Текст книги "Мультипроза, или Третий гнойниковый период"

19. Третье зловещее явление гардеробщика Капитоныча

…Уже давненько уехала черная «Волга» с Гилявкиным.

В Кремлевском Дворце съездов уборщица Клещук читала документы и сверху каждой бумаги приписывала свои закорючки.

«Нету средств у страны нашей». «А иде тибе взять-то?» «Ишь, чего захотел! А что же люди наши несметные скажут?!»

В каждый документ она харкала и дописывала:

«Уборщица Клещук смотрела да присматривала».

Наконец, она тоже отправилась спать – важная государственная работа была завершена.

…К утру на пустыре каждая пенсионерка получила по тому Булгакова.

Утолив голод духовный, советские люди крепко задумались о хроническом голоде телесном.

Они поползли к молочному магазину и спрятались за ящиками на подступах к нему.

Вдалеке показалась утренняя машина с молочными продуктами. Свора пенсионеров с тучными авоськами и каталками наперевес бросилась к машине.

Дегтева ударила паренька-шофера поддельной жалобной книгой и стала целовать синюшный труп его, вглядываясь да приговаривая:

– Ой, молодежный какой, словно девица…

Другие пенсионеры бросились к машине, вмиг растащили ее содержимое, исковеркали и спихнули ее в ухаб.

Но не всем хватило: обездоленные огласили округу воплями и рыданиями, а также злым зубовным скрежетом, который производили их молодые челюсти. Скрежет порой перерастал в верещание, в ультразвук; изо рта многих пенсионеров валил дым, а вокруг расползался едкий запах горелой пластмассы.

…Стая поползла дальше.

Небо светлело, старухи всматривались в него стеклянными глазами и думали: «Говорят, что советские пенсионеры злей всего бывают на рассвете, когда выцветают звезды… И правильно говорят: потому что так оно и есть…»

Они остановились у магазина на улице Уссурийской в задумчивости.

В это же примерно время, тяжеловесная стая других старух, хрипя и выкатывая кровью налитые глаза, ползла по улице Уссурийской, к открытию магазина.

Вскоре они встретились перед продуктовым магазином.

И тут раздался истошный голос старика Мосина:

– Ага! Вот и мой час пришел!

Из-за контейнеров выскочила огромная розовая свинья с полыхающим комсомольским значком во лбу.

На ее спине сидел Мосин. Блестела кем-то воткнутая ему в темечко вилка. В правой руке Мосин держал дохлый магический апельсин, а в левой – кусок магтческой селедки. Он мчался на бешеной скорости и вопил:

– Вперед вы все! Чего ждать? Смерти голодной?

Он швырнул апельсин в витрину – раздался оглушительный взрыв. В образовавшуюся брешь вползли многочисленные пенсионеры, хватая ртами и руками клочья воздуха.

Прямо перед ними возник багровый от гнева, кубатуристый сторож.

Тархо-Михайловская дребезжащей когтистой рукой нацелилась на глаз сторожа.

Дегтева выхватила поддельную жалобную книгу, чтобы морально уничтожить сторожа в жалобах, а Терентьева приценилась к сторожу крючкотворством, для чего вырвала из кармана «Уголовный кодекс страны нашей несметной» и угрожающе стала махать перед его отупевшим взглядом.

– А лучше количеством задавим! – закричала хитрая Шохова. – Чтобы никто отдельно за труп его не был в ответе!

– Так и сделаем! – закричали все. – Ух и хитрая ты!

Но в это самое мгновение сторож распахнул полу пиджака, и все ахнули: грудь была совершенно золотая от медалей!

Потом сторож повернулся в профиль, и кое-кто узнал знакомый оскал гардеробщика Капитоныча.

– Идите все вы назад! – громовым и гробовым голосом сказал Капитоныч. – И людям, что идут за вами, скажите, чтобы шли назад. И те пущай другим скажут, чтобы шли назад, а те пусть тем скажут, что через тыши-затыщи лет родятся, чтобы шли назад, а те пусть в космос взлетят и на планету Марс передадут тем, которые там яблоньки посадили, чтобы шли назад… Капитоныч, мол, так велел, такова его воля подспудная!

