Текст книги "Исполнение желаний"

3

С приближением даты отъезда квартира Лавровских стала постепенно превращаться в склад – тюки, коробки и другие, невесть откуда взявшиеся, вещи стояли и лежали на полу и в комнате, и в кухне. Тетя Оля в связи с этим часто причитала, поминая сущий ад, ну, а мама, вторя ей, почему-то вспоминала некий сумасшедший дом.

Кирилл сочувствовал родителям и понимал, как трудно все учесть, упаковать и, в то же время, обеспечить весь текущий быт. Заметно округлившийся мамин живот мешал и ей самой, и окружающим. Маме нельзя было поднимать тяжести, а все домашние должны были следить за тем, чтобы она ни в коем случае этого не делала.

И тетя Оля вместе с закадычными мамиными подружками – Инной Станиславовной и Женей, следя за мамой, постоянно суетились, спорили, а иногда и сладко плакали, не представляя, как они все будут жить, когда расстанутся с любимой Ритой. Костик, толком ничего не понимавший, устраивал басистые концерты – ревел так громко, что впору было уходить из дома. И только папа был сосредоточенно спокоен, организовывая их предстоящий переезд.

Кирилл по-своему пытался помочь взрослым, но получал лишь подзатыльники.

– Кирилл, – сказала как-то мама, – ты б лучше не болтался под ногами, а походил по городу и попрощался с ним. Ведь скоро мы уедем, и неизвестно, что нас завтра ждет. Бог весть когда удастся побывать здесь снова.

Кирилл, прислушавшись к совету, вдруг представил, что больше никогда-никогда не увидит ни Замковую гору, ни музей Мицкевича, ни свою школу, ни центральную площадь, ни церковь, ни костелы, ни парк, ничего… И ему стало так грустно, что даже глаза стали мокрыми…

Не откладывая дело в долгий ящик, он сразу же отправился на площадь. Посмотрев на все вокруг совсем другими глазами, Кирилл решил в последний раз сходить в музей поэта и попрощаться с хорошо ему знакомыми экспонатами. Идя домой, он постоял и у костела архангела Михаила, и у Борисоглебской церкви. А назавтра пошел к старинному, так называемому Фарному, костелу, в котором когда-то, очень давно, венчались польский король и белорусская княжна. Попытался еще раз прочитать латинский текст на прибитых к стенам костела мраморных досках, но, так ничего и не поняв, отправился на Замковую гору.

И вот там-то, поднявшись на самый верх и посмотрев вокруг, он ахнул. Знакомый вид на этот раз поразил его в самое сердце. Перед ним открылась невероятная, словно нарисованная волшебным художником, прозрачная и ясная картина. В бесконечной дали, под голубеющим куполом неба, до действительно синих, как в сказках, лесов, обрамляющих далекий горизонт, раскинулись, словно на карте, поля, дороги, перелески, хутора. Прозрачный воздух позволял увидеть все так ясно, будто глаза были вооружены биноклем. И оторваться от увиденного было невозможно. Завороженно глядя на неожиданно открывшуюся красоту, Кирилл пообещал себе запомнить этот вид навечно и обязательно когда-нибудь вернуться сюда вновь, чтобы еще раз все это увидеть.

Исполнить это обещание удалось лишь через сорок лет, когда в связи с пятидесятилетием он вместе с женой и дочкой совершил автомобильный вояж по местам детства. И вновь он обомлел – как обомлели и жена, и дочь – от красоты и ясности пейзажа, от удивительнейшей панорамы, открывшейся перед ними с высоты птичьего полета.

Ну, а потом он попрощался с парком, с музыкальной и со средней школой – с любимыми же учительницами он распрощался вместе с мамой раньше. С друзьями они тоже все обговорили – он обещал писать, ну, а они не верили и лишь смеялись.

Май подходил к концу, а их отъезд день ото дня откладывался. Причина была в том, что обещанная им квартира в новом финском домике все еще не была готова – «столярка и малярка», как говорили взрослые, могли тянуться бесконечно. Грусман же с супругой, взявшиеся подыскать Лавровским временное пристанище, никак не могли выбрать какой-то один адрес. Однако ехать было надо – папа с первого июня, «кровь из носу», должен был быть на работе.

