Текст книги "Исполнение желаний"

Но идиллия длилась недолго. В какой-то момент все заметили, что Ника не встает на задние лапы – сидит на попе, ползает, но не встает. Страшно переполошившись, позвонили Наталии Борисовне, и по ее подсказке вызвали одного из лучших специалистов-кинологов. Пришедший врач, осмотрев Нику, почесал озадаченно щеку и предположил худшее: парез задних конечностей. Причиной, по его словам, могла стать родовая травма, а могла и некая наследственная предрасположенность, обусловленная генетическими особенностями. Но, может быть, сказал он, явно сомневаясь в собственных словах, собака слишком тяжела для своих хрупких косточек и просто ленится вставать на лапы. И посоветовал не перекармливать и подождать.

Действительно, спустя несколько дней Ника вновь встала на ноги, и все решили, что опасность миновала. Но не тут-то было. Все вновь повторилось на даче, куда семья наконец-то выехала в полном составе. Никто не знал, что с Никой делать, – она тихо лежала в тенечке, плохо ела и смотрела на всех грустными глазами. Приезжавшие врачи только разводили руками, вздыхали, прописывали разные лекарства, гладили щенка по голове и уезжали. Татьяна сама делала уколы, тихонько плакала от жалости к собаке и к себе, но делать было нечего – надо было ждать.

И потихоньку все вроде наладилось: к осени Никуся встала, как-то незаметно подросла и превратилась в крупную, очень красивую собаку с чудесной маской, длинной шерстью и замечательным характером. Добрый нрав и невероятная смышленость доставляли всем, кто ее знал, немало радостных минут. Единственное, что огорчало, так это явная иксообразность задних лап, столь характерная для многих ленинградских сенбернаров.

Гулять с ней было просто удовольствием. Все встречные собаки тихо обходили Нику стороной, по-видимому, опасаясь крупной, с черной маской, морды и карих, с красными белками, глаз, которые действительно казались страшноватыми. Отдельные прохожие подчас шарахались, шипя, что надо надевать намордник на таких страшилищ, но большинство людей открыто любовались Никой и спрашивали: что за порода; трудно ль прокормить такого волкодава; не злая ли собака, и что с ней делать, если вдруг сорвется с поводка.

Конечно, если б Нике захотелось убежать, то удержать ее бы не хватило сил ни у кого. При массе в семьдесят кило и литых мышцах она, имей иной характер, была бы попросту неуправляемой. Но, к счастью, умная собака не позволяла себе ничего подобного. Единственное, что подчас случалось, так это громоподобный рык, который Ника исторгала из себя при виде людей в форме – военной, милицейской, железнодорожной. Причина этой нелюбви была неясной, но – факт: завидев человека в форме, Ника набычивалась, и ее раскатистое «Рр-вв-афф!» могло заставить вздрогнуть даже мужественного человека.

Совсем иначе умное животное вело себя в тех магазинах, которые тогда именовались «Мясо – рыба». Пройдя к прилавку и умильно глядя в лица продавцов в несвежих фартуках, она тихонечко скулила и просительно пыталась положить свою толстенную лапищу на поднос с остатками чего-то, мало походящего на мясо. В те годы с мясом было туго, но Нике, за ее ум и красоту, все мясники откладывали лакомый кусочек килограмма на два, хранившийся в домашнем холодильнике отдельно и всякий раз дававший теще повод утверждать, что Кирилл собаку любит больше сына.

Вообще, с кормлением Ники и ее лечением проблем было немало. В квартире регулярно появлялись кварцевые лампы разнообразнейших конструкций, не переводились витамины и лекарства, а глюконат кальция и творог стали обязательными в ее рационе. Но накормить Никусю глюконатом кальция было непросто. Кирилл засовывал таблетки в пачку творога, запихивал всю пачку Нике в пасть и, зажимая челюсти рукой, нетерпеливо ждал, когда она ее проглотит. В конце концов Ника глотала, Кирилл с чувством исполненного долга отходил, а хитрая собака, совсем по-человечески произнеся: «Тьфу-тьфу!», выплевывала все таблетки, сумев каким-то образом отфильтровать их от творожной массы. Таблетки разлетались по квартире веером, и процедура повторялась снова.