И он замолчал, а потом для устрашения вырвал из груди медаль одну, ковырнул иголкой череп ближней старухи, прихватил оттуда упругую извилину и вздернул на ней старуху личной профессиональной рукой.

И закричал он при этом, в страшном оскале исказив рот:

– Феричита-а-а-а-а! Совки!

Шарахнулись было назад старухи, но закричала Шохова:

– Души его! Мы мафии не боимся и коррупции тоже!

Мосин бросил ему в лицо кусок магической селедки и помертвело оно.

Шохина плюнула ему в его щеки землисты; а все остальные свалили переодетого Капитоныча с ног, и вскоре он затих под ногами.

И бросились люди беспреградно топтать и растаскивать витрины, рвать в подсобках мешки с сахаром и гречкой, взламывать холодильники с колбасой «Фестивальной».

Потекокова загрузила на свою таратайку мешок сахара и двадцать батонов колбасы. А как только Тархо-Михайловская ухватила с тележки один батон, бросила ей на голову сверху десятикилограммовую голову сыра «Пошехонского».

Летописец того времени обязательно бы в этот момент перешел на стихи, уж больно была сильна и прекрасна Потекокова в гневе.

 
И Тархо-Михайловская взвизгнула,
И кровь человеческая из нее брызнула…
И прокляла она Потекокову грузную
И таратайку ее с грузами:
 

– Проклинаю тебя я, Потекокова! – в самом деле закричала сподвижница и потеряла сознание.

И культяписто покатилась лысая Потекокова по земле, ловко вскочила поверх мешка и колбас на таратайку свою, хохотнула и помчалась с визгом вперед на большой скорости один километр в час.

Вскоре все старухи покинули опустошенный, задымленный магазин, по ходу дела удушив двух появившихся продавщиц.

Капитоныч шевельнулся на полу. Не слишком сильна была магия, пущенная на него Мосиным, всего лишь первого уровня она была.

Поэтому Капитоныч не умер. Пока каблуки топтали его поскрипывающий череп, он раскидывал сети мыслей для дальнейших своих действий.

Капитоныч привстал и приказал заместителю сторожа:

– Тыщ Бушуев, заместитель сторожа! Телом своим соедини ты прерванную связь и доложи утреннюю обстановку в райисполком!

Бушуев бросился выполнять приказ – соединил собою телефонные провода.

– Молодец! – одобрил Капитоныч, а лупоглазой Алле Константиновне, сподвижнице, он приказал. – Позвони в исполком, доложи людям нашим состояние дел на улице Уссурийской в Москве в голодные годы. Запроси черную «Волгу» из гаража нам.

Лысая Алла Константиновна пожаловалась на частичную утерю женской привлекательности. Пока ее топтали напару с Капитонычем, она потеряла парик.

– Парик утерянный проведем через профком фондом соцкультбыта… – сказал твердо Капитоныч.

Вскоре появилась «Волга».

Бушуев и Капитоныч вскочили в машину и помчались. Лысая Алла Константиновна завопила:

– А меня почему не взяли?

Капитоныч сильной профессиональной рукой убийцы крутанул руль, сшиб верную сподвижницу правым буфером в кювет и цинично оскалился в направлении Бушуева:

– Нам лишние свидетели не нужны, пусть они с землей сырой шушукаются. Правда, Бушуев?

Так иногда революция пожирает своих детей.

20. Звездный час клопа Василия

Тем временем сытые (и духом, и телом) пенсионеры стекались к одному месту на пустыре, говоря:

– Устали мы, сердечные, поспать нам пора, вот…

И тут же стали они вползать под большое ватное одеяло, подтыкать под головы подушки, стали жевать антибиотики, димедрол и засыпать.

Первая ушла в сон, барахтаясь руками и ногами в объятьях богатырского сна, матерая убийца Шохова.

Чуть поодаль засыпал старик Мосин.

Рядом с ним лежала его свинья, сонно похрюкивая, дожевывая магическую селедку первого уровня.

Дальше возвышалась на подушках, пронзительно свистя костлявым носом, Тархо-Михайловская. Рука правая ее была откинута. На указательном остром пальце извивался в предсмертной агонии чей-то глаз. Словно блоха, он дернулся-дернулся и затих.

