Текст книги "Сводный босс"

Глава 32
Слава

– Соскучилась по тебе, – улыбается Верушка и заключает меня в тёплые медвежьи объятия. Медвежьи, потому что ростом Вера под метр восемьдесят, и за плечами у неё пять лет кроссфита и палеодиет. Она могла бы быть дублёром Дуэйна «Скалы» Джонсона или, на худой конец, Брианны Тарт, но предпочитает трудиться учителем литературы в школе. – Когда прилетела?

– Вчера поздно вечером. Даже чемодан ещё не распаковала, сразу к тебе.

– Я так понимаю, ты в Москву основательно?

– «Брата-2» отсняли целиком, – нарочито равнодушно пожимаю я плечами. – Дел больше не осталось.

Верушка профессионально щурит глаза, словно пытается уличить двоечника в списывании на ЕГЭ, отчего мне становится неуютно и хочется залезть под стол.

– А как же твой заморский Добрыня Никитич с его Змеем Горынычем на это отреагировали?

– Змей Горыныч без дела не останется, – отвечаю ровным голосом, – продолжит жечь деревни и девок портить.

Эти слова царапают горло до болезненного скрежета. В самолёте я уговорила бутылку вина, чтобы изгнать из памяти потерянное лицо Гаса и порыв написать, что мы обязательно что-нибудь придумаем, чтобы быть вместе, и что отныне член из штанов он может доставать лишь для того, чтобы помочиться. Но всё это слишком эгоистично и мелодраматично. Мама права: две недели – слишком мало, чтобы создавать вокруг этого любовную драму. Даже моим любимчикам Ною и Элли удалось провести вместе целое лето, прежде чем красиво умереть в доме престарелых. Да и Гас не Ной – вряд ли он строчит письма и строит дом. Может быть, уже по дороге из аэропорта заменил русскую матрёшку какой-нибудь легкодающей синдереллой.

– Ох, недооцениваешь ты силу своего сахарного пряника, Славка, – качает платиновой укладкой Верушка. – Мудила твой серенький до сих пор, как встретит меня на ланче в «Шоколаднице», заискивающе улыбается и начинает пытать, как любовь его зеленоокая поживает, когда из вражеского стана домой вернётся и есть ли шанс, что его, козлину тупорылого, простит. Дескать, света белого не видит, и одна ты ему, красна девица, нужна. А посему готов челом об пол биться и лобзать твои ноги, лишь бы дала ему ещё один шанс.

– Если встретишь ещё раз этот кусок говна, скажи, чтобы держался от меня и моего пряника подальше, – фыркаю я раздражённо. – Былины, что ли, по программе проходите? Я как будто с Алёшей Поповичем на интервью сижу.

– Угу, – кивает Верушка, отхлёбывая свой капучино на миндальном молоке. – Башка кругом идёт от всех этих «ой ты гой еси». Но ты, смотрю, держишься молодцом. Я думала, утешать тебя после расставания с твоим соколиком придётся.

– Справлюсь. – Я натянуто улыбаюсь и повторяю свою утешительную мантру: – Это же всего две недели длилось.

Вера поджимает губы, но никак не комментирует мою браваду.

– Планы какие, Славусь? Может, в кинчик рванём?

– Сегодня никак. Через час свидание в больнице с отцом.

Верушка сочувственно морщит лицо и похлопывает меня по руке.

– Да пребудет с тобой сила Ильи Муромца.

*****

– Что, прокисший компот твоей матери заморский принц променял на местную колу? – надменно бросает отец с больничной койки.

Даже под нависшей угрозой собственному здоровью Игорь Жданов не пытается хотя бы немного расположить к себе Создателя и остаётся таким же надменным чопорным говнюком.

– И тебе привет, пап, – говорю, ставя на тумбочку пакет с йогуртами. – К сведению, расставание мамы и Колина было обоюдным решением сторон.

