Текст книги "Исполнение желаний"

 
Хвастать, милая, не стану,
Знаю сам, что говорю.
С неба звездочку достану
И на память подарю.
 
 
Обо мне все люди скажут:
Сердцем чист и не спесив…
Или я в масштабах ваших
Недостаточно красив?
 

Кирилл запомнил вовсе не из-за простенькой мелодии, а из-за смешного недоразумения. Строки из последнего куплета: «Я тоскую по соседству, и на расстоянии, ах, без вас я, как без сердца, жить не в состоянии», Кирилл понял так: «Я тоскую по соседству, и на раз – то я не и». И очень удивился: во-первых, он не понял смысла в этих словах, а во-вторых, все это очень напомнило ему уроки в музыкальной школе, на которых его учительница – Вера Кузьминична – заставляла во время игры на фортепиано считать вслух: «раз-и, два-и» и так далее, чего он, честно говоря, терпеть не мог. Когда же недоразумение прояснилось, все, в том числе и Кирилл, очень долго смеялись.

Но больше всего на этих концертах Кириллу нравились выступления большого смешанного хора, и особенно две песни. Первая из них, горячо любимая папой, пелась так:

 
Для защиты свободы и мира
Есть гранаты, готова шрапнель.
Наши пушки и наши мортиры
Бьют без промаха в цель!
 
 
Артиллеристы, точней прицел!
Разведчик зорок, наводчик смел!
Врагу мы скажем: «Нашу Родину не тронь,
А то откроем сокрушительный огонь!»
 

Вторая же песня, особенно ее припев, очень нравилась Кириллу:

 
Светит солнышко
На небе ясное
Цветут сады,
Шумят поля.
Россия вольная,
Страна прекрасная,
Советский край —
Моя земля.
 

И спустя много лет, где-то в начале 90-х, увидев фильм Петра Тодоровского «Анкор, еще анкор!», Кирилл Аркадьевич в буквальном смысле вздрогнул, услышав в превосходном исполнении профессионального хора эту, давно уже не слышанную им, песню. И вновь, как уже не раз бывало, подумал и о схожести талантов отца и Петра Ефимовича Тодоровского, и о горькой несхожести их судеб.

А еще Кириллу запомнился артист, с блеском и невероятным артистизмом читавший со сцены различные басни – от Ивана Крылова до Сергея Михалкова. Звали этого самодеятельного артиста Вениамин Аркадьевич Бардин. По основной профессии он был врачом-рентгенологом и, как сплетничали взрослые, ужасным сердцеедом. Будучи холостяком, Бардин жил со старенькой мамой и являл собой предмет любовных вожделений не только незамужних, но и многих замужних жительниц их городка.

В нем поражало все – и внешность, и умение одеваться, и невиданные до того Кириллом, что называется, светские манеры. В будущем, увидев, а потом и познакомившись с блистательным Игорем Борисовичем Дмитриевым, Кирилл Аркадьевич всегда, общаясь с ним, вспоминал Бардина, чем-то неуловимо походившего как на самого Игоря Дмитриева, так и на его многочисленных киногероев. Надо было видеть выразительное, словно вылепленное скульптором лицо Бардина; гриву темных, слегка вьющихся волос; его стать и умение перевоплощаться на сцене, не говоря уже о смокинге – невиданной в провинции тех лет форме одежды, – чтобы понять: вот он, идеал мужчины и артиста!

6

В то лето, медленно катившееся к осени, в их городке установилась необычайно жаркая и душная погода. Уже к полудню солнце жгло невыносимо, и только к концу дня дышалось чуточку полегче. Большая полная луна, вползавшая по вечерам на небо, пугала всех своим кровавым ликом, и люди верующие, глядя на нее, тихонечко крестились.

Кирилл вместе с соседскими мальчишками во все глаза смотрел на круглую луну, пытаясь рассмотреть на ней неясные узоры, как будто нанесенные неведомым космическим художником.

– Пап, что там, на Луне? – спросил Кирилл отца, вышедшего с мамой, Костиком и тетей Олей на крыльцо.

