Текст книги "Исполнение желаний"

Своим любимым помидорам дедушка отдавал все силы. Придя с работы и едва успев поесть и выкурить папироску, он брал большую кисточку и шел на грядки. И там, присев на корточки или согнувшись – в зависимости от высоты куста и местоположения распустившихся на помидорных веточках желтых цветочков, – погружал кисточку в чашечку цветка и делал там несколько кругообразных движений. По сути он выполнял работу, которая природой была предназначена пчеле – то есть опылял каждый цветок своими собственными руками. А поскольку кустов было много и цветков на кустах – видимо-невидимо, то и конца-края дедушкиной работе тоже не было видно.

И бабушка, и мама, посмеиваясь над его трудом, который мама называла не иначе как сизифовым, не упускали все же случая прикинуть, каких размеров будет урожай, если, дай бог, все опыленные цветы принесут завязь, а потом и вожделенные плоды.

– Смейтесь, смейтесь, глупые курицы, – ворчал дедушка и с новой силой продолжал корпеть над кустами. – Вот вырастим мы помидоры, да повезем с Кирюшей на базар, да продадим – тогда посмотрим, кто из нас Сизиф.

– А кто такой этот Сизиф? – как-то спросил Кирилл, не отходивший ни на шаг от деда в надежде, что и ему он разрешит хоть чуточку поопылять цветочки.

– Да в древности был такой царь – очень плохой. И после смерти его наказали боги – заставили вкатывать на гору тяжеленный камень, который все время обратно скатывался вниз. И так с утра до темной ночи, каждый день.

– И получалась бесполезная работа?

– Ну, таки да! Совершенно бесполезная! А что может быть хуже бесполезной работы! Подумай, Кира! Ничего! Человек должен всегда видеть результат! Запомни это!

И Кирилл запомнил. На всю жизнь.

«Да, действительно запомнил, – подумал про себя Кирилл Аркадьевич, – и если всеобщая формула счастья, по-видимому, отсутствует, то всеобщим синонимом несчастья вполне может являться понятие “сизифова труда”. И, к сожалению, примеров – пруд пруди! Как говорил дедушка – большой воз и маленькая тележка».

Однако, вспомнив эпопею с помидорами, Кирилл Аркадьевич не мог не вспомнить и ее финал. Цветочки таки вскоре превратились в завязь, а там – недели через три, к концу июля – на всех кустах набухли и плоды. Сначала серые, потом зеленые, они в какой-то миг порозовели и налились. Не дожидаясь, когда помидоры покраснеют, дедушка их аккуратненько снимал с кустов и, завернув в газетные обрывки, укладывал в большие чемоданы и сундук, стоявшие в сарае.

Спустя еще неделю помидоры в чемоданах стали совсем красными, и дедушка начал готовить тележку и картонные коробки, чтобы в ближайшие субботу и воскресенье везти свой урожай на базар. Он был готов взять с собой и Кирилла, но мама, в принципе не одобрявшая идею с торговлей, но не знавшая, как дедушку остановить, сразу же заявила свое категорическое «нет».

– Где это видано, чтобы сын учительницы и офицера торговал на базаре? Стыд и срам какой-то получается! – шумела мама и, пытаясь найти поддержку со стороны бабушки, просила ее угомонить мужа:

– Хоть ты меня поддержи! Что восьмилетнему ребенку делать на базаре? Там ходят разные люди, антисанитария полнейшая! Где он там поест? А проблема с туалетом! С ума все посходили!

Но бабушка, совсем неожиданно для Кирилла, готового на все, только бы пойти с дедом на базар, маму не поддержала:

– Ты, Рита, не шуми. Продавать выращенное своими руками не стыдно. Да и деньги в доме не валяются. Я и так не отхожу от швейной машинки – обшиваю всех, кто ни попросит. А Кирилл уже не ребьенок. Он умный мальчик. Пусть посмотрит, как деньги достаются. Да и пойдут они ненадолго, не так много у Арона помидоров. А что он твой сын – так кто это знает? И тебя здесь не знают, и твоего Аркадия. А Кирилла и подавно никто не узнает.

