Текст книги "Величайшие речи русской истории. От Петра Первого до Владимира Путина"

В. М. Пуришкевич
Речь в Государственной Думе

19 ноября 1916 г.

Пуришкевич (Курская губ.). Гг. члены Государственной Думы. С глубоким вниманием выслушала Государственная Дума слова председателя Совета Министров; в них обрисовано много радужных перспектив. Если бы правительственная власть могла справиться с этой задачей, то, конечно, ей можно было бы только низко поклониться в ноги за большой исполняемый ею труд. Нужно думать и верить, что придет час, когда правительственный механизм заработает глаже и осуществятся и те пожелания и те цели, которые были указаны в речи г. председателя Совета Министров. Но в настоящее время, увы, приходится констатировать картину грустную, печальную, тяжелую картину русской действительности – я говорю о тылах – ибо картина того, что впереди, на фронте, блестяща, благодаря несравненной доблести наших войск. И вот, гг., в кратких чертах обрисовать то положение, в котором мы находимся сейчас, то положение, в которое нас в значительной степени поставила хаотичность правящей власти, и заставляет меня выступить сегодня на эту трибуну с тем, что я хочу сказать. Да, эта трибуна в настоящее время, являясь единственной отдушиной России, единым клапаном, куда прорываются русские общественные настроения, эта трибуна пользуется сейчас в России исключительным доверием, и потому, гг., прежде всего и раньше всего нужно стараться, чтобы те речи, которые будут раздаваться здесь, чтобы эти речи достигали слуха народа. (Голоса: браво.) Нужно стремиться к тому, чтобы то слово честное, правдивое и чистое, которое будет нестись отсюда, ибо мы говорим не друг для друга, гг., а говорим для народа, – нужно стремиться, чтобы это слово проникало в народную среду, ибо другого лозунга, кроме победы, в России нет и быть не может. (Голоса: браво; голос слева: нет, есть еще один.) Другого стремления, как добиться улучшения русской жизни для скорейшего достижения победы, также быть не может. Следовательно, всякие поползновения на честное и чистое стремление, идущее отсюда в народ, всякие поползновения на это свободное слово преступны. (Слева и в центре рукоплескания и голоса; браво; звонок председателя.) Гг., я с невыразимым душевным волнением сегодня всхожу на эту трибуну, и не потому, что я покинул ряды своей фракции, – я не могу покинуть ряды правых, ибо я самый правый, быть может, из всех, кто сидит в правом лагере. Бывают, однако, моменты, гг., когда должно быть приносимо в жертву все, когда нельзя позволить себе говорить, взобравшись на уездную или губернскую колокольню, а нужно бить в набат, взойдя на колокольню Ивана Великого, откуда виднее все то, что творится на святой матушке-Руси. И вот этим чувством всходил я сегодня на эту трибуну, и это чувство руководит мной в тех словах, которые я сейчас произношу. Да, гг., как раньше, так и сейчас, так и в будущем во мне горит бесконечная любовь к Родине и беззаветная, беспредельная верноподданическая преданность к моему Государю; я живу мыслью сейчас только об одном – о победе России, но как раньше, так и сейчас во мне нет холопской угодливости перед органами правящей власти, и записываться в члены министерской передней я не буду (Рукоплескания в центре и слева; голоса слева: браво.) Я вижу ясно, гг., кто и что вредит России, тормозит и отдаляет час ее несомненной над внешним врагом победы; я вижу это так же ясно, как видит большинство из вас. Вся Россия, конечно, жаждет одного – жаждет победы. Я скажу: имея такого солдата и такого офицера, как наши, мы не можем быть побежденными (рукоплескания справа, в центре и слева), может быть, этот час не так уж близок, потому что враг упорен и силен, – но наступит час, желанный час, конечный час победы. Но я добавлю: имея такой хаос в рядах правительственной власти, какой мы наблюдаем в настоящее время, столь дезорганизованный тыл, благодаря этому хаосу, мы чувствуем, гг., что час это победы отдаляется надолго, и если бы этого хаоса не было, если бы правительство было сорганизовано и помогало бы тем, кто впереди, то, несомненно, час этой победы был бы ближе (Голоса: совершенно верно; в этом все дело.) Правительственная власть призывает нас укреплять правительственную власть, а не подкапываться под нее. Странный призыв, скажу я, в стенах Государственной Думы, которая только и хочет, чтобы власть была последовательна и чтобы власть отвечала требованиям армии, борющейся впереди. Правительство до настоящего времени сверху донизу болело и болеет болезнью воли. Ни для кого не секрет, что если в будущем, может быть, органы правительственной власти и люди, сидящие здесь, большинство которых проникнуто самыми хорошими намерениями, что если эти люди будут работать, то дело поправится, но что в прошлом, в недавнем прошлом, в течение, может быть, какого-нибудь последнего года кабинет представлял собой сонм двенадцати спящих дев. (Смех.) Вглядитесь в русскую действительность, и вы увидите, гг., члены Государственной Думы, на каждом шагу противоречия между словами и деятельностью органов правительственной власти. Я хочу верить тому, что сказал здесь председатель Совета Министров, той программе борьбы и с внутренним немецким засильем, той целой схеме, которая была здесь нарисована и представлена нам. Но повторяю, слов за два с половиной года войны о деятельности власти в тылу мы слышали много – факты, к сожалению, показывают, что слова и дела расходятся: чуются речи об одном, а делается совершенно другое. Гг., когда много кричат о том, что мира не будет, значит, есть кто-то, кто стремится к тому, чтобы этот мир был заключен (Голоса слева: верно.)