Текст книги "Исполнение желаний"

5

Кирилл Аркадьевич провел рукой по глазам, словно отгоняя наваждение. Давно уж нет на этом свете ни папы, ни мамы, а они стоят перед глазами, как живые – молодые, красивые, – и будто пытаются ему что-то сказать. «Господи! Как мы зависим от родителей! И как давно я не был на их общей могиле!»

Он не любил ездить на кладбище к родителям. Во-первых, Белоруссия – не ближний край, а во-вторых, он долго и нехорошо болел после таких поездок. Угнетало многое – и собственная черствость – вполне осознанное отсутствие чувства сыновнего долга; и заброшенность старых надгробий; и естественная неухоженность родной могилы. А главное – неуместно кричащая, нагло бьющая в глаза роскошь многих новых могил – неважно, деятелей ли местного масштаба, погибших ли на Кавказе офицеров или крутых бандитов.

Ему нравились те кладбища, которые он видел в американских фильмах – скромные, однотипные столбики с указанием лишь имени и дат рождения и смерти. «Ведь память об ушедших – в сердце, а не в квитанциях из похоронного бюро», – он часто говорил это друзьям, но те с ним редко соглашались.

«Так что же было дальше? – он задумался. – А дальше были похороны Сталина, так круто изменившие всю жизнь страны». Кирилл Аркадьевич включил электрочайник, достал из холодильника варенье и, дожидаясь, пока вскипит вода, вдруг вспомнил тот болгарский конфитюр, который в юности черпал прямо из жестяной банки, ложкой, за что ему нещадно попадало. Но все равно, не было ничего слаще, чем банка конфитюра – яблочного ли, вишневого ли, абрикосового, – батон горчичной булки и книга, оторваться от которой было невозможно. И вспомнил, как восторженно прочел в какой-то повести Михаила Анчарова еще одну формулировку счастья: «Счастье – это большой-большой диван, большой-большой арбуз и “Три мушкетера”, которые бы никогда не кончались!»

Те траурные мероприятия, которые прошли у них в связи с кончиной Сталина, он помнил хорошо. Их городок в мгновение ока стал черно-красным. Все плакали, несли венки к бюсту вождя и спрашивали друг у друга: «Как будем жить? Что делать? Что же с нами будет?» Казалось, наступил вдруг конец света. Растерянные люди искали утешения где только можно – кто у соседей, кто у начальства, кто у коллег. Но никто не мог дать вразумительного ответа ни на один вопрос.

Мама не плакала. Все спрашивали у нее:

– Рит, почему не плачешь?

– Не знаю, слез нет, – отвечала мама, отводя глаза.

Папа был мрачен, молчалив и серьезен.

Кирилл не знал, да и не мог знать, как родители восприняли смерть Сталина. Похоже было, что не очень-то печалясь. Но почему же тогда отец умел в одно касание рисовать профиль вождя? Да так похоже, что становилось страшно!

Прошло немного времени. И неожиданно жизнь вновь переменилась. Все стали улыбаться, ходить в гости, мерить шляпки. На улицах запахло духами, из окон домов, как раньше, стали раздаваться звуки патефонов. Долгожданная весна влетела в город, как на крыльях.

Однако все не просто в этом мире – с весной пришли и новые проблемы. Кирилл вдруг заболел желтухой, и надо было срочно что-то делать. Хоть слова «гепатит» тогда не знали, инфекционную опасность желтухи все хорошо представляли. Известны были и возможные последствия болезни.

Мама чуть не сошла с ума. Она спала с лица и судорожно металась от одного врача к другому. Методика ее была проста, как дважды два. Приглашая трех врачей, одного за другим, мама успокаивалась лишь тогда, когда у всех троих диагноз и способы лечения совпадали. Если же у этих врачей появлялись разногласия, она звала следующих троих.

Желтуха, к счастью, оказалась в легкой форме. Кирилл недолго полежал в больнице, и за это время мама выбила путевку в санаторий. В Железноводск – один из лучших курортов Кавказских Минеральных Вод. Когда дело касалось детей, мама творила чудеса.