Понятно, самая большая радость для собаки началась тогда, когда пришла зима и выпал снег. Обезумев от счастья, Ника носилась по сугробам, самозабвенно разгребая снег, ну, а потом поскуливала и хромала, не в силах совместить свои возможности с потребностями собственных инстинктов. Время от времени она опять ложилась, и страшное слово «парез» вновь начинало звучать в речах лекарей. К весне же стало совсем плохо: по телу Ники пошли чудовищные желваки, а в довершение всех бед она сломала лапу. Справлять нужду дома она ни в какую не желала и лишь тихонечко скулила, просясь на улицу. Кирилл брал Нику на руки и выносил во двор, потом таким же образом поднимал ее обратно.

Все эти эскапады не прошли Кириллу даром: спускать тяжелую собаку на вытянутых руках по крутой лестнице с четвертого этажа типичного ленинградского дома-колодца, а затем и поднимать ее, было непросто. В результате, просадив межпозвоночные диски, он долго и мучительно страдал от остеохондроза, пока толковый врач не вылечил его при помощи электроакупунктуры.

Ну, а не стало Ники уже летом – врачи заверили: поделать ничего нельзя. И море слез, пролитых членами семьи, было поистине неисчерпаемым. Татьяна плакала едва не каждый день. И даже сообщение о том, что остальные три собаки этого помета погибли тоже, Татьяну не утешило – она считала, что причиной гибели Никуси стал плохой уход. В конце концов все фотографии любимейшей собаки Кирилл с огромным сожалением уничтожил, а горе от утраты отошло лишь через пару лет – в связи с рождением дочери Варвары.

Вторая же собака – немецкая овчарка Тезей (по имени одного из древнегреческих героев, десятого царя Афин) – появилась в доме через тринадцать лет – в 1989-м. И своему совсем нега данному появлению Тезей обязан был Сергею – точней, австрийской девушке Гражине, его несостоявшейся невесте, с которой они прожили – сначала в их квартире, а затем на съемной – почти четыре года.

Чудный щенок в квартире появился осенью и, несмотря на все прививки, каким-то образом подхватил чумку. Что началось! Врачи, лекарства, капельницы – в общем, все мыслимое для того, чтобы спасти собаку. Тезея-то спасли, а вот паркетный пол в их длинном коридоре вскоре встал дыбом. Но это было полбеды. В течение долгих месяцев, которые Тезей в связи с болезнью провел дома, он не только навсегда испортил пол, но и пропустил важнейший для щенка этап знакомства с разными собаками. И, в результате, стал побаиваться крупных догов и кавказцев. Заметив их на тротуаре, он делал вид, что никого там нет, и непринужденно, как бы между прочим, стремился перейти на противоположную сторону улицы. С другими же собаками он был, как водится, задирист и не упускал возможности облаять и собак, и их хозяев.

Особые же отношения у него сложились с бассетами. Завидев эту длинноухую собаку, Тезей сейчас же становился в стойку, догонял беднягу, приветливо махал хвостом и тут же имитировал акт случки, независимо от пола бассета. Смотреть на эти выверты без смеха было невозможно. Смеялись все, включая и хозяев бассетов, которых поначалу, естественно, хватали оторопь и возмущение.

Примерно к году Тезик, или, как звала его Варвара, – Тазик, превратился в статного, достаточно послушного и добродушного красавца, умевшего гулять без поводка и не доставлявшего тому, кто с ним гулял, каких-либо особенных хлопот. Поскольку из-за той же чумки он не прошел ни часа курса настоящей дрессировки, то и, как все недрессированные псы, имел свои так называемые бзики.