– А что ты там увидел? – удивился папа. – Ах, это! Ты не знаешь? Да это ж отражение Земли. Точнее, отражение Кавказских гор, – скорее пошутив, чем сказав то, что думал в самом деле, ответил папа. Однако же Кирилл это запомнил, и всякий раз, увидев полную луну, он вспоминал отца и его шутку.

– Кирилл! – позвала его мама. – Мы в гости к Грусманам зайдем. Присмотри за Костиком, а то он куксится чего-то. Не обижай его. Мы скоро. Оля тоже быстренько вернется. Будь молодцом!

Похныкав по привычке, Костик, когда родителей уже не стало видно, спокойно сел на нижнюю ступеньку и чем-то занялся. Все стали бурно обсуждать услышанное от отца Кирилла, заспорили, и тут вдруг кто-то из ребят, подойдя к крылечку, крикнул:

– Лаврик, посмотри! У Кости рвота!

Все дружно бросились к крыльцу и действительно увидели у Кости на губах белую пену. Кирилл платочком вытер брату губы и пощупал лоб – он был горячий. Не растерявшись, Кирилл попросил ребят побыть немного с Костей, а сам помчался к Грусманам, за мамой.

Переполошившиеся родители, примчавшись домой пулей, сразу уложили Костика в кровать, поставили ему под мышку градусник и, попросив Кирилла присмотреть за братом, побежали за врачом – Ольгой Петровной, жившей по соседству. Та, придя и осмотрев горевшего уже огнем ребенка, внимательно прослушала его грудную клетку и предположила худшее – воспаление легких. Вернувшаяся вскоре тетя Оля стала вместе с мамой делать Косте уксусное обтирание, папа побежал в аптеку, а Кирилл, забившись в угол и не на шутку испугавшись, благодарил судьбу за то, что спохватились вовремя.

Однако несмотря на все лекарства и уколы, Костику не становилось лучше. Он лежал пластом в своей кроватке, не пил, не ел, а лишь тихонечко стонал, не отвечая на вопросы и никого не узнавая. Высокая температура не спадала, и мама была в полном отчаянии.

Диагноз, к сожалению, подтвердился – воспаление легких, причем двухстороннее. Кто только из врачей не побывал у них! Но никто так толком и не знал, что делать. На третий день явился даже Бардин. Был уже вечер, и Вениамин Аркадьевич, осмотрев больного, вдруг спросил у мамы:

– Какую из своих игрушек Костик больше всего любит?

Мама растерялась:

– Какую из игрушек? Ну, я не знаю. Вообще-то спички.

– Спички? – удивился Бардин. – Ну хорошо. Несите спички! Мне кажется, что кризис миновал. Сейчас увидим!

И тут, действительно, случилось чудо! Почувствовав в своей ручонке коробок, Костик вдруг открыл глаза, промолвил: «Пички!», и попросил попить. Что было дальше – трудно описать. Одновременно и смеясь, и плача, мама целовала Бардина, потом Кирилла с папой, ну а потом поила Костика его любимым морсом, все время причитая, как крестьянка: «Господи! Спасибо тебе за сыночка! Он выздоровеет, выздоровеет! Костик будет жить! Какое чудо!»

Счастливо улыбаясь, она спросила Бардина:

– Вениамин Аркадьевич! Как вы догадались? Вы же волшебник! Это просто чудо!

Тот импозантно поклонился и, склонившись к маминой руке для поцелуя, щелкнул каблуками:

– Интуиция, дорогая моя Маргарита Ароновна, интуиция! Все-таки я врач, хотя и рентгенолог. Да и повидал немало, – он улыбнулся и добавил: – Безмерно рад, что догадался. И вам теперь полегче будет. Не смею больше беспокоить, всего хорошего. – И, обменявшись рукопожатием с папой, вышел.

Через неделю Костик был уже совсем здоров. Мама же, летая как на крыльях, все поминала Бардина и спрашивала папу, как им быть: собрать гостей сейчас или немного подождать и пригласить перед началом нового учебного года?

– Зачем откладывать? – отвечал папа. – Давай всех соберем сейчас. Повод у нас – лучше не бывает! А перед сентябрем мы, как обычно, снова соберемся.

– Значит, в ближайшую субботу, – резюмировала мама, – а уж мы с Олей вкусненького наготовим!