– Мамочка, миленькая, – завопил Кирилл, – отпусти меня на базар! Я буду дедушку слушаться, честное слово! Мне так хочется пойти с ним. Да и ему со мной будет не скучно. А я хорошо позавтракаю и есть совсем не захочу. И в туалете я знаю, что и как делать. Я же в школе первый класс закончил!

– Нет, вы все сошли с ума! Какой базар, какая торговля! – не унималась мама, но постепенно, под напором родителей, убедительно доказывавших ей, что ничего с Кириллом не случится, сдалась:

– Черт с вами, пусть идет! Но смотри, Кирилл, от дедушки ни на шаг! Чтобы слушался беспрекословно и не шалил!

– Мамочка, я буду слушаться! Вот увидишь! Правда-правда! – у Кирилла от счастья даже дыхание перехватило.

И вот в ближайшую субботу, рано утром, плотно позавтракав и выслушав все наставления бабушки и мамы, они с дедом выкатили тележку с помидорами за ворота и не спеша направились к базару. Идти было совсем недалеко – кварталов пять, – и минут через двадцать они уже оказались на базаре. Заплатив в конторе за место и весы, дедушка пристроил тележку у свободного прилавка овощного ряда, выложил помидоры, поставил ценник и стал поджидать покупателей.

Кирилл с любопытством огляделся. Вокруг них за прилавками стояли люди, тоже торговавшие овощами – морковкой, огурцами, помидорами, луком, редисом, баклажанами и кабачками, а также привезенными откуда-то арбузами. Покупателей было немало. Они толпились, переходили от прилавка к прилавку, приценивались, трогали овощи и спрашивали, откуда привезли. Но покупать не торопились. Казалось, все пришли не для того, чтобы купить, а для того, чтобы лишь присмотреться.

Ребенок, восседавший рядом с дедом за прилавком, привлекал внимание:

– Ой, какой кудрявый мальчик! Помогаешь дедушке? Ай, молодец! И откуда помидоры? Здешние? Да они ж не на кусте поспели! Небось, их в темноте держали? Вот жулики!

– Какой класс кончил? Первый? И уже торгуешь? Странно. Зачем вы, гражданин, ребенка к рынку приучаете? Нехорошо!

– Вот молодец, надо, надо к труду приобщаться! А растить помогал? Да? Ну, давайте, куплю у вас килограммчик.

Но в целом торговля шла плохо. Дедушка стеснялся хвалить свой товар, не скрывал и того, что овощи не привозные. Цену не снижал, а запрашивал, как все. Взвешивая помидоры, всегда давал «поход», то есть бесплатную прибавку.

Кириллу все безумно нравилось. Вот только то, что их товар брали немногие, его, конечно, задевало.

– Дедушка, ну почему у нас не покупают? – спрашивал он с обидой, вглядываясь в проходивших мимо покупателей с робкой надеждой.

– Видишь ли, Кирилл, – отвечал дедушка, – торговать-таки надо уметь. Тут нужен особый талант. А у нас с тобой его нет. И вообще, торговать должен не тот, кто товар производит, а тот, кто лучше его продает. Это целая профессия!

– Почему же мы сами торгуем?

– Потому, что мы мелкие частники. А они никому не нужны.

Кто такие «частники», Кирилл так и не понял, но зато быстро сообразил, что немалую часть их товара придется отвозить назад. В конце концов они оба устали и, не дожидаясь окончания торговли, направились домой.

И тем не менее и Кирилл, и дедушка были довольны: из привезенных на базар четырех больших коробок три им удалось продать.

– И сколько виручили? – спросила бабушка прежде всего, завидев их в воротах.

– Сколько мы виручили – все наше! – смеясь, ответил дедушка. – Совсем неплохо, три коробки продали! И, знаешь, мне Кирилл помог. Он привлекал внимание, и люди подходили.

