Текст книги "Скорее счастлив, чем нет"

13
Бессердечный

В субботу Томас устроил марафон поиска работы и прихватил с собой меня. Пока все складывается не в его пользу. Его мама рассказала, что на Мелроуз-авеню требуется помощник парикмахера. Конечно, Томасу не больно хотелось сметать с пола волосы, слушая тупые байки парикмахеров о женщинах, с которыми они спали, но он все равно злится, что место уже кто-то занял. Хуже того – они взяли какого-то самодовольного парня, и тот с гордым видом мыл бритву, пока Томасу отказывали.

Потом мы отправились в цветочный магазин. Томас решил, что ему не повредит размеренная работа среди цветов, но флористу не понравилось его резюме: месяц там, два сям… Потом оно не понравилось пекарю, торговцу фруктами, владельцу арт-студии и – самое обидное – двадцатилетнему парню, который заявил, что Томас вряд ли сможет выполнять духовную миссию его стартапа.

Томас пришел заворачивать подарки на дни рождения домашним животным. Какая там духовная миссия, он что, совсем тупой?

– Да пошло оно все, Длинный, – вздыхает Томас, выкидывает в мусорку оставшиеся листки с резюме и плюет сверху. Это совсем уж лишнее, но не буду портить ему удовольствие.

– Да ладно, ты же все равно не хотел там работать, – говорю я.

– Ага, но вдруг я попробовал бы что-то неожиданное – и там мне открылись бы классные перспективы?

– Есть еще куча мест, куда можно податься. – Жаль, Мохад, мой босс, сейчас никого не ищет.

– Может, пойти бассейны чистить…

– Или спасать утопающих. Или знаешь что, иди в тренеры по плаванию! Я бы к тебе записался.

– Ты не умеешь плавать?

– Не-а. Не было как-то повода научиться. Хотя неплохо было бы уметь, а то прошлым летом я чуть не утонул.

– Как ты так умудрился?

– В бассейне была очень холодная вода, я решил не растягивать пытку, заходя с мелководья, и тупо прыгнул с глубокой стороны, – рассказываю я. Тогдашний страх вновь захлестывает меня и утаскивает под воду. Я смеюсь: – Я с чего-то решил, что достаточно высокий, чтобы спокойно стоять на глубине два с лишним метра. Глупо, правда?

– Реально глупо. И о чем ты думал, когда тонул?

– Думал, что классно было бы нарисовать комикс про супергероя, который весь такой сильный, но не умеет плавать и однажды тонет.

– Как, ты не думал о семье и друзьях? О загробном мире? Не жалел, что так и не научился плавать?

– Не-а.

– Ты бессердечный, – заключает Томас. – Ты в итоге включил эту сцену в свой комикс? Кстати, ты обещал как-нибудь дать мне его почитать. Мне уже не надеяться?

– Как-нибудь дам. Просто я все откладываю, потому что… А знаешь, пошли!

Не хочу прослыть тем, кто не держит слово, так что мы идем ко мне. Томас ждет в коридоре, пока я ищу «Хранителя Солнца». И мне вдруг хочется, чтобы Томас читал его не на крыше, а здесь. Я кладу тетрадку на кровать и открываю дверь:

– Заходи.

– Я думал, ты не любишь водишь к себе друзей.

– Через пять секунд передумаю. Через четыре, три, две… – Я не досчитываю: Томас не смеется. – Да заходи ты, а то мне уже стыдно! – И Томас заходит.

Он осматривается, и я слежу за его взглядом. Мне уже стыдно за запах сохнущего белья. Вернее, это А-Я-Псих как-то сказал, что у нас им пахнет. Я привык и не чувствую. Когда ко мне впервые пришел Малявка Фредди, он сразу принялся искать спальню – было бы где искать, – чтобы посмотреть на кровать, где мы все спали. Слишком уж это странно – что все спят в одной кровати, – если у тебя самого есть своя комната. Хорошо, что Брендан никогда ничего на этот счет не говорил. И Томас тоже ничего не скажет. Он рассматривает диски с играми Эрика, потом мою коллекцию комиксов и наконец выносит вердикт:

– У тебя тут прямо пещера Бэтмена! Тоже хочу.