Хотя мама не просила меня врать отцу, я не хочу вкладывать в его барабан дополнительный патрон для их очередной словесной бойни – она и так всегда в ней проигрывает. Надо признать, что свой ядовитый язык я унаследовала от батюшки.

– Всё от мужика к мужику прыгает, стрекоза престарелая. Нашла бы себе уже какого-нибудь муравья и сидела на жопе ровно, – раздражённо пыхтит отец.

– Эй, папа-муравей, не хочешь взять экс-супругу на поруки? – усмехаюсь, поправляя ему одеяло. – Пока место ещё вакантно.

– Лучше я на этой койке сдохну и почки завещаю собачьему приюту, чем ещё раз прикоснусь к твоей мамаше, – брезгливо кривит губы отец, и я знаю, что он не врёт. Они с мамой на дух друг друга не переносят.

Решаю спрыгнуть с любимой отцовской темы «Закидай какашками бывшую жену» и перехожу к сути:

– Что врачи говорят, пап?

– Говорят, что либо я грецкий орех сожрал и две недели переварить его не могу, либо мой желудок предпринимает повторную попытку меня убить.

От его последних слов в груди щемит, и я невольно впиваюсь ногтями в ладони в попытке не выдать своего отчаяния и страха. Игорь Жданов не из тех, кому на день рождения дарят брелок «Лучший папа», да и премию «Отец года» ему даже за многомиллионную взятку бы не вручили, но я его по-своему люблю. Люблю те детские воспоминания, когда он терпеливо помогал мне с математикой, когда мы боролись в армрестлинге, а потом он с гордостью говорил маме: «А Славка-то у нас жилистая». Тогда я ещё могла сойти за мальчика. Потом, в четырнадцать, у меня вылупилась пусть и небольшая, но грудь, бёдра округлились, и отец резко перестал смотреть на меня как на заслуживающее внимание существо. Нечестно как-то. Мог бы и раньше это сделать, до тех пор пока я не успела так к нему привязаться. Всё же очевидно было ещё на УЗИ.

– Жить будешь, папа Игорь, – говорю энергично. – Такие, как ты, до ста лет доживают.

– Так и планирую, – ухмыляется отец. – Наследника-то у меня нет. Если кони двину, фирму на тебя придётся оставлять, а это хреновый вариант. Всё, чему жизнь посвятил, вшивому коту под хвост.

– Спасибо за доверие, – огрызаюсь я, – ты уж живи подольше, потому что мне твои баки с красками тоже на фиг не упёрлись.

Фирма отца много лет успешно занимается продажей товаров для печати гибкой упаковки, напрямую сотрудничая с европейскими и американскими производителями красок и растворителей. Бизнес прибыльный, но для меня скучнее только три части «Дивергента» подряд посмотреть.

– Поверь мне, – лицо отца приобретает решительную жёсткость, какая бывает у него на заседаниях с забитыми подчинёнными, – женщина – последнее существо, которое я бы хотел подпускать к креслу руководителя. Но так уж вышло, что дефективные яйцеклетки твоей матери подарили мне только тебя. Так что рано или поздно тебе придётся возглавить компанию.

Отец никогда не стеснял себя в выражении огорчения тем, что его единственное дитя не родилось с болтающейся погремушкой между ног, и всё же каждый раз от его непосредственности у меня начинает дёргаться глаз.

– Ну, как только тебе заштопают желудок, рекомендую озадачиться вопросом обретения наследника, потому что твоя дефективная икс-хромосома прямо сейчас тебе говорит, что и носа не сунет в твою фирму. Времени у тебя полно, до ста лет сможешь настрогать целую футбольную команду наследников, а неугодных девочек, в лучших традициях спартанцев, можно будет выбросить в воду. Странно, что ты со мной этот фокус не проделал. Но это, наверное, потому что в школе прогуливал уроки античной истории и просто не знал о такой занимательной традиции.

– Прекрати ныть, Слава, – отец кривит лицо, словно ему физически больно от того, что он перед собой наблюдает. – Ты же Жданова.