Раздувшийся от гордости Кирилл бросился к маме, вышедшей из дома, и закричал:

– Мам, все было здорово! Мы с дедом торговали как настоящие крестьяне. А кто такие – частники?

– О, господи! Где ты такого набрался? Частничек мой, ненаглядный! Иди умойся и за стол. Небось, проголодались!

Кирилл Аркадьевич невольно улыбнулся, вспомнив свое боевое крещение на ниве частной торговли. «А ведь действительно таланта торговать у меня нет! Как не было его и у деда. Скорей всего, это врожденный дар. И наши книги – те же помидоры! Когда еще была жива оптовая торговля, был и доход, и прибыль. А как накрылся опт – упали тиражи, а значит, и доходы. А уж о прибыли пришлось совсем забыть. Как выживают все издательства – одному богу известно! И все же прав был дед: торговать таки надо уметь!»

Они еще не раз возили помидоры на базар, но торговля у них шла без явного успеха. Возвратившись домой, дед недовольно бурчал, чесал в затылке и, подсчитав на бумажке доход, протяжно вздыхал: «И-ээх!» Кириллу же продажа помидоров быстро надоела, и он шел с дедом на базар скорей из чувства солидарности, чем с желанием заработать деньги. К деньгам он относился равнодушно, и бабушка шутливо говорила, что Кирилл – «плохой еврей».

Лето подошло к концу, и надо было начинать готовиться к отъезду. Костик заметно вырос и окреп, да и Кирилл поправился и возмужал. Жаль было лишь того, что на Березине он побывал всего три раза – мама на большее не решилась, а взрослых, с которыми его могли бы отпустить купаться, к сожалению, не нашлось. Из-за разнообразнейших забот Кирилл в летние месяцы прочел на удивление мало. Зато он разучил все пьесы, заданные ему Верой Кузьминичной на лето – день через день они ходили с мамой к родственникам «с пианино», где он усердно, чуть ли не по часу, занимался.

Мама с бабушкой перед отъездом почему-то перестали препираться и, сидя рядышком, о чем-то тихо и подолгу говорили. Дедушка все так же сильно кашлял, много курил, возился со своими накладными и перекладывал какие-то бумаги синей копиркой. А за обедом и за ужином все чаще заходила речь о сносе дома и о том, как будут бабушка и дедушка существовать, если вместо него, а также вместо огорода с садом, они получат, в лучшем случае, двухкомнатную квартирку. Горестно вздыхая, взрослые прикидывали варианты, но так и не могли найти ответа на этот вопрос.

А накануне самого отъезда, обойдя участок и попрощавшись с помидорными кустами – попутно навсегда запомнив волшебный запах помидорных листьев, растертых между пальцами, – погладив стволы яблонь и расцеловав Джульбарса, Кирилл с грустью подумал, что в этот огород и сад, он никогда, наверное, уж больше не вернется.

4

На следующий день перед обедом Кирилл Аркадьевич зашел к Виталию в палату, чтобы проведать и морально поддержать товарища. Сосед по палате отсутствовал, и Виталий в одиночестве лежал одетым на кровати и читал журнал. Увидев гостя, он обрадованно привстал с подушки, улыбнулся и сказал, что ему уже гораздо лучше:

– Врачи считают, что кризис миновал, и завтра я уже выйду на свободу.

– Ну и чудно. А что же все-таки случилось? – Кирилл Аркадьевич присел на стул и пытливо посмотрел на Виталия.

– Да, говорят, спазм сосудов. Я сдуру перетрусил, и всех напугал, – Виталий смутился. – Уж думал, все – конец! Но потом отпустило, и все дурацкие мыслишки улетучились.

– Да бросьте вы, Виталий Петрович. Помирать вздумали! Еще чего! – возмутился Кирилл Аркадьевич.

