Текст книги "Исполнение желаний"

Кирилл Аркадьевич задумался, пытаясь найти в предложенной формулировке неточности и противоречия. Но, так и не найдя их, продолжил размышлять: «Вероятно, все это необходимо в той реанимации, куда попадают жертвы катастроф, люди, находящиеся на грани жизни и смерти, при спасении которых врачам не до чувства стыда и подобных условностей. Но зачем же унижать людей вполне здоровых, не входящих в группу смертельного риска? В конце концов, ведь только мертвые сраму не имут, а реанимация – не морг! Откуда в нашей медицине, а может быть, не только в нашей, это желание унизить, растоптать человеческое достоинство? Чем это вызвано? Как с этим бороться? И надо ли?»

Однако на сей раз все оказалось не так страшно. Приветливые сестры и медбратья напоминали о необходимости все время пить, деликатно приносили и уносили утки, а уж еда, которой вскоре накормили, оказалась выше всех похвал и совсем не напоминала больничную.

«С чего же я разбушевался? – подивился сам себе Кирилл Аркадьевич. – Не реанимация, а филиал санатория какой-то! Право слово, как в гостях у добрых родственников!» И все же прежние, возможно, слишком жесткие соображения не выходили у него из головы. «Быть может, дело в том, что медицина в целом, а реанимация, как ее крайне экстремальное проявление, в частности, лишь представляют собой срез того общества, в котором все мы вынуждены жить и работать? Срез общества, давно утратившего стыд, легко и непринужденно исповедующего двойную мораль и позволяющего властям предержащим делать с людьми все что угодно! И о какой христианской нравственности, как, впрочем, и о нравственности вообще, может идти речь, когда с экранов наших телевизоров – ну, кто бы мог представить себе это лет двадцать назад?! – несется лавина скабрезности, откровенной пошлости и чудовищного насилия? Что будет с нашими детьми? А со следующими поколениями? Страшно подумать! Неужто телевизионные продюсеры найдут товар похлеще средств интимной женской гигиены для рекламы? Что ж это может быть? Уму непостижимо!»

Кирилл Аркадьевич прикрыл глаза и приказал себе не думать о плохом. Представив, как теперь все будет хорошо, как много еще можно успеть сделать, он и не заметил, как уснул. А когда проснулся – была ночь. В палате – полумрак, соседи мирно спали. И он впервые осознал, что все плохое – позади, что операция прошла успешно и что счастливее его, наверное, нет никого на белом свете!

5

Наутро после завтрака пришел хирург и, осмотрев Кирилла Аркадьевича, дал разрешение вернуться в палату. Все те же сестры опять повезли его в ставшее уже родным отделение, где в коридоре, у сестринского поста, его ждали жена и несколько товарищей по несчастью, готовившихся к подобной операции. Лежа на каталке, он доложил собравшимся, что отделение кардиохирургии – просто космический рай, что стентирование – сплошное удовольствие, и что хирурги – настоящие боги. Коротко ответив на какие-то вопросы, он запросил пощады у собравшихся и, оказавшись наконец в палате, с огромным облегчением переполз в кровать.

Но пообщаться им с женой не удалось – уже знакомая сестра явилась с ножницами и, краснея, как школьница, сняла с его бедра повязку. Затем – едва он натянул трусы – пришли друзья – муж и жена, с бананами и шоколадом. Потом, прогнав друзей и дав ему возможность привести себя в порядок, им занялась его лечащий врач. Но как только она ушла, Кирилл Аркадьевич залез под одеяло, потянулся и сказал жене:

– Знаешь, я как будто заново родился. И, наверное, от этого страшно устал. Посплю немного, ладно?

– Да ладно уж, поспи, горе мое, – вся светившаяся от счастья видеть мужа живым и здоровым и вместе с тем смертельно уставшая от всех минувших треволнений, Татьяна Николаевна села к столу, взяла книгу и, немного почитав, вскоре тоже уснула. Так они и спали: он – в кровати, отвернувшись к стене, а она – сидя на стуле, уронив голову на грудь и каким-то чудом удерживая в руках книгу.

Они были ровесниками, и осенью этого года собирались отметить сорокалетие своей свадьбы. Но не застольем с родственниками и друзьями, а поездкой на недельку в Париж. Как не уставал шутить Кирилл Аркадьевич: «Хорошее дело браком не назовут, и нечего тут праздновать!»

