Текст книги "Главный свидетель – кошка"

10

Час спустя Эрик Ягер ехал на виллу Алекса Хохфлигера. Вернее, на виллу старой мефрау Плате, вспомнил он, когда остановился возле светофора, дожидаясь, пока опустят мост. Мимо него прошло пять грузовых судов, и от излучины Старого Рейна приближались еще две яхты.

Автомобилисты напряженно ждали, пропустит ли мостовой сторож и эти суда или сведет мост.

Как тогда сказал старый садовник? «Менеер из состоятельной семьи, но отец его, кажется, промотал много денег».

Ну а этот Алекс обеспечил себя выгодной женитьбой. Шикарные дамы, видно, так и липнут к нему. Действительно, в нем что-то есть. Известная напористость, прекрасные манеры позволяют ему отлично вписываться в окружение, которое на порядок-другой выше обычной бюргерской среды, где доходы куда меньше нескольких сот тысяч в год.

Эрик Ягер нехотя признался себе, что посещение виллы не доставляет ему удовольствия. Общество, в котором Алекс Хохфлигер чувствовал себя как рыба в воде, было ему не по душе.

Мост медленно опустился, и, как только шлагбаумы со скрипом поднялись кверху, лавина машин, мотоциклов, велосипедов и пешеходов, торопясь наверстать упущенное время, буквально залила пролет.

За ротондой на Эуропасингел было сравнительно спокойно. Большинство машин сворачивало влево, к Лейдену, или вправо, в сторону Амстердама.

Двойной ряд платанов с их причудливыми, покрытыми белой чешуйкой стволами окаймлял дорогу. Еще не пришло время для теплых осенних красок, однако листва деревьев уже немного пожухла – так начинает вянуть утратившее свежесть юности лицо.

После некоторых колебаний Эрик Ягер решил предупредить по телефону мефрау Плате о своем приезде, не столько для того, чтобы дать ей возможность подумать, зачем он хочет ее видеть, сколько для того, чтобы легче было выведать у нее правду. Явись он неожиданно, она бы проявила большую сдержанность, так как не успела бы спокойно определить свою точку зрения.

Свернув к вилле, он, к своему удивлению, увидел ее среди кустов роз слева от газона. Элегантная дама с безупречной прической. Она опиралась на палку, чего он тогда, в первый вечер, не заметил.

Она явно поджидала его и, только он захлопнул дверцу машины, пошла ему навстречу.

– В такое чудесное утро грех сидеть дома, если только в этом нет особой необходимости, – сказала она, протягивая ему руку. – Вон на той скамейке нам никто не помешает.

Она пошла вперед по дорожке, густо обсаженной кустарником. Дойдя до конца, они вдруг оказались у Заячьего пруда, с этого места открывался великолепный вид на водоем и окружающие его громадные деревья. Они сели на скамью из грубых сосновых досок и несколько минут молчали, наслаждаясь природой.

– Мне всегда было трудно подолгу ходить, а с годами, конечно, стало еще труднее, – нарушила молчание мефрау Плате. Ягер заметил, что она украдкой покосилась на него. – Но я всегда была благодарна судьбе, ведь я в состоянии очень многое делать и, таким образом, извлечь из жизни больше, чем те, кто принимает свое здоровье как должное и ни на секунду не задумывается, что все может и измениться. – Она улыбнулась. – И я пока еще в состоянии прогуляться по окрестностям, а это что-нибудь да значит. Чудесный вид, не правда ли?

Она что, пытается направить разговор в какое-то определенное русло?

Эрик Ягер заговорил, тщательно выбирая слова. Мефрау Плате была не из тех людей, у которых можно перехватить инициативу или застать врасплох.

– Разве этот прекрасный вид не омрачен для вас тем, что здесь произошло?

– Вы имеете в виду нашего садовника?

Он проследил за ее взглядом, устремленным на двух лебедей. Они скользили по воде, грациозно изогнув шеи и неподвижно держа свои сильные головы.

– Вы и там тоже гуляете? – Он неопределенно показал рукой на лесную опушку.

Она подняла голову, и их взгляды встретились. Но теперь ее взгляд был суровым.

