Текст книги "Величайшие речи русской истории. От Петра Первого до Владимира Путина"

В. М. Чернов
Речь на съезде советов Р. и С.Д

19 июня 1917 г.

Чернов. Товарищи, я должен сказать вам, что я совершенно не верю своим ушам, когда слышу утверждения тов. Мартова. Он говорил, что для России война на момент как бы перестала существовать, что приходится раскачивать народ на войну, что мы уподобились даже тому положению, когда впервые в начале войны употреблялись слова, которые по поводу этого начала произносились, и он поставил перед нами вопрос: продолжает или не продолжает Россия войну, фактически пока не выяснились цели войны. С чьей стороны не выяснились? Не выяснились с нашей стороны.

Тов. Луначарский думает, что армия защищает не границы русской революции, а границы английские. И это также состоятельно, как если бы в Англии какой-либо империалист стал протестовать против продолжения со стороны английской армии военных действий, потому что они сейчас защищает русскую революцию, помогающую борьбе с империализмом (Рукопл.).

Товарищи, или в самом деле у нас происходит что-то такое, чего мы не замечаем, или же в самом деле мы все, крича о том, что мы против сепаратного мира, все-таки безмолвно идем к сепаратному перемирию (рукопл.) или мы продолжаем войну только притворно?

Русская революция говорит, что пока война продолжается не по ее вине, до тех пор она будет укреплять свой фронт и будет делать это не притворно, не для того, чтобы втихомолку делать совершенно иное.

Я не понимаю, я не верю своим ушам, когда я слышу, что речь тов. Мартова отвечала настроению той части этого зала, в литературе которой когда-то было гордо поднято знамя и лозунги: пролетариат каждой страны должен радоваться поражению своего империалистического правительства (шум; возгласы слева). Ах да, вот как товарищи, вы видите империалистическое правительство в революционной России, а вы не видите его в Германии (шум). Вы видите его там, где его нет, и не видите его там, где оно есть (аплод.) Я не боюсь, товарищи, и меня не смущают ваши аплодисменты, так же как меня не смущают ваши свистки.

Те, которые говорили, что пролетариат каждой страны может только радоваться победе своего империалистического правительства, те меньше всего имеют права бояться за самый передовой, самый организованный пролетариат, самых капиталистически развитых стран, меньше всего им приходится бояться за пролетариат Германии, что он в прорыве фронта Гинденбурга увидит прорыв фронта интернационализма, ибо фронт Гинденбурга и фронт интернационализма не совпадают. И мы у себя в России с первых дней войны не уставая, говорим, что пора, наконец, встряхнуть с себя гипноз фронта, мы имеем право обратиться к пролетариату более организованному, чем наш, и сказать, что если мы теперь, после трех лет войны, должны бояться того, что гипноз фронта может интернационализм приравнять к фронту своего империалистического правительства, если, господа, мы так думаем и мы этого боимся, то мы этим поставили бы крест над пролетариатом Германии, чего мы не может, не имеем права сделать и не сделаем. Мы лучше вас оцениваем германский пролетариат, мы заступаемся за него пред вами (голоса слева: это циммервальдец).

Да, товарищи, перед вами говорит циммервальдец, который с первых дней войны заявил, что несмотря на войну, вопреки войне, во время войны, революция в России продолжается, и Россия во время войны должна будет пойти и пойдет через революцию, которая встряхнет гипноз фронта.

Ссылаться на то, что пересмотр договора с союзниками еще не состоялся, это значит признать, что мы не верим в свою собственную чистоту, не верим в то, что наша политика вне зависимости от наступления. Эта политика была, есть и будет с первых дней русской революции одной и той же. Она останется на позиции революционного пролетариата в городе, позицией революционной армии, позицией организующегося революционного крестьянства в деревне; является позицией, которую не может не принять в международных делах Временное правительство, и которое эту позицию не бросит от того, что происходят конференции. Конференции не изменят ее, и эта позиция останется верной себе, останется верной лозунгам русской революции. Эта позиция ничего в них не внесет. Это я вам гарантирую.

Публикуется по: О наступлении. Пг., 1917. С. 12–14.