Поодаль, подложив под голову свою таратайку, храпела Потекокова, приобняв культяпкой мешок сахара и 20 батонов колбасы «Фестивальной».

К толстым губам ее прилепился подсыхающий кусок чьей-то слепой кишки.

Причмокивая и сопя ей в ухо, лежал рядом с нею ответственный пенсионер Майский. Голова его вдруг вздыбилась в темечке, лопнула, и из рваной дыры выполз толстый бочкастый конденсатор – дымясь, миролюбиво откатился прочь.

– А где ж Василий наш? – спросили некоторые люди.

– Здесь я, тех-тех, – закряхтел клоп Василий, откуда-то взявшись.

Хитиновой лапой он ловким ударом киллера рассек жилу на шее Ефремовой и припал к любимому вампирскому занятию своему, под свистящие, булькающие храпы, бушевавшие вокруг него.

…Спустя некоторое время пришел сенатор Макгроу.

Он вырвал из глаза своего вилку и воткнул ее Мосину в темя. На голове Мосина покачивалось теперь уже две вилки. Над этим нелогичным обстоятельством Мосин глубоко задумался во сне.

Потом раздался механический скрежет, – в воздухе показался гроб с привязанным лейблом.

– Англо-американский! – ахнул Макгроу. – Значит, пришел в жэк контейнер из Англии-Америки!

Гроб на всей скорости ухнул рядом с Макгроу, из него наполовину вывалилась гордая и удовлетворенная Прокофьева.

Она ткнулась головой оземь, и храп ее низко пополз по земле.

Почесывая грудь татуированной рукой, рядом с Макгроу уснул и адмирал в отставке в цветастой юбке из модного гардероба Прокофьевой.

Показался и Федор Иванович Заря, чудесным образом возродившейся из порошка в баночках; готовясь ко сну, он шел присядкой под звук гармони, угрожающе надвигаясь веселым туманным лицом на косяк двери. И когда косяк разлетелся вдребезги, уснул удовлетворенный, пробормотав: ух, сердечный, какой я…

Стали подползать Тихомирова, Чанская и тоже засыпать. Прискакала скок-поскок Говорушкина и тоже уснула.

Из рюкзака убежал Мешков, он же Лелин, прихватив на плечи давно храпящую Воинову. Они легли рядом с Говорушкиной.

Далее возвышалась всем телом своим в импортных всяких одеждах Валентина Теремкова. Ее окружали спящие двойниковые старухи. Иные из них продолжали сонно ощупывать ее, бормоча:

– А титьки твои молодежные не из творога ли?

Солнце жарило и жарило…

Постепенно изо ртов людей вдруг стали выползать на свет божий их прогорклые печени, трухлявые почки зеленого цвета; полезли кишки с кровью, ошметки лука и моркови, куски мяса вперемешку с серыми клочьями шкур, с костями крупными и мелкими.

Огромная влажная крыса высунула узкую морду, стала облизывать лицо Майского. Потом полезла по другим лицам, тяжело таща влажное брюхо и длинный хвост.

Солнце поднялось еще выше.

С лиц пенсионеров вдруг сползли черты, словно расплавленные, – отвалились жидкие волосы, обнажились серые мозги со всяческими помыслами в них.

Вскоре и это все расплавилось под лучами солнца, стали разваливаться тела – повсеместный начавшийся глубокий белковый распад теперь уже принял необратимый ход. Образовавшаяся масса стала набухать, словно тесто, шириться. Потом эта масса медленно, но верно поползла к домам.

Лишь клоп Василий и влажная крыса не были подвержены тотальному гниению. Василий радостно техтекал, крыса плотоядно повизгивала, – и вместе они, подхваченные массой, тоже стали двигаться к домам, восседая на жиже.

Вскоре серая масса, источая смрад, тронула крайний дом. Тот легко рухнул и распался до состояния шлака. Вскоре рухнул второй дом, третий, четвертый…

Весело пищала крыса, по-хозяйски техтекал Василий…

Этим утром они беспечно приближали к советской земле третий гнойниковый период.