… Совершилось смешение понятий, и сейчас идет спор в минуту государственного напряжения, в минуту борьбы уже не о доверии правительства к обществу, а о степени доверия к правительству; подрывается авторитет и патриотизм правительственной власти. Я повторяю: есть основание для того, чтобы сплошь и рядом указывать, что правительственная власть гораздо менее патриотична при всем различии наших взглядов и убеждений, при всем расчленении нашем на фракции и партии, – что правительственная власть, как будто объединенная, менее патриотична и не заслуживает того доверия, каким хочет пользоваться у общества. И вот здесь сегодня председатель Совета Министров призывал к совместной работе. Мы верим, мы хотим верить, что эта совместная работа будет, но хотим, чтобы в вопросах военной обороны, в задачах наших правительственная власть шла рука об руку с нами, чтобы она была не менее патриотична, чем последний русский рабочий, выделывающий гильзу и снаряд на патронных заводах и на орудийных заводах (Голоса слева: верно, правильно.) Можно ли упрекнуть нас, правых, в нежелании работать с правительством? Мы страстно хотим этого, но где было до настоящего времени объединенное правительство? К кому можно было обращаться, в чем проявлялась деятельность этого правительства за последнее время, кроме как в черканье цензурой красным карандашом всего того, что не имело непосредственного отношения к делам военной обороны и к разглашению военной тайны, но что могло вредить авторитету деятельности того или иного министра, – деятельности, которая освещалась печатью и, по мнению общества, не отвечала тем задачам, которые возложены на того или иного министра, и не заставляла быть на высоте того долга, который он должен был исполнять. (Голоса: верно.) Мы, правые – не члены блока, в дни государственных потрясений искание прав мы признаем неподходящим и преждевременным, но мы хотим гарантий системы государственного управления и программы хотя бы в важнейших вопросах – в частности, в продовольственном, оставляя на будущее работу по переустройству и русского государства, и общественной жизни. «Исканье прав, – скажу я словами одного из стихотворений, – в годину непогоды, украсит ли просящего оно? Что принесут дары нам той свободы, которой быть насильем суждено?» Мы не этого ищем, гг., мы этого не хотим, но Россия исстрадалась по твердой власти, по твердой власти не Держиморды, не Скалозуба – власти, с которой она была знакома со старинного времени, – а о такой власти, которая показывала бы, что у правительства есть программа и есть система, что оно идет не наобум, не врозь и не вразброд. Мы чувствуем твердую власть, гг. члены Государственной Думы, чувствуем твердую власть, но только в системе и последовательности в проведении внутренней государственной разрухи. (Голоса слева: верно.) Дезорганизация тыла у нас создается, несомненно, противником, и создается твердой, непреклонной и волевой рукой. У нас есть одна система – система в тыловой разрухе; эта система создала Вильгельмом и проводится им с изумительной последовательностью при помощи немецкой партии, работающей в тылу у нас, не покладая рук, и тех элементов, подонков русского общества, которые считают возможным обслуживать врага (Голоса слева: верно.) Правительство до настоящего времени, благодаря отсутствию своей программы, отсутствию системы, более чем кто бы то ни было, убивало патриотизм народа (голоса слева: правильно), оно понижало общественное настроение, оно понижало импульс работы к достижению победы. (Голоса слева: верно.) Я знаю настроение общественных масс, и то, что я говорю, гг., вытекает только из знакомств с этим настроением. Теперь, как бы ни тяжело было то, что нас окружает, терпеть мы будем. Но грех в настоящее время молчать, грех не говорить о том, что мы видим и высказываясь о чем можем произвести известные исправления и коррективы в русской общественной и государственной жизни, ибо молчанием мы поощряем одну только безнаказанность. Обратимся ли мы, гг., к тому, какие люди сейчас, и какова работа, – я говорю не об общественных классах, ибо каждый исполняет свою маленькую работу, насколько он в силах и как он может, – какова картина нашей внутренней жизни, как она создается или создавалась органами правительственной власти; не видим ли мы сейчас вокруг безбрежное море правительственных, ведомственных и междуведомственных совещаний без видимых результатов толкующихся, говорящих о том, о другом, о третьем и не дающих положительных результатов? Не видим ли мы, дальше уйдя в провинцию, безбрежное море губернаторских усмотрений, в области продовольственной в особенности, и свою политику не только в каждой губернии, но даже в каждом уезде? […] Укажите момент в истории России за последнее время, когда Россия выступала на путь общественной жизни законодательных учреждений, укажите мне момент, гг., такого сочетания деятельности правящей власти и общества. Его не было, ибо у нас понимают только два отношения: одно отношение – это эпоха и пора доверия, т. е., иначе говоря, с моей правой точки зрения, пора сдачи всех государственных позиций представителям крайних левых течений, и другое, наоборот, пора недоверия, пора подозрительности, когда правительственная власть обрушивается целым рядом репрессий и душит общественную инициативу. У нас нет этой согласованности, и никогда эти скачки от одного к другому течению не проявлялись столь ярко, столь выпукло, как сейчас. При таких условиях нельзя быть спокойным за каждый день и за завтрашний день. Ни жить, ни работать при таких условиях нельзя. Каждый входящий и занимающий крупный административный пост в настоящее время министр считает момент своего появления у власти эрой; одна эра – от