Первый Всероссийский Съезд Советов рабочих и солдатских депутатов состоялся в Петрограде 3—24 июня 1917. Под напором революционных масс съезд назначил на 18 июня демонстрации в Петрограде, Москве, Харькове, Киеве и др. городах под лозунгами доверия Временному правительству. В ответ на эти демонстрации 19 июня 1917 г. с речами в поддержку наступления русской армии выступило множество революционных деятелей, в том числе и Виктор Михайлович Чернов – лидер партии правых социалистов-революционеров, бывший до июня 1917 г министром земледелия Временного правительства. Он призвал упорядочить революционную стихию, высказался за создание сильной армии как фактора внутренней и международной политики, против заключения сепаратного мира с Германией.

П. Н. Краснов
Речь, произнесенная на заседании Малого круга

19 февраля 1919 г.

Мы одиноки

С тяжелым чувством я должен сказать вам, господа, да вы и сами, как стоящие у власти, отлично понимаете, что переживаемый нами момент самый тяжелый, если не тревожный, ибо мы чувствуем себя почти одинокими, и для того, чтобы выйти победителями, нужно напряжение всех сил и ума.

Помимо того, что наши союзники, по независящим от них обстоятельствам, не смогли оказать той помощи, которую мы так ждали, есть еще и другие причины той тревоги, которые мне, как главе края, необходимо осветить, дабы этим все представители съезда, и вы, господа, руководствовались при изыскании средств и способов борьбы на благосоздание великой России, достойного устройства жизни на Дону и непоколебимых прав защитников его.

Одной из важнейших причин является международное, политическое и экономическое положение и политический кризис наших союзников!

Когда-то было хорошо!

Господа, когда в силу пребывания германских войск, давших нам полную возможность организоваться, составить свою армию, когда наш тыл и фланги были обеспечены, когда города и деревни, с помощью тех же войск, не требовали наших сил и энергии, когда мы имели достойную союзницу Украину, когда закипела энергичная работа на Кубани, мы сделали все, что только можно было, и были, господа, такие светлые и радостные дни, что, казалось, враг поражен, и что мы у цели. Но политические события, к несчастью, сложились не в нашу пользу, а враг использовал этот момент и сумел скоро организоваться. Мы вынуждены были остановиться.

Союзники не могут помочь!

К несчастью, серьезная опасность вытекает из политической ориентации наших союзников, для которых критическую роль создает международное положение. В искреннем желании союзников помочь нам – мы не на минуту не сомневаемся и не думаем сомневаться, но горький опыт русской, австрийской, а затем германской революции вынуждает их быть слишком осторожными и аккуратными, ибо отлично они учитывают настроение своих войск и масс после тяжелой, почти уже пятилетней европейской войны, промышленное и продовольственное состояние своих государств, международное политическое движение, и, главное, политическую зрелость своего народа, ибо там социальное движение масс находится на последней ступени, и это все заставляет их глубоко задумываться, дабы одним неправильным жестом, одним необдуманным шагом или планом не подвергнуть свою страну в большевизм.

Мы видим, как яд большевизма, к несчастью, разрастается чуть ли не по всей Европе, что представляет для всего цивилизованного мира грозную опасность.

И именно здесь-то и нужна необыкновенная осторожность и тактичность.

Мы можем оказаться бессильными

И вот, господа, это теперь служит огромным тормозом достижению конечной победы. Лишь благодаря этому наши благоразумные союзники не смогли пока дать нам скорой должной помощи. Мы все же имеем заверение, что помощь нам будет оказана тем или иным путем. Все это в зависимости от политического положения в Европе.

Быть может, господа, обстоятельства сложатся для наших союзников и для нас так, что необходимо пойти с врагом на компромисс в виде перемирия или временного мира с ним. Но это не дает нам ни малейшего права сложить оружие, наоборот, мы должны неустанно работать над созданием сильной духом, хорошо вооруженной армии и, вообще, средств решительной борьбы, ибо обо всем, что примут союзники в том или ином направлении, мы будем своевременно оповещены через своих представителей и членов союзной миссии.

Но я повторяю, что ждать помощи, сидя сложа руки, будет преступлением, ибо время не терпит ни малейшего промедления и принятия самых энергичных решительных мер, так как упорное продвижение красных банд на священной территории Дона, может сделать помощь союзников или несвоевременной, или запоздалой.

Развал казачьей армии

Далее я перейду к внутреннему состоянию края.

Здесь должен констатировать не менее печальную действительность.

У меня болит душа, когда я говорю о состоянии армии.

Это – все, на чем мы держимся.