– Именно потому, что я Жданова, полжизни выслушиваю это дерьмо и всё ещё нахожусь рядом.

Чувствую, как зудят слёзные каналы и предательски щиплет в носу. Но я лучше пойду на концерт Фейса, чем позволю отцу увидеть мою слабость. Поэтому поднимаюсь со стула и приклеиваю на лицо улыбку Джоконды.

– Ешь йогурты, пап. Я приду завтра. И старайся избегать больничной еды: уверена, что медсёстры начали по очереди плевать тебе в тарелку.

Я покидаю ВИП-палату с достоинством жены английского принца, и только когда дверь за моей спиной захлопывается, опускаюсь на корточки и начинаю реветь. Громко, со всхлипами, подтёками из носа и слюной изо рта. Не могу найти разумных объяснений этой истерике, потому что отец не сказал ничего из того, чего бы я не слышала от него раньше. Но меня трясёт так, как не трясло ни разу в жизни.

Глава 33
Несуществующий дневник Славы Ждановой
Возвращение из Хогвартса. День третий

У отца берут очередные анализы. Больничная жизнь угнетает папу Игоря, и с каждым днём он становится всё более похож на кактус, начинённый токсичными злостью и раздражением. Когда он разорвётся на части и утопит в этом дерьме весь персонал – вопрос лишь пары дней. Я и правда начинаю побаиваться, что в один прекрасный день какая-нибудь доведённая до отчаяния медсестра подсыплет ему мышьяк в картофельное пюре или запустит пару кубиков соляной кислоты в вену. Потому что скажи мне незнакомый мужик: «Если до конца недели вы меня отсюда здоровым не выпишете, муляж пошехонского жрать будете, мыши серогорбые», – именно так я бы и поступила.

И что случилось с любимым Даблби за время моего отсутствия? Капучино на вкус как горькая вода вперемешку со сгущёнкой.

Мама снова засела на сайте знакомств, её неутомимому энтузиазму можно только позавидовать. Несколько дней подёрнутого грустью лица с отсутствием макияжа и тройное превышение лимита шоколадных калорий – программа-максимум для её разбитого сердца.

Решила сменить кофейного поставщика и пошла в «Ростер» – та же история, не чувствую вкуса кофе.

День четвёртый

Ненавижу мессенджеры. Потому что каждый из твоих семисот друзей в фейсбуке может прислать тебе какую-нибудь чушь, вроде ремикса на размышления известной блогерши о пятнадцатисантиметровом мужском пенисе, или тупой демотиватор. А ты каждый раз надеешься, что это Малфой пишет о том, что его сова простудилась, и ему пришлось воспользоваться этим банальным средством связи, чтобы сказать… что? Хоть что-нибудь, наверное. Что я Луна его жизни, Солнце и звёзды, для начала. И что ему так же плохо, как и мне. Но он молчит.

Зато не молчит мудила Серёжа. Я почти жалею, что не удалила его из друзей и не заблокировала на веки вечные во всех соцсетях. Если раньше после разрыва возвращали вещи и подарки, то нынешняя интернет-реальность диктует собственные правила: в случае ссор и расставаний нужно тщательно вычищать все существующие аккаунты от присутствия бывших. Я эту традицию проигнорировала, посчитав глупой и детсадовской, за что и поплатилась. Мои инстаграм, контакт, фейсбук и даже запрещённая телега истекают приторной сладостью цитат из вампирской саги:

«У меня просто нет сил от тебя оторваться, Слава».

«Ты и твой запах – наркотик для меня».

«Лев влюбился в овечку».

На последнюю я даже обиделась – кто здесь лев, а кто овца, честное слово.

День пятый

Мне приснился Драко Малфой. Во сне он громко плакал на коленях у Дамблдора, умоляя, чтобы шляпа определила его в Гриффиндор. Дескать, его папаша украл пророчество и узнал, что чемпионат по квиддичу в составе Слизерина ему не выиграть и снитч никогда не поймать. Мудрый старик подумал и согласился. Гарри был в ярости, а вот Гермиона обрадовалась. Наверное, поняла, что рыжий тулумбас всё-таки не лучший вариант. Все девчонки неровно дышат к плохишам.

