Текст книги "Исполнение желаний"

Борис Березовский
Исполнение желаний. Роман-воспоминание

Светлой памяти родителей – Леонида Лазаревича и Раисы Наумовны Березовских – посвящается

© Б. Березовский, 2014

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2014

© А. Веселов, оформление, 2014

Глава первая

 
«Времена не выбирают,
В них живут и умирают…»
 

А. Кушнер

Сердечный приступ. – Реанимация. – Второй инфаркт. – Размышления о жизни. – Что такое счастье? – Воспоминания о съезде поэтов и первом инфаркте. – Операция. – Замысел будущей книги.

1

Кирилл Аркадьевич Лавровский, представительный мужчина шестидесяти одного года от роду, с уже наметившейся лысиной и сединой, но все еще довольно бодрый и подтянутый, тихо маялся на кухне своей петербургской квартиры и откровенно злился.

Впрочем, явных оснований для злости у него не было и в помине. Вполне счастливый муж и отец, директор небольшого издательства и председатель Музыкального общества, Кирилл Аркадьевич являл собой пример вполне успешного общественного деятеля и бизнесмена средней руки. Кандидат наук, заслуженный работник культуры и лауреат нескольких престижных премий, человек достаточно авторитетный как в музыкальных, так и в книгоиздательских кругах, он не был обделен друзьями и, в принципе, не имел серьезных проблем.

И все же он был зол и подавлен. Зол на себя, точнее, на свое собственное самочувствие. Вот уже несколько дней подряд давило в груди, тяжело дышалось, не курилось, и вообще было как-то непривычно дискомфортно. А сегодня, возвращаясь с работы, он с трудом поднялся по лестнице, чувствуя не только легкую боль за грудиной, но и покалывание в кистях рук. Точно так же покалывало и тогда, перед инфарктом, случившимся у него девять лет назад. От этой мысли сразу же вспотели ладони и появился липкий страх повторения давно пережитого.

Дома никого не оказалось. Жена и дети занимались своими делами, и до его драгоценного здоровья им не было никакого дела. Про инфаркт все помаленьку забыли, да и чувствовал он себя все эти годы довольно прилично.

Немного успокоившись, Кирилл Аркадьевич попил чаю, проглотил дежурные таблетки, немного подумал и выпил граммов двадцать виски. Сразу же заметно полегчало.

«Черт побери, может, все и обойдется», – пробормотал он про себя, включил телевизор и попытался вникнуть в перипетии очередного сериала.

«Все это – ерунда! – как бы оправдываясь, подумал он. – Просто устал. Надо успокоиться, передохнуть. К чему вся эта гонка? И за каким бесом? За деньгами, за признанием? Так ведь все уже вроде есть. Ей-богу, жизнь дороже!»

Понимая, что лукавит, Кирилл Аркадьевич, тем не менее, продолжал себя уговаривать, мысленно пообещав своим недругам всевозможные каверзы, а себе – если все обойдется – внеплановый отпуск и отдых с женой за границей. Измерив давление и посчитав пульс, Кирилл Аркадьевич немного успокоился и углубился в телевизионные страсти.

Однако спустя какое-то время он вновь почувствовал себя неважно. С ужасом понимая, что все может пойти по самому плохому сценарию, Кирилл Аркадьевич набрал номер телефона знакомой докторши-кардиолога, у которой лечился в больнице после инфаркта и которая наблюдала его все последующие годы:

– Здравствуйте, Ирина Михайловна! Простите за беспокойство, но у меня, кажется, сердечный приступ. Не знаю, право, что и делать.

– Не волнуйтесь, Кирилл Аркадьевич. Расскажите обо всем подробно.

Выслушав сбивчивое описание симптомов, врач, поразмыслив, заключила:

– Похоже на стенокардию. Ни в коем случае не курите, не ешьте, ложитесь в постель и попытайтесь уснуть. Если лучше не станет – вызывайте неотложку и попроситесь к нам в больницу. Скажите, что вы у нас уже лечились. Дайте мне знать – я приеду, независимо от времени суток.