– Иди ты! У тебя своя комната есть.

– Я бы махнулся.

– Ну, если ты не против делить комнату с Эриком, я с радостью махнусь. – Мы жмем друг другу руки.

Томас хватает «Хранителя Солнца», мы садимся на мою кровать и углубляемся в чтение. Как же офигенно, когда кто-то смеется над шутками, в которых ты все время сомневался! Потом Томас долго хвалит сцену, где Хранитель Солнца выпускает очередь огненных шаров прямо в рубиновый глаз циклопа, машущего двумя мечами размером с гору. Я так долго сидел вырисовывал каждую деталь! Наконец он дочитывает до последней страницы – той, где Хранителю надо решить, кого спасти от дракона: девушку или лучшего друга.

– Спойлер дашь? – поднимает он голову.

– Понятия не имею, что ему выбрать. – Я развожу руками. – Завяз.

Томас несколько секунд задумчиво рассматривает картинку:

– Ну, может, Хранитель научится раздваиваться? Допустим, небесное королевство пробудило в нем новую способность. Тогда он спасет и Амелию, и Колдуэлла, а потом еще пару раз раздвоится. Ну, знаешь, если все его копии одновременно плюнут солнцем, можно и дракона убить…

Томас еще минут десять рассказывает, что будет дальше. Я достаю тетрадь и рисую первый эскиз василиска с бриллиантовым хвостом, которого он предложил ввести в сюжет. Когда он доходит до того, что василиск должен превращаться в старика с Альцгеймером, который сам не помнит, что он суперзлодей, я останавливаю его поток фантазии: надо же что-то приберечь для второго выпуска.

Томас уходит в туалет – я продолжаю строчить – и возвращается каким-то не таким. Увидел что-нибудь стремное? Мамин лифчик? Учуял запах грязного белья? Не знаю, в чем дело, он явно не скажет. Он не хочет, чтобы мне было неловко, но, похоже, не понимает, что я не могу тупо сидеть и делать вид, что все нормально. Значит, спрошу прямо:

– Что такое?

– Там ванна, – признается Томас. – И я теперь думаю… – Он может не договаривать. При виде ванны, где покончил с собой чей-то отец, любому будет не по себе. – Прости.

– Все нормально.

– Длинный, кто его нашел?

– Мама. Томас, я без понятия, почему он это сделал. Мама говорит, что у него всегда что-то не то творилось с головой, вспышки гнева и все такое. Но мне кажется, у него была какая-то другая, тайная жизнь, и случилось что-то, что его доконало. – Я утыкаюсь взглядом в колени, пытаясь воскресить в памяти все хорошие воспоминания об отце, а то только грущу и злюсь, надоело уже. – Мы даже на его похороны не пошли. Ну как смотреть на человека, который ушел от тебя по своей воле?

Томас садится рядом и обнимает меня за плечи. Несколько минут мы просто сидим и молчим, потом он рассказывает, как до сих пор иногда гадает, где теперь его отец. Конечно, это разные вещи: мой отец покончил с собой, его – сбежал, но, скорее всего, жив-здоров. И все-таки мы оба потеряли отцов. Наши жизни разделились на «до» и «после». У Томаса почти не осталось хороших воспоминаний об отце: только о том, как они один раз вместе рыбачили. Он постоянно думает, сколько упустил: папа мог научить его водить машину, болеть за него на хоккейных матчах, рассказать ему, откуда берутся дети…

– Как думаешь, мы теперь, без отцов, не вырастем нормальными? – спрашиваю я.

– Я думаю, мы свихнемся, пока будем гадать, почему они просто взяли и ушли, а так все, наверно, будет хорошо. Ну, точнее, у тебя, Длинный, все будет хорошо, если я научу тебя плавать и кататься на велике. Ты прямо не даешь мне облениться.

Я невольно улыбаюсь. Он продолжает обнимать меня за плечи. Никто из друзей никогда меня так не успокаивал. Это типа как бы вообще новое ощущение. Я совсем не бессердечный, как сказал Томас. И он тоже это понимает.

14
Мысли в четыре утра

Завтра вернется Женевьев.

Наконец-то.

Она поедет из аэропорта на такси и попросила встретить ее у их дома. Конечно, я приду. Я три недели не видел свою девушку и очень соскучился.

Мне так не терпится уже с ней встретиться! Видимо, из-за этого я никак не могу уснуть, хотя все уже спят, даже Эрик. Его наконец-то доконали двойные смены, и он вырубается через час после того, как приходит домой.

Я сажусь на кровати и пялюсь в окно. Снаружи как будто все вымерло.

Я бы хотел сейчас с кем-нибудь поговорить, но на такую тему, что с кем попало ее не обсудишь. Лучше всего подходит ровно один человек, но именно из-за этого человека мне и нужно с кем-то поговорить. Я решаю порисовать: если выпустить мысли на бумагу, станет легче. Реально легче.

Я на скорую руку набрасываю портреты друзей и то, что им нравится. Дэйв Толстый любит бороться, так он может хотя бы представить, что он качок. Малявка Фредди обожает бейсбол, хотя его отец хочет, чтобы он занимался футболом. Брендану нравилось быть сыном своих родителей, а сейчас он только внук своего деда. Деон обожает драки. Дэйву Тощему для полного счастья нужен только косячок и лестница, которую можно обоссать. Женевьев полностью счастлива, когда работает над картиной, даже если не знает, как ее дорисовать. И, наконец, Томас любит парней.

Некоторые вещи даже рассказывать не нужно – их и так видно: например, всем ясно, что Дэйв Тощий любит курить травку, а Брендана засасывает пучина наркоторговли, потому что у него оба родителя в тюрьме. Точно так же я вижу, что Томас – гей, хотя никто, даже он сам, мне об этом не говорил. Возможно даже, я ему нравлюсь – хотя это бессмысленно, он мог бы выбрать кого-нибудь получше, чем гетеросексуальный парень со сколотым зубом, у которого к тому же все серьезно с девушкой.

Но я боюсь за Томаса. Может, конечно, если он когда-нибудь признается моим друзьям, им будет все равно, но что, если?.. Если они не смогут принять, что Томасу нравятся парни и это так же естественно, как то, что А-Я-Психу и Деону нравится драться? А что, если они попытаются выбить из него то, что нельзя выбить?

Я вырываю страницу из тетради.

В последний раз смотрю на рисунок – Томас целует высокого парня, – сминаю и выкидываю.

Часть вторая
Счастье, но другое

1
С днем рождения его

Мы с Женевьев едем в лифте их дома, я зажимаю под мышкой ее багаж. Женевьев жмется ко мне:

– Поехали на будущий год вместе! Меня так классно научили делать тени, тебе для комикса тоже пригодится! И еще…

Мне бы порадоваться – она так уверена в нашем будущем, значит, я все делаю как надо. Если мы сейчас застрянем в лифте, я даже не испугаюсь. Даже если Женевьев будет дальше болтать про лагерь для художников, университет, район, куда мы когда-нибудь переедем, и прочие взрослые штуки.

Женевьев заходит в квартиру, проверяет, что отца нет дома, и впускает меня, продолжая рассказывать, с кем она там подружилась, как мерзко было в долгом походе писать в кустах… Потом говорит:

– У меня для тебя сюрприз.

Мы идем к ней в спальню, она достает из сумки картину тридцать на тридцать сантиметров.

Женевьев что-то дорисовала!

Темноволосая девушка направила серебристый бинокль в чердачное окно. А там оказался не склад поломанной ненужной мебели – в комнату вписана целая вселенная со звездами, и ярче всего сияет созвездие в виде тянущегося к ней парня.

– Охренеть, как круто!

Я сажусь, намереваясь рассмотреть картину в мельчайших подробностях, но Женевьев вытягивает ее у меня из-под носа.

Осторожно кладет картину на пол и садится ко мне на колени. Снимает с меня футболку, запускает пальцы в потихоньку отрастающие волосы на груди, обводит кончиком пальца челюсть.

– Мне так не хватало тебя, что я взяла себя в руки и рисовала как бешеная. Давай никогда больше не будем так надолго расставаться! – Она касается моего лба своим.

– Я тоже скучал.

Я смотрю ей в глаза, и все равно что-то не так. То есть я реально скучал – вроде бы скучал. Не до безумия, конечно – а должен был, – но я постоянно о ней думал. Ну, вроде бы постоянно.

Я заваливаю ее на кровать. Мы раздеваемся. Я вытаскиваю из кармана презерватив. Пока не надеваю – еще толком не настроился, слишком себя накрутил. Женевьев обнимает меня, и я закрываю глаза: если увижу, что разочаровал ее, – сигану в окно. Перед глазами вдруг встает Томас: вот он стягивает футболку, вот бежит через поливалки, отжимается… Я гоню картинки прочь, мне нужно сосредоточиться на моей красавице-девушке – и вдруг я завожусь…

Томас – не Женевьев, а Женевьев – не Томас, но мой мозг, по ходу, их путает. Дичь какая. Им принадлежит два разных места в моей жизни. Я помню об этом. Клянусь, помню.

Женевьев – моя любимая девушка, и я всегда буду безумно скучать по ней, если мы снова разлучимся. Томас – просто мой лучший друг, я во многом ему доверяю, но никогда не расскажу ему ничего такого, что скрыл бы от Женевьев. Какая разница, что с Женевьев не побегаешь по зрительским трибунам и не полежишь, считая проходящие поезда? Какая разница, что стоит мне учуять где-нибудь запах одеколона, как у Томаса, – и я тут же вспоминаю, как мы с ним тусовались?

И если бы я оказался на месте Хранителя Солнца и решал, кого спасти от дракона: девушку или лучшего друга… Да-да, в прошлый раз я ответил иначе, передумал, бывает, но дракон сожрал бы Томаса, а я бы и пальцем о палец не ударил. И я бы сделал свой выбор без тени сомнения, потому что Женевьев – моя девушка, я ее парень, а мы с Томасом просто друзья, и точка.

Это, конечно, не значит, что я не могу отмечать появление Томаса на свет в тот же день, когда моя девушка вернулась из трехнедельной поездки.

Он не заслужил, чтобы его два года подряд кидали друзья.

Я строго запретил Томасу подниматься на крышу, пока я его не позову. И, конечно, я единственный, кто пришел к нему с подарком. Вернее, еще Малявка Фредди спер у мамы из шкафчика три бутылки малиновой настойки (да, он мелкое ссыкло и зануда, но что-что, а возможность хорошенько нажраться он никогда не упустит). Надеюсь, Томас не будет смеяться над моим подарком (Женевьев, когда узнала, смеялась).

Я по наитию купил в комиссионке неподалеку несколько дешевых фонариков. Увы, его любимым оттенком зеленого горят только два. Мы врубаем через колонки плейлист для отвязных тусовок от Брендана. Вокруг Дэйва Тощего тут же начинает тереться наша соседка Кристал, а ее подруга жадно смотрит на торты, которые я купил по доллару в супермаркете. Вообще-то я хотел заказать в кафе, откуда он уволился, торт-мороженое в виде, скажем, киношной хлопушки или еще чего-нибудь этакого, но все это дохрена стоит. Грустно.

– Классная туса, – заявляет Брендан, настроив колонки. – Не думал, что ты на такое способен. Твоя пляжная вечеринка была не очень.

– Мне было двенадцать, а Орчард-бич – та еще дыра, отстань.

Я осматриваюсь. Женевьев пьет уже второй коктейль и минут десять подряд треплется с А-Я-Психом. Вообще-то провести столько времени с ним с глазу на глаз уже опасно для жизни.

– Слушай, спасешь Женевьев от этого ненормального? – прошу я и ухожу в другую сторону.

– А ты куда? – спрашивает Брендан.

– Приведу Томаса.

Мы сегодня еще не виделись. Я только позвонил ему в полночь – поздравить с днем рождения – и еще пару часов назад сказал, что мы скоро начнем все готовить. Каким-то чудом мне удалось провести всех на крышу, так что никто не подрался с парнями из «Джои Роза».

– Надеюсь, ты и мне такую же классную вечеринку закатишь, – произносит Брендан, и я вспоминаю пятый класс. Как-то раз мы ехали в школьном автобусе, и они с Малявкой Фредди поспорили, кто будет моим лучшим другом. Не все умеют делиться друзьями.

Я спускаюсь по пожарной лестнице, стучу Томасу в окно и сажусь на подоконник. Он сидит за столом без футболки и перечитывает свой дневник. Поднимает голову на стук и улыбается.

– Йо, с днем рождения! Стал на год мудрее и делишься мудростью с дневником?

Томас кивает:

– Не, с этим я уже закончил. Перечитывал вот, что записал год назад. Каким я был мелким и депрессивным!

– Ну, ты имел полное право депрессовать. Но сегодня на крыше будет классно. То есть мы, наверно, зря позвали А-Я-Психа бухать на крыше, но с этим мы потом разберемся.

– Потом – это когда он кого-нибудь оттуда скинет?

– Думаю, мы все выживем. Ну, может, кроме Дэйва Тощего. А-Я-Псих очень любит им кидаться.

– Короче, за все это с меня раз сто дать тебе пять. Уже интересно завтра почитать, что я сегодня по пьяни напишу в дневник! – Он встает из-за стола и идет к шкафу. Я изучаю плакаты, чтобы не пялиться на его спину. Томас рассказывает, сколько родственников ему сегодня позвонили. А мама подарила открытку и вложила туда двести пятьдесят долларов.

– Даже не знаю, что лучше, наша вечеринка или такая куча денег…

– Бу! – раздается из-за моей спины.

Я подпрыгиваю, едва не стукнувшись головой о край форточки, и только через секунду понимаю, что это Женевьев. Мы уже несколько минут не поднимаемся, она, видимо, решила проверить, все ли нормально. Жен заглядывает в комнату – Томас прикрывает голый торс полосатой майкой – и снова смотрит на меня:

– Вся тусовка переместилась сюда? Дуйте наверх, давайте уже напьемся! Уи-и-и-и!

Я не в восторге, когда Женевьев много пьет: она превращается в безбашенную тусовщицу и наутро всегда об этом жалеет. Сейчас она обхватывает мою голову, притягивает меня к себе и страстно целует, пихая в горло язык. У него вкус водки с малиной и клюквенного сока. Кажется, она вот-вот попросит Томаса выметаться и повалит меня на кровать. Но она только хватает меня за руку и ведет на крышу. Томас идет следом. Часть моих друзей встречает его улюлюканьем, остальные поглощены алкогольной игрой с четырьмя девчонками. Томас тыкает пальцем в ближайший фонарик, говорит, что он классный, берет его в руки, и фонарик тут же гаснет.

Ладно, бывает.

Я вызываюсь принести им с Женевьев что-нибудь выпить (хотя Женевьев и так неплохо напилась) и предоставляю их друг другу. Ко мне подходит Дэйв Толстый с налитым до краев красным пластиковым стаканом. Напиток течет ему на руку.

– Выпьем за классные сиськи твоей девчонки!

– Выпьем, – соглашаюсь я, хотя мне пока нечего пить. Наполняю три стакана на пятую часть алкоголем, доливаю соком – Женевьев уже хватит – и тащу друзьям, держа по стакану в каждой руке и один – в зубах. Я вручаю им коктейли, как раз когда Томас спрашивает Женевьев:

– Ты что, ведьма?

Я немного теряюсь: когда они успели договориться до таких вопросов?

– Что тут?..

– Он спрашивает, потому что… – Женевьев кидается к своей брошенной на пол сумочке, по пути расплескав половину стакана (все к лучшему!), и возвращается, держа в руках странного вида колоду карт, перевязанную голубой ленточкой. – Я рассказала ему про свои карты таро. Сделала их в лагере. Вместо бумаги рисовала на коре, чтобы получился реально колдовской инструмент.

– Рассуждаешь как настоящая ведьма, – замечаю я.

– Костер уже заждался, – улыбается Томас. – Длинный рассказывал, ты когда-то гороскопами интересовалась. Я вот все больше по печеньям с предсказаниями.

– Но ведь одно и то же печенье может разломать кто угодно! – вскидывается Женевьев.

– Главное – положиться на случай, – объясняет Томас. – А гороскопы в разных источниках все время друг другу противоречат, черт ногу сломит.

Женевьев продолжает спор, подавив отрыжку:

– Потому-то гороскопы и лучше! Если печенье сулит тебе богатство, а ты не богатеешь, значит, тебя обманули. Но если расклад с сайта не сбылся, можно еще почитать в газете!

Какой же бред они несут… Пристрелите меня кто-нибудь. Немедленно. Прямо в голову.

– А почему ты с ними завязала?

Женевьев описывает стаканом несколько кругов, некоторое время пялится в поднявшийся водоворот и одним глотком осушает напиток:

– Устала, что мои ожидания не сбываются.

– Давай ты мне как-нибудь сделаешь гороскоп, а я дам тебе печенье с предсказанием, – предлагает Томас.

Черт, Жен зарумянилась! А Томас-то вообще не стесняется. Мне бы было плевать, но он заигрывает с моей девушкой!

– Иди хоть торта поешь, а то ничего не достанется, – вмешиваюсь я. Мы приступили к еде сразу: здесь вряд ли кто-то станет петь «С днем рождения тебя».

– Торт?! Прости, я сейчас. – Томас хлопает Женевьев по плечу и бросается в угол.

Мы идем следом и вместе со всеми стонем, когда А-Я-Псих поддевает на палец огромный кусок глазури и отправляет в рот. Остальные берут тарелки или хотя бы зачерпывают торт вилкой. Потом А-Я-Псих тупо набирает себе полную ладонь торта, и после него никто это уже есть не будет (Томас, прости!). Я сажусь на крышу, Женевьев падает прямо мне на колени и жует торт, запивая новым стаканом бухла. С одной стороны, мне очень хочется прямо сейчас попросить кого-нибудь подержать ей волосы, когда до этого дойдет, с другой – я ее люблю и готов взять миссию на себя.

К нам подсаживается Томас с несчастным кусочком торта.

– Женевьев, я так и не спросил, как тебе Новый Орлеан.

– Ничего, я тебя так и не поздравила.

– Она нажралась, – одними губами шепчу я. Томас только отмахивается.

– В Новом Орлеане было классно. Надеюсь, через год затащу туда и Аарона. Кажется, там я влюбилась… – Она ставит стакан на крышу и берет меня за руку с такой силой, как будто у нас соревнование по армрестлингу. – В город, конечно, влюбилась. Мой любимый парень остался здесь.

– Да я понял, – говорит Томас. – Длинный все время только о тебе и трындит.

Женевьев откидывает голову и снова принимается меня целовать. Ее язык движется совершенно не в такт моему. Потом она хватает стакан и вилку, встает и стучит пластмассой по пластмассе, как будто она зазвенит и все обернутся:

– Кто хочет сыграть в игру?