Я обошла пять кофеен, перепробовала латте, рафы, моккачино. Вердикт тот же – безвкусное дерьмо. Вражеская страна напрочь сгубила мои вкусовые рецепторы.

Но есть и прекрасная новость. Тот грецкий орех у отца в желудке оказался доброкачественной опухолью. В ближайшее время будет проведена операция, после чего демон Игорь и его посаженный на пожизненную диету желудок отправятся дальше эпатировать общественность и доводить до истерик подчинённых. Я слышала, что по этому поводу в больнице было решено провести внеплановый корпоратив с шампанским и салютами.

День шестой

В очередной раз пересматриваю «Секс в большом Городе». Обычно нимфоманка Саманта вкупе с ведром шоколадных конфет всегда умеет меня развеселить, но этот день становится исключением. Я едва понимаю, что происходит на экране. От скуки лезу в фейсбучную ленту новостей. Лучше бы не лезла. Прямо как чугунной булавой по сердцу, какая-то смазливая блондинка лупанула себяшку в обнимку с Гасом и отметила его на фото. Моего Малфоя. Грудь горит, как будто я в тридцатиградусную жару натянула на себя связанный бабуленькой шерстяной свитер. Желание содрать с себя кожу почти невыносимо.

«Ты же знала, что слизеринец долго грустить не будет», – насмехается голос рассудка. Ответ приходит неутешительный: «Я надеялась, что будет».

Час лежу в кровати, изучая глазами оштукатуренную перламутром стену. Беру в руки телефон и набираю: «Две недели – больше чем вся моя жизнь». Ещё пятнадцать минут таращусь на это сообщение и сохраняю его в черновики. Сериальная Шарлотта говорила, что для того, чтобы забыть человека, нужно в два раза больше времени, чем проведённое вместе. Не зря я всегда считала, что Шарлотта тупая и недалёкая. И ещё она, наверное, никогда не была влюблена.

Настоящее. День седьмой. Слава

Мудак Серёжа каким-то непостижимым образом раздобыл номер моего телефона и теперь наяривает свои занудные любовные оды с просьбами о встрече.

– Мам! – мой крик рявкающим эхом разносится по комнатам. – Ты Сергею дала мой номер?

Пока я жду ответа, смотрю в экран, размышляя над тем, стоит ли менять сим-карту. Решаю, что не стоит, и быстро набиваю:

«Через два часа в „Кофемании“ на Никитском. Никаких цветов и прочей мишуры. Это не свидание».

Виноватое лицо мамы показывается в дверном проёме моей унылой императорской спальни.

– Ты такая грустная в последнее время, Славик, а Серёжа так переживает. Хороший ведь мальчик? И любит тебя сильно. Вот я и подумала…

– За себя думай, мам, а за меня не надо, – произношу грубее, чем следует. – Моя личная жизнь никого из вас не касается.

Мама растерянно мнётся на входе и мямлит:

– Прости меня, Слав.

– Когда в следующий раз решишь поиграть в сводницу, сначала меня спроси, – говорю уже примирительно.

– Прости за то, что так у вас с Гасом вышло, – повторяет мама и с грустью смотрит на меня.

Внутри что-то болезненно натягивается при звуке его имени, но я, разумеется, виду не подаю.

– Тебе не за что извиняться, мам. У меня всё замечательно: отец жить будет, ноги-руки целы, я умница и красавица, наследница полиграфических капиталов и дорогостоящего жилья в центре.

– А губы почему дрожат и слёзы катятся? – возвращает реплику мама.

Я на её блеф не поддаюсь и ладони к глазам не прикладываю. Просто продолжаю смотреть на неё. Я не плачу. С чего бы.

– Не будь, как твой папа, Слав. – Мама шагает вперёд и опускается на кровать, поглядывая на меня как на бездомного уличного щенка в минус сорок. – Иногда не нужно бояться показать свои слабости.