Но путевка была только для ребенка. Что делать? Ехать все же надо! И на семейном совете решили: туда Кирилла отвезет отец – у него складывалось по службе, а вот обратно его заберет дедушка – мамин папа, и отвезет в город на Березине. А уж к осени папа заберет его оттуда. Маме никуда от Костика было не деться, и она металась по квартире, как тигрица. Ну как же! Ее сын будет один и без присмотра. С другой же стороны, Кирилл уже большой и развитой ребенок, читать-писать умеет, общителен не по годам, не пропадет! Ну не отказываться же от санатория? Желтуха – вещь коварная, возможны осложнения, шутить с этим нельзя.

От перевозбуждения и возложенной на него взрослой ответственности Кирилл плохо запомнил это путешествие. Остались в памяти лишь помещения вокзалов в Минске и в Москве, с большими деревянными диванами и вырезанными на них буквами МПС, запах паровозной гари, вагон-ресторан и трехлитровая банка вкуснейшего сливового компота, которую они с папой купили на каком-то полустанке.

Когда приехали в Железноводск, Кирилл вмиг понял, что попал в сказку. Такой приветливой природы, таких гор, таких деревьев и кустов он никогда не видел. Красота вокруг была неописуемая, и пахло так вкусно, что хотелось нюхать воздух днем и ночью. Такими же приветливыми оказались и врачи, и нянечки. Условия были царские – по три человека в палате, да и ребята подобрались неплохие.

Попрощавшись с отцом и немного поплакав, Кирилл быстро успокоился и с головой ушел в санаторную жизнь. Углекислые ванны и грязи, да и прочие-иные процедуры были необременительны. Свободного времени хватало, и он увлекся лепкой. Как оказалось, он мог из пластилина слепить и лошадь, и собаку. Но, почему-то, все лепили фотоаппараты – «лейки» и как бы понарошку все вокруг снимали.

Набегавшись, он даже забывал, что обещал писать по одному, пускай короткому, письму, но каждый день. Для этой цели у него с собой были карандаши, конверты с маркой и бумага. Он навсегда запомнил запах тех конвертов, в которые укладывал написанные маме с папой письма. Мама их потом долго хранила и однажды, показав ему, почему-то долго плакала и гладила его по голове.

Когда за ним приехал дедушка, он даже огорчился – так не хотелось уезжать. Дедушка был старенький, смешной и очень добрый. Кирилл его не помнил, но, судя по тому, как дедушка с ним раз говаривал, он про Кирилла и про его семью знал очень много.

Тот город на Березине, в котором жили дедушка и бабушка, показался Кириллу большим и нарядным. Вдоль тротуаров на центральной улице росли густые кусты и деревья; в красивых магазинах было полно покупателей; множество праздных людей сидело в садиках и скверах на скамейках. В главном парке, на высоком постаменте, стоял танк; в центре, в магазине «Пиво – воды», продавали вкусную шипучку с сиропом; а по вечерам большие желто-красные автобусы мигали разноцветными огоньками. Именно здесь, в этом городе, раньше жила его мама, именно здесь она встретилась с папой, а потом родила и его – Кирилла. А значит, этот город был и его родиной.

Бабушка и дедушка жили в деревянном доме с приусадебным участком. Дом стоял поодаль от центральной улицы, проход к которой был огорожен высоким глухим забором. На участке росли овощи – морковь, огурцы, помидоры, старые яблоневые деревья и множество цветов, среди которых Кирилл сразу же узнал свои любимые флоксы. А еще там был сарай с большой кухней, где и проходила летом жизнь семьи; в будке у забора жил Джульбарс – сердитый овчар, весь день, до вечера, сидевший на цепи; был еще кот Мурзик, совсем не боявшийся Джульбарса и ловко воровавший все съестное со стола.

В доме, состоявшем из двух комнат и кухни с русской печью, было тихо и прохладно. Громко тикали красивые настенные часы, каждый час отбивавшие время глухими ударами. В большой комнате стоял громоздкий диван, никелированная кровать и швейная машинка «Зингер». Еще имелось четыре стула, продавленное кресло и большой стол, на котором всегда стояла круглая большая пепельница из синего стекла с выдавленной на дне балериной. В маленькой комнате стояли две кровати, шкаф и стулья. Под окном этой комнаты, в которой и стал жить Кирилл, росли вишневые деревья, кусты малины и крыжовника и, незнакомые Кириллу, цветы табака, так восхитительно пахнувшие по вечерам.