Вечеринка в честь выздоровления Костика удалась на славу. Мама с тетей Олей в самом деле превзошли себя, и на столе стояло все, что только можно было себе представить. Собравшиеся дружно восхваляли кулинарное искусство мамы, пили вино, закусывали, балагурили и пели песни. Кирилл же ерзал на своем высоком стуле, потел от страха и тихонечко молился про себя, чтобы не прознали о его проделке.

А суть проделки заключалась в том, что когда папа принес в дом вино – красивые бутылки с пробками, облитыми блестящим сургучом, Кириллу очень захотелось то вино попробовать. За свои девять лет он, разумеется, вина не пил, но то, как его пили взрослые, Кириллу очень нравилось. Однако добраться до вина обычным порядком было совершенно невозможно – бутылки открывались перед самым застольем, а то и прямо за столом. И тут Кириллу на глаза попалась металлическая коробочка со шприцем, оставшимся в доме после болезни Костика. Идея родилась мгновенно: проткнуть шприцем пробку и втянуть в него какое-то количество вина. Затем вытолкнуть вино в стакан, а вместо него влить тем же путем в бутылку такое же количество воды. Причем не сырой, а кипяченой, чтобы у гостей, не дай бог, не случилось расстройства желудка.

Не откладывая дело в долгий ящик и улучив момент, когда взрослых не было дома, Кирилл с блеском осуществил задуманное. Проткнув сургуч и пробку и перевернув вверх дном бутылку, он втянул вино в шприц, а затем, не вынимая иголку из пробки, отсоединил шприц и вылил содержимое в заранее подготовленный стакан. Повторив эту процедуру трижды, Кирилл набрал примерно полстакана вина, а затем, отсоединив шприц, втянул в него кипяченую воду и через оставшуюся в пробке иглу трижды влил в бутылку примерно то же количество воды. Потом вытащил иголку, промыл шприц и убрал его на место.

Сделав глоток из стакана, Кирилл поморщился – вино показалось ему кисловатым. Второй глоток оказался немного вкуснее, но, в целом, вкус вина ему не понравился. «И что эти взрослые в вине находят? – Допив до конца, он решил: – Наверное, есть более вкусные вина. А это – так себе, не стоило и рисковать».

Сейчас же он сидел и трусил, опасаясь своего разоблачения. И, как водится, накаркал. Сбив ножом сургуч с очередной бутылки, отец-таки заметил повреждение пробки. Удивившись и показав гостям след от прокола, он, открыв штопором бутылку, налил вино в бокал и передал его сидевшей рядом Инне Станиславовне. Та пригубила и, подняв брови, заявила:

– Что-то жидковато! Похоже, что разбавлено. И кто мог это сделать? Ну, дела!

Возможно, все и обошлось бы, но тут лицо Кирилла покраснело так, что и слепой бы заметил.

– Кирилл, в чем дело?! – строгий голос папы совсем лишил Кирилла самообладания, и он, как маленький, расплакался.

– Я, я п-просто з-з-захотел попробовать, – заикаясь, пробормотал Кирилл, и слезы потекли из его глаз, как дождь из тучи.

– А как ты это сделал? – спросили хором гости.

– Ш-ш-шприцем, – во весь голос заревел Кирилл, размазывая слезы по щекам.

Громкий хохот всех собравшихся чуть было не вселил надежду в разоблаченного проказника, но жесткий голос мамы все поставил на свои места:

– А ну-ка, марш из-за стола! И вон из кухни! Спать! А завтра будешь луплен! Выдеру, как сидорову козу!

Что было дальше в этот вечер, Кирилл Аркадьевич помнил плохо. Зато он очень хорошо запомнил, что произошло назавтра.

До вечера мать не сказала с ним ни слова. И это было тяжелее вытерпеть, чем что-либо иное. Зашедшая днем Инна Станиславовна спросила:

– Ну что, не выдрали еще? Сочувствую. Ждать порки муторно, по себе знаю, – и, подмигнув Кириллу, засмеялась: – Мне тоже доставалось. Поделом! Впрочем, и тебе за дело. Изобретатель! – И, обратившись к маме, вдруг сказала:

– А может, Ритка, пожалеешь? Он и так раскаивается. Вон, вишь, глаза на мокром месте! Да и попу жалко!