Она обнимает меня, но я не хочу обнимать её в ответ. Просто застываю недышащим бревном и жду, когда этот патетический момент единения матери и дочери пройдёт.

– Может, поедешь к нему? – тихо спрашивает мама.

От этих слов из горла вырывается какой-то свист и плотину «Крутая Слава» с грохотом прорывает. Пальцы сами комкают мамин вязаный жакет, пока я утыкаюсь в её плечо носом и надрывно всхлипываю:

– Он ни разу не написал… Не попросил остаться… Так быстро меня забыл.

– Глупости какие, – ласково шепчет мама, поглаживая меня по спине. – Таких, как моя дочь, одна на миллион. Тебя так просто не забыть.

«Меня трудно найти, легко потерять и невозможно забыть», – горько усмехается циник во мне. Какая чушь, чёрт побери. Прорыдав на мамином плече ещё пять минут, я вытираю слёзы и плетусь в душ. Квест «Отшей настойчивого мудилу» сам не пройдёт.

Ровно в три захожу в «Кофеманию». Заморачиваться с нарядом я не посчитала нужным, но и унылым обсосом решила не приходить, пусть экс не думает, что меня от тоски по нему всю искорёжило. Минимум макияжа, распущенные волосы, удобные бойфренды и укорочённый топ.

Едва завидев меня, мудак срывается с места и машет своей мудацкой рукой. На лице мудацкая улыбка, на столе мудацкий букет.

– Я же просила обойтись без романтических жестов, – говорю вместо приветствия. – Что непонятного?

– Ты лучшая девчонка, Слава, мне нужно тебе соответствовать, – заискивающе скалится мудак и тянется ко мне губами.

Я ловко уворачиваюсь от него и приземляюсь на стул.

– «Три метра над уровнем неба», серьёзно? Есть хоть что-то из репертуара четырнадцатилетних, чего ты не смотрел?

– Я заказал тебе капучино и твою любимую «Тасманию». – Игнорируя мой сарказм, Сергей продолжает тянуть свою кондитерскую улыбку. – Прекрасно выглядишь, малыш. Впрочем, как и всегда.

Смотрю на него и не могу понять, что я находила в нём раньше. Он же одно сплошное показушничество: попсовые цитаты, кричащие ярлыки дорогих брендов на каждой его шмотке, даже эти его взъерошенные волосы взъерошены ненатурально. Не оттого, что он теребил их руками, а потому что старательно доводил их до состояния беспорядка при помощи геля.

– Я пришла только потому, что фээсбэшники очень просили. Кровь, говорят, из глаз льётся при чтении того ванильного плагиата, что ты мне шлёшь.

– Хочу тебя вернуть, Слав. – В мудацких глазах сверкает супергеройская решимость. – Землю готов жрать, лишь бы ты меня простила.

Землю жрать – это хорошо. Землю жрать – это по-русски. Вслух же говорю:

– Нет.

– Ну прости ты меня, малыш… ошибся.

– Ошибся? – приподнимаю я брови. – Ошибка – это неправильно столбиком в уме сложить. А твои враньё и измены, Серёжа – это рядовое блядство. Я тебя не уважаю, и я в тебе разочарована. Даже если ты свой член будешь в штанах мариновать до уксусной вони, я к тебе не вернусь.

Старательно выбритая небритость напротив багровеет, и я даже жду, когда мудак Серёжа покажет товар лицом. Он не разочаровывает:

– Вот ты вся в этом, Слава. Думаешь, легко с тобой, альфа-самка? На твою красивую упаковку сначала все клюют, но с тобой разве долго протянешь? Ты же ёж. Колючка. А любой парень рядом с собой ласкового котёнка хочет.

– Так чего ты за ежихой бегаешь, котик нежный? – усмехаюсь я. – Переживаешь, что дикобраза себе не найду?

– Ты всё это от обиды, да, Слав? – пытливо смотрит на меня мудак Серёжа. – Гордость твоя, что ли, женская задета?