В таком комфорте, в такой роскоши Кирилл еще не жил. Но удивило, и даже поразило, его вовсе не это. Прежде всего, удивила бабушкина еда – непривычно жирная, но в то же время очень вкусная. Удивило и то, как эта еда называлась. Тушеная морковь почему-то называлась «цимес», прозрачный куриный бульон со всякими мучными штучками – «фарфелах», фаршированная чем-то вкусным рыба – «фиш», а медовая коврижка – «лэках».

Но больше всего поразило его то, как непривычно разговаривали бабушка и дедушка – удивительно протяжно и напевно, с поднимающимися куда-то вверх вопросительными интонациями в конце каждой фразы. Также говорили и их многочисленные знакомые, повадившиеся заходить к ним в гости с одной лишь целью – посмотреть на Ритиного сына. Иногда они общались меж собой на непонятном языке – чуть-чуть визгливом и картавом, который слышать до сих пор Кириллу никогда не приходилось.

Когда Кирилл спросил об этом дедушку, тот засмеялся и сказал, что так говорят все евреи.

– А кто это, евреи?

– А ты не знаешь?

– Нет.

– Ох, Дора! – Дедушка всплеснул руками. – Кирилл не знает про свою национальность! Азохэн вэй! Мне это нравится! Ну Рита! Ну совсем мишугинэ! Шлимазл! И как тебе все это, а?

– Ну так узнает! – смеясь и вытирая руки фартуком, бабушка спросила у Кирилла:

– Разве мама никогда не говорила, что мы – евреи? Нет? – она присела у стола, сняла очки и покачала головой. – И мы, и мама, и твой папа, и ты, и ваш Костик. Да, евреи. Есть русские, есть украинцы, белорусы, есть грузины, есть цыгане. Ну, там, поляки есть, и немцы, и американцы. А есть евреи. Разве ты не знаешь?

– Про немцев знаю, про американцев и про русских знаю. А про евреев – нет. А кто они такие? – Кирилл насупился, подумал: «Что-то здесь не то. Не знаю я ни про каких евреев, но маму-то зачем ругать?»

– В нашей стране живут люди многих наций, – дедушка многозначительно поднял указательный палец, – и у каждой нации есть свой язык. И своя культура. Вот пойдешь скоро в школу – там все узнаешь!

– Да, в школе он таки много узнает, – саркастически усмехнувшись, бабушка сказала тоном, не терпящим возражений: – Вот ты, Арон – умный, ты и расскажи. Он уже взрослый, должен знать, что и откуда. А я пойду уж, сами разбирайтесь!

Но дедушка рассказывать не стал, сказав, что он подумает сначала, а потом расскажет.

Вообще-то бабушка и дедушка понравились Кириллу. По будням дедушка уходил на завод пищевых концентратов, где работал на складе, но в выходные, собираясь в магазины, всегда брал его с собой. Они вместе стояли в очередях за колбасой, так понравившейся Кириллу, вместе ходили в керосиновую лавку, к каким-то родственникам и знакомым в гости. Бабушка же никуда не выходила, находя себе работу то на огородных грядках, то на летней кухне, то в доме – полола, готовила, что-то шила на машинке. У нее были красивые седые волосы, заколотые гребнем на затылке, круглые очки и вечный фартук, который, казалось, она никогда не снимала.

Дедушка же одевался франтовато. Он носил недорогой темный костюм, жилетку, светлую рубашку с галстуком в горошек и такую же кепку, как Ленин, на которого дедушка был удивительно похож. У него была такая же, как у вождя пролетариата, лысина, такие же усы и бородка. «Может быть, Ленин – тоже еврей, – подумал Кирилл, в очередной раз удивившись тому, как похож его невысокий, щуплый дедушка на великого вождя революции, облик которого был хорошо знаком Кириллу по различным картинкам. – Скорей бы уж дедушка рассказал про евреев».

Ждать пришлось недолго. В ближайший выходной, усадив Кирилла в кресло, дедушка спросил:

– Ты знаешь слово «жид»?