Естественно, занервничавшая мама стала закатывать папе скандалы, громко поминая все его мнимые грехи:

– Я так и знала! Связалась на свою голову! Поверила! И где он, твой Грусман?

– Ну, во-первых, Мирон Михайлович не мой, а наш, – парировал папа, – а во-вторых, не надо волноваться. Все образуется!

– Да, образуется?! Мне рожать уже скоро! Тут не отложишь. И куда с ребенком нам прикажешь? На вокзал?

– Рита, перестань! Не стоит по-пустому нервничать. Найдется квартира. Ведь уже есть варианты! Сама знаешь. Просто надо подождать.

– Ага, тебе, конечно, просто! Вечно я все должна решать сама! Палец о палец не ударишь для семьи! Будешь сидеть и ждать, пока какой-то дядя за тебя все сделает! Знала же, что так и будет, дура набитая. Поверила! Пошла за неудачника!

– Ну, Рита! Как тебе не стыдно, перестань.

– Не перестану! Правду говорила мама: ты – не от мира сего! У всех мужья как мужья, а у меня… Ну как ты мог на свадьбу подарить шесть алюминиевых ложечек? Это ж надо было додуматься!

– Откуда я мог знать, что есть серебряные ложки? – стонал в ответ папа. – Я их в жизни не видел! Ты сказала – купи ложечки, я и купил!

– Вот-вот! В этом – ты весь! – последнее слово всегда оставалось за мамой.

Кирилл страдал от этих перепалок, но, зримо видя в маминых истериках все признаки «еврейского кагала», в очередной раз решил для себя в будущем держаться от евреев все-таки подальше.

Но вскоре все сложилось. Папа съездил, посмотрел подобранное Грусманами жилье и вернулся довольным. Две комнаты и кухня в большом частном деревянном доме, недалеко от автобазы, ему очень понравились. Приглянулись и хозяева – пожилые поляки, вырастившие четверых детей, к счастью, разъехавшихся кто куда до осени. Хозяин дома – пан Тадеуш, работавший механиком на автобазе, подумав, согласился оказать услугу новому директору, а его жена – пани Эльжбета – так даже выразила полную готовность помочь маме, если будет надо, с новорожденным.

И вот долгожданный день отъезда наступил. Рано утром, по сле быстро приготовленного и съеденного завтрака, к дому подкатил крытый ЗИС-150 – не «студебекер», разумеется, но тоже большой грузовик, – и началась погрузка. Помогать грузить вещи и прощаться пришли все мамины и папины друзья, не говоря уж о соседях.

Поскольку главным в доме было пианино, то оно первым и поплыло в кузов. Любимый папин инструмент, укутанный в какую-то дерюгу, усилиями шестерых мужчин с невероятной аккуратностью был поднят, поставлен на широкую и толстую доску и, с помощью пропущеннных под ней веревок, ловко перенесен в машину. За ним последовали все кровати, стулья, стол, тюки, коробки и иная, в том числе и кухонная, утварь. К большому удивлению присутствующих, всего нажитого семьей Лавровских скарба оказалось вовсе не так много.

Кириллу был поручен Костик, и они, переминаясь с ноги на ногу, тихонечко стояли в стороне и наблюдали всю погрузочную суматоху. И Кирилл, и Костик знали, что поедут они на «победе» – легковой машине, на которой они еще не ездили ни разу в жизни. И хотя Кирилл прекрасно понимал, что машина придет чуть попозже, он тем не менее нетерпеливо ждал «победу», до конца не веря в свое счастье.

Тем временем погрузка завершилась и начались прощальные рыдания. Смотреть на все объятья, слезы, причитания было неимоверно грустно, и Кирилл тихонько отвернулся. Как оказалось – вовремя: к их дому, шурша шинами, тихонько подкатила гордость Горьковского автозавода – «победа» ГАЗ М-20.