– Ничего, – ответила ей мама, – как говорит наша хозяйка: ж…па не склянка – не разабъецца! Давай лучше обедать.

А ближе к вечеру, отправив тетю Олю с Костей погулять, Кирилла разложили на кровати. Папа придержал его за голову и руки, а мама, стянув штанишки и трусы, отстегала так, что он запомнил эту экзекуцию надолго.

Во время порки Кирилл даже не просил прощения – он только выл и повторял, захлебываясь слезами: «Я же кипяченую воду налил! Не сырую! Кипяченую!»

Глава пятая

«Взрослое кино». – Песни Дунаевского и Хренникова. – Неприятности на работе у отца. – «Карнавальная ночь». – Эдди Рознер. – Рыжая собака. – Смерть Джульбарса. – Весть о сносе бабушкиного дома.

1

Жена, приехавшая вместе с сыном, после дежурных поцелуев и объятий, сразу, даже не раздевшись, предложила:

– Кирилл, поехали в тот круглый ресторанчик, пообедаем. Мы голодны, как волки.

– Ну, так приехали бы чуть пораньше. Я, черт возьми, совсем недавно пообедал, – проворчал в ответ Кирилл Аркадьевич.

– Поверь, не получилось, – Татьяна Николаевна от нетерпенья даже топнула ногой. – Работы – куча, да и пробки – ты не представляешь!

– Тоже мне, голодные с Поволжья! Небось, гостинцев привезли? Сейчас и перекусим.

– Конечно, привезли. Но только для тебя, – протягивая полиэтиленовый пакет, Сергей присоединился к матери: – Пап, ну поехали! Я правда ничего не ел с утра, лишь кофе выпил. И мама – тоже.

Кирилл Аркадьевич поморщился:

– Да ладно уж, поехали. Дурацкая у вас привычка – не завтракать. Ей-богу, – убрав пакет, Кирилл Аркадьевич не торопясь оделся, и они спустились к выходу из санатория.

Погода была зябкой и промозглой. Сердито-пасмурное небо грозно нависало над заливом, деревья гнулись на порывистом ветру, а злые острые снежинки все норовили уколоть и лоб, и щеки. Поспешно погрузившись в неостывшую еще машину сына, они выехали с территории и покатили по шоссе вдоль моря.

Знакомый двухэтажный ресторанчик встретил их теплом, уютом и пустующими залами. Разместившись наверху, за столиком, стоявшим у окна, они сделали заказ, и Татьяна Николаевна, расспросив супруга о здоровье, внезапно поинтересовалась:

– А как литературные успехи?

– Ну, вспомнила! Да упражняюсь потихоньку. Вроде получается. Посмотрим.

– Прочесть хоть дашь? – спросил Сергей серьезно, без улыбки.

– Неужто читать будешь?

– Конечно буду, мне же интересно!

– А ты? – спросил Кирилл Аркадьевич жену.

– Литературные-то экзерсисы мужа? – Татьяна Николаевна улыбнулась. – Конечно, почитаю, если дашь.

Официантка принесла приборы, хлеб и воду, а следом – два заказанных салата. Жена и сын, набросившись на них, забыли обо всем на свете, а Кирилл Аркадьевич, залюбовавшись профилем молоденькой официантки, отчего-то вспомнил свою первую любовь – соученицу Олечку Урусову.

«В каком же классе это было? – отхлебывая минералку, он прикинул: – В пятом? Да нет, скорее уж в шестом».

Негаданно-нежданная, немыслимая любовь к Оле родилась внезапно. Придя с каникул, он вдруг увидел не девчонку-одноклассницу, а маленькую женщину – с высокой грудью, лебединой шеей, тонкой талией и стройными ногами.

За лето Оля изменилась до неузнаваемости. Не будучи красавицей, но обладая миловидными чертами, русым хвостом и чистой кожей, она, сформировавшись как-то сразу, в тот самый первый школьный день заставила мальчишек открыть рот, а девочек – завистливо хихикнуть. Кирилл же просто задохнулся от восторга. Внутри него что-то тихонечко заныло, и он, не в силах оторвать от Оли глаз, вдруг понял, что влюбился.