– Да, знаю. Меня жиденком обзывали. Я спросил у мамы, что это, а она сказала – глупость, не обращай внимания и не приставай. Я и не стал. Мне за слова уже попадало. Хватит.

– Так вот, «жид» – от немецкого слова «юде», то есть «еврей». Это просто обидное прозвище.

– А обзывают только евреев?

– Ну что ты, совсем-таки нет. Немцев называют «фрицами» или «гансами», поляков – «пшеками», украинцев – «хохлами», американцев – «янки» или «гринго».

– И они не обижаются?

– Ну, как же, держи карман шире, еще как обижаются!

– А евреи?

– Если умные – то нет. Зачем обижаться на дураков? Не надо обращать внимания, тогда отстанут.

– А Ленин был тоже еврей?

– Да нет, с чего ты взял?

– А ты на него очень похож.

Дед очень удивился, задумался и, почесав в затылке, улыбнулся:

– Похож? Вот не знал. Хотя все может быть. Но только Ленин говорил, что в будущем евреи растворятся в тех народах, с которыми живут, и вообще понятие национальности исчезнет. Вот ты, быть может, доживешь!

– А у евреев есть своя страна?

– Своя-то уже есть, но маленькая. Вот в этом вся загвоздка! Евреев в мире не так много. Но живут они везде, во многих странах. Так уж получилось.

– А как получилось? Расскажи.

– Так слушай! – дед взял из пачки папиросу «Север», закусил бумажный мундштук, вкусно раскурил, выпустил дым и начал: – В совсем стародавние времена евреи жили в Африке, в Египте. Их было мало, но потом число евреев сильно увеличилось. Они были очень талантливы и трудолюбивы, собирали большие урожаи, в общем, стали жить много лучше, чем египтяне. И фараону – царю Египта, это очень не понравилось: он приказал поработить всех евреев. И тут над евреями начались страшные издевательства – их били, заставляли делать всю черную работу, не давали учиться и заниматься тем, что они хорошо умели делать, – дедушка перевел дух и продолжил рассказ:

– Так прошло много лет, пока на свет не появился мальчик – Моисей, будущий вождь евреев. Он совсем маленьким попал в семью богатых египтян, получил хорошее образование, но всегда помнил, что он – еврей. И так переживал за свой народ, что ушел надолго жить в пустыню. А в это время в Египте начались страшные бедствия – люди стали сильно болеть и умирать. Умирали и совсем маленькие дети. Но только дети египтян – а дети евреев почему-то не умирали. И тогда Моисей пришел к фараону и попросил отпустить всех евреев из Египта, сказав, что пока не отпустит – бедствия не прекратятся. Фараон сначала испугался и отпустил. А потом передумал и послал за ушедшими евреями свое войско, чтобы вернуть всех назад. Солдаты настигли евреев у берега Красного моря, но тут произошло чудо – море расступилось перед евреями, а перед египетским войском волны снова сомкнулись. Так евреи и спаслись, – затянувшись папиросой, дедушка закашлялся и спросил Кирилла: – Я понятно рассказываю?

– Да, понятно. Даже очень интересно. А что было дальше?

– А дальше Моисей сорок лет водил евреев по пустыне, чтобы они совсем забыли про свое прошлое рабство. Бог посылал им воду и еду – манну небесную. В честь той еды потом евреи стали печь мацу – ты ее с бульоном ел, помнишь? Ну а потом евреи разбрелись по всему свету и стали жить в разных странах. И в нашей стране тоже. Просто евреи – очень талантливый народ – не пьющий, не гулящий, а занимающийся своим делом.

– А каким делом?

– Евреи всегда занимались торговлей – это у них очень хорошо получалось. Почему? А потому, что такие же, как они, евреи жили в разных странах, и им было легко между собой общаться. Ну, а потом, евреи всегда были очень хорошими врачами и музыкантами. И у нас в Советском Союзе очень много талантливых евреев-музыкантов, их все знают и очень уважают.

– Деда, а ты в Бога веришь?

– Верю, Бог все видит и все знает.

– А бабушка?

– Бабушка не верит, но за это ее Бог накажет.

– А как?

– Их вэй, кто знает? Никто не знает.