Нам нужно именно теперь продержаться, пока мы не получим полную поддержку, но я имею много оснований, как ни горько, это сказать, что наша армия слабеет, и, печальнее всего, что она слабеет не только физически, но и морально.

Я готов испытать тяжкие муки, принести себя в жертву, но только не это зреть.

За последнее время я получил донесение, что во многих частях чувствуется брожение. Такие известия сжимают мое сердце до боли, но скрепя его, я всю мощь, весь разум направляю на устранение этого печального факта.

Вы знаете, даже из частичных моих приказов, о массовых, одиночных и даже переходов целыми частями в лагерь неприятеля.

Дезертирство офицеров

Вы знаете о безотрадном состоянии главного ядра нашего офицерства, которое позорно дезертирует в тыл, в лагерь противника.

Безобразие, пьянство и отсутствие должной дисциплины, вызывающие действия, – вообще, все это для армии гибель. Самое жуткое это то, что может приблизить нас к катастрофе. Всего этого не мог говорить в приказах по причинам вам понятным, но я принял самые суровые меры, создал все преграды и искореняю это несчастье.

Я вам скажу, что за последние две недели в Новочеркасске, в Таганроге, Ростове и других городах, станицах задержано около 400 офицеров-дезертиров, уехавших из частей, скрывающихся и находящихся без дела.

Катастрофа

Это ли не признаки катастрофы?

Это ли не ведет к развалу армии?

Вы легко себе представите катастрофическое положение, когда поглядите на совершенно плохо одетую (нашу) армию, когда учтете завоевание красными бандами Украины и продвижение их к нам.

Красная армия растет

Вы поймите мое положение, когда я скажу, что с помощью заблудившихся, несчастных генералов и офицеров, красные создали 150-тысячную, хорошо вооруженную и дисциплинированную.

Вы также поймете мое состояние, когда я скажу о частичных поражениях этими бандами сибирских и уральских войск, хотя точных сведений я не имею, но факт, что как у нас, так и у них боевая инициатива вырвана, что мы стали в оборонительное положение, а это стратегическое поражение.

Трудящиеся против генералов

События на Украине, эвакуация там массы жителей создали для нас огромное затруднение, и это имеет огромное моральное значение на массы. Это служит наглядным показателем общего положения, это проникает в армию.

В связи с этим массовое настроение резко изменилось не только среди рабочих, но также среди иногородних жителей и интеллигенции.

Подпольная работа большевиков

С появлением украинцев на Дону появились цельные большевистские подпольные организации, которые проявляют свою интенсивную деятельность.

Вероятно, вы знаете, что в Таганроге, Ростове и здесь появились прокламации с призывом к восстанию и свержению власти. Не буду говорить о принятых мерах, но я уверен, что они будут иметь свои действия.

Нельзя отрицать, что такие факты разлагающе действуют на войска и массы и затрудняют выполнение предполагаемой мобилизации.

Это вопрос создал особенное затруднение при обсуждении его еще первым кругом, так как пребывание германских войск у нас не обеспечивало неразложение войск и вообще массы, ибо настроение старослужащих солдат, безусловно, против мобилизации.

Мобилизация невозможна

В настоящее время мобилизация настолько необходима, и она имела бы сильное значение для нашего славного казачества, геройски борющегося уже скоро год, и служила бы большим внушением наседающим красным бандам.

Но положение настолько ухудшилось, что теперь эта мобилизация, безусловно, усугубит и без того тяжелое положение наших войск.

Ложь не спасла

Как мы ни старались искусственно придать всему иную окраску, все же это проскальзывает в массе, вызывает тревогу в войсках.

Публикуется по: Краснов П.Н. Речь Краснова, произнесенная на заседании Малого Круга 19 февраля (6 фев. ст. ст.) Издание Политотдела 10-й армии. Б.м., б.г. С. 7—15.