– Почему вы не задаете мне прямых вопросов, молодой человек? Это вам внучка сказала?

Ему удалось скрыть удивление. Он спросил насчет прогулок просто так, на всякий случай, но ее реплика показала, что он попал прямо в точку.

– А зачем было вашей внучке приходить ко мне? Старая дама ответила уклончиво.

– Вы могли случайно встретиться с ней у себя дома. Она дружит с вашим сыном. Они сидят рядом в классе.

Что правда, то правда. Он решил взять быка за рога.

– Ваша внучка со мной не говорила. Но мои сотрудники обнаружили ваши следы.

– Откуда вам известно, что это именно мои следы? – спросила она с легкой насмешкой в голосе.

Он посмотрел на ее туфли. Дорогие, но в общем обыкновенные расхожие туфли. Довольно большого размера, на низком каблуке. Те нечеткие следы, которые зафиксировали Де Фрис и Паркер, должны были, однако показать вполне явственные индивидуальные особенности. Иными словами, подтвердить тот факт, что мефрау Плате действительно была неподалеку от тела.

Но в ее намерения, очевидно, не входило признаваться в этом. Она улыбнулась.

– Ваши техники похожи на индейцев, правда? По одному-единственному следу способны рассказать, о чем человек думал.

– Я бы этого не сказал, – засмеялся и он. – Но удивительно, что мы не нашли следов палки, на которую вы опираетесь.

– Я. не всегда беру ее с собой. Все зависит от того, насколько я утомлена и как сильно болят у меня ноги. Впрочем, в тот вечер палка была бы кстати.

– Значит, вы видели Криса Бергмана в траве?

– Конечно. И поверьте, была до смерти напугана.

– Так почему вы сразу же не сообщили об этом в полицию?

– Мне надо было подумать. И пока я дома пыталась собраться с мыслями, его нашел этот мальчик, как его там…

– Рик Лафебер, – подсказал Ягер.

– Совершенно верно. Он тем временем нашел Криса.

– Но ведь он-то, ни минуты не колеблясь, связался с нами, – сказал Эрик Ягер.

Мефрау Плате посмотрела на него укоризненно.

– Я уже вам сказала, что мне надо было поразмыслить. И теперь тоже. Я до сих пор не уверена, надо ли говорить вам, о чем я тогда думала.

– Но ведь совершено убийство, – напомнил Эрик Ягер.

Оба замолчали. Вдали по Эуропасингел в сторону Лейдсевег ехала красная машина, доставлявшая покупателям заказы на дом. Гул мотора не нарушал тишину. Над лесом парила пустельга, высматривая добычу. И вдруг возле пруда поднялся шум. Не меньше трех десятков уток, которые до этого спокойно оправляли перышки, закрякали, захлопали крыльями и вдруг торопливо бросились в воду, видимо испуганные крысой или лаской.

– Может, вам лучше все мне рассказать, – предложил Ягер. – Когда вы, например, заметили, что Крис Бергман шантажирует вашего зятя?

Он знал, что идет ва-банк. Насчет шантажа у него пока не было ни единого доказательства.

Мефрау Плате пристально взглянула на него. Поняла, что он блефует?

– Я ведь только предположила так, – ответила она через несколько минут. – Наверное-то я не знала.

Он с трудом подавил вздох облегчения.

– Но когда вы увидели мертвого Криса, вы прежде всего подумали, что его убил ваш зять?

Она склонила голову.

– Я допускала такую возможность. Для меня это был тяжелый удар. Ужасно сознавать, что один из твоих близких, быть может, совершил злодеяние.

Старая дама встала и направилась к пруду. Ягер тут же последовал за ней, поддерживая ее за локоть – почва здесь была неровной, и ей было трудно передвигаться.

– У моего зятя в Утрехте есть любовница, – сказала она.

Он изумленно посмотрел на нее: такого поворота он никак не ожидал.

– Моей дочери это неизвестно, и, во всяком случае, от меня она ничего не услышит.

– А ваш зять знает, что вы в курсе?

– Нет, но недели четыре назад он вдруг попросил у меня в долг крупную сумму денег. Он сильно нервничал. Деньги ему необходимы для дела, объяснил он. Как будто я не видела его насквозь и не понимала, что это уловка.