– Но мои папа и мама тоже в Бога не верят. И я не верю.

– А им и не надо. И тебе не надо. Это надо старым людям. Молодым ни к чему. Вот станешь стареньким, может быть, тоже поверишь. А пока не надо. Надо только всегда помнить, что Бог есть. Кто об этом забывает – тому счастья не видать!

– А язык, на котором вы все говорите? Еврейский?

– Да, еврейский. И называется он идиш. Этот язык очень похож на немецкий – видно, те евреи, что пришли когда-то в нашу страну, раньше жили в Германии. Есть еще один язык – древнееврейский. На нем говорили и писали книги в очень давние времена. И называется он – иврит.

– А ты его знаешь?

– Я – да.

– А бабушка?

– А бабушка не знает. И мама твоя не знает. Это трудный язык, надо долго учиться. Тебе он не нужен, да и идиш не нужен. А то от акцента потом не избавишься. Очень вредный акцент, прилипчивый, неисправимый.

На этом их беседа завершилась. Кто такой «акцент» – Кирилл не понял, но это его и не волновало. Главное – он понял про евреев. Выбравшись из кресла, он со всех ног побежал в огород, чтобы вытащить из грядки несколько морковок. Бабушка их потом мыла, затем терла на терке и выжимала натертое через марлю в стакан. Получался вкусный сладкий сок, который Кириллу очень нравился. Жаль только, что больше одного стакана в день бабушка ему не давала – говорила, желтуха начнется. «Странно, – думал про себя Кирилл, – у меня уже была желтуха, но вовсе не от морковного сока – я и не пил-то его дома никогда».

Лето стремительно бежало к осени. Скоро уже должен был приехать папа и забрать Кирилла.

За лето Кирилл вырос, возмужал, стал сдержаннее. А главное – он подружился с Джульбарсом. По вечерам, когда того спускали с цепи, он сначала бегал между грядками – к этому Джульбарса долго приучала бабушка, не позволяя ему портить посевы, – а потом усаживался у крыльца, на ступеньках которого его уже поджидал Кирилл. Джульбарс высовывал длинный язык, шумно дышал, чутко прислушиваясь к малейшему постороннему шуму, и милостиво давал Кириллу себя гладить. И нередко они долго сидели, тесно прижавшись, и Кириллу казалось, что такого друга у него уже никогда больше не будет. С этого лета Кирилл стал мечтать о том дне – самом счастливом, как ему казалось, в его жизни, – когда у него появится своя, похожая на Джульбарса, собака. И всю последующую жизнь слово «собака» – в первую очередь и неизменно – ассоциировалось у него с овчаркой.

А еще Кирилл привык и даже полюбил смешные дедушкины выражения, которыми тот пользовался в шутку, как бы давая понять, что он – настоящий еврей: «Держи карман шире!», «Не дрожи стол!», «Спи скорей, мне подушка нужна!» или «Об чем речь? Об шкаф?» Но больше всего Кирилл любил, когда дедушка, сердясь, ворчливо приговаривал: «Черт его бога душу матери знает!» Это было действительно смешно, и все всегда весело смеялись.

В общем, когда Кирилл вернулся к маме, та его просто не узнала. И не потому, что он сильно изменился – вырос и поумнел, а из-за того, как он стал говорить:

– Боже мой! Что с тобой стало! Откуда этот акцент? Почему ты поешь в конце каждого слова?! – запричитала мама и, обратившись к папе, ехидно спросила:

– Аркадий, ты слышишь, как говорит твой сын? Это же ходячее пособие по антисемитизму. Что с ним сделали мои родители? Как мы будем жить? – и, горестно всплеснув руками, добавила: – Был бы чужой, так посмеялась! А что делать со своим?

– Перестань, Ритуль, – ответил папа, – все образуется. Не пройдет и недели, как акцент исчезнет.

А Кирилл вдруг понял, что такое – «акцент». Он стал произносить слова, как дедушка, а нужно так, как мама.

– Мамочка, – закричал он, – я исправлюсь! Я буду говорить как надо! Я же слышу! Я все слышу!

– Золотце ты мое, ненаглядное! – мама обняла его, прижала к себе и, поцеловав в макушку, одновременно заплакала и засмеялась.