– В бутылочку! – орет Дэйв Толстый.

Ну нахрен. Реально, тут соотношение парней к девчонкам примерно как на матче по боксу.

– Лучше в «Переверни стакан»! – кричит Брендан. Тут даже стола нет, дебил.

– В «Королей»! – Да-да, карточная алкогольная игра без карт – самое оно.

– «Семь минут на небесах»! – предлагает Кристал, громко и мерзко хохоча. Честно, если она свалится с крыши, я и пальцем не шевельну.

– Я вообще хотела в «Две правды, одна ложь», – под всеобщие аплодисменты объявляет Женевьев.

Как играть в «Две правды, одну ложь»

Каждый рассказывает про себя три истории или три факта, а потом все по очереди отгадывают, кто в чем солгал. Классная игра, чтобы растопить лед.

Минус: кто научил этой игре мою девушку?

– Начинай, именинничек, – командует Женевьев.

Все собираются вокруг нас, а Томас загибает пальцы, раздумывая над ответом.

– Так, короче. Я преклоняюсь перед Уолтом Диснеем, перед Стивеном Спилбергом и перед Мартином Скорсезе. Все.

– Про Диснея соврал, – начинает Малявка Фредди. – Как можно преклоняться перед парнем, который делал мультики про принцесс?

– Как можно вообще преклоняться перед другим парнем? – встревает Брендан.

– Неправда – про Мартина Скорсезе, – вмешиваюсь я, пока никто больше не наговорил фигни. – Да, ты считаешь его классным, но его портрета у тебя в спальне я не видел.

Томас кивает и салютует стаканом.

– Моя очередь, да? – спрашиваю я у Женевьев.

Она залпом допивает коктейль.

– Ну давай, малыш, посмотрим, кто знает тебя лучше всех.

Лучше бы мы выбрали «Королей», «Переверни стакан» или даже бутылочку.

– Ну… я хорошо играю в крестики-нолики, обожаю кататься на скейте и ненавижу почти всю латиноамериканскую музыку.

– У тебя предки из Пуэрто-Рико, ты не можешь не любить латино, – говорит Деон.

– Ага, небось катаешься на скейте и качаешь бедрами в такт, – добавляет Дэйв Тощий.

– Неправда – про крестики-нолики, – чуть менее агрессивно говорит Женевьев.

– Ты катаешься не на скейте, а на роликах, – произносит Томас.

Я показываю на него и цокаю языком:

– Угадал! – И спрашиваю Дэйва Тощего: – Ты часто видел меня на скейте?

– Ни фига, ты плохо играешь в крестики-нолики! – орет Женевьев. – Я постоянно выигрываю!

– Мы на днях играли весь вечер, и я ни разу не выиграл, – возражает Томас.

Женевьев запускает ладонь в свои темные волосы. По ходу, ей резко поплохело, вот-вот блеванет.

– Томас, кажется, снова твой ход.

– Не-не, ходи ты.

Женевьев закрывает лицо рукой. Наверно, чтобы мы не увидели, когда она соврет. Или правда сейчас блеванет прямо на меня.

– Я готова. В детстве я хотела стать балериной, актрисой или медсестрой.

Учитывая, сколько она выпила, удивительно, как она так четко и уверенно говорит. Я бы поверил каждому слову. Все уже готовы начать угадывать, но она вытягивает руку:

– Пусть Аарон первый скажет. Малыш, где я соврала?

– Ты не хотела стать балериной. Легкотня.

– Ага, – к моему облегчению, отвечает она. Офигеть, я угадал.

Пока я раздумываю, кому бы передать ход, Женевьев, чуть пошатываясь, встает на ноги. Поднимает руку над головой и ведет ступней одной ноги по другой, пока не становится похожей на фламинго – фламинго-вхламинго.