Влюбились в Ольгу тогда многие – не только одноклассники, но и ребята из восьмых-десятых. Шалея от излишнего внимания мальчишек, Оля поначалу растерялась, но потом, освоившись, стала помыкать поклонниками, меняя кавалеров, как перчатки. Им это вскоре надоело, и коллективная влюбленность быстро рассосалась. И даже несколько самых настырных ухажеров, пару раз подравшись, отступили, решив, что столь непостоянная девчонка синяков не стоит.

Кирилл же, не показывая вида и не приставая к Оле, страдал тихонько, про себя. Но девочка, почувствовав его внимание, стала кокетничать, тем самым раззадоривая его все больше. И он, вмиг потеряв покой и сон, настойчиво искал тот верный ход, который бы ему позволил подружиться с Олей. Чего он только не творил, чтобы привлечь ее внимание и вызвать интерес к себе, – Кирилл Аркадьевич усмехнулся, припомнив свои хулиганские поступки, вызванные первым настоящим чувством и доведшие его, в конце концов, до исключения из школы.

Однако подружиться с Олей все никак не удавалось – не находилось общих интересов. Училась она с тройки на четверку – он же был круглым отличником, к тому же сыном учительницы. Жили они в разных концах города, и за порогом школы их дороги не пересекались. Он страстно любил музыку и книги – она же, как сказала как-то его мама, лишь танцульки. К тому же Ольга с детства занималась волейболом и играла в сборной школы, а он лишь начал постигать – и все из-за нее – азы этой любимейшей с тех пор игры.

Сложней всего Кириллу было на уроках физкультуры: в спортивных трусиках и майке фигурка Оли выглядела так, что дух захватывало, а подчас и тело. И он, не зная, что и предпринять, переживал свою влюбленность молча, неимоверно мучаясь и злясь на то, что некрасив и неспортивен.

Все кончилось – точнее, рухнули его надежды – на школьном вечере под Новый год. Когда под звуки танго «Маленький цветок», объявленного «белым танцем», Ольга Урусова прошла через весь зал и, подойдя к Кириллу, церемонно его пригласила, у того чуть не подкосились ноги. Такие выходки со стороны девчонок случались редко и уж во всяком случае что-то означали. Кирилл, не зная, что и думать, вывел Олю в центр зала, приобнял за талию и, нежно взяв своей рукой ее ладошку, поймал ритм и повел в танце. Уши у него пылали, сердце билось где-то в горле, а глаза, не видя ничего, кроме глаз Оли, безмолвно говорили все без слов.

Но все его безумные надежды, вспыхнувшие в одночасье, уже через минуту улетучились как дым. Положив свою левую руку ему на плечо и заглянув в глаза, Оля сказала:

– Я знаю, Лаврик, ты в меня влюбился. Правда? Ну так вот: не мучайся! Ничего у нас не выйдет. У меня есть мальчик, я с ним хожу. Он из другой школы, ты его не знаешь. Так уж получилось, не сердись. А ты – очень хороший! И талантливый! И на пианино здорово играешь! Только, знаешь, хватит хулиганить. Я ведь догадалась – все из-за меня. И не смотри на меня так – мне стыдно.

Оля смутилась, а у Кирилла под ногами поплыл пол. Не помня себя от стыда и досады, он довел Олю до стены зала, сказал спасибо, поднялся в гардероб, надел пальто и шапку и, никому не говоря ни слова, вышел вон из школы…

Татьяна Николаевна и Сергей, доев свои салаты, сыто потянулись и с укоризной посмотрели на Кирилла:

– Зря не взял салат, совсем недурно! – Татьяна Николаевна прикурила сигарету, затянулась и спросила:

– О чем задумался?

– Так, детство вспомнил. Ты помнишь танго «Маленький цветок»?

– Еще бы! Танго всех романов в нашей школе. Да и, наверное, не только в нашей. А что? Кстати, я помню автора – Сидней Беше, если не ошибаюсь, – и даже то, как выглядел конверт пластинки.