И Кириллу стало так хорошо и сладко на душе, как, наверное, никогда еще и не было в его жизни.

6

Проснувшись поздно, Кирилл Аркадьевич решил, что не пойдет на завтрак. Голова слегка болела, и он, умывшись и поставив чайник, подумал с грустью: «Ну вот, чуть засидишься, и привет – башка раскалывается и вообще неймется. А раньше-то как было здорово! Сидишь до трех, до четырех, а утром – хоть бы хны! Нет чтобы тогда заняться литературой, а не писанием в газеты! Да что уж там, проехали!»

Побрившись и попив чайку, Кирилл Аркадьевич принял прописанные лекарства, оделся и вышел на улицу. Солнце сияло, воздух был прозрачен, и на чуть колышущемся от ветерка заливе весь горизонт просматривался как на ладони. И все же украшение пейзажа – это сосны, стволы которых в солнечных лучах приобретали цвет чуть загорелой кожи, которую хотелось и потрогать, и погладить.

Поднявшись к соснам, он пошел тихонько по затвердевшему песку, припоминая, как гулял здесь летом, по щиколотку проваливаясь в рыхлую смесь песка и сосновых иголок, с трудом вытягивая ноги из этой смеси и с наслаждением вдыхая запах смолы. «Удивительное место! В любое время года – благодать!»

Придя к обеду вовремя, он, к удивлению, застал всех сотрапезников уже собравшимися и уставившимися на него с волнением:

– Куда вы запропастились, Кирилл? – спросил Василий с упреком. – Мы за завтраком не знали, что и думать.

– Тут ночью женщине одной так плохо стало, что ее в больницу увезли. Мы и заволновались. Вас нет за завтраком и нет, – Виктория смешно затараторила, пытаясь объяснить их трогательную озабоченность утренним отсутствием Кирилла.

– Да уж, не шутите так, Кирилл! Предупреждайте, если шуры-муры или, там, амуры подвернулись. Мы поймем, – хохотнул Виталий, и все собравшиеся его дружно поддержали.

– Простите, ради бога, меня грешного! Какие там амуры!? – Кирилл Аркадьевич улыбнулся. – Да засиделся просто. Воспоминания нахлынули, чайку попил, папу с мамой вспомнил. Ну, а насчет амуров?.. Когда после инфаркта, первого, выписывался, спросил у доктора: «А сексом-то заниматься можно?» А та смеется: «Конечно, если сможете!»

– Ну и как, смогли? – Василий подмигнул, но было ясно, что вопрос серьезный и волнует всех.

– По-разному, Василий, по-разному. Как говорится, раз на раз не приходится. Не при дамах, пардон, будет сказано.

– Ах, оставьте, Кирилл. «Не при дамах!», – Виктория передразнила, подбоченившись. – А вот на «Эхе Москвы», к примеру, только дамы и ведут беседы о простатите, дисфункциях и преждевременном, ах, семяизвержении. Да с таким толком, знаете, со знанием дела! Я не о врачах, я о ведущих. Понимаю, что реклама, но тем не менее.

– Да слышали мы, и не раз, – засмеялись мужчины, смущенно поглядывая друг на друга.

– А знаете, мой знакомый уролог говорит, что лучшее лечение простатита – мастурбация! – сказав это, Кирилл пожал плечами и с удовольствием присоединился к взрыву смеха, раздавшемуся за столом.

– Ой, чуть полегче, мальчики! Тут санаторий все-таки сердечный, а не сексологический! Хотя не знаю, есть такие? Нет? – Виктория, смеясь, тихонечко сказала: – На нас внимание уж обращают, неудобно. Давайте-ка обедать! Потом поговорим.

Все дружно принялись за еду, но разговор не прекратился:

– Послушайте, у меня идея! – Кирилл поправил воротник рубашки, помолчал, нахмурился и вдруг продекламировал, хоть и не пятистопным ямбом: – Я виноват, заставил волноваться. Хочу вину я искупить. И приглашаю всех в свою палату. Немножечко чайку попить. После обеда, как бы на фиесту. Что это значит, я не знаю сам. Но обещаю: виски, фрукты, сласти и кое-что для милых дам. Я искупить вину обязан, и я ее, блин, искуплю. Немножко выпьем, поболтаем, авось всех вместе не побьют.