– Так-то я дико хотела стать балериной! У меня даже колготки специальные были. – Она чуть не падает, ее ловит Малявка Фредди. – Но у меня ничего не получалось, и я начала смеяться над теми, у кого выходило лучше. – Она плюхается рядом со мной и пихает меня плечом. – Ты забыл, по ходу.

Два Дэйва, Тощий и Толстый, шипят, как тлеющая петарда.

– Ты попал! – встревает А-Я-Псих.

Я осматриваю всех по кругу.

Брендан завязывает шнурки.

Томас достал телефон и явно просто бесцельно нажимает клавиши.

Остальные либо уткнулись в стаканы, либо смотрят на меня с бесконечной жалостью. Или это они ее жалеют.

– Да ладно, это просто игра, – пожимает плечами Женевьев. – Томас, откроешь подарок Аарона?

Охренеть, у моей девушки яйца больше, чем у меня.

– Подарки! – кричит Томас, разряжая атмосферу.

Пьяная подруга Кристал кидает Томасу сверток в подарочной упаковке.

– Не жди чего-то особенного, – предупреждаю я.

Томас разворачивает упаковку и чуть не опрокидывается на живот от смеха:

– Обалденно!

– Это же игрушка! – недоумевает Женевьев.

– Это же Базз Лайтер! – Томас достает фигурку из коробки и нажимает кнопку на ее запястье. Загорается красная мигалка.

– Из «Истории игрушек»? – спрашивает Дэйв Толстый.

– Психу нравится говорящая копилка! – влезает А-Я-Псих.

Томас рассказывает всем, как ему было девять и его никчемный отец пообещал подарить ему Базза Лайтера, а вместо этого уехал навсегда.

– Я столько ждал Базза! Спасибо, Длинный! – Мы стукаемся кулаками. – Не. Мало. Вставай!

Я встаю, и он меня обнимает – крепко, двумя руками, не просто хлопнув по спине.

Почему мне сейчас так тепло:

1. Я быстро выпил свой стакан и почти ничего не ел.

2. На нас пялится вся крыша.

3. Я кое-что знаю.

– Ничего гейского.

– Ничего гейского, – отвечаю я.

Все пьют дальше, а Томас не отходит.

– Длинный, реально, это лучший день рождения где-то с моего шестилетия. Тогда я отмечал в «Диснейленде». Хотя ты своим подарком даже Микки Мауса уделал.

– Да ладно, Микки Маус вообще лузер.

– Мне ж теперь на твой день рождения отдуваться, чтоб было не хуже… Хотя я уже прикинул, что делать.

– Чувак, давай не будем соревноваться.

– Ну уж нет, я в игре, – улыбается Томас и уходит за новым стаканом.

Примерно через час алкоголь заканчивается и все потихоньку сваливают. Сначала я помогаю Томасу убирать, потом понимаю, что Женевьев совсем никакая и ей бы домой, и мы тоже уходим.

И вот теперь я уже пару минут пытаюсь поймать ей такси. Пока безуспешно.

Напряжение, повисшее между нами, можно резать ножом. Будь оно человеком, я бы еще свернул ему шею и потом запинал его.

– Я снова тебя теряю! – сквозь слезы произносит Женевьев.

– Нет, Жен, я рядом…

– Нет, теряю! Нет, черт возьми, теряю!

Она ревет все громче, и я без понятия, как ее успокоить. Наконец подъезжает такси, она берется за дверь.

– Поехать с тобой?

– Аарон, твою мать, было бы тебе не насрать, ты бы даже не спрашивал! – Я пытаюсь сесть в такси, но она выпихивает меня наружу: – Хватит на сегодня! Приеду домой одна, побью подушку, все такое. Завтра будем разбираться. – Закрывает дверь и уезжает.

Я бы, может, побежал за такси, но как-то не тянет. Я мысленно играю сам с собой в «Одну правду, одну ложь»: «Для меня важно счастье Томаса. Для меня важно счастье Женевьев».

Долго врать самому себе не выйдет.