сотворения мира или от Рождества Христова до его вступления в управление министерством, а он открывает новую эру; и всякий раз, высказывая программную речь, он открывает новые горизонты, как будто никому до настоящего времени неизвестные. Но я скажу: в этой происходящей смене органов правительственной власти мы все, русские люди, без различия партий, направлений, думается мне, удивляемся не тому, что там, на верхах ищут человека для занятия соответственного поста, потому что, когда нужен соответствующий человек, вполне возможно ошибка, но мы удивляемся тому, что в такое тяжелое, в такое ответственное время, как мы переживаем, люди так плохо либо знают себя, либо так страстно стремятся к карьере, что, забывая обстоятельства, в которых находится Родина, ту громадную ответственность, которая возлагается на всякого, занимающего ответственный пост, берутся за предлагаемые места, зная заведомо, что для исполнения честно своего государственного долга у них силы (обращаясь к местам правительства), Александр Дмитриевич, нет. (Бурные рукоплескания слева и в центре; звонок председателя). […] Ведомственный эгоизм, ведомственные препирательства о пределах власти и компетенции комиссий, полное отсутствие системы в работе каждой и ясно очерченной задачи их – вот то, что составляло и составляет коренной грех русской чиновничьей среды к прошлой работе и что никогда так ярко и выпукло не сказывалось, как сейчас. Отрицать этого не смогут представители правительственной власти; они не смогут отрицать того, что пекутся сейчас продовольственные законопроекты, как блины и что чиновники, работающие над этими законопроектами, копошатся в них, как раки в решете. Необходимо, гг., единое министерство и кабинет, а видим соблазнительную картину распрей и розни. Всмотритесь в эту самую продовольственную задачу, приглядитесь к попытке министра внутренних дел в настоящее время отобрать это дело от Министерства земледелия, – то дело, которое, худо ли, хорошо ли, но уже им ведется. Посмотрите на гроздья продовольственных законопроектов, которые пекутся в различных министерствах, причем в каждой комнате столоначальники и их помощники, начальники отделений пишут свои законопроекты, совершенно не согласуясь, – о чем неоднократно появлялось на страницах печати всех оттенков и всех направлений. Вспомните одно из распоряжений министра земледелия, уже ушедшего, гр. Бобринского, который циркулярно подтверждал губернаторам, что по всем вопросам продовольственного характера следует обращаться только к председателю особого совещания и сноситься с чинами Министерства земледелия, а отнюдь не с чинами Министерства внутренних дел. Разве одна такая телеграмма, циркуляр, который становится предметом огласки и проникает в печать, разве она не дезорганизует работу? Разве такая борьба ведомств, выходящая на улицу, не дискредитирует и высшую власть и не порождает смуты там, на местах, где необходимо осуществлять предначертания правительственной власти? И что же вы думаете? Губернаторы, которые назначаются сюда по Министерству внутренних дел, получивши такое предписание от Министерства земледелия, будут исполнять его? Да нет; во-первых, они знают и жизнь показывает, что они правы, что долговечность министров – два-три месяца (смех), следовательно, каждый очередной подсчитай: кто позже назначен, тот может слететь раньше, а, во-вторых, подчиненные министру внутренних дел, они, боясь за свою собственную шкуру, не будут выполнять распоряжения того министерства, которому они не подчинены, и в результате оказывается, что дело стоит, а обыватель, каким был голодным и необеспеченным, таким и остается. (Голоса слева: верно.) Разве та система обеспечения населения столицы, которую предпринял министр внутренних дел, здесь восседающий, разве эта система показывает, что сделано что-нибудь в этой области? Он не нашел ничего лучшего, как обратиться в интендантство и указать, чтобы оно из своих запасов снабжало столицы – Петроград и Москву. Это ли программа продовольственного обеспечения Империи, скажу я, а в данном случае – столиц? Это просто обращение к тому готовому, что сделал военный министр, что сделал морской министр, к тому, что подготовлено для армии, к тому, что готовилось для других. Это не есть работа, это есть только перекладывание, так сказать, ответственности со своей головы на чужую. Я повторяю, гг., правительство таким способом в гораздо большей степени, чем левые партии, создает оппозиции, чтобы не сказать больше, оппозиционное настроение Империи и уготовляет преемницей этой Государственной Думы Думу совсем другого характера. (Голоса слева: верно, правильно). «Gouverner – c’est prevoir» «управлять – значит предвидеть», говорит французская пословица. «Решает миг, – говорит наш поэт Бальмонт, – но предрешает час, три дня, недели, месяцы и годы». Увы, предвидением правительство наше не отличается и предусмотрительности не имеет также. У нас была политика – при одних министрах аграрная, при других – либеральная, при третьих – консервативная; вдумываясь в ту политику, которая сейчас проводится, в области Министерства внутренних дел преимущественно, я иначе, как строго суконной политикой, эту политику назвать не могу. (Смех слева; рукоплескания слева и в центре.) Что сейчас, гг., составляет главный бич русской общественной и государственной жизни? Четыре положения: бессмысленная цензура того, что цензуроваться не должно, – это первое; ложь и паралич власти – второе; опасные симптомы торжества германофильских течений среди органов правительственной власти – третье, и в связи с этим полная неизвестность за завтрашний день – правительственные новеллы, которые создаются и пекутся изо дня в день. […]