Дружный хохот, раздавшийся в ответ, заставил многих оглянуться на их стол с осуждением, и они пристыженно примолкли.

– Ну, вы даете! – отсмеявшись и переведя дыхание, Виктория спросила: – Это что, экспромт? Да вы поэт, право! Или заготовка?

– Ну, удивил! – Василий и Виталий, не сговариваясь, подняли вверх большие пальцы в знак солидарности с Викторией и, недолго думая, дружно кивнули, как бы принимая приглашение.

– Вам хорошо! – Виктория завистливо взглянула на Кирилла: – У вас отдельная палата, да вы еще и процедуры игнорируете! А мы, как лыски, – то бассейн, то физкультура, то горный воздух. Не санаторий, а трудовой профилакторий какой-то!

– Ну, так у меня второй инфаркт, плюс операция. Тоже не малина, – парировал Кирилл и добавил: – Ну как, часиков в пять? В пятьсот семнадцатой. Договорились! – Кирилл встал первым, церемонно поклонился, сделал Виктории ручкой и направился к выходу из столовой.

Сходив через часок в роскошный магазин у железнодорожной станции, ничуть не уступавший заграничным по ассортименту, но заметно превосходивший их по наценкам, Кирилл Аркадьевич, с учетом того, что у него в запасе были виски, кофе и сахар, купил маленькую фляжку хорошего коньяка, немного апельсинов и бананов, коробочку конфет, сок, сливки и пирожные. Упаковав все в фирменный пакет, он не спеша вернулся в санаторий, а затем, спустившись в столовую и попросив там чашки, ложки и стаканы, за несколько минут привел палату в надлежащий вид. Включив телевизор, он уселся в кресло и стал ждать гостей.

Примерно в пять минут шестого раздался деликатный стук, и в дверь вошли нарядные и чуть смущенные Виктория, Василий и Виталий. В руках у Вики был роскошный ананас, а мужчины вытащили из карманов по маленькой бутылочке виски.

– Ну, братцы, вы переборщили! – Кирилл всплеснул руками. – Куда нам столько!

– Ничего, останется на следующий раз. Или вы, Кирилл Аркадьевич, нас более не пригласите? – кокетливо спросила Вика, передавая ему ананас.

– Да и вы тоже, видим, постарались, – Виталий и Василий, оглядев застолье, довольно крякнули и подвели итог: – Еще раза на два нам алкоголя хватит. Ну, и с закуской тоже нет проблем, – они засмеялись, а Василий добавил: – Тем более что все мы, кажется, не так давно поели.

Все снова засмеялись, а Кирилл признался:

– Вот это мне жена и предсказала. Водка, девочки, конфеты, несмотря на лазареты!

– Сейчас сочинили или опять заготовка? – Вика с изумлением взглянула на Кирилла.

– Какие заготовки? И тогда, и сейчас – чистый экспромт! Просто я сегодня в ударе. Право, я рифмую редко, разве только под конфетку. Ох ты, боже мой! Опять получилось. Честное слово – случайно!

Все захохотали, будто поймав в рот смешинку.

– Ну что, нальем по капельке? – спросил Кирилл, увидев, что гости уже расселись. – В тесноте, да не в обиде, как говорится. С чего начнем?

– А может, с виски? Все-таки хочу попробовать! – Виктория, подняв стакан, посмотрела его на просвет. – Тем паче, говорят, что виски нужно наливать только в стаканы. Рюмок-то нет!

– А почему, Кирилл, вы отдаете предпочтение виски? Я понял так, что вы ничего, кроме виски, из спиртного и не пьете, – задал Виталий вопрос, по-видимому, интересовавший всех.

– Да это все Андрей Петров, – смутился Кирилл, наливая всем по капельке в стаканы, – его школа.

– Андрей Петров? Композитор? – Василий удивленно посмотрел на Кирилла. – Так вы были знакомы?

– Не только знаком, но и работал под его началом.

– Так расскажите же, ужасно интересно! – с любопытством уставившись на Кирилла, гости опустили уже поднятые стаканы.