У них было двое детей – уже взрослые сын и дочь, и двое внуков – от сына. В их совместной жизни было все – и нищета, и ссоры, и любовь, и ревность. Было свое горе, была своя радость. Со временем все устоялось, они достигли, в принципе, того, чего хотели, и сейчас жили дружно и вполне благополучно. Телесная тяга друг к другу прошла, но взаимное уважение и теплота отношений остались. Они прекрасно знали один другого и понимали всегда с полуслова.

Разбудил их громкий стук в дверь палаты и крик нянечки: «Обед!» Обед в больнице – это святое, и, воздав должное кулинарному искусству больничных поваров, добавив, разумеется, и кое-что из принесенного Татьяной Николаевной, они, наконец-то, сумели пообщаться без помех.

– Кира, честно, как ты? – Татьяна Николаевна пытливо посмотрела на мужа.

– Нормально, клянусь, все нормально. Нигде не жмет и не болит. Дышать тоже легко. Так что не переживай. Теперь все будет у меня в порядке, – заверил супругу Кирилл Аркадьевич и спросил о том, что его волновало:

– С деньгами как? Удалось все собрать? Нет проблем?

– Да, слава богу, все срослось. Как и договаривались. Поснимала с карточек и с книжек, перехватила у себя на работе, да и твои сотрудники, спасибо им, подкинули. Так что не волнуйся. Отдадим. Как-никак, работаем, да и гонорар твой, надеюсь, вот-вот подойдет. Или нет?

– Да будет тебе, никуда он не денется – работа ведь сделана.

Этот пресловутый гонорар за редактуру чужой книги они и собирались прокутить в Париже, но здоровье, как известно, дороже.

Поговорив о разном, вспомнив внуков, любимого рыжего кота и давно уже болевшую тещу, они перешли к вопросу, который волновал Кирилла Аркадьевича больше всего.

Дело заключалось в том, что Татьяна Николаевна, как и девять лет назад, после его первого инфаркта, собиралась лечь костьми, но поехать-таки с мужем в санаторий. Его же это, в связи с задуманной попыткой написать хоть что-то свое, на сей раз совершенно не устраивало.

Но раскрывать свое намерение жене он, разумеется, не собирался – она была бы однозначно против, так как в ее понимании «писать» – означало сидеть за ноутбуком, а вовсе не гулять. В прошлый раз они действительно много гуляли, отказавшись, по совету Ирины Михайловны, практически от всех назойливо навязываемых санаторными врачами процедур. И Татьяна Николаевна была совершенно уверена, что именно далекие прогулки – вдоль берега моря, по сосновому лесу и по асфальтовым дорожкам вдоль шоссе – спасли Кирилла Аркадьевича от возможных осложнений.

– Тань, ну зачем тебе ехать? – начал он разговор, понимая, что без спора не обойтись.

– Можешь даже не начинать! – Татьяна Николаевна нахмурилась, уперлась взглядом в пол и заявила: – Одного не пущу! Знаю я – будешь в койке валяться, с тетками зубоскалить, пялиться часами в телевизор, а гулять не пойдешь. А если и пойдешь, то на полчасика. И шарф не завяжешь, и ноги промочишь, и в магазине какую-нибудь гадость купишь. Знаю я тебя.

– Но это же – явная чушь! Я что себе – враг? Мне – семь лет? Я – первоклассник? Какие тетки, какой телевизор! Я просто жалею тебя, вот и все. Ну, сама посуди: с деньгами непросто, мама плоха. Кто с ней побудет? Сиделки? А деньги? Значит, маму и кота на Варьку оставишь? Да и в школе у тебя проблем хватает. Не дури, рассуди спокойно.

– И не проси! Не пущу! Ты там снова курить начнешь, собутыльники найдутся, да мало ли что? Вдруг плохо станет? Кто поможет?

– Ну, уж если ты поедешь – я точно закурю. Ты ведь смолишь, как паровоз. Иль, может, из-за меня бросишь? А? Вот видишь! А если плохо станет – там докторов полно. Ведь не дом отдыха, а санаторий! И врачей там, и сестер – немерено!

– У тебя там пассия, что ли, завелась? – жена вдруг улыбнулась, и он понял, что она уступит.

– Ладно тебе, пассия. Не в зеркало смотри, а в паспорт – и в мой, и в свой. Старые мы уже, а все хорохоримся. А о душе кто думать будет? Пушкин?

– Пушкин не Пушкин, а за тобой не присмотришь – беды не оберешься, – Татьяна Николаевна вздохнула и как-то жалобно спросила: – Кира, ты действительно не хочешь, чтобы я ехала? А сам справишься? И гулять правда будешь? Не обманешь?

– Вот те крест, – Кирилл Аркадьевич шутливо перекрестился и неожиданно для себя решил сказать правду: – Понимаешь, Тань, я кое-что задумал. Но все только в проекте, даже наработок нет. Гуляя, буду все обдумывать, а уж потом – записывать. А если будем гулять вместе, то толку не будет – я невольно стану уходить в себя, а ты – раздражаться и злиться. Поверь мне, я не лукавлю. Может, что и выйдет из задуманного – я давно уже собирался, только не говорил…

В конце концов все получилось так, как и хотел Кирилл Аркадьевич. Татьяна Николаевна не только решилась отпустить его одного в санаторий, но и, задействовав свои директорские связи, сумела выхлопотать ему маленькую одноместную палату в торцевой части санаторного корпуса.

В оставшиеся до отъезда дни он сладко бездельничал. Никто его не тревожил: знакомые сестры сменились, и даже Анна Никитична приболела – вместо нее приходила другая, совсем не разговорчивая нянечка. Он лакомился вкусностями и предавался размышлениям.

Воспоминания накатывались волнами. Давно забытые события и лица, сталкиваясь друг с другом, причудливо перемещались во времени и пространстве. Вдруг оказалось: если поднапрячься, в памяти всплывают и детали – приметы времени и быта, прически, моды, цены на питье и на еду, и даже – удивительно! – пикантные истории и анекдоты прошлых лет.

Вновь вспомнилась хорошенькая медсестра, коловшая ему антибиотики и одновременно с уколом крепко шлепавшая свободной ладонью по его голой заднице. Они разговорились как-то вечером: она зашла к нему во время своего дежурства, уже после того, как его пневмония прошла и ягодицы вновь обрели чувствительность.

Кирилл Аркадьевич, улыбаясь, намекнул ей на то, что конкретно испытывал во время тех необычных уколов. Ничуть не смутившись, она рассмеялась:

– Я догадывалась.

– А вы-то, сами? Не чувствовали ничего? – ему почему-то вдруг стало обидно.

– Да нет. Во-первых, я вообще холодная, а во-вторых, к больным у медиков иное отношение. Не до эротики. Случаются, я слышала, романы, но очень редко. Сюжет скорее для кино: и тюремный роман, и больничный – все это беллетристика.

Отметив столь необычную для медицинской сестры лексику, Кирилл Аркадьевич решил узнать о ней побольше. Тем паче Ольга – так звали сестру – была совсем не против поболтать.

– Вы, Оля, на медсестру не очень-то похожи. Скорее, на студентку филфака.

– Вы угадали. Правда, не совсем. Я в педагогическом три курса проучилась, но ушла. Дети – не мое. А в медицинский – провалилась. Вот и пошла в медучилище. Сразу надо было, да чего уж там! – она махнула рукой и досадливо поморщилась.

– Но почему – холодная, простите уж за прямоту? – Кирилл Аркадьевич внимательно взглянул на девушку и добавил: – Вы ведь хороши необыкновенно!

– Спасибо за комплимент. Это всегда приятно. Я знаю, что недурна, да толку-то? – Оля потупилась и, глядя в сторону, как бы сама себе сказала: – А почему холодная? Да все из-за отца. Он у меня в милиции работал, в чине капитана. Ловил насильников и педофилов. Переживал ужасно за тех девочек, которых эти твари убивали. Ну, и за меня боялся жутко. Маме не давал работать – считал, что она должна следить за мной денно и нощно. Она и следила: перед зеркалом не крутись, с мальчиками не дружи, из дома одна – ни ногой. На вечер не смей – изнасилуют, будешь сама себя трогать – отлуплю! И лупила. И отец лупил ремнем. И меня, и маму. Когда узнавал, что какой-то из его запретов мы нарушили. Совсем свихнулся. Мама с ним потом развелась. А я от комплексов до сих пор не избавилась. Может, потому и пошла в медицину.

Она замолчала, а Кирилл Аркадьевич, не зная, что сказать, вдруг вспомнил юность, древний белорусский город и своего приятеля – Эдика Чернова, студента-медика, пришедшего к нему как-то весной в полном раздрае:

– Старик, ты не поверишь, я – полный импотент! Что делать? Утопиться, отравиться, повеситься?

– Лучше застрелиться, как Маяковский. Тогда никто и не узнает, все будут думать, что от неразделенной любви.

– Тебе всё шуточки. А я сегодня женщине укол в задницу делал – ты бы ее видел! Умереть, не встать!

– Женщину или задницу?

– И женщину, и задницу, идиот! Да я бы такую задницу с утра до вечера целовал.

– И что?

– А ничто. Никакой реакции. В штанах – будто и не было ничего. Что делать, Лаврик?

И Лаврик, то бишь он – Кирилл Лавровский, тогда все очень хорошо придумал. Выжрав полбутылки коньяка, благо стоил он всего четыре рубля и двенадцать копеек, они отправились на танцплощадку в парк. И после тура с первой же хорошенькой толстушкой, на которую ему указал все тот же Лаврик, Эдик вернулся совершенно счастливым: с его штанами все стало в порядке. Ударив по рукам и обнявшись, они, счастливые и довольные, пошли допивать оставшийся коньяк.

Услышав пересказ этой истории, Ольга тогда засмеялась, поднялась со стула и, неожиданно поцеловав Кирилла Аркадьевича в щеку, выпорхнула из палаты.

Звонок мобильника заставил оторваться от воспоминаний и вернуться к будничной действительности. Звонила Леночка Светлова – его заместитель и в издательстве, и в Музыкальном обществе, правая рука и надежнейшая опора во всех их начинаниях, в радостях и бедах. Леночка работала с ним с самого начала, без малого уж двадцать лет, и он всегда знал: Лена на работе – все будет в порядке.

Поговорив с ней о текущих проблемах и ответив на неизбежные вопросы о своем здоровье и самочувствии, Кирилл Аркадьевич довольно улыбнулся, представив себе Лену и остальных сотрудников, сгрудившихся у телефона. У них был маленький, но дружный коллектив, давно сложившийся и неподверженный влияниям извне. Свою работу все любили и, если было надо, работали не покладая рук. Но стержнем коллектива была, вне всякого сомнения, Лена.

В 1989-м, когда Кирилл Аркадьевич стал создавать свой «Музыкальный вестник», он со скандалом увел Лену из редакции одной из влиятельных городских газет, где она работала после окончания филфака Университета. И до сих пор был благодарен одной из сотрудниц газеты, указавшей ему на Светлову. Как оказалось, Лена давно уже мечтала о самостоятельной работе и сразу же пришлась ко двору, возглавив редакцию нового издания. Несмотря на значительную разницу в возрасте, они быстро подружились и уже вместе создавали и газету, и издательство.

Поначалу, правда, многих удивляло их сотрудничество – приятельницы и приятели не раз пытали: спят ли они с Леной? На что он, глядя честными глазами, отвечал:

– Да, спим. Три раза в день, на приставном столе. А что? Нельзя?

В конце концов знакомым надоела эта тема, и вскоре, не без некоторой зависти, все стали их воспринимать вполне приветливо и дружелюбно. Жена сначала тоже поворчала – недоброжелатели шептали черт-те что, но вскоре перестала обращать внимание, решив, что если что и есть, то уследить за ними невозможно.

Сама же Лена сильно не переживала – у нее была своя, скрытая ото всех личная жизнь, в которую она не посвящала никого, в том числе и Кирилла Аркадьевича. И он, надо сказать, свято уважал ее любовную экстерриториальность.

Одно Кирилл Аркадьевич знал точно: тогда, девять лет назад, именно Лена Светлова спасла издательство от разорения. Как она это сумела сделать, он до сих пор не понимал. Почти весь сентябрь, вплоть до инфаркта, он делал все возможное, чтобы отдать долги за съезд поэтов. Но ничего не получалось. Магазины и книготорговые фирмы, ссылаясь на плохую реализацию, денег за поставленную продукцию упорно не возвращали. Команду Леснова было не сыскать, да и Новожилов словно сквозь землю провалился. Кирилл Аркадьевич метался как загнанный зверь, хватался за любую работу, но все это было, что называется, мертвому припарки. Денег не было ни у кого – сказывался прошлогодний дефолт.