Приковывающая взгляд невиданным обводом кузова, сверкающая никелем, манящая ковровыми сидениями и многими другими необыкновенными деталями, «победа» – как жар-птица – являла собой тайную мечту едва ли не всего мужского населения страны. И надо ль говорить, что испытал Кирилл в нетерпеливом предвкушении близкого знакомства с этой красавицей-машиной.

– Ну, вот и все, – сказала мама, – надо ехать. Спасибо вам, друзья. Мы все всегда вас будем помнить. До свидания! – в глазах ее опять набухли слезы, и мама, виновато улыбнувшись, лишь промокнула их платочком.

– Ну-ну, не так уж далеко и едем. Даст бог, не раз еще все свидимся, – утешил ее папа. – Давай усаживаться. Пора.

Поддерживая маму под руку, он усадил ее на правое переднее сидение «победы». Кирилл и Костик с вожделением расселись сзади, а рядом с ними поместилась тетя Оля, все-таки решившая поехать и пожить с ними чуть-чуть на новом месте. Сам папа сел рядом с водителем в кабину ЗИЛа, и они тронулись в путь – «победа» впереди, ЗИЛ сзади, – отвечая на напутственные возгласы друзей лишь прощальными взмахами рук.

Кириллу путешествие страшно понравилось. Понравилось буквально все – и извилистое, выложенное брусчаткой шоссе; и густой лес, то приближавшийся, то отходивший от дороги; и тонкие рябинки по обочинам; и небольшой привал, устроенный посреди пути в густом еловом перелеске. Но в наибольший же восторг его, конечно, привела «победа». Ехать на этой машине, одновременно наблюдая и за водителем, и за дорогой, было сплошным удовольствием. Костик тоже был в восторге, не приставал с вопросами и вел себя вполне прилично.

Мама, поначалу успокоившись, к концу дороги стала нервничать. Что ждет их в новом городе на новом месте? Как сложится дальнейшая их жизнь? Найдут ли няню? Как будет с работой? Она попробовала в сотый раз поговорить об этом с тетей Олей, но шум мотора им мешал, и мама, прекратив попытки, незаметно для себя уснула…

Их новый город, неожиданно открывшийся за поворотом, предстал большим, зеленым, но разбросанным. Хотя судить о нем, проехав лишь окраину и не увидев центра, было рановато, Кирилл подумал: «Да, не Киев, но жить можно! И правда, что их ждет здесь? Что с ними будет? Так хочется, чтоб все сложилось!»

Когда подъехали к их временному дому – действительно большому и солидному, то выгрузили только самое необходимое. Все остальное, в том числе и пианино, и кровати, папа увез на автобазу до окончательного переезда в их будущее постоянное жилище.

И пан Тадеуш, и его жена Эльжбета всем сразу же безоговорочно понравились. Красивые, приветливые люди, они радушно встретили жильцов и, показав им хорошо обставленные комнаты и кухню, в которых предстояло жить, решительно позвали всех к столу:

– Зараз паабедаем, а потым разберэмся. Вы усе устали, надо снедать. Хиба ж можно дзетей пасля дароги не кармить? – заявил хозяин, и с ним, понятно же, не стали спорить.

За обедом – очень вкусным и обильным – гости расслабились и стали чувствовать себя как дома. Когда вернулся с автобазы папа, то Костю уложили спать, а Кирилла отослали в сад, чтобы не путался у взрослых под ногами и не мешал им разбирать пожитки. Воспользовавшись ситуацией, Кирилл обследовал и сад, и огород, и все дворовые постройки. Особенно понравились ему кусты крыжовника, в которых обнаружилось подобие шалашика с коротким деревянным топчаном, матрасиком и пестренькой рогожкой. Забраться сюда с книжкой было чистым наслаждением, и Кирилл подумал: если будет можно – он здесь безвылазно согласен провести все лето…

«Что ж было дальше? – Кирилл Аркадьевич задумался. – А дальше была цепь событий, приведших меня не только к осознанию своей половой принадлежности, но и к ощущению своего явного взросления».

Открыв ноутбук, Кирилл Аркадьевич дописал в план: «Город, баня, фотоаппарат, Дом пионеров» – как дополнение к уже записанному там: «Рождение Ксении и поездка в гости к бабушке и дедушке». Усевшись поудобней в кресле, он стал подробно вспоминать то время.