Одним из таких бзиков было особое внимание к бегущим людям. Стоило Тезею, гулявшему, как правило, без поводка, увидеть бегущего человека, особенно девушку, – он сразу же бросался следом, догонял, прижимал к стене и, встав на задние лапы, а передние поставив на плечи жертвы, лизал ее в нос. Крику, извинений, слез и уговоров было в таких случаях немало. Особенно непросто было уговорить несчастную не бежать по новой, так как в этом случае все повторялось с самого начала.

Вторым бзиком Тезика были дохлые кошки. Уму непостижимо, где он только их находил: и в саду Никольского собора, и в двух Апраксиных садах, и у консерватории, и в проходных дворах. Высшим удовольствием для Тезика было найти дохлую кошку, изваляться в ней и, прибежав довольным и счастливым, безропотно терпеть горячий душ с шампунем.

Разумеется, не только дохлые, но и живые дворовые кошки являли собой для Тезея предмет вожделения. Однако же, в отличие от множества своих собратьев, Тезей хотел с ними не драться, а играть. И это было его третьим бзиком. Все дело в том, что та же самая Гражина, когда Тезею минул год, принесла в дом крошечного рыжего пушистого котенка. Назвала его Морицем, кормила из пипетки, возилась, словно с маленьким ребенком. Возился с ним и Тезик, облизывая с ног до головы по многу раз в день. Когда же этот вечно мокрый обсосок подрос, то неожиданно превратился в роскошного, бело-рыжего пушистого кота с огромным хвостом и невыразимой красоты усатой мордой. Единственное, чему он за всю свою четырнадцатилетнюю жизнь не научился, так это умываться, и борьба с кошачьими колтунами стала одной из бесконечных забот семьи. А все из-за Тезея, облизывавшего котенка, как своего детеныша.

Дворовые же кошки, загнанные в угол и не знавшие всей этой подоплеки, в полном соответствии с законами природы упрямо щерились, шипели и норовили выцарапать Тезею глаза. Но оттащить его от разъяренной кошки, ни в какую не желавшей играть с незнакомой собакой, всегда стоило немалых криков и трудов.

Четвертым бзиком Тезика была чудовищная боязнь обычной грозы. Стоило ему, гуляя, увидеть сполохи молний и, не дай бог, услышать раскат грома, как он срывался с места и стремглав бросался к дому. В те годы еще не было всех нынешних ворот, да и подъезды во дворах стояли настежь, а потому, когда гулявший с Тезиком покорно поднимался к входной двери, то заставал прелестную картину: Тезей, поджавши хвост, сидел тихонечко на коврике у двери и дрожал. Влетев в квартиру, он мгновенно забирался под рояль и не вылезал оттуда, пока не прекращалась гроза.

Была у Тезика еще одна причуда. Каким-то образом он всегда угадывал, кто из семьи пойдет гулять с ним после завтрака. И стоило тому поставить на стол чашку с завершающим глотком, как Тезик вмиг оказывался рядом и столь умильно строил глазки, что отложить поход хотя бы на минутку не удавалось никому. Вообще, он очень ловко вил веревки из всех взрослых. По-настоящему же слушался только Сергея. Любил – самозабвенно, истово, – пожалуй, лишь Татьяну. Ну, а к Кириллу относился потребительски: гулять, кормить, чесать – это пожалуйста, а полизаться, повилять хвостом – пардон, по настроению.

Когда Тезею средь глубокой ночи вдруг приходила блажь побегать по двору, он подходил, конечно же, к Кириллу, тихонечко будил его и демонстрировал такое нетерпение желудка, что не поверить было просто невозможно. Однако, выскочив во двор и вдоволь поскакав по кругу, он подбегал к двери подъезда, садился и как бы между прочим спрашивал: «А чего мы вышли? Мне ничего не надо! Пожалуй, можно и домой!»

Кирилл Аркадьевич невольно рассмеялся, припомнив фокусы Тезея, и подумал: «Все, баста! Больше уж собак не будет. С собаками надо гулять. Гулять и бегать! Куда уж мне теперь».