– Сколько он у вас попросил?

– Сто тысяч гульденов. Но какое значение имеют тысячи в такой щекотливой ситуации?

– Так что же вы тогда подумали?

– Я случайно раза два видела, как этот самый Крис поджидал его утром возле гаража и с ним разговаривал. Раньше такого никогда не бывало. Оба раза они разговаривали довольно долго. К тому же все эти дни мой зять был сам не свой. Чрезвычайно возбужденный, рассеянный и пил сверх всякой меры. Потому я и решила, что этот молодчик его выследил и потребовал отступного.

– Но вы же знаете, шантаж – это бездонная бочка. Не лучше ли было откровенно поговорить с зятем?

Она кивнула.

– Я и правда все сделала не так. Мне не следовало давать ему денег, а мальчишку надо было призвать к ответу. – Она вдруг остановилась. – Но это, менеер Ягер, вопрос чрезвычайно деликатный. В моей семье было не принято разговаривать с помощником садовника о таких вещах, как супружеская неверность и шантаж.

Вот вам и оборотная сторона богатства, подумал Эрик Ягер. Тот, кто не имеет ни цента, не станет жертвой такого рода шантажа. Но он понимал, отчего старая дама поступила именно так. При своей фамильной гордости она смертельно боялась скандальной огласки.

– А теперь вы, наверно, спрашиваете себя, уж не сама ли я застрелила этого юношу? – спокойно продолжала мефрау Плате. – Уверяю вас, я этого не делала. Правда, не смею требовать, чтоб вы мне поверили.

– В нашей профессии вера ни при чем, – дружески сказал Ягер. – Для нас все решают факты, доказательства… признания, которые в свою очередь должны быть подкреплены конкретными данными… Вы думаете, что Криса убил ваш зять?

Она взглянула на него задумчиво и серьезно. Что-то дрогнуло в ее лице.

– Не знаю, менеер Ягер. И это чистейшая правда.

11

В понедельник пятого сентября словно бы вернулось лето: день стоял безоблачный и яркий. Хотя над лугами, парками и садами уже лежала дымка тумана, предвещающего близкую осень, но ртуть в термометрах к половине двенадцатого поднялась до двадцати пяти градусов выше нуля.

Купальный сезон продлится еще недели две, и, хотя каникулы и отпуска почти у всех закончились, перед кассами открытого бассейна на Парклаан стояла длинная очередь ребятишек и взрослых с купальными принадлежностями и сумками.

Над зелено-голубой водой носился разноголосый гомон старающихся перекричать друг друга пловцов, отзвуки его достигали примыкающего к бассейну Зверинца и солидных домов на противоположной стороне Парклаан. Терраса небольшого ресторана пестрела оранжевыми, голубыми и желтыми зонтиками, все столики и стулья были заняты посетителями.

Зеленая листва росших вокруг старых каштанов, буков и платанов и безоблачное небо создавали впечатление, будто лето только начинается. В известном смысле так оно и было, и поэтому множество людей старались использовать хорошую погоду.

Моложавые бабушка и дедушка Йосинтье и Петры – белокурых девчушек четырех и пяти лет – уже несколько раз по очереди ныряли в бассейн, пока другой наблюдал за детишками, которые барахтались в лягушатнике. К полудню толчея им порядком надоела – они любили плавать на свободе, а тут поминутно натыкались на встречных или на неугомонных ныряльщиков. К тому же среди брызжущей, плескающейся ребятни бабушке и деду становилось все труднее уследить за двумя маленькими девочками, которые на неделю были оставлены на их попечение. Мама с папой – их дочь и зять – уехали в Люксембург, чтобы провести там оставшиеся дни отпуска.

Бабушка Матильда – ей только что исполнилось пятьдесят, и она еще не совсем привыкла к своему новому титулу – около полудня достала бутербродницы и позвала детей завтракать, расстелив купальную простыню на траве, возле ступенек террасы.

Дедушка Леонард, высокий, загорелый, худощавый, вылез из воды и, не глядя выхватив на сумки огненно-красное полотенце, стал вытираться, а стекавшие с него капли падали на ломтики хлеба.

– Осторожней, ты тут все замочил! Отойди в сторонку! – закричала Матильда.

Леонард из-за полотенца скорчил Петре гримасу, малышка так и покатилась со смеху, а Йосинтье бросила в него хлебной коркой. Дед, изображая щенка, кинулся за коркой и налетел на какую-то толстую даму. Дама восприняла это вполне добродушно, однако Матильда сочла своим долгом пожурить шалунов. После чего все молча позавтракали.

– Уйдем лучше отсюда, слишком уж тут людно, – предложила вскоре Матильда. – Неприятно, когда столько людей толкутся в воде одновременно.

Леонард усмехнулся, а девочки запротестовали.

– Ой, бабушка, еще немножко!

– Баб, я не хочу домой! Что нам там делать?

– А в Зверинец мы пойдем?

– Да, да, я хочу на качели.

– Нет, мы пойдем к слонам! Чтоб качаться на качелях, незачем ходить в Зверинец! – закричала Йосинтье.

– Ну, тогда к тиграм, хочу к тиграм! – завизжала Петра, поняв, что сестра права. – Р-рр…

Она изобразила рычащего, готового к прыжку тигра и наступила пяткой на горящий окурок, который кто-то из купальщиков небрежно бросил в траву. Тут рычанье стало настоящим и продолжалось целую минуту, не меньше. Но, после того как бабушка вылечила ножку, а перепуганный виновник несчастья загладил свой промах потоком извинений и двумя порциями мороженого со сбитыми сливками, драматическое происшествие было забыто. И снова заговорили о Зверинце.

– Пойдем, дедуля! Прямо сейчас!

На этой неделе они уже три раза были у слонов и у тигров и качались на качелях. Но бабушка с дедом охотно согласились уделить еще несколько часов прогулке с двумя резвыми девчурками.

Все четверо быстро оделись и стали в очередь в кассу Зверинца.

– Похоже, чуть не половина города вознамерилась провести целый день именно тут, – вздохнула Матильда.

– Не половина, а весь город, – поправил ее Леонард, утирая со лба пот.

Было не то что тепло, а просто жарко.

Все осмотрев – от скучных змей и крокодилов, на которых, по мнению Йосинтье, и глядеть не стоило, до розовато-красных фламинго, свежими букетами выделявшихся на фоне темно-зеленого кустарника, обступавшего со всех сторон пруд, – наша четверка пресытилась зрелищами. Петра даже покаталась на качелях на детской площадке и подралась там с каким-то мальчиком, которому непременно хотелось сидеть на том конце качелей, где Петра, потому что он-де выше взлетает.

Было уже половина третьего.

– Давайте съездим на пляж в Нордвейк, – предложил Леонард. – Хоть отдохнете в машине. Подышать свежим морским воздухом нам всем не помешает, а к обеду будем дома.

Матильда не возражала. Огромный заряд свежего воздуха, который получат девочки, обеспечит ей долгий спокойный вечер.

Петра и Йосинтье встретили этот план неистовым индейским кличем и ринулись к выходу, даже не глядя на обезьян, львов и слонов, которые так недавно их пленяли.

– А теперь успокойтесь, – приказала Матильда, когда они подошли к автостоянке. – Садитесь тихонько на заднее сиденье и перестаньте трещать, дайте мне хоть немного передохнуть. Шататься по такому пеклу – ужас как утомительно.

Тишина в машине длилась недолго – только пока они доехали до конца Парклаан, то есть метров сто пятьдесят. Там начинался Рейнвег, с левой стороны находился ресторан для шоферов с просторной стоянкой для грузовых машин. Справа – метрах в восьми – десяти – чернели обугленные стены лачуг, сгоревших еще весной.

– Хочу писать, – заявила Йосинтье.

– И я тоже, – сказала Петра, которая ни в чем не отставала от сестры и даже наоборот – хотела ее превзойти.

Леонард уже сталкивался с подобными проблемами и не пытался уклониться от ответственности. Не говоря ни слова, он отъехал к пожарищу, где, видимо, было всего удобней оправиться.

Он остановил автомобиль неподалеку от развалюх, и Матильда пошла с девочками поискать укромное местечко.

Вблизи развалины выглядели еще угрюмее. Обугленные, почерневшие стены были, правда, снесены, но большущие обломки громоздились кучами в человеческий рост высотой, а между ними – выбоины и ямы, наполовину прикрытые остатками обгорелых дверей и оконных рам.

– К развалинам не подходить, – предупредила бабушка. – Не то измажетесь сажей. Идите-ка сюда. Здесь вас никто не увидит. А дедушка отвернется.

Леонард между тем разворачивал машину, и ему было не до черных развалюх и даже не до своего жизнерадостного потомства.

Пока Матильда помогала Петре спустить штанишки, Йосинтье, которая уже все сделала, не упустила возможности исследовать это интересное местечко.

– Йосинтье, иди сюда! – нетерпеливо окликнула ее бабушка. – Ведь перемажешься как трубочист! – Что, впрочем, было весьма преувеличено.

– Бабушка, погляди, что тут лежит.

– Йосинтье, вернись!

Но девочка уже взобралась на кучу кирпича и показывала ручкой на что-то лежавшее среди развалин.

Матильда рассердилась, однако пошла взглянуть, что так заинтересовало ее внучку.

Среди черных кирпичей и обгорелых деревяшек лежало что-то огненно-красное – вроде как полевой мак, совершенно здесь неуместный.

– Это туфелька, – сказала Йосинтье, – можно я пойду и возьму ее?

– Ой, как здесь воняет, – заныла Петра. – Уйдем отсюда. Здесь так грязно. Я хочу уйти.

Но бабушка, вдруг озаренная догадкой, так и застыла среди осыпавшихся под ее ногами кирпичей. Несмотря на жару, по спине у нее пробежали мурашки.

Туфелька лежала как бы под навесом из досок, и они защитили ее от дождя, ветра и жаркого солнца. Поэтому она так хорошо сохранилась.

Матильда подняла туфельку, пугливо огляделась по сторонам и пошла обратно к машине. Йосинтье и Петра, сгорая от любопытства, вприпрыжку бежали за ней.

– Ну что там у вас? – спросил Леонард. Он распахнул дверцы и облокотился о капот машины.

– Красная туфелька, – ответила Матильда многозначительно, и он сразу насторожился. Взгляды их встретились, и оба несколько секунд пристально смотрели друг на друга.

– Это, конечно, не исключено, – сказал Леонард. – А больше ты ничего особенного не заметила?

– Нет, но я и не присматривалась. Дети… разве я могла.

– Бабушка, а что это такое?

– Что мы с ней сделаем? Отвезем в полицию? Леонард схватил девочек за руки.

– Сейчас же садитесь в машину. И оставайтесь там, пока я не вернусь, – велел он.

– А можно мы пойдем с тобой, дедушка? Что там такое?

– В машину! – с непривычной резкостью скомандовал он. – Только посмейте выйти!

Не привыкшие к такому обращению, дети мигом уселись на заднее сиденье. Петра высунула язык. Йосинтье шлепнула ее, и Петра заревела.

– Сейчас же замолчите, – нервно приказала Матильда, – и чтоб я вас больше не слышала. А то не поедем к морю.

Впрочем, подумала она, вряд ли они теперь поедут к морю. Если ее опасения оправдаются.

Стоя возле машины, она напряженно смотрела вслед мужу, который направился к пожарищу и начал шарить между кучами камней. Восемь минут, девять. Иногда он совсем исчезал из виду.

– Дедушка тоже хочет пипи? – спросила Петра. Ей это казалось логичным объяснением столь длительной остановки. Только почему дедушка так канителится?

Йосинтье была удручена. Всего на год старше сестренки, она все же чувствовала, что, судя по нахмуренному лицу бабушки, случилось что-то нехорошее.

Леонард наконец вернулся. Лицо его осунулось и побледнело. Он незаметно мигнул жене, она уцепилась за дверцу автомобиля, и по ее телу забегали мурашки.

– Мы можем позвонить из придорожного ресторана, – сказал Леонард.

12

– Если все обстоит так, как утверждает Волфскоп, то нам по крайней мере известно еще одно, – сказал Де Грип, когда через несколько часов после переговоров Ягера со старой мефрау Плате они сидели в его кабинете.

Херстал и Ахтерберг были там же. Солнце заливало комнату, и было нестерпимо жарко.

– Что же именно? – спросил Ахтерберг, держа руки под холодной водой. Очень тучный, он с трудом переносил жару. Эрик Ягер задернул занавеси.

– У Криса Бергмана наверняка были доказательства.

– Не обязательно, – возразил Херстал. – Совсем не обязательно. Иначе мы нашли бы у него дома что-нибудь связанное с девочкой или хотя бы с тем, кто причастен к ее исчезновению.

– А кто говорит, что это не так? – живо воскликнул Де Грип. – Мы просто не знаем. У меня тут целый список. Давайте посмотрим еще раз.

Эрик Ягер хмуро кивнул. Описи иной раз весьма поучительны, но в любом случае чертовски скучны. Де Грип начал:

– Четыре костюма – цвета морской воды, коричневый, бежевый и темно-синий, двадцать сорочек…

– Нельзя ли хоть цвет опускать? – перебил Эрик Ягер.

Де Грип посмотрел на него укоризненно.

– Все может иметь значение. Впрочем, как хотите. Двенадцать пар носков, дюжина носовых платков, трое брюк, две пары джинсов, штормовка, замшевый пиджак, зимняя куртка на меху – где только он ее раздобыл в разгар лета? Два плаща, четыре пары ботинок, горы нижнего белья, и все новое, с иголочки. Инструменты – такие, как молоток, клещи, набор отверток, стамеска, гаечный ключ от мотоцикла, туалетные принадлежности, два алмазных резака, фотокамера с телеобъективом и со всеми принадлежностями, несколько брошюр об автомобилях и мотоциклах, деньги, ценные бумаги, счета, квитанции…

– Письма есть? – спросил Херстал.

– Несколько открыток. Все старые. Ахтерберг покачал головой.

– Может, он все-таки сказал этому типу, что есть еще один свидетель?

– Не думаю. В таком случае его убийца рисковал бы очень многим, – заметил Де Грип.

– Впрочем, остается еще одна возможность, – заявил Схаутен. – У Криса могла быть при себе улика, которую он договорился отдать за большие деньги. Преступник застрелил его из его же собственного пистолета, а улику унес.

– И таким образом пошел на риск, что его обвинят еще и в убийстве Криса Бергмана? – спросил Ахтерберг. – Вот уж ни за что не поверю.

– Не хотел бы я быть шантажистом, которого потом ухлопают. И денег мне таких не надо, – возразил Де Грип.

– Тебе это и не грозит, – ухмыльнулся Ахтерберг. Де Грип простодушно взглянул на него. Ахтерберг пожал плечами.

– А ты почему молчишь? – обратился он к Херсталу. Тот с наслаждением сосал свою трубку.

– Неужели надо без конца дымить? – рассердился Де Грип.

Херстал пропустил его замечание мимо ушей и тщательно сформулировал ответ на вопрос Ахтерберга.

– Твое предположение, что Крис пытался уверить жертву шантажа в том, что есть еще один свидетель, вполне логично. По крайней мере я так думаю, – осторожно добавил он.

Де Грип энергично замотал головой.

– Не укладывается это у меня в мозгу. Ведь мы еще должны считаться с возможностью, о которой говорил Волфскоп, а именно что о шантаже не было и речи. Что тот субъект просто предложил Крису деньги за молчание. И тогда мотив, на который мы опираемся, повисает в воздухе. За что же тогда его убили?

Эрик Ягер раздосадованно переводил взгляд с одного на другого. Не слишком ли они разболтались? У него только что мелькнула интересная идея, но из-за этой болтовни бесследно исчезла.

– Все это беспредметные домыслы, – коротко бросил он. – У нас нет ни единого доказательства, что вечером тридцать первого июля Крис действительно был свидетелем того, что произошло с девочкой – что бы это ни было. Нам достоверно известно только, что он промышлял кражами и грабежами.

– Великолепный старт для прочих темных дел, – вставил Де Грип.

Ахтерберг поднял руку.

– Подождите… счета и квитанции! Есть у вас их полный список?

Де Грип порылся в куче лежавших на столе бумаг.

– Три оплаченных счета за ремонт мотоцикла в начале нынешнего года. Это когда у него еще был старый. Счет из магазина мужской одежды за все эти тряпки. Гарантия на новые часы, выписана три недели назад. Счет из бара «Терминус» за три коктейля с креветками, несколько бутылок крепких дорогих вин и бутылку шампанского.

– Он, безусловно, что-то праздновал в «Терминусе» с приятелями. Надо выяснить, с кем он был.

Херстал вынул трубку изо рта и обратился к Де Грипу.

– От какого числа этот счет?

– От тридцать первого июля. Бар открывается в девять вечера. Я об этом случайно знаю, потому что…

Де Грип не кончил фразы, и воцарилась тишина.

– Тридцать первого июля, примерно между девятью и десятью часами вечера, он пил кофе у матери Волфскопа в Нордене, – подвел итог их общим размышлениям Херстал. – На кого же был выписан счет?

Эрик Ягер поднялся.

– Тут, пожалуй, что-то есть. Ступай сейчас же в «Терминус», – обратился он к Де Грипу, – и постарайся выяснить, на кого был выписан счет. Вряд ли они там придут в восторг от подобного запроса, но ты должен заставить их поломать голову. Это может быть очень важно. Далее…

Зазвонил один из стоявших на столе телефонов. Ягер нетерпеливо взял трубку. Коллеги внимательно смотрели на него. Чем дольше он слушал, тем больше мрачнел. Потом медленно положил трубку и взглянул на собравшихся.

– Это дежурный. Похоже, нашли Тресье Ламмерман.

Они уставились на него.

– Мертва? – спросил Ахтерберг. Эрик Ягер кивнул. Стало очень тихо.

К одиннадцати вечера он наконец остался один. Теплый свет настольной лампы, падавший на груду рапортов, которые ему предстояло прочитать, резко противоречил зловещему стилю, каким были изложены обстоятельства дела. Впрочем, Ягер уже привык быстро расшифровывать неясные формулировки, и это никак не мешало ему искать возможную связь между исчезновением и смертью восьмилетней девочки, происшедшими вот уже месяц назад, и убийством молодого мотоциклиста, который, наверное, не имел прямого отношения к смерти ребенка, но косвенно как-то был в этом замешан – ведь он оказался шантажистом или, во всяком случае, получил деньги за молчание, притом немалые.

Итак, целый список неясностей, смутных предположений и всяческих гипотез. Кто это утверждал, что нельзя заниматься расследованием, исходя из одних только предположений? Не он ли сам?

Впрочем, одно не вызывало сомнений: Крис Бергман не был тем славным пареньком, за какого его принимали, он был самым обыкновенным преступником, и, если исходить уже только из этого факта, можно построить массу гипотез.

Сейчас вся надежда была на телефонное сообщение ван Бёзекома, которого Эрик Ягер ожидал с минуты на минуту. Оно, быть может, даст ключ к разгадке того, что произошло.

Ему было не по себе. Не потому, что стрелки электронных часов опять подбирались к полуночи, для него такое не впервой, а потому, что он стыдился своего малодушия.

Ван Бёзеком предложил ему присутствовать при вскрытии тела Тресье Ламмерман, то есть сидеть в углу огромного холодного помещения и терпеливо ждать, пока он закончит свою работу. Но Ягер смалодушничал и отказался, а теперь ему было стыдно перед врачом, заключение которого внесет ясность в это ужасное дело. Ван Бёзеком даже не разразился обычными проклятиями насчет того, что ему «опять навязали на шею смердящий труп», на сей раз он лишил себя этой отдушины. Ведь речь шла о ребенке. Эрик Ягер отлично знал, что сердце ван Бёзекома гораздо мягче, чем можно было предположить, судя по его глотке, и именно поэтому ему было неловко, что он пошел по пути наименьшего сопротивления – сидит в своем кабинете, ведет разговоры, которые ни к чему путному не приводят, и читает донесения, которые никак не могут пролить свет на это дело, ибо в них слишком мало точных данных, позволяющих составить ясное представление о происшедших событиях.