4

А время было замечательным, по крайней мере для него – Кирилла. Отпущенный родителями на свободу – папа пропадал с утра до вечера на автобазе, а с Костиком возились мама с тетей Олей, – он в первую неделю исходил пешком весь центр и прилегающие улицы, осваивая новый город. Оставшееся время проводил в саду, читая, лежа под крыжовником, счастливо обнаруженные у хозяев пять разномастных томиков советского писателя-фантаста Александра Беляева. «Голову профессора Доуэля», «Человека-амфибию», «Властелина мира», «Остров погибших кораблей» и «Ариэль» он проглотил, пожалуй, меньше чем за месяц. После любимого Кириллом Жюля Верна книги Беляева читались с не меньшим интересом.

Город ему, в принципе, понравился. Примерно сорок тысяч русских, белорусов и поляков, населявших город в эти годы, жили преимущественно в деревянных домиках с верандами, малюсенькими палисадниками и огородами. Цвели цветы, жужжали пчелы, и мир вокруг казался погруженным в плавающую полудрему. Но это – на окраинах. А в центре – в Доме офицеров с прилегавшими площадью и памятником Ленину, горкоме партии и большом кинотеатре, а также в целом комплексе новехоньких пятиэтажек, в народе прозванных «хрущевками», – шла уже совсем иная жизнь.

Был в городе и универмаг, и поликлиника, и продовольственные магазины; были и школы, в том числе и музыкальная, расположившаяся в небольшом кирпичном доме с очень уютным двориком. Имелся и общественный транспорт – несколько автобусных маршрутов, проходивших через центр и связывавших разные районы, Ну, разумеется, существовал и парк – с аттракционами, кинотеатром «Летний», круглой танцплощадкой. А рядом с ним – два необычных, в стиле модерн, «американских» дома, в которых разместились телеграф и почта.

И был еще вокзал – классический, с окошечками касс, традиционным рестораном и гулким залом ожидания, в котором бойкие буфетчицы, не уставая, торговали бутербродами и пивом. Вокзал являлся в городе одним из центров притяжения, так как через станцию, помимо пассажирских, проходили и три скорых поезда. Географическое положение станции и крупного железнодорожного узла сулили городу большие перспективы. Конечно, в отдаленном будущем. Пока же город ощущал себя заброшенным и глубоко провинциальным.

И это несмотря на то, что был основан много-много лет тому назад – в конце XIV века, и даже смог оставить заметный след в истории России. От тех седых времен дошел лишь древний памятник – внушительные стены крепости на небольшом холме буквально в самом центре города. Недалеко от крепости солидно возвышался действующий костел с глухой оштукатуренной оградой; под крепостью нашла себе пристанище автобусная станция, на всю округу оглашавшая очередные рейсы; а совсем рядом была выстроена школа, в которой и должна была начать работать мама, а он, Кирилл, учиться.

Но самой отличительной особенностью города являлось множество военных, квартировавших повсюду: и в самом городе, и в двух военных городках – Южном и Северном, удобно разместившихся в противоположных пригородах. Весь город знал, что в Северном живут ракетчики, а в Южном – летчики. Причем последние напоминали о себе едва ль не ежедневно – оглушительные хлопки-взрывы, сопровождавшие преодоление звукового барьера знаменитыми МиГ-19, стали привычными и давно уже никого не пугали. Как не волновали и инверсионные следы, оставляемые реактивным самолетом в чистом небе…

Существовала в городе и баня, в которую Кирилл с отцом должны были отправиться в ближайшую субботу. Поскольку в бане он никогда не был – папа с мамой, разумеется, ходили, ну, а его, Кирилла, мыли дома – сначала в ванночке, а позже в оцинкованном корыте, – то и поход с отцом его немного волновал.

