ее щеки краской стыда.

– Помоги, пожалуйста, с сумками. Одна не утащу, – сказала мама и, взяв несколько огромных пакетов с едой из машины, пошла к дому, ничего больше не сказав про Никиту.