Петр Николаевич Краснов (1869–1947) – генерал Русской императорской армии, атаман Всевеликого Войска Донского. В марте 1918 года возглавил Донскую армию, занявшую к маю 1918 территорию Области Войска Донского, выбив оттуда части РККА. 16 мая 1918 года Краснов был избран атаманом Донского казачества. Краснов отменил принятые декреты Советской власти и Временного правительства и создал Донскую республику, которую он впоследствии планировал сделать самостоятельным государством. Германия признала Донскую республику и контролировала действия Краснова. После поражения Германии в Первой мировой войне Донская армия в ноябре 1918 года оказалась на краю гибели и Краснов был вынужден принять решение об объединении с Добровольческой армией под командованием А. И. Деникина. Вскоре сам Краснов под нажимом Деникина 15 февраля 1919 года вынужден был уйти в отставку. 19 февраля 1919 г. Краснов уехал в Батуми. Произнесение публикуемой выше речи возможно, но сомнительно, скорее всего, эту речь Краснову приписывала пропаганда большевиков. Об этом свидетельствует первая ее публикация в газете «Правда» от 3 марта 1919 г., пародии на нее Демьяна Бедного, написанной в форме старинного плача, а также предисловие к изданию: «В то время как в своих безграмотных воззваниях к «русскому народу», к «Красной армии», щедро разбрасываемых с аэропланов, этот горе-генерал безграмотно врал о союзнической помощи, о том, что дела на Дону идут блестяще, что дух казаков крепнем, а армия растет, – в это самое время он при закрытых дверях Малого Круга в собрании своих сослуживцев говорил горькую для генералов и контрреволюционеров правду. Каждое слово в этой речи есть признание собственного бессилия; есть последний крик испугавшегося человека».

И. А. Бунин
Миссия русской эмиграции. Речь, произнесенная в Париже

16 февраля 1924 г.

Соотечественники!

Наш вечер посвящен беседе о миссии русской эмиграции.

Мы эмигранты, – слово «emigrer» к нам подходит как нельзя более. Мы в огромном большинстве своем не изгнанники, а именно эмигранты, то есть люди, добровольно покинувшие Родину. Миссия же наша связана с причинами, в силу которых мы покинули ее. Эти причины на первый взгляд разнообразны, но, в сущности, сводятся к одному: к тому, что мы так или иначе не приняли жизни, воцарившейся с некоторых пор в России, были в том или ином несогласии, в той или иной борьбе с этой жизнью и, убедившись, что дальнейшее сопротивление наше грозит нам лишь бесплодной, бессмысленной гибелью, ушли на чужбину. Миссия – это звучит возвышенно. Но мы взяли и это слово вполне сознательно, памятуя его точный смысл. Во французских толковых словарях сказано: «миссия есть власть (pouvoir), данная делегату идти делать что-нибудь». А делегат означает лицо, на котором лежит поручение действовать от чьего-нибудь имени. Можно ли употреблять такие почти торжественные слова в применении к нам? Можно ли говорить, что мы чьи-то делегаты, на которых возложено некое поручение, что мы представительствуем за кого-то? Цель нашего вечера – напомнить, что не только можно, но и должно. Некоторые из нас глубоко устали и, быть может, готовы, под разными злостными влияниями, разочароваться в том деле, которому они так или иначе служили, готовы назвать свое пребывание на чужбине никчемным и даже зазорным. Наша цель – твердо сказать: подымите голову! Миссия, именно миссия, тяжкая, но и высокая, возложена судьбой на нас. Нас, рассеянных по миру, около трех миллионов. Исключите из этого громадного числа десятки и даже сотни тысяч попавших в эмигрантский поток уже совсем несознательно, совсем случайно; исключите тех, которые, будучи противниками (вернее, соперниками) нынешних владык России, суть однако их кровные братья; исключите их пособников, в нашей среде пребывающих с целью позорить нас перед лицом чужеземцев и разлагать нас: останется все-таки нечто такое, что даже одной своей численностью говорит о страшной важности событий, русскую эмиграцию создавших, и дает полное право пользоваться высоким языком. Но численность наша еще далеко не все. Ибо это нечто заключается в том, что поистине мы некий грозный знак миру и посильные борцы за вечные, божественные основы человеческого существования, ныне не только в России, но и всюду пошатнувшиеся. Если бы даже наш исход из России был только инстинктивным протестом против душегубства и разрушительства, воцарившегося там, то и тогда нужно было бы сказать, что легла на нас миссия некоего указания: «Взгляни, мир, на этот великий исход и осмысли его значение. Вот перед тобой миллион из числа лучших русских душ, свидетельствующих, что далеко не вся Россия приемлет власть, низость и злодеяния ее захватчиков; перед тобой миллион душ, облеченных в глубочайший траур, душ, коим было дано видеть гибель и срам одного из самых могущественных земных царств и знать, что это царство есть плоть и кровь их, дано было оставить домы и гробы отчие, часто поруганные, оплакать горчайшими слезами тысячи и тысячи безвинно убиенных и замученных, лишиться всякого человеческого благополучия, испытать врага столь подлого и свирепого, что нет имени его подлости и свирепству, мучиться всеми казнями египетскими в своем отступлении перед ним, воспринять все мыслимые унижения и заушения на путях чужеземного скитальчества; взгляни, мир, и знай, что пишется в твоих летописях одна из самых черных и, быть может, роковых для тебя страниц!» Так было бы, говорю я, если бы мы были просто огромной массой беженцев, только одним своим наличием вопиющих против содеянного в России, – были, по прекрасному выражению одного русского писателя, ивиковыми журавлями, разлетевшимися по всему поднебесью, чтобы свидетельствовать против московских убийц. Однако это не все: русская эмиграция имеет право сказать о себе гораздо больше.