– А я где-то читал, что накануне смерти вся жизнь перед глазами проходит, – Виталий улыбнулся. – Слыхали об этом?

– Да слышал я, но думаю, что враки, – Кирилл Аркадьевич озадаченно потер мочку уха. – Хотя все может быть. Черт его знает! – И про себя, поежившись, подумал: «А я тут вздумал вспомнить жизнь. К добру ли? Тьфу, тьфу, тьфу!»

– Так вот, я в это верю. И поскольку ничего такого ни во вре мя инфаркта, ни во время этого приступа мне не привиделось, то я и решил: черта с два я помру сейчас. Рано еще! – Виталий засмеялся и задорно взглянул на Кирилла. – Какие наши годы, чтоб помирать. Вон мы как посидели! Здорово было, спасибо вам!

– А может, наша посиделка и подтолкнула приступ? – Кирилл Аркадьевич поерзал на стуле и нехотя признался: – Мы, честно говоря, так и подумали. И знаете, определенную вину почувствовали – и я, и Вика, и Василий.

– Не смешите меня, Кирилл! Мне кажется, я рыбой отравился: поплохело, давление – вниз, вот вам и приступ, – Виталий нахмурился: – Терпеть не могу вареную рыбу, а за обедом через силу съел. Вот и вся причина. Моя врачиха говорит, что все возможно. Так что не берите в голову.

– Ну, дай-то бог! – Кирилл Аркадьевич облегченно вздохнул и хотел уж было попрощаться, как Виталий, остановив его жестом, попросил:

– Погодите, Кирилл, не уходите. До обеда-то еще полчасика. Все хотел спросить у вас: где вы берете оптимизм?

– О чем вы? Побойтесь бога, Виталий! Какой оптимизм? Да все это не более чем актерское мастерство! – Кирилл Аркадьевич рассмеялся, прижал руки к сердцу и добавил: – Просто я всегда радуюсь тому, что есть, и не грущу от того, что чего-то нет! Вот и все.

– Значит, у вас много чего есть, – задумчиво сказал Виталий, словно подводя итог каким-то своим размышлениям.

– Ну, это как посмотреть, – Кирилл Аркадьевич покачал головой, – у всех много чего есть, только некоторые сами иногда о том не ведают.

– Это как? – удивился Виталий.

– А просто, – Кирилл Аркадьевич прищурился. – Как правило, у нас у всех – я имею в виду людей одного поколения, ну и, скажем, одного социального положения – в активе примерно одно и то же: мама, папа, вуз, работа, женитьба, дети, квартира, возможно, даже дача и машина, и, при всем при том, полное ощущение бездарно и бесплодно прожитой жизни. Разве не так?

– Напротив, абсолютно так! В самую точку! Но почему? Почему я, к примеру, чем дальше, тем больше ощущаю себя выброшенным из жизни? И все время думаю о том, зачем я жил, что сделал, что оставлю после себя и детям, и вообще? А вы об этом никогда не думали?

– Да думал, думал! И придумал. Хотите знать? Извольте! – Кирилл Аркадьевич уперся руками в колени. – Детям я оставлю сделанную своими руками табуретку на тещиной даче да кучку наград и почетных дипломов в придачу, а вообще – два дерева, посаженных вместе с женой в честь рождения наших детей: дуб в год рождения старшего – Сережки, и сосну, которую мы посадили после рождения младшей – Варьки. И все! А сделанное по работе не считается! Во-первых, за редчайшим исключением, все устаревает и забывается, а во-вторых, ушедшего из жизни человека помнят только близкие, да и то – недолго. Что, я не прав? Да прав я, прав, и примеров тому – тьма!

– Неужели все так примитивно? – Виталий даже растерялся. – Не может того быть! Ну для чего-то мы на свет явились?