– Я тоже помню. Танго нашей школьной юности, – Кирилл Аркадьевич обратился к сыну: – А ты-то его знаешь?

– Если это то, которое играл когда-то старший Пресняков на саксофоне, то знаю.

– Верно, Владимир Пресняков играл его на саксофоне-сопрано. Однако в подлиннике там кларнет, – Кирилл Аркадьевич оживился. – И какой кларнет! Я много раз пытался на трубе сыграть, но на трубе – не то. Там должен быть кларнет, и тот самый гэдээровский оркестр, по-моему, под управлением Александра Вонненберга. А соло играл Бенни Мемпель – запись была потрясающая, и по звуку, и по чувству. Потом это танго не раз играл и наш Валерий Киселев, и тоже неплохо.

– Ну вы, родители, даете! – засмеялся Сергей. – В детство, что ли, впали? Шлягеры столетние припомнили!

– Много ты понимаешь! – обиделась Татьяна Николаевна. – Есть такие танцевальные мелодии и песни, которые живут десятилетиями и не стареют. И «Маленький цветок» – из них.

– Да ладно тебе, мать! Ну, назови!

– Пожалуйста! – Татьяна Николаевна завелась: – «Бесаме мучо» – раз, «Колыбельная» из «Порги и Бесс» Гершвина – два, танго «Кумпарсита» – три… Давай, Кирилл, подсказывай…

Кирилл Аркадьевич сходу принял эстафету:

– «Естэдэй» Пола Маккартни – четыре, а если взять из наших, то марш «Прощание славянки» – пять, не говоря уже об очень многих мелодиях Дунаевского, Блантера и Соловьева-Седого. Пальцев на руках не хватит! Ведь ты все эти сочинения знаешь, – обратился он к Сергею.

– Знаю, конечно.

– А знаешь ли ты их историю? Знаешь ли, что «Бесаме мучо», то есть «Целуй меня крепче», написала шестнадцатилетняя девчонка-мексиканка? Нет? Так знай! Звали ее Консуэло Веласкес, и было это в 1941 году. А в 1944-м Джим Дорси спел эту песню со своим оркестром, и она пошла по миру. Кто ее только не пел – и «Битлз», и хор Рэя Кониффа, и Элвис Пресли, и Луи Армстронг, и Элла Фитцджеральд.

– Ладно, ладно, я сдаюсь! – Сергей шутливо замахал руками.

– Не ладно, а послушай, пока я добрый, – Кирилл Аркадьевич увлекся. – У каждой этой песни есть свои истории и свои загадки. Говорят, в основу своей «Колыбельной Клары» Гершвин положил народную украинскую песню «Ходит сон возле окон», которую услышал в начале 30-х в Нью-Йорке на концерте Украинского национального хора. А у «Кумпарситы», по словам историков, вообще три автора – всех имен не знаю, но помню, что один из них – уругвайский студент, второй – аргентинский пианист, а третий – сам Джузеппе Верди. Отдельные музыковеды утверждают, что в «Кумпарсите» есть кусок из «Трубадура». Я не проверял, но все быть может. Кое-что неясно и с «Прощанием славянки». Написал ее в 1912 году военный трубач Василий Агапкин. И именно он дирижировал знаменитым парадом на Красной площади в 1941-м. Так вот, до сих пор спорят, звучал ли его марш на этом параде, или не звучал, – Кирилл Аркадьевич прервал свой вдохновенный монолог, так как принесли второе: Татьяне Николаевне и Сергею – жареное мясо, а ему – блинчики в сиропе и, чуть позже, кофе. Пока жена и сын с урчанием расправлялись с мясом, он вновь вернулся в мыслях к Олечке Урусовой.

Переживал свою отставку Кирилл тяжко. Собственно, как таковой отставки не было, ибо их с Олей отношения и не начинались. И все равно он мучился ужасно. Воображение рисовало жуткие картины. То он дерется с незнакомым мальчиком и побеждает на глазах у Оли. То, наоборот, проигрывает драку, и Оля, стоя на коленях у бездыханного тела, целует его в лоб, а потом в губы. То он внезапно делает гигантские успехи в волейболе, и Оля наконец-то понимает, что он – лучший. Но самой сладкой была мысль о смерти – конечно, героической, парадной, и сцена похорон с рыдающей Урусовой была ему до невозможности приятна. Смущало лишь одно – марк-твеновский Том Сойер мечтал о том же, и повторение сюжета как-то не прельщало.