И все же годы, проведенные с любимыми собаками, были счастливыми. Кирилл Аркадьевич склонен был считать, что и их собакам с ними было хорошо. Тезей прожил в довольстве и согласии с хозяевами более десяти лет, оставив чудное потомство и добрую память. Последние два года он провел с Сергеем и умер у него на руках. Более того, Сергей собственноручно похоронил его на даче, в углу участка, и всякий раз, наведываясь туда, Кирилл Аркадьевич глядел в тот угол и вспоминал домашнего любимца.

После кончины Морица семья недолго обходилась без животных – спустя два года Варя принесла очередного рыжего котенка, он вырос, распушился и теперь командует домашними, как хочет, скупо раздавая свои кошачьи милости по собственному усмотрению. Конечно, кошка – не собака, но, как оказалось, – существо невероятно тонкое, ранимое и, в то же время, очень нежное.

4

Воспоминания о собаках так разбередили душу Кирилла Аркадьевича, что он и не заметил, как рассказал друзьям за завтраком обо всех своих бывших животных – о Рыжей, Нике и Тезее, а заодно о двух котах – умершем и ныне живущем, получившим то же имя – Мориц. Правда, Варя упрямо звала его Мареком, но это уже было ее личным делом.

Соседи по столу, завороженно слушавшие байки Кирилла, разговор на эту специфическую тему поддержали скупо. Как оказалось, ни у Василия, ни у Виталия животных в доме отродясь не водилось. У Вики жили кошки – и у нее, и у ее детей. Но ничего особо примечательного про своих, как она выразилась, «серых бандитов» Виктория припомнить не смогла.

– Да ну, Кирилл! Вы их очеловечиваете. И наверняка придумываете половину. Хотя рассказываете интересно, – поведя плечиком, Вика добавила: – Я, вообще-то, люблю и собак и кошек, но содержать собаку очень дорого и очень сложно. Ведь собака – тот же ребенок. Только ребенок вырастает, а собака – нет. Да и терять животных – не приведи боже.

– Вот что странно, – включился в разговор Василий, – раньше-то, когда беднее жили, да и продукты были в дефиците, собачников было немерено. Сейчас явно поменьше стало.

– Так это, может быть, совсем не странно, а наоборот – закономерно. Раньше-то и беременных, и мамаш с колясками побольше было, – улыбнулся Виталий. – Мир вообще переменился, и не в лучшую сторону. Раньше человек куда после работы шел? Ага! В Дом культуры там, в бассейн, на секцию. А сейчас? На вторую работу! А то и на третью. Все деньги да деньги. Не до детей стало. Какие там собаки!

– Действительно, вы правы, – Кирилл задумчиво размешал ложечкой чай без сахара. – Лет двадцать – двадцать пять назад каких только собак мы не встречали на прогулках – не говоря уже о догах, овчарках, эрделях, полно было и доберман-пинчеров, и спаниелей, и пуделей, и колли, и черных терьеров, и даже борзых. А сейчас только ротвейлеры, лабрадоры и эти страшные – питбули – остались. Ну, и маленькие там, декоративные породы – таксы, всякие китайские собачки, да еще очаровательные йоркширские терьеры. Все точно – собаки, как дети. Их любить надо. А любить-то и некогда. Да и по миру ездить люди больше стали. А где собаку оставишь? Не с собой же брать.

– Что-то мы опять о грустном, – допив свой чай, Вика с укоризной посмотрела на друзей. – Я тут в Прагу ездила, с экскурсией. Так вот мы там картинку видели – залюбуешься: идет себе молодой человек и на специальном таком поводке – многожильном, что ли, – ведет целую ораву собак: больших, маленьких, всяких. И все они спокойно так гуляют, даже улыбаются. Ей-богу! Все такие чистенькие, довольные. Ни на кого не лают, между собой не дерутся. Ну почему у них там все по-человечески, а у нас так все наоборот?