– Как для чего? – Кирилл Аркадьевич удивился. – Да для любви! И только! Все остальное – гарнир, приложение. У кого оно побогаче, у кого – победнее. Но главное – любовь! Тот, кто этого не испытал – заметьте, я не про семью, жену, детей, а про любовь, пусть даже юношескую, пусть единственную, – тот, я согласен, зря пришел на этот свет. И пусть повесится, не жалко! – Кирилл Аркадьевич завелся, его, как и небезызвестного Остапа, понесло. – Вот где источник преступлений, извращений и прочих гнусностей – в отсутствии испытанной любви! Я в этом уверен так же, как и в том, что такой человек не в состоянии оценить ни синевы неба, ни зелени травы, ни улыбки ребенка, ни красоты животного.

В палате повисла неловкая пауза. Виталий, сидевший на постели, откинулся на стенку и нахохлился:

– Так просто? – и повторил ранее сказанное: – Не может быть!

– Да может, может! – Кирилл Аркадьевич вышел из себя: – Мы просто этого подчас не замечаем, не отдаем себе отчета! Ну вспомните, ведь было в вашей жизни что-то, что до сих пор жжет сердце? Только не отвечайте вслух – ответьте про себя. А если было, то и нет смысла злиться на весь свет. Политика, карьера, деньги – все преходяще, а вот воспоминания о чуде, которое хоть раз, но состоялось, – единственная ценность, дарованная нам природой, – Кирилл Аркадьевич перевел дух: – Вы знаете, Виталий, я снимаю шляпу перед женщиной, которая родила ребенка от любимого мужчины и на всю жизнь осталась ему верна, даже если этого мужчины нет рядом уже много лет по любой причине. Вот она – сила любви! Хотя мы этих женщин и не понимаем, называем дурами и учим жить. Другое дело, что их дети бывают жестоки и, сами того не желая, ранят матерей смертельно. Ну, да это – совсем иная история. А вообще, про то, кто что оставит после смерти, могу сказать, что мой отец оставил только ордена и медали, а тесть – в придачу к орденам свой офицерский кортик и фуражку с крабом. Все!

– Ну, вы тут прямо мне словно краткий курс КПСС все изложили. Тогда, конечно, вопросов нет, – Виталий рассмеялся, но упрямо добавил: – На самом деле – все не так просто, все – гораздо сложнее. Хотя вот про любовь, наверное, точно.

– Ну, слава богу, еще одного неверующего в свою веру обратил! – Кирилл Аркадьевич засмеялся примирительно. – Не знаю, что уж на меня нашло, – разошелся, понимаете ли. Раздухарился, как говорили во времена нашей юности. Тема-то больная. Кусается! Конечно, в молодости проще было: за каждым поворотом что-то ждало. Теперь-то – фигушки! Вот в этом все и дело…

Вошедшая в палату нянечка, толкавшая перед собой тележку с обедом для Виталия, прервала их горячую беседу, и Кирилл Аркадьевич, тепло попрощавшись, отправился в столовую.

Василий и Виктория уже сидели за столом и что-то оживленно обсуждали.

– О чем вы на сей раз? – спросил Кирилл Аркадьевич, приветствуя соседей по столу,

– Да вот Василий все про армию рассказывает, – ответила Виктория, – о том, что было, и о том, что стало. Просто ужас! Его послушаешь, так дыбом волосы встают! – передернув плечами, она принялась за еду.

– Да ничего уж я такого нового и не сказал, – Василий усмехнулся. – Просто я согласен с кем-то умным, кто сформулировал закон: тот, кто не кормит, во всех смыслах, свою армию, тот, рано или поздно, станет кормить чужую. Не знаете, случайно, кто это сказал?

– Да нет, не знаю, – Кирилл Аркадьевич задумался, – формулировку эту слышал и, разумеется, согласен. Я все-таки сын офицера, и состояние дел в армии меня волнует. Вот только изменить мы ничего не можем. А жаль!