Во-первых, он до конца не мог себе представить, как это люди, пусть одного пола, моются все вместе совершенно голыми – ведь это стыдно! А во-вторых, совсем недавно Кирилла стали занимать вопросы, касавшиеся его тела – точнее, того органа, который назывался «писей», «пипкой» или, по-маминому, «петушком». Как назывался этот орган в непристойной брани или писался на заборе, Кирилл знал тоже, но это знание в расчет не принималось.

Так вот, Кирилл заметил, что «петушок» и явно связанные с ним яички сильно выросли, а «петушок» к тому же временами начал напрягаться и торчать, совсем как у собак-мальчиков, когда те волновались или прыгали на собак-девочек. Нет, разумеется, про кобелей и сучек он знал тоже, но все эти слова казались ему явно неприличными. Как все мальчишки, выросшие в сельской местности, он видел возбужденных жеребцов; знал, также, как и зачем холостят поросят и баранов. Но все же перенос того, что видел у животных, на людей, тем паче на себя, был, прямо скажем, весьма сложен.

Они с друзьями часто обсуждали эту тему и в принципе, как схему, представляли себе акт совокупления людей. Единственное, чего они не в силах были объяснить, так это менструации у женщин. Действительно ли эта кровь оттуда? И почему так часто – каждый месяц? И если это не болезнь, то что тогда? Как течка у собак и кошек? Но женщины ведь люди, и им не могут быть присущи бесстыдные животные инстинкты! В общем, все эти вопросы оставались без ответа, а про «спросить у взрослых» им даже в голову не приходило.

И вот в субботу, вернувшись с автобазы – в те годы суббота еще была рабочим днем, – слегка перекусив и отдохнув, отец скомандовал Кириллу:

– Па-а-дъем! Рота – в ружье! Ноги в руки – шевелись! На помывку – соби-райсь!

– Тоже мне, Аника-воин! Раскомандовался! – засмеялась мама. – Ребенка там не потеряй! А то вы, мужики, пока пивко сосете, вокруг ничего и не видите.

– Так я ж не пью, Ритуля! Ты же знаешь! – удивился папа.

– В бане и непьющий пьет! Знаю я вас! – возразила, смеясь, мама и добавила, передавая папе сумку: – Я тут вот все вам собрала. И чистое белье, и полотенца, мыло там, мочалки. Вы только грязное белье так не бросайте, а заверните, как положено.

– Ну, поучила старшину портянки выдавать! Пойдем, Кирилл! Баня – дело мужское! – поцеловав маму в щеку, папа взял Кирилла за руку и пошел к двери.

– Ты хоть в парилку Киру не тащи, мал он еще! – прокричала им вдогонку мама, и они, посмеиваясь над главной паникершей в их семье, направились к автобусной остановке.

Новенькая баня – трехэтажное здание из силикатного кирпича – встретила их в вестибюле большой очередью. Точнее, очередей было две – отдельно из мужчин и женщин. Мужчины мылись на втором этаже, а женщины – на третьем. На первом были касса, парикмахерская, аптечный киоск и отделение люкс с отдельными душевыми и ванными. Но главным в вестибюле был буфет с пивным прилавком, очередь к которому была ничуть не меньше банной. Однако люди не роптали, а, весело переговариваясь, ожидали, когда придет их очередь припасть к заветной кружке.

– Пап, есть такое правило, чтоб в бане пиво пить? – спросил тихонечко Кирилл, когда им удалось устроиться на освободившихся стульях.

– Да нет, по правилам пить пиво лучше после бани, но так уж повелось, – также тихонечко ответил папа и, смеясь, добавил: – Я даже слышал, как водители на нашей базе говорили: «Пойдем в баню пиво пить, заодно и помоемся!»

Посмеявшись над шуткой, папа с Кириллом стали ждать своей очереди и играть в любимую игру в слова. На этот раз исходным стало слово «парикмахерская», из букв которого они и составляли все мыслимые комбинации.

Когда пришла их очередь, и они, купив билеты, вошли в мужской предбанник, Кирилл немало удивился. Голые и полуголые мужчины, кто сидя, а кто стоя у специальных шкафчиков, расположившихся в три длинных ряда, ничуть друг друга не стесняясь, занимались каждый своим делом – одевались, раздевались, вытирались полотенцами, а то и просто отдувались, завернувшись в длинные большие простыни. На каменном полу у шкафчиков лежали деревянные решетки, а по рядам ходил усатый банщик, собирая ключи с номерками от шкафчиков.

Раздевшись, закрыв шкафчики и отдав ключи, они, взяв мыло и мочалки, вошли в помывочную, или, как выразился папа, – в мыльную. Их встретил густой пар, гул голосов, шум льющейся воды и звяканье тазов о мраморные скамьи. Из медных кранов, установленных в двух разных концах мыльной, люди наливали воду в тазики и, приподняв их за приклепанные ушки, шли к своему месту на скамейке мыться.

Освоившись, Кирилл стал вглядываться в моющихся мужчин. Прекрасно сложенные и не очень, худые и одутловатые, с чудовищным волосяным покровом и вовсе безволосые, они неторопливо мыли головы, намыливали тело и смывали пену, терли спины друг другу мочалками и плескались, как дети, получая от всего этого процесса видимое удовольствие. У многих были веники, и, уходя в парную, они просили присмотреть за своим тазиком. А возвратившись, обливались с головы до ног, шумно отфыркиваясь и отплевываясь.

Но так или иначе взгляд Кирилла упирался в то «стыдное» место у мужчин, где в темном треугольнике волос и находился орган, вызвавший его вполне законный интерес. И он, естественно, заметил, что, кроме разницы в размерах, этот орган у кого-то, в том числе и у его отца, имел одну существенную, даже кардинальную, особенность. А именно, если использовать научную терминологию: отсутствие сдвигающейся кожицы, или, иначе, – крайней плоти на конце ствола, и, как результат – открытую головку полового члена. Понятно, что Кирилл тогда не оперировал подобными понятиями, а лишь отдавал себе отчет в увиденном. И это его страшно удивило, тем паче что и у него, похоже, дело обстояло точно так же.

Помывшись, вытершись и не торопясь одевшись, они с отцом еще немного посидели, отдыхая. И вот, пока они сидели, Кирилла мучили сомнения: спросить «про это» у отца или не стоит. И все-таки по выходе из бани он решился – ужасно стесняясь и с трудом подбирая слова.

Отец ничуть не удивился, немного поразмыслил и сказал:

– Кирилл, ты сильно вырос за последние полгода. Я тебя голеньким давно не видел. А ты, оказывается, уже – почти мужчина. Такие вот дела, – задумавшись и помолчав немного, отец добавил: – Вообще-то рановато для десяти лет, но что поделаешь – против природы не пойдешь. Наверное, пришла пора поговорить на эту тему.

– Да, пап! Я должен знать!

– Ну, ладно. Ты, я надеюсь, понимаешь, что этот орган дан мужчинам не только для мочеиспускания. Я верно думаю?

– Конечно, я уже не маленький.

– Так вот, когда наш орган возбуждается, он сильно увеличивается в размерах. И его головка прорывает кожицу, которая головку прикрывает. Так мальчик, в общем-то, становится мужчиной. Но это – в теории. Обычно головка свободно выходит, и кожица ей не мешает. Ну, а когда наш орган успокаивается, головка снова прячется под кожицу. Я все понятно объясняю?

– Да, понятно.

– Так вот, между головкой и этой скользкой кожицей существует влажная среда. Но, к сожалению, эта же среда является и местом обитания всевозможных инфекций, а значит, и различных воспалений. Особенно это опасно в странах с жарким климатом. А потому еще в глубокой древности жители тех стран придумали обряд обрезания – то есть отсекания этой кожицы, которую назвали крайней плотью.

– Ой, пап, я что-то слышал! Мальчишки говорили! Про крайнюю плоть Христа, которая хранится в каком-то знаменитом соборе в Риме. Я тогда толком ничего не понял! А теперь понятно. Но это же неправда, пап!

– Конечно, неправда! Никакого Христа вовсе не было. А вот крайняя плоть якобы Христа хранится не только в Риме, но и в соборах многих других городов. Всем хочется владеть этой реликвией.

– Но ведь получается, что обрезание – против природы? – Кирилл задумался.