– Да потому, что все они кастрированные, или как там, по-научному – стерилизованные, что ли, – Василий, выговорив этот термин, смущенно улыбнулся. – И правильно. Собака в городе – это не на даче, не в лесу. Должна быть безопасной. Как вы считаете, Кирилл? Согласны?

– В принципе, согласен! Собака в городе должна быть, прежде всего, другом. В какой-то мере – сторожем, но уж никак не представлять опасности для окружающих. А что касается того, что видела Виктория, так в европейских странах это принято: как правило, студенты подряжаются гулять с собаками. И студентам – заработок, и хозяевам удобно. Скидываются по-соседски – и проблемы как не бывало. Да и чисто у них там на улицах. У нас же лапы мыть после прогулки – одно мучение…

Выйдя из столовой и постояв немного в холле, Вика и Виталий собрались на процедуры, а Кирилл с Василием решили прогуляться. Одевшись потеплее, они спустились к морю и не спеша пошли по берегу залива.

– Вообще-то, я собак побаиваюсь. Просто так, без видимой причины. Хотя ценю их красоту, – Василий виновато улыбнулся. – Мне лошади, честное слово, больше нравятся. Как вы к лошадям?

– Пожалуй, соглашусь, – Кирилл Аркадьевич припомнил, как, будучи учащимся музыкального училища и выезжая с курсом на картошку каждой осенью, они кормили корками и рафинадом колхозных лошадей. Припомнил их сливово-грустные глаза, худющие бока и нежные, чуткие губы, аккуратно бравшие с ладоней угощение. Припомнил лошадей Дега, красивых лошадей в кино, на ипподроме, в цирке, а также тех ухоженных лошадок, на которых разъезжали большей частью девушки по городу. Ему однажды тоже предложили прокатиться. Но он отказался, соврав, что денег нет. По правде, просто струсил. Кирилл Аркадьевич оживился: – Лошади вне конкуренции. Вы знаете, Василий, мне отец рассказывал, что перед войной, в артиллерийской школе в Белой Церкви, под Киевом, у них подъем был в шесть утра, и сразу же – до физзарядки и до завтрака – на речку: мыть и чесать лошадок. Тяга-то конная была у пушек. Так вот, он утверждал, что лошадь – самое красивое и умное животное. А отцу я всегда верил. Самому-то, правда, с лошадьми общаться не пришлось – забава не для бедных. А что, вам довелось?

– Да, я имел дело. Лошадь – правда чудо! Все понимает, только говорить не может. Я знаю, про собак так говорят. Но кажется мне, что лошадь – классом выше. А кошек – не люблю, – Василий приостановился. – И знаете, это из детства. У нас был старый дом, огромный двор и дровяной сарай, в котором жила кошка. Так эта кошка могла сидеть часами рядом с дыркой в наш подвал и ждать, пока не вылезет мышонок. Он вылезал, дурашка, и она его хватала. Так нет, чтоб съесть. Она его гоняла по двору, а он пищал! Так жалко его было! Мальчишкам нравилось, и кошку отогнать мне не давали. С тех пор я кошек не люблю. Особенно их узкие хвосты. Они мне змей напоминают. Вы уж не сердитесь на меня, Кирилл.

– Да что вы, ради бога! Мне тоже не все кошки нравятся. К примеру, не люблю египетских, сиамских, – голых кошек не приемлю. Мне нравятся те кошки, которые, пардон за тавтологию, похожи на кошачьих – на львов и тигров. И если честно, мое любимое животное – камышовый кот. Я видел его в разных зоопарках – просто чудо! Во всяком случае, от клетки долго отойти не мог. Какая грация, какая стать, какая сила! Ну и коварства, видимо, не занимать.

– Я тоже видел. Да, красивое животное.

Исчерпав кошачью тему и приумолкнув, они тихонечко пошли по береговой кромке дальше, щурясь от неяркого низкого солнца и думая о чем-то о своем. Когда же повернулись спиной к солнцу и пошли обратно, Василий вдруг спросил:

– Кирилл, простите, я могу узнать, как вы относились к партии? И, кстати, были ли в КПСС?