Но этого мало: мы знаем, гг., как силен до настоящего времени был паралич нашей власти в борьбе с мародерами тыла. Посмотрите на одну из картин, происшедшую во Франции, которую может удостоверить каждый француз, обратитесь к французскому послу, и он подтвердит то, что я скажу. В начале войны во Франции был Потэн, богатейший промышленник, – кто бывал в Париже или в Лионе, да и в целом ряде других городов, тот знает, какую силу представляет Потэн и какими миллионами он ворочает. Потэн решил в минуту общественного подъема Франции эксплуатировать население и стал поднимать цены. И вот Потэна Жоффр потребовал к суду; мало того, он снесся с правительством французским, республиканским, что если мародер Потэн, крупнейший промышленник, крупнейший фабрикант, крупнейший торговец, не будет казнен, то он отказывается от звания французского главнокомандующего. Вопрос принял острую форму, и Потэна казнили. Так действует республиканское правительство. А что делается у нас с мародерами? К ответственности привлекаются стрелочники, а для охраны их в будущем министр внутренних дел теперь, бывший левый член фракции октябристов, пытался устраивать, о чем речь будет впереди, газету. (Шум; Марков-2: привет Франции.) Обделывание личных дел в тылах происходит вовсю, и об этом обделывании личных дел должно кричать громко, властно, и имена должны быть запечатлены, и, как на страницах одной из газет было указано, имена и фамилии гг. мародеров и то, чем они занимаются, должно быть наклеено в редакциях на видном месте; чтобы выпускались книги с именами тех, кто пользуется тяжелым положением отечества и грабит. (Милюков: цензура не позволяет.)