В общем, пройдя все стадии того психического состояния, которое психологи обозначают термином «фрустрация», Кирилл решил, что безответная любовь – его удел вовеки. А раз уж так, то можно смело ринуться в любую авантюру, не очень опасаясь за последствия.

И все же Олечку он помнил много лет. Причем всегда, когда он вспоминал ее, на сердце у него поскребывали кошки. Все прекратилось летом 97-го, когда они с женой и дочкой предприняли поездку на автомобиле в Белоруссию – в места, где он когда-то жил и посмотреть которые – в связи с 50-летием Кирилла – очень захотелось снова.

Варваре уж минуло восемнадцать, и она, забрав у деда новенький «москвич» и получив права, решилась, после годика водительского стажа, отправиться вместе с родителями в путешествие. Поездка в целом, правда, не без автомобильных приключений, удалась на славу. Они всё посмотрели: города, в которых жил Кирилл, посетили и могилы близких – папы, мамы, дедушки и бабушки. Сердечно пообщались с Милой Грусман и ее мужем Гришей, с которыми давно уже поддерживали дружескую связь. И даже съездили в неблизкие, но дивные края – на легендарно-сказочное, овеянное чудными преданиями озеро Свитязь; в маленький городок Мир, рядом с которым возрождался из руин роскошный средневековый замок, в сравнении с которым все виденные замки старенькой Европы стали казаться маленькими домиками; а также в город Несвиж, где побывали во дворце и замке Радзивиллов, поразивших их красотой, размахом и величием.

И вот в один то ли прекрасный, то ли печальный миг этой поездки Кирилл Аркадьевич, выходя из магазина, увидел Олю. Узнал ее он сразу – не узнать не мог. Но тут же и опешил: из девочки-мечты, в которую он был влюблен и часто видел в своих снах, Оля превратилась в женщину-развалину, фигура и лицо которой зримо отражали все невзгоды, выпавшие на ее долю. Согбенная, кое-как одетая, с ногами, изуродованными варикозом, она несла две сумки, полные продуктов, из которых нагло выпирали горлышки пивных и водочных бутылок. Оторопев, он не решился подойти, а лишь смотрел ей вслед, отчетливо осознавая: сказка кончилась!

– Эй, папа! Где ты там? Куда уплыл? – Сергей потеребил его за локоть. – Как блинчики? Ты вкус-то их заметил?

– Блины чудесны, как всегда, – Кирилл Аркадьевич очнулся от воспоминаний, – а вот зачем вы приезжали? Пообедать?

– Ну, муженек, не заводись! – Татьяна Николаевна, насытившись, была настроена миролюбиво: – Тебя увидеть, вкусненького привезти. Согласись, немало. Кто ж виноват, что ты заграфоманил?

Кирилл Аркадьевич, набычившись, собрался было сказать резкость, но не успел. Татьяна Николаевна его опередила:

– Шучу, шучу, не обижайся! Мы же тебя все любим, волнуемся и, может быть, даже гордимся. А ты – в бутылку!

– Хотя бы новый анекдотик привезли, – Кирилл Аркадьевич пошел на мировую. – Кому ни позвонишь – ни у кого нету. Что стало с нами – не пойму! Никто не сочиняет, прям беда.

Сережа рассмеялся:

– Ну, правда, папа, нету анекдотов! Ни одного толкового, к примеру, я про Путина не знаю. Да и других не слышал. Действительно, беда!

Посмеявшись, они рассчитались и не спеша отправились в обратный путь. Посидев еще с полчасика у него в палате, поговорив о том о сем и попрощавшись, жена с сыном уехали, а раздосадованный потерей времени Кирилл Аркадьевич сел к ноутбуку и задумался: «На правильном ли я пути? И интересно ли кому-то будет то, о чем пишу? Не графоманю ли, на самом деле?» Но, перечитав написанное, он решил не поддаваться неизбежным в таких случаях сомнениям, а следовать намеченному плану.