– Да нет, не довелось. Хотя я и стремился. Не брали, как интеллигента и еврея. В Куйбышевском районе Ленинграда была норма: одного интеллигента на пятнадцать рабочих. А откуда в Куйбышевском-то районе рабочие? Обидно было – жутко! Ведь у меня и мама, и отец, и даже младший брат – все были в партии.

– Ага, вы, значит, были беспартийным, а теперь бравируете тем, что вас не брали?

– Я вовсе не бравирую. Я просто правду говорю. И не скрываю, что я – человек советский. И не скрывал никогда. Кстати, мне когда-то сам Собчак советовал никому не говорить, что я хотел быть в партии. Он считал, что моя беспартийность – это большой плюс. Но я и тогда был не согласен с этим, и теперь считаю, что членство в партии не было позором.

– Так вы и с Собчаком были знакомы?

– Да так, чуть-чуть, по случаю. Уже после его возвращения из Франции. Собчак искал издательство для большой книги о Николае Втором – если мне память не изменяет, Анатолий Александрович имел отношение к ее переводу с французского. Но там нужны были большие деньги – я их, к сожалению, не нашел.

– А на кой черт, простите, нужна была вам партия? Для карьеры?

– Ну разумеется! – Кирилл Аркадьевич рассмеялся. – Без парт билета-то в стране нельзя было ступить и шагу. Я и сидел на низком старте много лет. А так бы мог немало сделать.

– Про партию – КПСС то бишь – я с вами не согласен. Насквозь прогнившая была структура. Я с радостью свой партбилет бросил.

– Ну, мне бросать-то было нечего. И все же партию зря разогнали.

– Вы что, серьезно?! – Василий даже приостановился.

– Серьезней некуда, – Кирилл Аркадьевич вмиг завелся: – По мне, так партию необходимо было реформировать. Сменить название: коммунизм – химера! Это всем понятно. Но вот социалистической, или демократической, или, на худой конец, социал-демократической она могла бы называться. Ну, и убрать идеологическую накипь – все эти бредни про рабочий класс! К чертовой матери разогнать чудовищные парткомиссии в райкомах! Дать всем возможность ездить за рубеж, отдать инициативным людям малый бизнес и торговлю. Но партию-то сохранить!

– Так значит, вы против многопартийности? А следовательно, против демократии?

Кирилл Аркадьевич задумался, немного помолчал и, не отвечая, в свою очередь спросил:

– А вы за демократию? Вы верите, что мы готовы?

– Вот в том-то и беда, что я не верю! Наоборот, уверен абсолютно, что наш народ и демократия, пока что, – вещи несовместные. У нас ведь как: что лидер скажет, то и будет. А прав он или нет – дело двадцатое. Все тут же подпевают. При коммунистах это было и сейчас осталось. Но речь не обо мне. Мне интересно ваше мнение, – Василий Васильевич задиристо взглянул в глаза Кириллу.

– Я, в принципе, за демократию. Но вся наша игра в многопартийность мне кажется никчемной. Двух партий бы хватило выше головы. Да так, в конце концов, и будет! В конечном счете, дело не в количестве тех партий, а в их возможностях. Ведь мы разрушили не просто партию, мы поломали то, что было главным – партийно-государственную систему управления. На ней же все держалось! Менять-то надо было содержание, не форму. Но мы, как водится, с водичкой выплеснули и ребенка! Я много раз встречался с депутатами, от разных партий. И знаете, на какой вопрос никто из них так и не сумел ответить?

– Ну и на какой же, интересно?

– А на простой: я спрашивал про адреса и телефоны их райкомов. И все они сейчас же тушевались. А нет райкомов или представительств – как ни назови, – нет и обратной связи. Люди же идут не в Думу! Люди со своими маленькими просьбами, проблемами и жалобами на чиновников должны иметь возможность обратиться к представителям ведущих партий. А те уже своими действиями – доказать всем, что они нужны. Ведь раньше так и было. На исполнительную власть, то есть советскую, мы жаловались партийным органам и прессе. И, помнится, чиновники, боясь за партбилет, хоть как-то, но чесались. А сейчас? Кому пожаловаться на нерадивого чиновника? Такому же чиновнику, сидящему повыше? Как говорил мой дедушка: «Держи карман шире!»