Председатель. Покорнейше прошу с места не говорить.

Пуришкевич. Но, к сожалению, этого не делается. Аферисты всех сортов гуляют по тылам и наживают крупные деньги. Когда кончится война, мы будем свидетелями удивительного явления: мы, люди имущие до войны, жившие на свои капиталы, на свои доходы, на свое жалованье, мы будем бедняками, ибо все несем туда, а на крупных постах явятся плутократы из гуртовщиков скота, играющих и проигрывающих вечерами десятки и сотни тысяч, и целый ряд другого отребья, которое наживается так или иначе. И для того, чтобы их не упрекали, этих господ, в том, что они вот, мол, инородцы, они меняют свои фамилии; и мы видим, как масса темных дельцов, масса господ, которым место в Сибири, на каторге, в Туруханском и Нарымском крае, меняют свои иностранные фамилии на русские, полагая, что это дает им возможность безопаснее работать над ограблением обывателей в тылу. (Замысловский: о жидах вы скажите).

Председатель. Член Государственной Думы Замысловский, прошу с места не говорить.

Пуришкевич. В настоящее время, да будет вам ведомо, подымать национальные вопросы – это значит создавать в России революцию (слева и в центре голоса: браво); по окончании войны будем говорить. Но, гг., я не хочу останавливаться на мелких фактах подобного рода, на деятельности лиц, которые в минуту скорби своего Отечества позволяют себе прибегать к личным выгодам. Я выберу бобра, одного человека, занимающего крупное общественное положение, и громко, на всю Россию, назову его впервые здесь, дабы не было впредь повадно делать то, что делается. В России есть генералы от инфантерии, доблестно сражающиеся на фронте, генералы от артиллерии, георгиевские кавалеры; но у нас есть еще в тылу один генерал, генерал от кувакерии. Владимир Николаевич Воейков. И вот, гг., – Бог с ней, с Кувакой, – скажите мне: в тот момент, когда в Российской Империи дорога каждая пара рельсов, когда необходимо проведение железных дорог стратегического характера, чем вы объясните, что из имения Воейкова Кувака проведена стратегическая дорога, вероятно в его собственный карман для вывоза этой самой Куваки? Я вам скажу, что в минуту нашего отступления с Варшавского фронта, когда все было запружено беженцами, я собственными глазами видел целый ряд вагонов, где было написано «Кувака». Хлеба, керосина, масла нельзя было достать, но Кувака безнаказанно проезжала повсюду и доставлялась в места, где население голодало. (Движение слева и в центре.) Бог с ней, скажу я, с этой Кувакой, но вот что скажу я: возмутителен факт ходатайства о проведении железной дороги от Куваки, но еще возмутительнее то, что он потребовал, испросил и получил ссуду на эту линию почти в 1000000 р. из Министерства путей сообщения, (Движение слева и в центре; голоса: кто был министр путей сообщения? Это министерство Трепова; звонок председателя.) Такого рода вещи, гг., совершенно недопустимы. Они порождают отчаяние, потому что, казалось бы, что высшие классы должны были бы подавать пример самоотверженности и исполнения долга низшим, а этого мы не видим. Факт из другой области: я считаю за человека в высшей степени порядочного и честного бывшего министра земледелия Алексея Александровича Бобринского, но я никак не могу согласиться, чтобы было нормальным то явление, которое я видел на этих днях. Я возвращался с фронта, и теперь, когда каждый вагон дорог, когда перевозятся и эшелоны, и грузы интендантские, и проч., когда отнимаются вагоны от общественных организаций, ибо они нужны войскам, и беспрепятственно и беспрекословно отдаются, – мы видели целый ряд вагонов, и их сосчитано было 70 числом, где написано было: «Суперфосфат Смола гр. Бобринскому». Таким образом, для удовлетворения сахарных плантаций гр. Бобринскому, – не знаю, ему или брату, – направляются в момент движения и перевозки войск 70 вагонов суперфосфата. Такие явления, опять-таки скажу я, недопустимы, в особенности потому, что гр. Алексей Александрович Бобринский, к которому я лично, могу сказать, отношусь с большим уважением, гр. Алексей Александрович Бобринский был тогда министром земледелия. Какой бы отрасли общественной или государственной жизни, гг., мы ни коснулись, везде мы видим одно и то же: посылаются ревизии, да ревизуются и даже в настоящее время, но цену русским ревизиям я-то хорошо знаю – это ревизия либо с предвзятым мнением, получившая директиву от центральной правительственной власти, либо ревизия, отправляющаяся к месту и производящая ее в духе известной песни Беранже. Вот, гг., то второе, на что должно быть обращено серьезное внимание правительственной власти: борьба не с мародерами в тылу и с мелкими единицами, не со стрелочниками и не с ничтожными лавочниками, наживающими гроши, но борьба такая, какую повела и ведет Франция, искоренив одним ударом, убив самого крупного бобра, не стесняясь ни местом, ни положением, ни званием, ни чином. Гг., с мародерами, так или иначе обрабатывающими русского обывателя в тылах и наживающимися в дни войны на общественном бедствии, с этим должно быть покончено, и долг правительственной власти – приняться за это в первую голову для успокоения населения. […]