– Ничуть! – заулыбался папа. – Ведь существует же аппендикс – «слепая кишка». Она, известно, совсем не нужна. Только источник неприятностей! Как, впрочем, и крайняя плоть. Да и ногти мы стрижем, и волосы. Если их не стричь, то что получится? Уяснил? Вот то-то!

– Так значит, и у тебя эту крайнюю плоть отрезали, и у меня?

– Конечно. Только правильно говорить не «отрезали», а «обрезали». Это так и называется – обрезание.

– А когда это делали?

– Когда мы оба были очень маленькими, совсем крошками. Потому ничего и не помним.

– Но, пап, мы же живем не в жарких странах. Может, обрезание делать и не нужно?

– Может, и не нужно. Но уж во всяком случае – не вредно. В какой-то мере – это дань традиции. И у евреев это принято. И у мусульман. И американцы очень часто это делают. Так что – не стесняйся! Скажу лишь, по секрету, что женщинам обрезанные очень нравятся, – папа улыбнулся и потрепал Кирилла по плечу.

Кирилл опять задумался и вдруг спросил:

– А Косте обрезание делали?

– Нет, Костику не делали. Ты ведь где родился? В городе у бабушки и дедушки. Вот бабушка тебя и снесла в синагогу – пока мама болела. Ну, ты знаешь, синагога у евреев – то же, что и церковь у христиан. Там специальный человек есть – шойхет называется. Он и делает младенцам обрезание. А Костик родился совсем в другом городе. И бабушки там не было, и синагоги. А врачи это делают редко – лишь по медицинским показаниям. Да и не принято это среди местного населения.

– Угу, теперь понятно, – Кирилл немножечко подумал и вдруг выпалил: – Пап, а можно я тебя спрошу еще о чем-то?

– Конечно, спрашивай.

– Ты понимаешь, у меня, когда… ну, этот… орган поднимается, то он становится кривым… Это не страшно?

– Ну, насмешил! – отец и впрямь развеселился. – Прямых не бывает. Ни у кого. Так что не волнуйся!

Кирилл облегченно вздохнул и решился идти до конца:

– А еще у меня, наверное, неправильные яички. Одно ниже другого. Что делать?

– Глупенький, если бы они у нас были на одном уровне, то мы бы ни сидеть, ни ходить не могли. Сам подумай, – отец развеселился окончательно. – Ох, Кирилл! И почему про это все вам в школе не рассказывают? Хотя, какое там! – Отец расхохотался. – А ты молодец, что спросил! Мучился бы дальше, как дурак, всякими глупостями. Так что, если есть еще вопросы – спрашивай!

– Есть один вопрос, последний, – Кирилл насупился, – зачем нужен презерватив?

Папа опешил, хмыкнул и, в свою очередь, спросил:

– Ты знаешь, что это такое?

– Да видел я. Вот только не знаю, для чего он?

– Ну, это просто, – не поведя и бровью, отец в момент сымпровизировал: – Ты, наверное, слышал, что есть люди, страдающие недержанием. Вот им презерватив и нужен, чтобы спать спокойно…

Вспомнив эту шутливую импровизацию отца, Кирилл Аркадьевич не выдержал и рассмеялся: «Подумать только, сколько носов разбил я в драках, доказывая правоту, бесспорно, остроумного, но оттого не менее дурацкого отцовского обмана. А ведь поверил! Господи, какое счастье и какая мука – быть ребенком!» Кирилл Аркадьевич крякнул и вернулся в мыслях к тому дню.

Мама встретила их с необыкновенным воодушевлением:

– Ну как? Баня понравилась? Да? Тогда поздравляю, сыночек, с банным крещением! Ты хорошо помылся? Ничего не пропустил? И попу вымыл, и писю? – маму было не остановить: – В парилку не совался? Аркадий! Что молчишь? Небось таскал Киру в парилку?

– Ох, мама, отстань! Ни в какую парилку мы не ходили! И вымылся я хорошо. И то помыл, и это… И вообще – я уже вырос! – переглянувшись с папой, Кирилл счастливо засмеялся…