– Но, может быть, обойдется? – спросил он с робкой надеждой.

– Боюсь, что нет. Пусть Татьяна Николаевна соберет все необходимое, и, если станет хуже, не тяните с неотложкой.

Не успел Кирилл Аркадьевич положить трубку, как его благоверная супруга – Татьяна Николаевна Верникова – появилась на пороге.

– Что случилось? – спросила она, с тревогой взглянув на мужа.

– Да вот, похоже на приступ стенокардии. Ирина Михайловна советует ехать к ней в больницу.

– Значит, надо вызывать сантранспорт. С этим не шутят, – заволновалась Татьяна Николаевна. – Пойду соберу все, что нужно.

– Да нет, погоди. Мне вроде получше. Может быть, и отпустит, – возразил ей Кирилл Аркадьевич. – Пожалуй, прилягу, успеем еще собраться.

Но уснуть не удалось. Боль в кистях рук и в груди то отступала, то вновь настойчиво заявляла о себе. Перепугавшись не на шутку и поставив в известность Ирину Михайловну, супруги вызвали неотложную помощь, и где-то минут через сорок оказались в приемном покое знакомой больницы.

Встревоженная Ирина Михайловна была уже там. После недолгой процедуры оформления и экстренного анализа крови она пошла хлопотать о месте в палате. Однако свободных мест на отделении не оказалось. Не было и ни одной свободной платной палаты.

И тут, как это часто бывает перед приемом у стоматолога, Кириллу Аркадьевичу явно полегчало. Он заметно повеселел, стал шутить, и серьезно вознамерился вернуться домой. Несмотря на поздний вечер, Кирилл Аркадьевич стал настойчиво приглашать Ирину Михайловну в гости, шутливо обещая, в качестве компенсации за беспокойство, угостить ее каким-то необыкновенным коньяком.

Но не тут-то было. И дежурный врач, и Ирина Михайловна с супругой Кирилла Аркадьевича решительно пресекли его поползновения ретироваться из больницы и, посоветовавшись с дежурной медсестрой, разместили его на одном из диванов коридора, вплотную примыкавшего к отделению реанимации. И, как оказалось, не зря. Заснуть Кириллу Аркадьевичу удалось на удивление быстро, но уже к утру ему стало так плохо, что прибежавшие врачи и сестры немедленно передали его заботам врачей-реаниматологов.

И уже в реанимации, лежа нагим под простыней, опутанный какими-то шлангами и проводами, Кирилл Аркадьевич вдруг понял, что дело плохо. Вид озабоченно-серьезных докторов, манипулировавших с капельницей и какими-то приборами, его совсем не успокаивал. Он чувствовал себя все хуже и хуже и, временами впадая в прострацию, терял ощущение реальности. Выплывая же из забытья, щурясь от яркого света и невольно прислушиваясь к назойливому пиканию какого-то невидимого аппарата, Кирилл Аркадьевич уже не испытывал ничего, кроме страха. Пугали и непрекращающаяся тупая боль в груди, и угрюмое молчание врачей.

– Что со мной? – спросил он пересохшими губами медсестру, подошедшую вытереть его вспотевший лоб.

– Что, что, – ворчливо отозвалась та, – кардиосклероз, вот что! Стенокардия. У вас бляшка гуляет. Врач говорит, что передняя стенка ходуном ходит. Да вы не бойтесь, не помрете. Не первый так мучаетесь. Всем больно. Терпите.

Вскоре пришла и Ирина Михайловна, принесла воду и что-то еще от жены. Сказала, скоро ему полегчает – нитроглицерин должен подействовать. Если все будет в порядке, завтра переведут в палату, – к утру освободится место. Добавила, что хорошо представляет, каково это – стенокардический приступ, и очень ему сочувствует.

– А дальше-то что? – спросил Кирилл Аркадьевич, отчетливо понимая: ничем хорошим все это не кончится.

– Посмотрим, не надо загадывать. Инфаркта вроде нет, и это уже хорошо. Постарайтесь уснуть. Я буду приходить. Татьяна Николаевна там извелась вся, но ее все равно к вам не пустят, не положено. Реанимация – это вам не платная палата.