– Я, знаете, о чем намедни тут подумал? – Василий оживился и даже отложил ложку. – О том, что с семнадцатого года – по тридцать седьмой – прошло всего лишь двадцать лет. За этот срок наша страна – что бы там все злопыхатели ни говорили – сделала скачок, равного которому в истории и не сыскать. А мы сего дня? Ведь с девяносто первого прошло уже семнадцать лет, а воз и ныне там! А почему, спрашивается? А потому, что нет идеи, идеологии, если хотите. А без нее ничего не построишь. Так и будем в хвосте плестись – и у Америки, и у Китая. Китайцы, кстати, лет так через тридцать у нас Дальний Восток оттяпают – будьте уверены! Точнее – сами отдадим. Детей-то не рожаем. Вот и будем кормить узкоглазых военных. И поделом нам! – сердито засопев, Василий замолчал и взялся за остывший суп.

– Да, перспектива, – Виктория поежилась, – скажите лучше, как там наш Виталий? Мне же неловко лезть в мужскую палату. А вы как, вроде, собирались его навестить.

– Да все нормально, – Василий улыбнулся, – завтра заточение Виталия закончится. – И, обратившись к Кириллу, спросил: – Вы заходили?

– Да, заходил перед обедом. Мы даже с ним поспорили. Так что, действительно, все в норме.

– А о чем был спор? – загорелась Виктория. – Жутко интересно, расскажите.

– О смысле жизни. Только ничего не расскажу. Когда два старых мужика заводятся на отвлеченные темы, ничего, ровным счетом, понять невозможно.

– Куда уж нам, молодым бабам! – Виктория лукаво посмотрела на мужчин: – Вообще-то ни один из вас на старика не тянет.

– Мерси за комплимент, – Василий хохотнул и подмигнул Кириллу. – Алаверды вам, Вика. Вы тоже не старушка, уж поверьте!

– Ну вот и объяснились. Не прошло и пяти дней, – все засмеялись, а Виктория, решив продолжить разговор, призналась: – Мне с вами, правда, очень интересно. Давно уж не общалась по-людски. Все как-то больше мы на бытовые темы разговариваем – и с мужем, и с подругами, и на работе. Ну, сами понимаете. А здесь вдруг повезло на собеседников. Так рассказали бы о чем-нибудь веселом. А то все про политику, про армию да про смысл жизни. Мне же так хочется поговорить о музыке, о литературе, о кино.

– Ну, это все епархия Кирилла, – мгновенно перевел стрелки Василий, – его и пальма первенства.

– Да что рассказывать, Виктория? Поверьте, нечего! – Кирилл Аркадьевич, застигнутый врасплох, второй раз в этот день вдруг рассердился. – И в музыке, и в литературе, и в кино у нас все прежнее – советское. Конечно, если брать искусство подлинное, а не искусные поделки. И в чем причина – не пойму. Действительно, Василий прав. Семнадцать лет прошло, а мы все смотрим «Иронию судьбы», «Белорусский вокзал», «А зори здесь тихие» да «Иван Васильевич меняет профессию». Ничего нового, по-настоящему, ведь нет. Одни эксперименты. И в литературе то же – Улицкая да Рубина, Маканин да Пелевин. А кто еще? Аксенов и Сорокин? Ну не считать же за литературу серийные опусы Марининой, Акунина, Устиновой, Донцовой и Бушкова! Единственный остался – Гранин. Так патриарху ведь уже немало! А что до музыки, так еще хуже, – Кирилл Аркадьевич перевел дух: – Понимаете, после Шостаковича и особенно Прокофьева в серьезной музыке ничего принципиально нового не появилось. Все, что написано, – не более чем повторение пройденного. Ну, может быть, Хачатурян или Канчели. И то – с большой натяжкой. А так, кого ни возьми – Хренников, Щедрин, Свиридов, Гаврилин, Петров, – все они в той или иной мере талантливые продолжатели традиций. А это для искусства, по большому счету – гибельно. Нужна новация, а ее нет. И может быть, уж никогда не будет, – Кирилл Аркадьевич умолк и взялся за второе.