Гг., но есть ли уверенность, скажу я, заканчивая эту часть своей речи, есть ли уверенность, что все это прекратится? Если бы мы знали, что у руля внутреннего Российского управления, министерства внутренних дел, стоял человек волевой, с определенной программой, человек, который имеет известные данные для того, чтобы упорядочить все это, все условия нашей внутренней жизни, осуществить наши чаяния в этом отношении, тогда, конечно, можно было бы пройти молчанием очень многое. К глубокому сожалению, надо сказать, что этого нет. Я на основании не своих личных слов, а на основании документов, позволю себе обрисовать министра внутренних дел Александра Дмитриевича Протопопова, касаясь его не как министра, а как члена фракции октябристов до момента получения им поста. В одном из пароксизмов своей болтливости, член фракции 17 Октября Александр Дмитриевич Протопопов, в момент получения поста министра внутренних дел, сказал, что он потерял в весе от чрезмерной работы три-четыре фунта. Я позволю себе сказать, что, имея те документы, которые у меня в руках, я думаю, что Александр Дмитриевич Протопопов потерял не три или четыре фунта в весе, а весь свой вес, весь свой авторитет в глазах русского общества. (Рукоплескания слева; голоса: браво; смех.). Гг., в одном из обществ, развившемся в тяжелых условиях современной действительности, во время войны было вынесено соединенными собраниями совета следующее решение: обратить внимание президиума Государственной Думы и симбирского дворянства на странное совместительство одного из высших должностных по выбору лиц с ролью подставного лица в газете, долженствующей обслуживать интересы банков с ярко немецкой окраской, и, во-вторых, просили обратить внимание правительства на опасность факта создания нового фактора общественного мнения в руках частного финансового учреждения, подверженного влиянию немецких капиталов. […]