И даже очень хорошо относящийся к нему директор одного из центральных книжных магазинов Яков Семенович Сац, всегда помогавший и выручавший в трудную минуту, ничем не мог ему помочь:

– Да как же ви, Кирилл Аркадьевич, ввязались в это дело без страховки? – сокрушался старый книжный волк, горестно качая головой и всем своим видом выражая сочувствие. – Ай-яй-яй! Какой съезд поэтов? Какие плакаты кандидатов? Ви думаете, это кому-нибудь нужно? Ну да, конечно, ви хотели войти в историю! Так ви в нее и попали, только в другую! И называется она – банкротством. Кушайте теперь с аппетитом! – прочно сидевший в советское время на книжном дефиците, Яков Семенович и в новые времена не пропадал. Знал, чем торговать, умел работать и с издателями, и с оптовиками. Но даже у него случались проколы, к одному из которых Кирилл Аркадьевич имел самое прямое отношение. А дело было так.

Однажды к ним в издательство зашел Алексей Кашин – бывший крупный партийный работник, а в те годы – главный редактор одного из новых журналов:

– Послушайте, Кирилл Аркадьевич! Вы знаете Эфраима Севелу?

– Вообще-то, лично не знаком, но кое-что читал. «Остановите самолет, я слезу» – блистательная вещь. Да и фильм – «Попугай, говорящий на идиш» – я знаю. А что?

– Да есть готовый макет еще одной книжки – «Моня Цацкес – знаменосец». Ей-богу, не хуже. Мне в своем журнале не опубликовать. А так хочется, чтобы книжка была издана! И главное – директор магазина – Яков Сац – берется продать практически любой тираж. Он свято убежден, что очередь из питерских евреев будет стоять к нему не ближе, чем от Московского вокзала.

Прельстившись перспективой не только без проблем издать действительно хорошую вещь, но и неплохо заработать, Кирилл Аркадьевич, ничтоже сумняшеся, запустил книгу стотысячным тиражом и, получив тираж из типографии, полностью завез его в магазин Саца. Тот, потирая руки в предвкушении барышей, от радости пообещал поставить в магазине специальный стенд для книг издательства Кирилла Аркадьевича. И сделал это!

Однако дело не пошло. То ли реклама оказалась малоэффективной, то ли евреев в городе заметно поубавилось, но книга продавалась вяло. Пришлось Кириллу Аркадьевичу развозить тираж из магазина Саца по всем другим торговым точкам. Оценив этот широкий жест и полное отсутствие упреков в собственный адрес, Яков Семенович проникся к Кириллу Аркадьевичу немалым уважением и много раз оказывал ему торговые услуги.

Но в этот раз он, к сожалению, ничем помочь не мог:

– Ви уж на меня не обижайтесь, – Яков Семенович развел руками, – но денег правда нет. Могу лишь рассказать вам старый, но очень актуальный анекдот. Хотите?

– Ну, давайте!

– Так вот. Представьте: на дворе конец тридцатых. Рабиновича вдруг вызывают в Большой Дом. Он со слезами прощается с Сарой и отправляется на Литейный. Но там его не бьют и не пытают, а поднимают в лифте на крышу. И говорят:

– Посмотрите вокруг, Рабинович! Ви видите, идут стройки социализма. Нужны деньги.

– Ну, я не знаю, – отвечает тот. – Я должен посоветоваться с Сарой.

– Нет проблем. – Ему дают машину, он едет домой и вскоре возвращается обратно.

– Ну, что сказала Сара?

– Ви меня, конечно, извините, – отвечает Рабинович, – но Сара сказала: нету денег – не…уй строить!

Отсмеявшись, они попрощались, и Кирилл Аркадьевич несолоно хлебавши ушел от Саца, как уходил и от других партнеров, к которым обращался за помощью.

И уже после инфаркта, в октябре, лежа в больнице, Кирилл Аркадьевич получил еще один страшный удар. В очередном выпуске новостей, которые он от безделья слушал по своему любимому японскому транзистору, внезапно сообщили о трагической гибели Новожилова: депутат, ехавший по одному из центральных проспектов, был взорван установленной в его автомобиле миной. Похолодев от страха, Кирилл Аркадьевич с ужасом понял, что потерял не только обещанные ему деньги, но и надежного делового партнера, на помощь которого в дальнейшем он, чего греха таить, подспудно рассчитывал.

Однако делать было нечего. Отправляясь с женой в санаторий, он, в глубине души, был уверен, что вернется к разбитому корыту. Но судьба вдруг ему улыбнулась. Сначала объявились пиарщики Леснова и, как ни странно, сполна вернули долг. Ну, а затем уже Лена, одной ей ведомыми способами, сумела выбить деньги из торговых фирм, спася его, тем самым, от позора, а коллектив издательства от разорения.