Сотни тысяч из нашей среды восстали вполне сознательно и действенно против врага, ныне столицу свою имеющего в России, но притязающего на мировое владычество, сотни тысяч противоборствовали ему всячески, в полную меру своих сил, многими смертями запечатлели свое противоборство – и еще неизвестно, что было бы в Европе, если бы не было этого противоборства. В чем наша миссия, чьи мы делегаты? От чьего имени дано нам действовать и представительствовать? Поистине действовали мы, несмотря на все наши человеческие падения и слабости, от имени нашего Божеского образа и подобия. И еще – от имени России: не той, что предала Христа за тридцать сребреников за разрешение на грабеж и убийство и погрязла в мерзости всяческих злодеяний и всяческой нравственной проказы, а России другой, подъяремной, страждущей, но все же до конца не покоренной. Мир отвернулся от этой страждущей России, он только порою уподоблялся тому римскому солдату, который поднес к устам Распятого губку с уксусом. Европа мгновенно задавила большевизм в Венгрии, не пускает Габсбургов в Австрию, Вильгельма в Германию. Но когда дело идет о России, она тотчас вспоминает правило о невмешательстве во внутренние дела соседа и спокойно смотрит на русские «внутренние дела», то есть на шестилетний погром, длящийся в России, и вот дошла даже до того, что узаконят этот погром. И вновь, и вновь исполнилось таким образом слово Писания: «Вот выйдут семь коров тощих и пожрут семь коров тучных, сами же от того не станут тучнее… Вот темнота покроет землю и мрак – народы… И лицо поколения будет собачье…» Но тем важнее миссия русской эмиграции. Что произошло? Произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека. Падение России ничем не оправдывается. Неизбежна была русская революция или нет? Никакой неизбежности, конечно, не было, ибо, несмотря на все эти недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях. Революция, говорят, была неизбежна, ибо народ жаждал земли и таил ненависть к своему бывшему господину и вообще к господам. Но почему же эта будто бы неизбежная революция не коснулась, например, Польши, Литвы? Или там не было барина, нет недостатка в земле и вообще всяческого неравенства? И по какой причине участвовала в революции и во всех ее зверствах Сибирь с ее допотопным обилием крепостных уз? Нет, неизбежности не было, а дело было все-таки сделано, и как, и под каким знаменем? Сделано оно было ужасающе и знамя их было и есть интернациональное, то есть претендующее быть знаменем всех наций и дать миру, взамен синайских скрижалей и Нагорной проповеди, взамен древних божеских уставов, нечто новое и дьявольское. Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурою. Что же с ним сделали? Заплатили за свержение домоправителя полным разгромом буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого неисчислимы и, быть может, вовеки непоправимы. И кошмар этот, повторяю, тем ужаснее, что он даже всячески прославляется, возводится в перл создания и годами длится при полном попустительстве всего мира. Который уж давно должен был бы крестовым походом идти на Москву. Что произошло? Как не безумна была революция во время великой войны, огромное число будущих белых ратников и эмигрантов приняло ее. Новый домоправитель оказался ужасным по своей всяческой негодности, однако чуть не все мы грудью защищали его. Но Россия, поджигаемая «планетарным» злодеем, возводящим разнузданную власть черни и все самые низкие свойства ее истинно в религию, Россия уже сошла с ума, – сам министр-президент на московском совещании в августе 17 года заявил, что уже зарегистрировано, – только зарегистрировано! – десять тысяч зверских и бессмысленных народных «самосудов». А что было затем? Было величайшее в мире попрание и бесчестие всех основ человеческого