– Ну, вы даете! – Василий даже поперхнулся. – Я половину тех фамилий, что вы назвали, впервые слышу. И, разумеется, судить не в силах. Но то, что развитие искусства может остановиться – это вы загнули! Просто нет идеи! Да и людей искус ства, по большому счету, у нас осталось мало – кто умер, кто уехал. И многие потенциальные художники вместо искусства ушли в бизнес. Ну, и худсоветов нет. Раньше-то, небось, без разрешения властей не только книжка в свет не выходила, но и симфония не исполнялась! А нынче? Кто во что горазд! Кто первый встал, того и тапки! Были бы денежки, а уж остальное…

– Сдаюсь, сдаюсь, вы правы, тут я перегнул, – Кирилл Аркадьевич досадливо поморщился. – Вы понимаете, Василий, для меня это – больной вопрос. А потому и горячусь. Конечно, раньше-то без творческого обсуждения ничто не выходило в свет – ни книга, ни картина, ни симфония. Беда была лишь в том, что худсоветы все «сидели» на партийном стержне. А мы с водой, как водится в России, выплеснули и ребенка – вместе с понятием партийности отменили и художественные обсуждения. Кто что создал – то и выходит, и звучит, и выставляется. И получается, что даже лучшие работы не находят адресата. Все усреднилось – и тиражи книг, и масштабы художественных выставок, и качество, да и число концертных исполнений. У музыкантов даже шутка родилась: такой-то композитор – автор многих, исполненных по разу, сочинений. Вместо того чтобы настойчиво пропагандировать таланты, мы их, в лучшем случае, не замечаем. И все, конечно, в деньги упирается, точнее, в их отсутствие. Понятно, нашим новым партиям не до культуры и искусства – им бы самим выжить. И в этом смысле у КПСС еще учиться и учиться!

Все дружно рассмеялись и, казалось, завершили тему. Но Виктория, жеманно надув губки, заявила:

– Нет сладу с мужиками! Я вас попросила рассказать о чем? О музыке, литературе, о кино! А вы о чем? Опять о каких-то проблемах? Да ну вас! Называется, поговорили…

– А хотите, Вика, анекдот на эту тему? – Кирилл Аркадьевич подмигнул Василию.

– Хочу! Вы, право же, Кирилл, ходячий сборник анекдотов.

– Так слушайте! На одном заводе, при советской власти, начальник цеха поделом послал к такой-то матери рабочего-партийца. Тот обиделся и пошел жаловаться в партком. Секретарь парткома, выслушав рабочего, сейчас же вызвал на ковер его начальника. А тот, войдя к секретарю и увидев своего рабочего, очень удивился: «Я, – говорит, – тебя куда послал? А ты куда пошел?!»

Но даже дружный смех, раздавшийся в ответ, не поставил точку в разговоре. Вика, отсмеявшись, вдруг спросила:

– Вот скажите, Кирилл, только честно: вы кому-нибудь из мужиков в своей жизни завидовали?

– Еще как! И сейчас завидую, – с серьезным видом заявил Кирилл Аркадьевич, предвкушая предстоящую реакцию Виктории на свой будущий ответ.

– Кому же, если не секрет?

– Какой секрет? Извольте! Завидую, и сильно, всем пьяницам и бабникам!

– ?!

– Ну, посудите сами! Пьяница дорвется до стакана и… всецело счастлив! С бабником, в конечном счете, происходит то же самое. Ну, а что же делать мне, непьющему и не столь охочему до женского пола? Где ж мое-то счастье? Только и остается, что завидовать, – не выдержав, Кирилл Аркадьевич, а следом и Василий, расхохотались, глядя на пытающуюся сделать вид, что сердится, Викторию.

– Да ну вас! Подкололи женщину, и рады! Я же серьезно вас спросила, а вам все шуточки. Да ладно, хватит уж смеяться! Неудобно же. Пошли.

И они с легким сердцем разошлись по палатам.