– Вот с этим я согласен, – рубанул рукой по воздуху Василий. – Ведь говорят, что общее число чиновников у нас в России сегодня превышает то количество, какое составляли работники и советского, и партийного аппарата всей нашей страны. Если это правда – то нам крышка! И потом, с какого перепугу пенсии госслужащих намного выше пенсий остальных сограждан? Здесь что-то непонятное и, я бы даже выразился жестче, – антинародное.

– А это означает лишь одно – в стране нет кадрового резерва! – Кирилл Аркадьевич снова оживился. – Мой знакомый в 91-м присутствовал в каком-то кабинете в Смольном при уничтожении карточек резерва – их прямо запускали в бумагорезательную машину, ничуть не сомневаясь в том, что делают, и не подозревая, что через десять лет всех этих карточек им будет ох как не хватать.

– Да-а. Нет комсомола – нет резерва, все эти «Наши» до добра не доведут, – Василий Васильевич нахмурился. – Я так понимаю, что ни Горбачев, ни Ельцин – не герои вашего романа?

– Какие там герои, – Кирилл Аркадьевич вяло отмахнулся. – Скорей, антигерои! Не мог же Горбачев не знать про заговор. Знал – и уехал? Думал переждать? А если он действительно не знал, то грош цена ему как президенту. А то, что сделал Ельцин в Беловежской пуще, и люди, и историки когда-нибудь осудят. И сурово. Я понимаю: и Прибалтика, и Закавказье, даже Казахстан имели основания отделяться. Но Украина с Белоруссией?! Вот тут мой разум мне отказывает. Разъять славянские народы, и только ради жажды власти!

– Ну, а Гайдар с Чубайсом?

– А что Гайдар? Егор Тимурович, наверное, гений. Но только гений кабинетный. Его сторонники кричали и кричат, что, мол, Россия без его реформ погибла бы от голода. Но почему-то Белоруссия и Украина не погибли. Страна-то ведь была одна, одна казна, одни проблемы. Да и приватизация-то наша обернулась фарсом – как говорил Жванецкий: «Что охраняем – то и имеем». Чего уж там сегодня говорить. «Обидно, Зин!»

– Да, начали с собак, а кончили политикой! – Василий горько рассмеялся. – Спасибо вам, Кирилл, за откровенность.

– Да что уж там. Как говорится: чем богаты! – Кирилл Аркадьевич поежился: – Прохладно что-то стало. Пойдем, быть может, по палатам?

– Ну что ж, поговорили по душам, и хватит.

– А может, просто мы состарились? Брюзжим, как инвалидам и положено? Как думаете? Нет?

– Эх, если б знать! Может, брюзжим, а может, здраво размышляем. Время покажет. Дожить бы до какой-то ясности. Ведь интересно, согласитесь.

– Чего ж тут спорить. Будем жить! – Кирилл Аркадьевич вдруг прищурился и, засмеявшись, неожиданно признался:

– А знаете, Василий, есть у меня фантазия. Хотите, поделюсь?

– Валяйте!

– Так вот, представьте: утро, воскресенье, по всем радиостанциям и всем каналам телевидения вдруг звучат фанфары и Игорь Кириллов торжественно читает: «Внимание! Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза и Центральное телевидение. Передаем экстренное сообщение о внеочередном Пленуме ЦК КПСС…» Как думаете, какова будет реакция?

– А что, неплохо! – Василий громко рассмеялся. – Инфарктов, думаю, будет немало. Ну, а искать свои партийные билеты станут все.

И вдоволь посмеявшись, зримо представив себе эту фантастическую зарисовку, они поднялись в корпус санатория, церемонно распрощались и, все еще посмеиваясь про себя, пошли в свои палаты.