Гг., 15 июня 1916 г. Александр Дмитриевич Протопопов созывает совещание в целях издания газеты совместно с банками. Как прогрессист, которым он себя выставлял на этом совещании, Александр Дмитриевич Протопопов обещает тем, которые сошлись с ним, что в газете примет участие целый ряд писателей либерального и даже радикального направления – Андреев, Короленко, Горький и целый ряд других. Совещание состоялось при следующих лицах: от Сибирского банка – Грубе, от Русского для внешней торговли – Давыдов, от Азовско-Донского банка – Каминка, от Международного банка – Шайкевич и Вышнеградский, от Волжско-Камского банка – Виндельбандт. В результате этого совещания, когда после розовых надежд, которые подал Александр Дмитриевич Протопопов этому делу, банки высказали желание субсидировать, решено было дать на эту газету 5000000 р., и десять банков, гг., вошло в конклав, в соглашение, для того чтобы выдать эту сумму. Эти десять банков: Азовско-Донской, Коммерческий, Петроградский, Международный, Петроградский учетно-ссудный, Петроградский частный, Русский для внешней торговли, Русско-Азиатский, Русский торгово-промышленный и Сибирский. Но, гг., когда банки поняли, в чем дело, и разобрались, то из десяти семь немедленно ушли. Все русские банки, те банки, где было больше всего русских денег, все ушли, и остались Международный банк, Азовско-Донской банк и Русский для внешней торговли банк. Это три главных банка, которые работают в России на немецкие капиталы.

Председатель. Член Государственной Думы Пуришкевич! Час ваш истек.

Пуришкевич. Господа! Разрешите мне? (Голоса: просим.)

Председатель. Угодно ли Государственной Думе продлить речь члена Государственной Думы Пуришкевича? (Голоса: просим.) Ставлю на голосование. (Баллотировка.) Принято.

Пуришкевич. Мало того, русские акционеры Международного банка, узнав подкладку этого дела, вошли с заявлением в Министерство финансов, прося Министерство финансов назначить экстренное собрание акционеров для обсуждения вопроса, на каком основании правление Международного банка позволило себе ассигновать деньги на дело издания газеты Протопопова. И действительно, гг., если вы обратитесь к данным, к капиталам этих трех банков, то вы увидите, что только эти три банка, которые остались для газеты Протопопова, являются в России чисто немецкими учреждениями. Так, по имеющимся у меня документальным данным, Азовско-Донской банк имеет основного капитала 50 000 000 р., участие русского капитала здесь 15 000 000 р., а участие германского – 25 000 000 р., Петроградский Международный банк имеет основного капитала 60 000 000 р., русское участие – 20000000 р., немецкое – 40 000 000 р. и, наконец, Русский для нынешней торговли имеет основного капитала 60 000 000 р. – 15 000 000 р. русского и 45 000 000 р. немецкого. Итого, три банка, которые остались субсидировать газету Протопопова, имеют в общей сложности на 170 000 000 р. основного капитала, – в общем итоге 50 000 000 р. капитала русского и 110 000 000 р. исключительно чисто немецких денег. […]

Я указал вам на отдельные факты, я указал вам на то, что гнетет и поражает русскую жизнь, но повторяю, что корень зла не в Александрах Дмитриевичах Протопоповых, это мелкие, в конце концов, люди (голос слева: и жалкие), без государственных горизонтов взлетевшие наверх. (Голос слева: а как взлетевшие?) Откуда все это зло? Я позволю себе здесь, с трибуны Государственной Думы, сказать, что все зло идет от тех темных сил, от тех влияний, которые двигают на места тех или других лиц и заставляют взлетать на высокие посты людей, которые не могут их занимать, от тех влияний, которые возглавляются Гришкой Распутиным. (Слева и в центре движение; голоса слева: верно; позор.) Гг., там, на войне, я чувствую себя совершенно здоровым, там я спокоен и работаю, зная, что приношу пользу. Здесь попадаешь в какой-то хаос; каждый день слышишь невероятные слухи, каждый день говорят что-нибудь новое, но все эти нити ведут к Гришке Распутину, и, гг., нужно, чтобы законодательное учреждение, являющееся голосом всей страны и сейчас объединенное в вопросе победы одним духом, чтобы оно наконец подняло свой голос о том величайшем зле в России, которое растлевает русскую общественную жизнь. Ночи последние не могу спать, даю вам честное слово, лежу с открытыми глазами, и мне представляется целый ряд телеграмм, сведений, записок, которые пишет этот безграмотный мужик то одному, то другому министру, чаще всех, говорят, Александру Дмитриевичу Протопопову, и просит исполнить. И были примеры, мы знаем, что неисполнение этих требований влекло к тому, что эти господа, сильные и властные, слетали…