Тепло попрощавшись, Ирина Михайловна ушла, а Кириллу Аркадьевичу вдруг пришло в голову сравнение реанимации с гестапо. Разумеется, гестапо он в глаза не видел. Разве что в военных фильмах, где режиссеры, все по-разному, показывали зрителям это зловещее учреждение. И, тем не менее, сравнение показалось ему забавным, как, впрочем, и вся ситуация в целом.

Все дело было в том, что девять лет назад, во время первого инфаркта, Кирилл Аркадьевич уже бывал в этой реанимации. Правда, провел он здесь всего лишь одну ночь. В больницу его привезли поздним вечером, уже после того, как острое состояние миновало. Он тогда лишь услышал, как дежурный врач приемного покоя резко выговаривала врачу скорой помощи за то, что тот привез больного только к концу третьего дня от начала инфаркта. Сам же Кирилл Аркадьевич быстро заснул, не успев ничего толком рассмотреть. Наутро его перевели в отдельную палату, где он и познакомился с Ириной Михайловной.

Но то, что сказала ему главврач больницы во время выписки, он запомнил навсегда:

– Вы, Кирилл Аркадьевич, просто счастливчик. Найдите того волшебника со скорой и поставьте ему ведро коньяка. Если бы не он, то еще неизвестно, чем бы ваш инфаркт завершился. А так, слава богу, коронарное кровообращение нарушено не было, и стенокардии у вас нет. Берегите себя, и все будет в порядке.

Правда, врача со скорой Кирилл Аркадьевич так и не нашел, но события девятилетней давности крепко отложились в его памяти.

Случилось все в конце сентября 1999-го. По радио передавали тревожные сообщения о взрывах домов, мешках с гексогеном, чеченских террористах и тому подобных кошмарах. А он с утра сидел дома за столом, пытаясь слепить срочный, но, откровенно говоря, никому не нужный материал в главную городскую газету.

Дело не ладилось, он торопился, психовал, беспрерывно курил и все пытался дозвониться кому-то, чтобы получить недостающую информацию. Первый неприятный симптом, на который он не обратил никакого внимания, проявился после завтрака: остро кольнуло где-то в горле (потом он узнал, что это и есть «за грудиной») и непривычно заболели кисти рук. Он с удивлением рассказал о своих ощущениях жене, но она не увидела в этом признака беды. Второй раз то же самое, но уже много ощутимее, проявилось после плотного обеда. Но думать, что и как, времени не оставалось. Надо было завершать работу. Кирилл Аркадьевич опять сел за стол, открыл новую пачку сигарет и придвинул к себе пишущую машинку. Ну а уже вечером, после обильного ужина, ударило так, что сразу началась рвота. Потом пришла дурнота и безумное желание снять с себя всю одежду. Вот тут-то и стало понятно, что без скорой помощи не обойтись.

Кирилл Аркадьевич грешил на отравление и даже, сквозь помутившееся сознание, всласть поупрекал жену за то, что она накормила его какой-то дрянью. Однако приехавший на скорой врач – крупный, лысый и предельно уставший мужчина средних лет, – выслушав рассказ Кирилла Аркадьевича, даже не стал его осматривать, а безапелляционно заявил: инфаркт.

Надо было видеть изумление на лицах Кирилла Аркадьевича и его супруги.

– Инфаркт?! Да этого не может быть! Никогда у меня сердце не болело! – воскликнул Кирилл Аркадьевич, превозмогая слабость и тошноту.

– А вы припомните получше, – устало возразил врач. – Может, в детстве у вас был ревмокардит или вам когда-либо приходилось корчиться от боли? И не страдаете ли вы излишней потливостью после физических нагрузок? Нет? Ах, да?!.. Вот, сами видите! – завершил он свою тираду, увидев вытянувшиеся лица супругов.

Действительно, все, что перечислил врач, Кириллу Аркадьевичу было безусловно присуще. В детстве, как рассказывала мама, он болел ревмокардитом. А недавно, поскользнувшись на лестнице и подвернув лодыжку, он впервые в жизни испытал такую чудовищную боль где-то под ложечкой, что долго не мог прийти в себя. Да и прошедшим летом, пытаясь колоть дрова на даче, потел, как мышь, и очень удивлялся: с чего бы это?

– Собирайтесь, – решительно сказал врач, – я очень устал сегодня, работаю без напарника, и вообще, сил нет тут с вами пререкаться. Надо, не откладывая, ехать в больницу.

– Ну нет, – заявил Кирилл Аркадьевич, – никуда я не поеду. И в инфаркт я решительно не верю.

– Подожди, Кира, – вмешалась Татьяна Николаевна и, обратившись к доктору, твердо заявила: – Кардиограф-то у вас ведь должен быть. Надо же снять кардиограмму: может, вы и преувеличиваете опасность. Ну и потом, ведь сегодня пятница, вечер. Разве можно ложиться в больницу перед субботой и воскресеньем? Там ведь в эти дни никого нет.

– Кардиограф есть – в машине, – усмехнулся врач. – Если хотите, идите и несите его сами. У меня нет ни сил, ни желания. Я-то знаю, что у больного инфаркт. И это совершенно точно. А кардиограмма далеко не всегда говорит правду. Часто она показывает не сегодняшнее, а вчерашнее или даже позавчерашнее состояние. Так что решайте, – изрек врач и устало прикрыл глаза рукой.

Но Татьяну Николаевну – маститого директора престижной детской музыкальной школы – сбить с курса не удавалось никому. Она решительно спустилась к водителю скорой, взяла в руки тяжеленный кардиограф, поднялась с ним на четвертый этаж и торжественно вручила врачу. Когда же кардиограмма, как и опасался врач, ничего не показала, возникла неловкая пауза.

– Ну что же, – сказал врач, – в больницу вы не хотите… Понятно. Ну а деньги-то у вас есть?

– Есть, есть, – в один голос обрадованно закивали головами супруги. – Мы как раз на ремонт откладывали. Деньги есть.

– Ну, тогда раздевайтесь и ложитесь. Лучше не в спальне, ложитесь здесь – воздуха побольше и мне удобней будет, – скомандовал врач Кириллу Аркадьевичу. – Я пошел за капельницей и лекарствами.

И он быстро вышел из квартиры. А когда вернулся со штативом и какими-то пузырьками, Кирилл Аркадьевич уже лежал на постеленном диване в большой комнате, в полной готовности принять все предпосланное ему судьбой в образе врача скорой помощи.

С этого момента и вплоть до вечера понедельника Кирилл Аркадьевич почти ничего не помнил. По-видимому, доктор, вместе с необходимыми кардиологическими лекарствами, вливал в него и какие-то успокоительные и снотворные препараты. Во всяком случае, как рассказывала потом Татьяна Николаевна, всю субботу и воскресенье Кирилл Аркадьевич спал или находился в каком-то сомнамбулическом состоянии. Врач приезжал три раза в день, осматривал, ставил капельницы, а Татьяна Николаевна едва успевала менять мгновенно пропотевавшее белье.

Ну, а в понедельник вечером, когда кардиограмма, наконец-то, показала обширный проникающий инфаркт заднебоковой стенки, Кирилла Аркадьевича медленно и торжественно спустили к скорой, и доктор, ставший уже почти родным, отвез его в эту больницу.

Все эти воспоминания на какое-то время отвлекли Кирилла Аркадьевича от анализа собственных ощущений и наблюдения за врачами. А вскоре он и впрямь почувствовал себя лучше. На следующее утро Кирилла Аркадьевича перевели в трехместную палату, и Ирина Михайловна, вновь ставшая его лечащим врачом, неожиданно строго велела лежать и меньше двигаться.

Но лежать и меньше двигаться не очень получалось. От посетителей и звонков на мобильный не было отбоя. Не говоря о жене, практически не отходившей от Кирилла Аркадьевича, и детей, соизволивших-таки навестить отца, валом повалили сотрудники и друзья. И пусть заявлялись они лишь на минутку, шевелиться все же приходилось.

Может быть, от этого, а может, по иной причине, но явного улучшения не наступало. Приступы возвращались с противной регулярностью. Самое же удивительное заключалось в том, что он совсем перестал курить – от одного лишь вида сигареты, не говоря уже о самом процессе, Кириллу Аркадьевичу становилось нехорошо.

Ни Ирина Михайловна, ни ее коллеги не знали, что делать – то ли продолжать терапию в палате, то ли опять переводить в реанимацию. Но туда – сиречь, в гестапо – Кирилл Аркадьевич не хотел возвращаться ни за что. Промаявшись так пару дней, он понял, что надо, кровь из носу, находить кардинальное решение проблемы. Мирное сосуществование со стенокардией – стабильной или нестабильной – в его планы никак не входило.

И тут, как и следовало ожидать, в сознании Кирилла Аркадьевича всплыло пугающее слово «хирургия». Еще девять лет назад, перед самой выпиской из больницы, завотделением, как бы между прочим, сказала ему:

– У вас, на сегодняшний день, все в порядке. Но, так или иначе, это не навсегда. Думаю, что через пару лет вам надо будет обратиться к кардиохирургам. Они уже теперь творят чудеса, а то, что будет завтра – невозможно себе и представить.

Тогда эти слова и удивили, и напугали Кирилла Аркадьевича. Чувствовал он себя вполне прилично, и думать о хирургах ему очень не хотелось. Не говоря уже о том, что думать об этом было просто страшно. Он отправлялся, в полном соответствии с заведенным еще с советских времен порядком, в кардиологический санаторий на реабилитацию, и мысль о хирургии – то есть о коронарном шунтировании, про которое с утра до вечера вещало телевидение в связи с бесчисленными инфарктами Б. Н. Ельцина, – была ему просто отвратительна.

Жена, твердо решившая поехать в санаторий вместе с ним – благо там нашлась возможность разместить их в одной палате, – в ответ на его пересказ слов завотделением, ответила мудро и в, общем-то, справедливо:

– Наплюй и забудь! В конце концов, если прижмет – не только к хирургам, к экстрасенсам пойдешь! Перестань себя накручивать, а то точно доиграешься. Радоваться надо, что все обошлось, а не фантазировать!

Ирина Михайловна также успокоила Кирилла Аркадьевича, сказав, что думать об этом, по крайней мере, преждевременно. И шутливо добавила:

– В болезнях сердца и сосудов предсказать что-либо невозможно. Слишком много факторов, влияющих на развитие болезни. Так что все от Бога, дорогой Кирилл Аркадьевич, все от него, родимого.

На том и порешили, а затем и вовсе забыли об этой проблеме. Правда, несколько лет назад, во время очередного дежурного обследования, Ирина Михайловна обмолвилась, что в трех клиниках города кардиохирурги освоили новый метод лечения, принципиально отличающийся от шунтирования и не требующий ни вскрытия грудной клетки, ни общего наркоза. Как понял Кирилл Аркадьевич, суть метода состояла в не столь давно освоенной нашими хирургами фантастической возможности вводить через бедренную артерию микроскопические кольца – стенты, позволяющие воспрепятствовать слипанию сосудов сердца и даже «размазывать» бляшки по стенкам артерий. По сути дела, в кардиохирургии свершилась подлинная революция, и врачи получили возможность спасать людей на ранних стадиях развития сердечно-сосудистых заболеваний.

Вся эта информация, в одночасье вспомнившаяся Кириллу Аркадьевичу, и подвигла его на решение: не откладывая, обратиться за помощью к кардиохирургам, а там – будь что будет. Все лучше, чем мучиться от стенокардии в ожидании второго инфаркта.

Сказано – сделано. И супруга, и, тем паче, Ирина Михайловна горячо поддержали эту идею.

Осталось только решить необходимые технические вопросы – задействовав все возможные знакомства и связи, как можно скорее попасть в нужные руки. В результате предпринятых усилий Кирилл Аркадьевич уже через день оказался в маленькой отдельной палате кардиологического отделения одной из крупнейших больниц города, где ему и должны были провести коронарографическое исследование сосудов сердца и, при необходимости и возможности, поставить один или несколько стентов.

И вот тут-то его настиг очередной малоприятный сюрприз: результаты заново проведенных анализов дали врачам все основания утверждать, что у него произошел-таки инфаркт передней стенки, и операцию стентирования прямо сейчас делать нельзя. Можно было оперировать в самый момент инфаркта, но раз инфаркт уже случился, то надо подождать. И Кириллу Аркадьевичу, который, кстати, стал чувствовать себя гораздо лучше, ничего не оставалось, как лежать в палате, набираться сил и предаваться размышлениям. Тем более что больница, в которой он сейчас оказался, в отличие от прежней, находилась на краю города, и число посетителей заметно поубавилось.

2

Второй раз в своей сознательной жизни Кирилл Аркадьевич остался в одиночестве – визиты жены и отдельных сотрудников, впрочем, как и осмотры врачей, анализы, прием лекарств и пищи в счет не шли. Но вторым этот раз можно было считать лишь формально. Фактически же, это случилось с ним впервые.

Девять лет назад, когда он также лежал в одиночной палате, его состояние было психологически совсем иным. Во-первых, после всего происшедшего он испытывал нередкую в подобных случаях так называемую постинфарктную эйфорию; а во-вторых, если он и размышлял о чем-то, то лишь о проблемах, связанных с работой, да еще о том, какой прекрасной станет его жизнь, когда весь этот кошмар кончится.

Сейчас же одиночество было совсем другого рода: ожидание пусть, может быть, и несложной, но все же хирургической операции на собственном сердце наполняло его душу не только страхом, но и стремлением спокойно во всем разобраться, представить свое ближайшее будущее при том или ином исходе болезни. И еще им неожиданно овладело мучительное желание вспомнить всю свою прошлую жизнь. Вспомнить в подробностях и мелочах, которые на поверку оказывались совсем не мелочами; вспомнить родителей, друзей, учителей, да и вообще людей – хороших и не очень, – навсегда оставшихся в его памяти.

Честно говоря, Кирилл Аркадьевич всегда мечтал о возможности хоть какое-то время побыть в одиночестве. Но это ему никак не удавалось. В детстве у него была мечта о своей, пусть малюсенькой, комнатке, навязчивая, но увы – несбыточная: семья практически всегда жила на частных или служебных квартирах, а когда родители, наконец, получили вожделенную двухкомнатную «хрущевку», он уже уехал учиться. Шесть последующих лет, прошедших с момента его отъезда на учебу и до женитьбы, он провел на тех же частных квартирах и в студенческих общежитиях. А в квартире жены – точнее, в квартире тещи, – куда он пришел примаком, нашлось место лишь для его письменного стола.

Побыть же одному и подумать о чем-то своем, сугубо личном, не связанном ни с учебой, ни с работой, ему всегда страстно хотелось. Сколько себя помнил, он всегда втайне мечтал попробовать свои силы на литературном и даже на композиторском поприще. Но пытаться писать, особенно музыку, в присутствии кого бы то ни было он решительно не мог, и его заветная мечта так и осталась неосуществленной.

Жалел ли он об этом? Да нет, честно говоря, не очень. Во-первых, потому, что он прекрасно понимал: настоящим, истинным писателем, композитором или художником является лишь тот, кто жить без творчества не может. А если человек, претендующий на одну из этих профессий, прекрасно обходится без регулярного, сладостно-мучительного процесса созидания, то он фантазер, мечтатель и попросту – Васисуалий Лоханкин. Походить же на бессмертного героя Ильфа и Петрова Кириллу Аркадьевичу явно не хотелось. А во-вторых, если серьезно, он трезво оценивал свои, по крайней мере музыкальные, способности. Их вполне хватило на то, чтобы прилично окончить фортепианный факультет консерватории, но для того, чтобы стать композитором, их было явно недостаточно. Для этой профессии, помимо специфического таланта, требовалось обладать от природы гораздо большим комплексом специальных данных – не просто хорошим мелодическим слухом, который имелся в наличии, но особым, обостренным слухом внутренним и гармоническим, не говоря уже о музыкальной памяти. Этого, в нужном качестве, у него не было и в помине.

Что касается способностей литературных, то они явно присутствовали, и Кирилл Аркадьевич это прекрасно сознавал. Еще в детстве, запоем читая все, что подсовывала ему мама-учительница, преподававшая в школе математику, но всегда тщательно следившая за общим развитием своего первенца, он и не заметил, как сам стал пытаться сочинять. Во всяком случае, где-то во втором классе, начитавшись Гайдара и попав под обаяние его «Судьбы барабанщика», он с упоением стал писать что-то грандиозное под обязывающим названием «Судьба». У мамы долго хранились школьные тетрадки в клеточку с этим незаконченным опусом, но, к сожалению, из-за многочисленных переездов семьи они куда-то подевались.

В школе он с легкостью и удовольствием писал всевозможные сочинения. И всегда замечал за собой любопытную особенность – после понравившегося или откровенно не понравившегося фильма у него возникало острое желание написать и опубликовать собственную рецензию. В конце концов, все это и привело его к многолетней работе в городской молодежной газете в качестве внештатного музыкального обозревателя. Да организованная им позднее собственная небольшая газета, а потом и издательство были обусловлены его особой любовью к книге и к слову вообще.

Но одно дело – критика и организация издательского процесса, а совсем иное – собственное литературное творчество. И все же ему очень хотелось попробовать себя на этой стезе. Тщательно редактируя чужие рукописи, пытаясь, как читатель, быть в курсе современной российской и зарубежной беллетристики, по мере сил следя за периодикой и критикой, он нередко страдальчески морщился от литературной, композиционной и сюжетной беспомощности многих авторов. Но заставить себя сесть за стол не с чужой рукописью, а со своей собственной Кирилл Аркадьевич никак не мог.

Отговорок было хоть отбавляй: отсутствие времени и места для работы; неловкость перед родственниками и друзьями; природное отсутствие той смелости, которую он в шутку определял как наглость и без которой, по его твердому убеждению, ни один писатель состояться не мог; а главное – отсутствие конкретного сюжета и абсолютное непонимание того, где можно его взять. «Уж если Пушкин мучился из-за сюжета – то что уж говорить обо мне, грешном», – нередко посмеивался над собой Кирилл Аркадьевич, приказывая своему писательскому «я» умолкнуть и не возникать.

И вот теперь, оказавшись, наконец, в заветном одиночестве, помноженном на полную неизвестность того, что может произойти с ним в ближайшем будущем, Кирилл Аркадьевич решил прикинуть, можно ли из собственной, отнюдь не пресной, жизни сделать нечто вроде книги.

Вопрос о том, будет ли эта книга востребована читателями или ляжет мертвым грузом на складе, особенно его не волновал. Мало ли книг пылится сегодня на издательских и книготорговых складах. Понятно, что и сам издательский процесс не представлял для него – профессионального издателя – никакой сложности. Проблема заключалась в ином – удастся ли ему создать полноценное художественное произведение? Хватит ли на это вкуса и таланта? Сумеет ли он наполнить описываемые, пусть даже реальные, события необходимой долей вымысла, без чего, как он считал, литературы, в полном смысле, не бывает?

Ему нравились книги Виктора Конецкого, называвшего свою, по сути автобиографическую, прозу горючей смесью вымысла и дневника. Но сам Кирилл Аркадьевич дневниковых записей отродясь не вел, да и называть подлинные имена всех без исключения героев, как это делал Конецкий, он не считал возможным. Надо было изыскать такую форму изложения, которая, с одной стороны, давала бы понять, что все описываемое – правда, а с другой – что вся история изложена не без лукавства.

И еще одна проблема волновала Кирилла Аркадьевича: надо ли писать о некоторых интимных сторонах собственной жизни, и писать ли о женщинах, встречавшихся ему как до женитьбы, так и после? Манера многих современных авторов вытряхивать на публику все свое грязное белье, ставшая сегодня едва ли не общепринятой, была ему крайне неприятна.

Стук в дверь палаты прервал его «литературные» размышления:

– К вам можно или как? – нянечка Анна Никитична, ежедневно протиравшая в его палате пол, ловко вплыла в дверь, держа в одной руке ведро, а в другой – швабру. – Убраться надо, так что уж не обессудьте, – речь нянечки была весьма забавной, являя собой смесь деревенского говора с высокопарными оборотами.

– Да ради бога, заходите, – приветливо махнул рукой Кирилл Аркадьевич. Они были знакомы уже несколько дней, и общение с Анной Никитичной доставляло ему истинное удовольствие. В день их знакомства, взглянув на нового больного из-под насупленных бровей, она сурово спросила:

– Большой начальник, да?

– Да нет, с чего вы взяли? – Кирилл Аркадьевич удивился. – Вовсе нет.

– А что ж тогда отдельная палата? Иль по знакомству?

– Скорее по знакомству, – рассмеялся Кирилл Аркадьевич, сразу же почувствовав к этой прямолинейной женщине искреннее расположение.

Ровесница Кирилла Аркадьевича, родом из далекой деревни, всю жизнь проработавшая на заводе штамповщицей, Анна Никитична пришла в больницу сразу после выхода на пенсию. У нее на этом отделении долго лежал и умер муж, но она, как это ни парадоксально, прониклась к здешним сестрам и врачам огромным уважением.

Сегодня, пребывая в хмуром настроении, Анна Никитична сразу схватила быка за рога:

– Хорошо вам, богатым. А бедным-то как быть? Им, значить, помирать?

– Да что случилось, Анна Никитична? – Кирилл Аркадьевич немало удивился.

– Дак стенты энти не только богатым, а и бедным ставять. Пожилым пенсионерам, по бюджету.

– Так хорошо же! Радоваться надо.

– Ага, обрадуешься тут! Вам что, не говорили? Дак как поставять энти стенты, надо цельный год какой-то плавикс пить. Лекарство такое, чтобы в сердце там чего не наросло. А стоить-то оно полторы тыщщи на пятнадцать дней. А в месяц? – Цельных три! Где взять пенсионеру эти тыщщи? Вот и помирають. Зачем же стенты ставить? Чтоб хоронить? Уж если делаете операцию бесплатно, так выдайте бесплатно и лекарства! А то ведь, бедолаги, месяц-другой покупають тот плавикс, а потом что ж – не есть, не пить? Ну разве ж то не безобразие? Тьфу ты, пропади все пропадом! – бросила она в сердцах и, сердито протерев линолеумный пол, беззвучно вышла из палаты, оставив озадаченного Кирилла Аркадьевича в полном недоумении.

«Если рассказ нянечки – не выдумка, то с нашим здравоохранением, действительно, беда», – подумал он и понял, что ничуть не удивился ни рассказу этой сердобольной женщины, ни положению дел в российской медицине. Спросив попозже обо всем об этом у своего лечащего врача – молодой, красивой женщины, судя по кандидатской степени, знающего специалиста – и получив полное подтверждение сему печальному факту, Кирилл Аркадьевич вынужден был согласиться и с ее грустным выводом: «Когда одна рука не хочет знать, что делает другая, лечить надо не руки, а голову».

Ежедневное общение с Анной Никитичной не только забавляло, но и удивляло Кирилла Аркадьевича. Как-то раз, завершив уборку и посмотрев на него в упор, она прямо спросила:

– Вы в бога верите?

– Да нет, не верю, – ответил он с виноватой улыбкой, подозревая, что сейчас начнется сеанс ликбеза для неверующих. Однако Кирилл Аркадьевич ошибся.

– И я не верю. Бога нет! – смешно дернув подбородком, заявила Анна Никитична. – Но мимо церкви я не прохожу. У нас там поп Василий – хороший мужик, молодой еще, опрятный – все говорить, что надобно терпеть. А мы ему: чего терпеть, всю жисть терпели, больше не хотим. А он в ответ: мол, только на том свете, если в рай возьмуть, нам будет счастье. Только на том свете. А что такое счастье, вы-то знаете?