– Да что рассказывать! Потеряли мы не только талантливого и всеми любимого композитора, но и неординарного человека, по сути, гения компромисса, обладавшего способностью общаться с самыми разными людьми. В том числе и с властями. Вдумайтесь: сорок два года подряд руководил Союзом композиторов нашего города! Вообще, когда не стало Петрова, а затем и Лаврова, в городе – я имею в виду искусство – что-то надломилось. Ушли не только профессиональные, ушли моральные авторитеты. А те, кто остались, пока на это звание не тянут. В этом и беда, – Кирилл взял стакан и улыбнулся: – Да ладно, не для того собрались.

– Ну, а про виски? – Виктория упрямо гнула в свою сторону. – Уж договаривайте, раз начали!

– Да ничего особенного, хотя забавно. В 92-м я стал работать у Петрова в Музыкальном обществе. Ну, поначалу часто приходил к нему домой – документы подписать, посоветоваться. И провожая меня каждый раз, он предлагал: «По капельке, на ход ноги!» И наливал в красивые стаканы виски, на полпальца. Я говорю: «Так самогонка же, невкусно!» А он: «Попробуйте, а вдруг понравится?» Ну, я и пробовал, по капельке. Вообще, Андрей Петров не пил – чуть-чуть пригубливал. Да и курил он тоже понемногу, так, сигарет пять-шесть, и только вечером, под чашку кофе да под виски. Ну вот, на пятый раз или шестой меня пробило – я выпил и попросил еще. Вдруг вкус почувствовал. Так радости Петрова не было предела: «Ура! – ликовал он. – Нашего полку прибыло!» С того момента и пошло – и мне, кроме виски, ничего и не хочется.

– Действительно, забавная история! – Василий, оглядев всех, предложил: – Давайте выпьем за упокой души талантливого человека. Какой был композитор, просто чудо! Все песни знаю, хоть и не пою.

Все выпили и, глядя на Вику, улыбнулись:

– А что, неплохо! – Вика облизнула губы, прислушалась к себе: – Я ожидала – хуже будет. Правда – самогон, только хороший. И что-то есть такое, непривычное, но, в общем-то, приятно.

– Ну, слава богу! И главное – полезно, – шутливо произнес Кирилл. – Хотите доказательства? Извольте: когда в 99-м я свалился с инфарктом, все тот же Петров мне в больницу принес фляжку виски. Помню, из-за его прихода все переполошились, заметались. Ну как же, сам Андрей Петров! А он-то был тактичным, деликатнейшим человеком и всегда тушевался, когда вокруг его персоны устраивалась шумиха. Ну, да дело не в этом. А в том, что мы потом с врачами эту фляжку в несколько приемов добили. И они меня авторитетно заверяли, что виски – по капельке, но каждый день – очень даже полезно! А главное – закусывать не обязательно. Но если хочется, то можно чем угодно.

Мужчины весело переглянулись, потянулись к фруктам.

– Хорошо сидим! Действительно санаторий, в полном смысле слова, – Вика зажмурилась, повела плечами. – Вот это, может, и есть – счастье. Как думаете?

– Я вот часто задаю себе вопрос: был ли я когда-нибудь по-настоящему счастлив? И не могу ответить, – Виталий задумчиво очистил апельсин, разделил на дольки. – Разве что в аспирантуре, когда на мгновение прикоснулся к настоящей науке. Не могу словами передать то ощущение, когда передо мной открылось ранее неведомое. Мне казалось, я могу летать! Был счастлив полностью и безраздельно. Никогда такого больше со мной не было.

– А я вот часто вспоминаю первое утро после последнего экзамена на весенних сессиях в консерватории, – Кирилл мечтательно прикрыл глаза. – Такого ощущения свободы, такого истинного счастья, как в те дни, я никогда уж больше не испытывал!

– Давайте-ка еще нальем, – предложил Василий.

– И правда, надо выпить, – взяв бутылку виски, Кирилл капнул в свой стакан, – кому что наливать? Может, хватит виски вас насиловать? Давайте-ка, по коньячку!

Разлив по стаканам коньяк и включив чайник, Кирилл достал пирожные, чай, банку кофе и, передав все это Вике, спросил у Василия: