Текст книги "Скорее счастлив, чем нет"

4
Психую у психолога

Скоро у меня сессия с Эванджелин. Я почти соскучился.

Когда я пришел сюда впервые, я даже не верил, что операция по изменению памяти реально существует. Даже заходя к Эванджелин, я думал, что она меня завернет, потому что я просто подросток, который сам не знает, что ему от Летео надо. Я точно знал, что хочу забыть, как нашел отца. Но мы долго говорили, и с каждым словом я все отчетливее понимал, что корень моих бед гораздо глубже. Наконец пазл сложился, и проступила фигура парня, который не понимает, как жить дальше.

Прошло несколько месяцев, и вот я снова здесь: белые стены, новенький стол, планшет, на стенах дипломы, в которые я так толком и не вчитался, – и архитектор моей памяти, которой надо объяснить, зачем мне снова понадобилась операция.

Эванджелин, конечно, классно замаскировалась. Я до самого конца не раскусил, что она работник Летео. Ее тайну знали только мама, Эрик и Женевьев. Брендан с парнями, конечно, не помнили, чтобы у меня в детстве была няня, но после Дня семьи все об этом забыли: кто вообще мог подумать, что она залезла мне в голову, чтобы за мной следить? Я только сейчас понимаю, что мама не случайно отправила меня на почту, как раз когда там сидела Эванджелин. А когда она ходила со мной стоять в очереди и отошла поговорить якобы с преподавателем кафедры философии Хантер-колледжа, на самом деле это наверняка была пациентка или коллега.

За справочной стойкой стоит уже знакомая мне Ханна. Я все это уже видел. Надеюсь, к концу забуду весь сюжет.

Эванджелин для начала заводит светскую беседу, наверно, чтобы оценить, в каком я настроении. Я говорю напрямик:

– Меня разрывает сотня разных чувств. Боль предательства. Разочарование. Вина. Отчаяние. Мне продолжать?

– Ты пока назвал только четыре. А остальные девяносто шесть?

– Сожаление. Любовь. Раздражение. Горе. Поверьте, это не все.

– Верю, приятель.

Я по очереди щелкаю костяшками пальцев, потом начинаю перебирать рукав:

– Так исправьте меня.

Она качает головой:

– Не я подписываю бумаги. Давай обсудим то, что произошло за несколько месяцев. Ты смог увидеть, как бы поменялась твоя жизнь, не будь ты геем. Твоя сущность сломала наши преграды. Я мало что имею право разглашать, но множество других клиентов, заказавших процедуру с похожими целями, спокойно живут с новыми воспоминаниями. Точно ли проблема в твоей ориентации?

Я знаю ответ, но ничего не говорю.

Почему в голове больше не шумит? Нечем заглушить память о разбитом сердце. В Летео облажались, мне теперь разгребать кучу воспоминаний, а она хочет услышать, как мне повезло, и успокоиться? Нет. Нет, не буду ее успокаивать. Я не был счастлив. Думал, что счастлив, но искал счастье не в тех людях, поэтому не считается. Колин не считается, Женевьев не считается, и Томас теперь тоже не считается.

– Как мне жить дальше? – спрашиваю я. – Почему-то в тот раз вы прекрасно поняли, как мне тяжело. Теперь мне еще хуже. Неужели ни до кого не доходит?

– Парень, я же сказала, не мне решать. Я согласна, что с такими воспоминаниями жить сложно, особенно в твоем возрасте и с твоим прошлым… – Она кидает взгляд на мой шрам-улыбку. – Когда мы с тобой сюда ходили, Ханна записала тебя на двенадцатое августа. Вообще-то запись на консультацию, но, если твоя мама подпишет документы, мы все сделаем… – Она начинает жалеть, что с самого начала не смогла меня отговорить, и я перестаю слушать.

Двенадцатое августа. За два дня до моего дня рождения.

Постараюсь дожить.

5
Повернуть время вспять

Мне нужно его увидеть.

Воспоминания все перемешались. Я пытаюсь запихать подальше память о самоубийстве отца. Если еще и в этом себя винить, просто сдохну.

Хочу повернуть время вспять. Вернуться в те дни, когда мной не выбивали стекло просто за то, что я – это я. Когда мы с ним бегали наперегонки и ржали. Когда, несмотря ни на что, могли быть счастливы.

Внутренний голос говорит: «Не надо!» – но я все равно достаю телефон и набираю номер, как будто никогда его не забывал. Нажимаю «вызов» и не жду, что он возьмет трубку.

– Ты живой, – выдыхает он.

– Бывал и живее, Колин.

6
Еще раз

Я думать забыл про Томаса с Женевьев даже без помощи Летео.

Мы три дня подряд перезваниваемся с Колином, и я быстро иду на поправку. Мы не предаемся воспоминаниям и прочей хрени. Как будто оба стараемся вести себя нейтрально и не как геи. Разговариваем обо всяких пустяках, например о фильмах (он согласен, что «Последняя погоня» – отстой) и о комиксах (мне надо срочно прочесть все части «Темных сторон»: скоро выйдет последняя, сюжет пока совершенно убойный). Главное – не обсуждать беременность его девушки. Он об этом даже не заговаривает.

Сегодня меня наконец выписывают из Летео. Эванджелин, конечно, хочет еще пару дней подождать, лишний раз все проверить, но я повешусь на капельнице (нет), если просижу тут еще хоть час. Я обещаю сказать, если начнется головокружение, рвота или память будет как у золотой рыбки.

По пути домой я говорю маме только одну фразу: спрашиваю, не уволил ли меня Мохад за прогулы – я же кучу смен пропустил, пока валялся избитый. Оказалось, мама с ним уже говорила, и с работы меня никто не гонит. Хоть что-то.

Наконец мы подходим к нашему дому. Я немного на нервах. Пусть Брендан, Дэйв Тощий и Нолан мне даже не попадаются. Мама крепко сжимает мою руку, ей тоже не по себе. У мусорок кидают мяч Малявка Фредди и Дэйв Толстый. Увидев меня, Малявка Фредди бросает мяч и бежит к нам.

– Стоять! – Мама заслоняет меня собой. – Руки прочь от моего сына, а то все в тюрьме сгниете!

Малявка Фредди пятится. Ему явно очень неловко.

– Простите, просто хотел увидеть, как он. Аарон, мне за них стыдно. Чокнутые. – Он убегает, не дожидаясь, пока мама исполнит свою угрозу.

Мы входим в вестибюль, и я судорожно вдыхаю полной грудью. Я бегал здесь ребенком, играя в догонялки, и подростком прятался от «Дикой охоты». Я спешил придержать дверь соседям, и они говорили маме, какой воспитанный мальчик у нее растет. Теперь от стеклянной двери осталась только рама. Через нее, как через скакалку, скачет взад-вперед маленькая девочка, как будто тут никто не валялся полумертвым.

Вот мы в дверях – а вот уже едем в лифте.

Когда мама наконец-то впервые за неделю падает в собственную кровать, я переодеваюсь в чистое и сбегаю к Колину.

До старенькой кафешки «Джава Джек» на Сто сорок второй улице я добегаю почти мгновенно и по памяти сажусь за столик у окна. Мы с Колином всегда сидели именно здесь, отсюда удобнее всего ржать над прохожими. Раньше Колин ненавидел кофе, сейчас наверняка уже думает, что кофе пьют все настоящие мужики или типа того. Это тупо, но он загоняется по всяким таким вопросам куда серьезнее, чем обе версии меня, не буду его мучить. И ни жестом не выдам то, что когда-то между нами было, чтобы никого не злить. Я подзываю официанта:

– Можно мне еще кофе?

– Сейчас принесу.

Открывается дверь, я вскидываюсь. Не Колин. Какой-то парень в мешковатой одежде и с длинными волосами под серфера. Если бы я мог по щелчку пальцев заменить его кем-то из знакомых, не уверен, что дал бы ему баскетбольную джерси, высокий рост и золотистые кудри Колина. Может, я бы превратил его в Томаса: кожу сделал бы чуть темнее здешнего водянистого кофе, скучные обычные брови вырастил бы огромными и кустистыми, как те, что я зачем-то гладил перед роковым поцелуем.

Не знаю.

«Щелк, щелк».

Кто-то щелкает пальцами у меня перед носом.

– Все нормально? – спрашивает Колин, садясь напротив, как будто мы и не расставались. – Выглядишь не очень.

Мой распухший глаз чуть поджил, но все еще лиловеет, и на меня все пялятся, даже когда я тупо иду по улице.

– Угу, столкнулся с парой-тройкой тяжелых кулаков. Кто тебе рассказал?

– Подруге Николь сказала подруга Женевьев. А еще что нового?

Он берет меню. Можно подумать, он не заказывает каждый раз одно и то же – омлет и хашбраун. Согласен, неплохая тактика. Искать что-то новое, думать только на шаг вперед и оттягивать то, зачем пришел.

– Эй там! Можно мне кофе?

– Дайте два!

– Зачем тебе два? – удивляется Колин.

– Я свой уже выпил.

Колин тыкает пальцем в исходящую паром чашку у меня перед носом. Я готов поклясться, что уже ее допил, и мой лопающийся мочевой пузырь готов клясться вместе со мной. Наверно, официант принес вторую, когда я выпал из реальности.

Официант, несущий две чашки, тоже немного растерян. И немного зол:

– Какого?.. Ты еще вторую не допил!

– Да, не допил. Прошу прощения.

– Ну зашибись. Пойду налью про запас. Захочешь еще продукты попереводить, дай знать.

– Слышь, хрен, не хреней? – говорит официанту Колин, насыпая себе в чашку сахар.

Официант уходит, матерясь себе под нос. Колин любит препираться со здешними хамоватыми официантами, они все равно тут дольше месяца не задерживаются. В итоге мы придумали игру: я брал у официанта ручку и рисовал на чеке что-нибудь неприличное. Из кожи вон лез, чтобы рассмешить Колина. Вот бы снова вернуться в то время. Будет тяжело и неуютно, зато никакой больше неразделенной любви.

– Так что у тебя нового? – спрашивает Колин.

– Ничего, так, разок пробил головой дверь.

Он смотрит в свой кофе:

– А Женевьев где была, когда тебя избивали?

– Я ее типа бросил. – Он поднимает голову, наши взгляды встречаются. – А у вас с Николь как жизнь? Как протекает ее беременность?

Колин поперхнулся кофе и прикрывает рот рукой, у него течет по подбородку.

– Ну… скоро третий триместр.

– Мальчик или девочка?

На секунду замешкавшись, Колин отвечает:

– Мальчик.

Вот бы мне сейчас хрустальный шар, только чтобы реально показывал будущее, – посмотреть, будет ли Колин хорошим отцом своему сыну. И я сейчас не только про то, будет ли он с ним играть и кормить микстурой с ложечки, если тот заболеет. Будет ли Колин давать сыну слушать женские песни? Разрешит ли встречаться с парнем, если в этом будет его счастье?

– Поздравляю.

– Можешь не притворяться.

– Да не, правда рад за тебя, – вру я.

– Жаль, что вы с Женевьев расстались.

– Можешь не притворяться, – с ухмылкой передразниваю я.

Потом мы просто смотрим друг на друга, как переглядывались в школьных коридорах.

– Пошли наружу?

– Давай попросим счет, – говорю я.

– И ручку!

Мы идем в «Дом сумасшедших комиксов», хихикая и швыряя друг в друга стащенной у официанта ручкой, как гладиаторы метали копье. Мы с Колином с самого начала заходили в магазин комиксов, когда снаружи было слишком холодно. Мне было пофиг, главное – вместе. Мы часами сидели у полок, прижавшись друг к другу как можно ближе, и читали все, что попадалось под руку, но было не настолько крутым, чтобы покупать. Я столько пропадал в этом магазинчике, что Женевьев начала таскать меня туда на свидания по очереди. Хотя она и придумала-то эти свидания только потому, что у нас разладились отношения – тоже из-за Колина.

Меня всегда заставало врасплох, когда он заговаривал не о комиксах и фэнтези. Однажды мы уже собирались выходить из магазина, но вдруг Колин утянул меня обратно на пол. Я надеялся и боялся, что сейчас он меня поцелует, но он вдруг заявил, что больше не будет париться о чужом мнении. Это решение продержалось не дольше, чем теневой василиск в бою с фениксом Черного солнца, но тогда я ему поверил и был счастлив. А потом я вдруг остался без него, его касаний, разговоров и не смог ничем заполнить дыру. Пришлось забыть, что она вообще есть, – грустно, зато сработало.

А теперь он, кажется, вернулся.

У дверей стоит Стэн, безуспешно пытаясь собрать автомат со жвачкой от Капитана Америка.

– Помирились? – улыбается он.

Колин странно на меня смотрит, как в тот раз, когда забыл, что уже рассказывал мне про свою неудачную стрижку, и я дорассказал за него. Я его выслушал, показал, что мне не все равно, и обещал всегда быть рядом.

– Все нормально, – отвечает он и увлекает меня в отдел графических романов.

– Это он в каком смысле?

– Я пару раз заходил сюда без тебя, и Стэн все время спрашивал: «Бэтмен, где твой Робин?»

– Да ну нафиг, Бэтмен – это я!

Колин хихикает.

– Я сначала придумывал отмазки, типа ты заболел или на работе, но потом признался, что мы больше не разговариваем и это, по ходу, насовсем. Было хреново, но я же сам тебя бросил. – Он проводит пальцем вдоль корешков книг. – Кстати, можно вопрос?

– Валяй.

– Слушай, в тот раз ты ко мне подошел и начал выжимать дебильные общие фразы – это ты пытался впечатлить того парня? Ты теперь с ним?

Я уже и забыл тот случай, а тогда даже не помнил, что связывало нас с Колином. Два мира оказались в паре метров друг от друга – и только Колин что-то понял, только Колина это коснулось.

– Мы с ним не встречались, а ты для меня был вообще чужим. Я сделал операцию Летео и забыл все, что у нас было.

– Ага, конечно.

Он мне не верит. Неудивительно. Но я сказал правду.

Мы сидим на полу у книжного шкафа, соприкасаясь локтями, и читаем графический роман про нападение зомби на суперохраняемую свалку, где валяется отрубленная голова их предводителя. Без понятия, что они будут делать с его головой, если ее добудут. Нам быстро надоедает.

– А помнишь наше место, ну, за оградой? – внезапно спрашивает Колин.

Вряд ли он решил сыграть в игру Женевьев.

– Давно там не был, – отвечаю я.

– Пошли?

Я закрываю книгу, и мы прощаемся со Стэном. Интересно, он нас раскусил? Хотя плевать, лишь бы не сдал.

Мы идем в наше место, между мясным и цветочным. У ограды я кладу Колину руку на плечо и подталкиваю, он стряхивает мою руку, и я не докапываюсь, хотя вокруг ни души – и ни одного бездушного гомофоба. Сегодня запах сырой говядины совсем забивает цветы. Кто-то повесил объявление: «В пятницу 16 августа пройдет встреча по общественным работам». Что бы это значило? Но наше граффити никуда не делось, класс.

Мы проползаем под забором. Воздух на той стороне напоен памятью нашего первого раза, второго, третьего… ну и так далее. Колин осматривается: нет ли прохожих, не летают ли птицы с камерами на головах – и берется за пряжку моего ремня. Тут так темно, что кто-то мог бы нас зарезать и спокойно смыться. Нам все нравится – потому что темно, а не потому что нас могут убить. Я грубо целую Колина и точно знаю: целуя Николь, он каждый раз представляет вместо нее парня, может, даже меня. А я сам, целуя его сейчас, тоже представляю на его месте кое-кого другого. Как же все это тоскливо.

Колин протягивает мне презерватив, я сдираю обертку зубами.

7
Разговоры по душам и душевная боль

Прошел всего день без Колина, а я уже чуть не свихнулся. Он пашет на двух работах – официантом в итальянском ресторане и грузчиком в магазине – и постоянно не высыпается. Но он безумно мне нужен. Я бессовестно им пользуюсь. Страшная смесь надежды и подлости.

Перед сменой у Колина есть пара часов свободы, и в два часа мы встречаемся на стадионе, где мы валялись с Томасом и считали поезда. Я и сейчас высматриваю Томаса: вдруг он лежит в траве или сидит на трибуне, размышляя, как бы выстроить свою жизнь. Но его здесь нет. Все нормально, все хорошо, у меня есть Колин, мой первый шанс на честное счастье. Ему я сказал, что здесь можно круто побегать, чтобы он пришел в форму к отборочным по баскетболу. Мы бежим, он дико отстает, и я вспоминаю, как отставал Томас. Но, в отличие от Томаса, Колин не сдается: не бросает работу, не отступается от мечты, не выбывает из гонки. Он добегает до финиша и только потом валится ко мне на траву.

– Может, поговорим о?..

Я не ожидал такой просьбы:

– О чем?

Он оглядывается и осторожно трогает пальцем мой шрам.

– Все было так плохо?

– Да. – Я лежу и смотрю на солнце, пока не начинают болеть глаза. – Мне казалось, что жизнь – это невыносимо долго. Я решил свалить.

– Не из-за меня же? – быстро спрашивает Колин.

Я мотаю головой по траве:

– Да не, не из-за тебя. Я не такой, чтобы закатывать истерики, если мне не отвечают взаимностью. – Это ложь. Даже забыв все, что привело меня в Летео, я хотел забыть еще раз. Из страха и разочарования. Именно потому, что мне не ответили взаимностью. А еще я очень подлый и, чтобы достичь желаемого, прикрылся попыткой самоубийства. – Много всего сошлось. Просто было слишком сложно жить дальше, когда мой собственный отец выбрал смерть – только из-за того, что я – это я. Его поступок сломал меня, и я не знаю, как починиться обратно.

– Как я тогда на тебя злился, ты не представляешь! – говорит Колин. – Николь рассказала, что ты пытался сделать. Я как раз играл в «Сельский самосуд», никак не мог пройти уровень и чуть не швырнул приставкой в телевизор. Но сдержался. Не хотел портить ей жизнь так же, как испортил тебе. Я всегда думал, что в конце концов мы останемся вместе. Даже когда понимал, что не могу себе позволить быть тем, кто я есть.

– Ты просто встал и ушел!

– Я только через несколько месяцев понял, как по тебе скучаю. Да, моя жизнь – обман, но, Аарон, мне нужно думать о ребенке. О моем сыне. Когда тебя воспитывает отец-гей, кем ты вырастешь? Иногда я думаю, лучше бы меня вообще в его жизни не было. Но на такую подлость я все же не способен.

Я сажусь:

– От меня-то ты сейчас чего хочешь? Снова небось свалишь?

– Пока не знаю, честно, – говорит Колин. Читать: «Да, свалю». Он тоже садится и на секунду сжимает мою руку. – Только, пожалуйста, доживи до дня, когда я что-нибудь пойму.

Значит, плюс один шанс, ради которого стоит жить. Может быть, Колин никуда не денется – или денется, но через много лет вернется. Может, Томас дозреет признаться, что он гей, и будет со мной. Может, в Летео починят мне мозги, и все будет хорошо. Из всех этих «может быть» выше всего шансы у Колина.

Назавтра мы снова приходим на стадион, но в этот раз не бегаем, а садимся на трибуны и перечитываем «Темные стороны». Последняя часть будет уже на этой неделе.

Колин листает пятый выпуск. Я не видел его таким счастливым с тех пор, как сказал ему, что мама все знает и рада за нас. Все его деньги уходят Николь и ребенку, и почитать комиксы ему удавалось только в магазине, и то в спешке, пока не отобрали покупатели. На двадцать четвертой странице темный двойник Тора избивает его до полусмерти и бросает в пабе подыхать. Улыбка Колина меркнет.

– Помнишь, на нас напали в поезде? – спрашивает он. – Я тогда до усрачки испугался. Думал, нам крышка.

– Когда меня избивали друзья, я чувствовал то же самое.

– Как они вообще додумались?..

Я каждый чертов час себя спрашиваю о том же. Из ненависти, невежества, ревности – факт тот, что они меня избили и теперь это нельзя ни забыть, ни исправить.

– Им не нравилось, что я дружу с Томасом, – говорю я чистую правду. – Ну, тем парнем, с которым мы тогда зашли в «Дом сумасшедших комиксов». Не то о нас подумали.

– У вас с ним что-то было?

Не буду ему рассказывать о поцелуе.

– Он по девочкам. – По крайней мере, так говорит сам Томас. Я ему не верю, но это мое дело. Даже если мое чутье не врет и однажды он мне таки признается, не хочу предавать его доверие. Он моего не предавал.

– Хреново. Но ничего ведь не случается без причины…

Все началось с Колина. Круг замкнулся.

Вчера мы так и не повидались, перед работой Колин ходил с Николь к врачу. Сегодня мы приходим на стадион в третий раз. Пока мы разминаемся перед пробежкой, я вдруг смотрю на трибуны: там сидит Томас и ест китайскую еду. Вдвоем с Женевьев. Это как удар под дых. Я не могу вдохнуть. Еще никогда ничье счастье не причиняло мне такой боли.

Женевьев разламывает китайское печенье. Надеюсь, предсказание гласит: «Не волнуйся, он тоже тебя бросит».

Томас привел Женевьев сюда. В место, где ему хорошо думается. И теперь делится своими мыслями с ней. Может, он уже даже водил ее смотреть фильмы на крышу, может, даже снимал при ней футболку. Если все зашло настолько далеко, я уже не в силах за них радоваться. Тем более что он ей врет, а она в очередной раз врет себе.

Я бросаюсь бежать – нафиг, нафиг отсюда, пока не заметили. Но Колин окликает меня, Томас и Женевьев поднимают головы на звук. Томас пялится прямо на меня, а у Женевьев глаза так и бегают. При виде Колина она бледнеет.

Я бегу еще быстрее и торможу только на углу соседнего квартала.

Меня нагоняет Колин. Я скорчился над мусоркой, меня сотрясают спазмы. Я сплевываю вязкую слюну, прижав ладонь к ноющей груди.

– Ты живой? Красный, как черт.

Я прикрываю рот рукой. Пусть не видит, как меня выворачивает.

– Там сидела Женевьев с этим твоим парнем, Томасом. Она же не сдаст меня Николь?

– Не думаю… что они еще общаются, – выдавливаю я. На самом деле не удивлюсь, если Женевьев превратится в собственного темного двойника и включит ябеду. – Пойду-ка я домой, отлежусь. Еще увидимся на неделе?

– Тебе до сих пор нравится Томас, да?

Не хочу ему врать. Но, боюсь, скажу правду – потеряю и его.

Колин разводит руками:

– Хреново, но все к лучшему. На неделе увидимся, Аарон.

Он уходит. Я смотрю ему в спину. Можно меня просто снова изобьют? Если мне в лицо летит кулак, значит, я стою хотя бы этого. Томас и Женевьев болтают и смеются – без меня. Колин взял и спокойно ушел, когда мне плохо. Кажется, если я просто исчезну, никто не заметит.

Может, операция Летео дарит забвение только тем, кого и самого легко забыть. Никто не хочет быть настолько неважным. Но я готов.