Впрочем, он сегодня уже получил свое. Начиная с половины четвертого они стояли под жгучим солнцем среди развалин сгоревших домишек в конце Парквег, наблюдая за работой сотрудников технической бригады.

Он видел тельце девочки, запихнутое в ямку под разрушенной стеной, прикрытое кирпичами и головешками. Даже обычно невозмутимый Паркер и тот делал свои снимки, плотно стиснув зубы. От Тресье только и осталось что голубая ночная рубашонка да красная туфелька на одной ножке.

Беседовал он и с людьми, случайно наткнувшимися на другой башмачок, – бабушкой и дедом, которые весь день гуляли со своими внучками. Эти черные, обугленные горы кирпича в лучах безжалостного солнца они запомнят на всю жизнь как трагическое завершение беззаботного дня. Две маленькие девочки, еще моложе Тресье, стояли тут же, растерянные, меж тем как взрослые с серьезными лицами разговаривали о вещах им непонятных.

Думал он и о том, что все эти недели Тресье лежала там, больше чем в пяти километрах от родительского дома. Теперь стало очевидным, что окрестности города прочесали недостаточно. Развалины на Парквег были вполне подходящим местом, чтобы спрятать там труп. Редко кто проходит мимо, а если и заглядывает туда, то вовсе не затем, чтобы шарить в грудах обугленного кирпича, как маленькая Йосинтье. Впрочем, найдутся сотни других укромных местечек, где с таким же успехом можно спрятать тело, – и в самом городе, и в пригороде.

Но все же Ягера не покидало мучительное ощущение, что в поисках Тресье полиция допустила огромный просчет. Как знать, был ли ребенок мертв, когда его туда запихнули? Если девочка была еще жива, все было бы в тысячу раз ужасней.

Потом – встреча с родителями Тресье. Целый месяц этих людей терзала неизвестность – как же теперь сообщить им, что их дитя нашли мертвым?

Каким тактом надо обладать, чтобы по возможности смягчить удар!

Ягер по опыту знал: нет более тяжкой миссии, чем сообщать родителям, мужу, жене или ребенку, что с тем, кто им всего дороже, случилась беда. И все же он никогда не уклонялся от этой обязанности, понимая, что для его коллег она столь же тяжела.

После этого визита он не поехал домой обедать. Позвонил Tea и сказал, что ему некогда. Она, конечно, сразу догадалась, что это отговорка. Но только заметила: «Ну раз так, завтра мы уже в отпуск не уедем». Произнесла она эти слова спокойно, как бы констатируя факт и желая подчеркнуть, что невозможность уехать в отпуск – мелочь в сравнении с той трагедией, с которой они столкнулись сегодня. До этой минуты он ни разу не вспомнил об отпуске. Но что-то побудило его ответить самым обычным голосом: «Да нет, почему? Уедем». Что это было – факт, что он в этом году уже откладывал отпуск, или сознание, что и у полицейского силы не беспредельны?

– И ты поедешь со мной? – спросила Tea.

Он знал, что Tea имела в виду июль прошлого года, когда она с детьми уехала в Лугано, а он задержался. Через два дня она получила известие, что какой-то торговец наркотиками всадил в него пулю. Произошло это на Парквег на автостоянке возле шоферского ресторана, а сейчас не далее чем в двухстах метрах от того места, среди сгоревших лачуг – кстати, они и тогда сыграли свою роль, – нашли тело Тресье Ламмерман.

– Да, – ответил он. – Мы поедем вместе.

Ему принесли булочки и кофе. Потом он около часа провел у комиссара Хавермана и наконец поговорил с Херсталом, Де Грипом, Схаутеном и со всеми остальными.

Но, в сущности, это была пустая болтовня, поскольку ни врач, ни лаборанты еще не сказали свое слово. Если только технической бригаде есть что сказать. Пять недель дождя и сильного ветра – достаточный, даже более чем достаточный, срок, чтобы уничтожить все следы и косвенные улики.

Он хоть и ожидал телефонного звонка, но вздрогнул от неожиданности.

Звонил ван Бёзеком. Голос у него был усталый и говорил он не так лаконично, как всегда, когда, прежде чем представить официальный протокол вскрытия, являлся с отчетом, доступным даже для профанов.