существования, начавшегося с убийства Духонина и «похабного мира» в Бресте и докатившееся до людоедства. Планетарный же злодей, осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря, и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить «Семь заповедей Ленина». И дикарь все дробил, все топтал и даже дерзнул на то, чего ужаснулся бы сам дьявол: он вторгся в самые Святая святых своей родины, в место страшного и благословенного таинства, где пока почивал величайший Зиждитель и Заступник ее, коснулся раки Преподобного Сергия, гроба, перед коим веками повергались целые сонмы русских душ в самые высокие мгновения их земного существования. Боже, и это вот к этому самому дикарю должен я идти на поклон и служение? Это он будет державным хозяином всея новой Руси, осуществившим свои «заветные чаяния» за счет соседа, зарезанного им из-за полдесятины лишней «земельки»? В прошлом году, читая лекцию в Сорбонне, я приводил слова великого русского историка Ключевского: «Конец русскому государству будет тогда, когда разрушатся наши нравственные основы, когда погаснут лампады над гробницей Сергия Преподобного и закроются врата Его Лавры». Великие слова, ныне ставшие ужасными! Основы разрушены, врата закрыты и лампады погашены. Но без этих лампад не бывать русской земле – и нельзя, преступно служить ее тьме. Да. Колеблются устои всего мира, и уже представляется возможным, что мир не двинулся бы с места, если бы развернулось красное знамя даже и над Иерусалимом, и был бы выкинут самый Гроб Господень: ведь московский Антихрист уже мечтает о своем узаконении даже самим римским наместником Христа. Мир одержим еще небывалой жаждой корысти и равнением на толпу, снова уподобляется Тиру и Сидону, Содому и Гоморре. Тир и Сидон ради торгашества ничем не побрезгуют, Содом и Гоморра ради похоти ни в чем не постесняются. Все растущая в числе и все выше поднимающая голову толпа сгорает от страсти к наслаждению, от зависти ко всякому наслаждающемуся. И одни (жаждущие покупателя) ослепляют ее блеском мирового базара, другие (жаждущие власти) разжиганием ее зависти. Как приобресть власть над толпой, как прославиться на весь Тир, на всю Гоморру, как войти в бывший царский дворец или хотя бы увенчаться венцом борца якобы за благо народа? Надо дурачить толпу, а иногда даже и самого себя, свою совесть, надо покупать расположение толпы угодничеством ей. И вот образовалось в мире уже целое полчище провозвестников «новой» жизни, взявших мировую привилегию, концессию на предмет устроения человеческого блага, будто бы всеобщего и будто бы равного. Образовалась целая армия профессионалов по этому делу – тысячи членов всяческих социальных партий, тысячи трибунов, из коих и выходят все те, что, в конце концов, так или иначе прославляются и возвышаются. Но, чтобы достигнуть всего этого, надобна, повторяю, великая ложь, великое угодничество, устройство волнений, революций, надо от времени до времени по колено ходить в крови. Главное же надо лишить толпу «опиума религии», дать вместо Бога идола в виде тельца, то есть, проще говоря, скота. Пугачев! Что мог сделать Пугачев? Вот «планетарный» скот – другое дело. Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек – и все-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет? На своем кровавом престоле он стоял уже на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслышание, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо мозга; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал, как пишут в газетах, с ужаснейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят! А соратники его, так те прямо пишут: «Умер новый бог, создатель Нового Мира, Демиург!» Московские поэты, эти содержанцы московской красной блудницы, будто бы родящие новую русскую поэзию, уже давно пели:

 
Иисуса на крест, а Варраву —
Под руки и по Тверскому…
Кометой по миру вытяну язык.
До Египта раскорячу ноги…
Богу выщиплю бороду.
Молюсь ему матерщиной…
 

И если все это соединить в одно – и эту матерщину, и шестилетнюю державу бешеного, и хитрого маньяка, и его высовывающийся язык, и его красный гроб, и то, что Эйфелева башня принимает радио о похоронах уже не просто Ленина, а нового Демиурга, и о том, что Град Святого Петра переименовывается в Ленинград, то охватывает поистине библейский страх не только за Россию, но и за Европу: ведь ноги-то раскорячиваются действительно очень далеко и очень смело. В свое время непременно падет на все это Божий гнев, – так всегда бывало. «Се Аз восстану на тя, Тир и Сидон, и низведу тя в пучину моря…» И на Содом и Гоморру, на все эти Ленинграды падет огнь и сера, а Сион, Селим, Божий Град Мира, пребудет вовеки. Но что же делать сейчас, что делать человеку вот этого дня и часа, русскому эмигранту? Миссия русской эмиграции, доказавшей своим исходом из России и своей борьбой, своими ледяными походами, что она не только за страх, но и за совесть не приемлет Ленинских градов, Ленинских заповедей, миссия эта заключается ныне в продолжении этого неприятия. «Они хотят, чтобы реки текли вспять, не хотят признать совершившегося!» Нет, не так, мы хотим не обратного, а только иного течения. Мы не отрицаем факта, а расцениваем с точки зрения не партийной, не политической, а человеческой, религиозной. «Они не хотят ради России претерпеть большевика!» Да, не хотим – можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть. «Они не прислушиваются к голосу России!» Опять не так: мы очень прислушиваемся и – ясно слышим все еще тот же и все еще преобладающий голос хама, хищника и комсомольца да глухие вздохи. Знаю, многие уже сдались, многие пали, а сдадутся и падут еще тысячи и тысячи. Но все равно: останутся и такие, что не сдадутся никогда. И пребудут в верности заповедям Синайским и Галилейским, а не планетарной матерщине, хотя бы и одобренной самим Макдональдом. Пребудут в любви к России Сергия Преподобного, а не той, что распевала: «Ах, ах, тра-та-та, без креста!» и будто бы мистически пылала во имя какого-то будущего, вящего воссияния. Пылала! Не пора ли оставить эту бессердечную и жульническую игру словами, эту политическую риторику, эти литературные пошлости? Не велика радость пылать в сыпном тифу или под пощечинами чекиста! Целые города рыдали и целовали землю, когда их освобождали от этого пылания. «Народ не принял белых…» Что же, если это так, то это только лишнее доказательство глубокого падения народа. Но, слава Богу, это не совсем так: не принимали хулиган да жадная гадина, боявшаяся, что у нее отнимут назад ворованное и грабленое. Россия! Кто смеет учить меня любви к ней? Один из недавних русских беженцев рассказывает, между прочим, в своих записках о тех забавах, которым предавались в одном местечке красноармейцы, как они убили однажды какого-то нищего старика (по их подозрениям, богатого), жившего в своей хибарке совсем одиноко, с одной худой собачонкой. Ах, говорится в записках, как ужасно металась и ныла эта собачонка вокруг трупа, и какую лютую ненависть приобрела она после этого ко всем красноармейцам: лишь только завидит вдали красноармейскую шинель, тотчас же вихрем несется, захлебывается от яростного лая! Я прочел это с ужасом и восторгом, и вот молю Бога, чтобы Он до моего последнего издыхания продлил во мне подобную же собачью святую ненависть к русскому Каину. А моя любовь к русскому Авелю не нуждается даже в молитвах о поддержании ее. Пусть не всегда были подобны горнему снегу одежды белого ратника, – да святится во веки его память! Под триумфальными вратами галльской доблести неугасимо пылает жаркое пламя над гробом безвестного солдата. В дикой и ныне мертвой русской степи, где почиет белый ратник, тьма и пустота. Но знает Господь, что творит. Где те врата, где то пламя, что были бы достойны этой могилы. Ибо там гроб Христовой России. И только ей одной поклонюсь я, в день, когда Ангел отвалит камень от гроба ее. Будем же ждать этого дня. А до того да будет нашей миссией не сдаваться ни соблазнам, ни окрикам. Это глубоко важно и вообще для неправедного времени сего, и для будущих праведных путей самой же России. А, кроме того, есть еще нечто, что гораздо больше даже и России, и особенно ее материальных интересов. Это – мой Бог и моя душа. «Ради самого Иерусалима не отрекусь от Господа!» Верный еврей ни для каких благ не отступится от веры отцов. Святой Князь Михаил Черниговский шел в орду для России; но и для нее не согласился он поклониться идолам в ханской ставке, а избрал мученическую смерть. Говорили – скорбно и трогательно – говорили на древней Руси: «Подождем, православные, когда Бог переменит орду»!