А я молчу. Не потому, что словесные боеприпасы иссякли из-за бредовых предположений идиота-собеседника, а оттого что лишилась дара речи. Потому что в этот момент, небрежно оттолкнув стеклянную дверь, в московский ресторан «Кофемания» входит нью-йоркский парень Гас.

Глава 34
Слава

Дорогой Бог, если сумасшествие – это расплата за то, что в ВК-шной графе «религиозное мировоззрение» я написала «агностик», то ты поистине милостив. А если это галлюцинация, вызванная передозировкой мудацкого бреда, вылившегося мне в уши, то не дай мне так скоро прийти в себя. Хочу насладиться «приходом» подольше.

Галлюцинация тем временем останавливается в проходе и, вопросительно вскинув бровь, оглядывается по сторонам. Гас – самый красивый глюк, какой только может привидеться. Сексуальная щетина без участия набитой руки барбера – она на его лице только потому, что он не брился минимум дня три; взъерошенный, потому что волосы от природы непослушные, и Гас постоянно ныряет в них руками; одет в стильно-чёрный комплект из джинсов и простой футболки.

Мне хочется вскочить и броситься ему на шею, но я остаюсь сидеть, словно пригвождённая к месту, словно к ногам привязали пудовые гири. И сердце так быстро гонит кровь по венам, что пальцы на столе начинают быстро вздрагивать.

– Ты вообще слышишь, о чём я говорю, малыш? – доносится откуда-то из параллельной реальности тягучий голос мудилы Серёжи.

– А? – вылетает изо рта пересохшее междометие и теряется где-то в воздухе, потому что в этот момент Гас находит меня взглядом.

Если бы о нас снимали ванильное кино, то где-нибудь за кадром в этот момент зазвучала бы «Нежность» Мачете. Но мы не в кино, и поэтому музыка играет лишь в моей голове, когда при взгляде на меня синие глаза темнеют и вспыхивают и на губах Гаса появляется улыбка. Такая неуловимая, что мне кажется, в мире я единственная, кто способен её заметить. Он не двигается с места, даже когда кокетка-официантка интересуется, ожидает ли его кто-нибудь. Продолжает с улыбкой смотреть на меня и слегка пожимает плечами, беззвучно говоря: «Ну как-то так, матрёшка».

В жизни я испытала много счастливых мгновений: когда в девять папа подарил мне мило пукающего мопса Пюрешку; когда узнала, что самостоятельно, без чьей-либо помощи, поступила в МГУ; и когда мудак Серёжа впервые сказал, что любит меня. Но всё это не идёт ни в какое сравнение с тем, что я чувствую сейчас. Это прекрасный сон, лучшая сказка, которую мог себе вообразить латентный романтик вроде меня.

Отмерев, Гас отмахивается от официантки как от навязчивого насекомого и делает решительный шаг вперёд. Его взгляд стремительно суровеет, и я догадываюсь почему: он поймал в фокус моего соседа по парте.

– Ты знаешь этого парня, Слава? – обеспокоенно осведомляется экс, глядя на приближающегося ангела смерти.

– Знаю, – сиплю, не в силах хоть как-то смыть счастливую улыбку со своего лица. – Это Гас.

И я говорю это не для того, чтобы удовлетворить любопытство мудилы, а потому что хочу смаковать реальность словесно. Это Гас. Здесь, в Москве. Приехал ко мне.

Гас останавливается рядом с нашим столом, заполняя пространство вокруг нас ароматом «Фаренгейта» и небрежной брутальности. Выжигает взглядом вылупившегося на него Сергея до состояния горелого шашлыка, затем проделывает то же самое с лежащим на столе несчастным веником и переводит взгляд на меня.

– Сколько пальцев на руке, матрёшка? – вытягивает ладонь с загнутым большим пальцем.

– Это приветствие такое? – хриплю я, вонзив руки в подлокотники, чтобы унять восторженную дрожь в теле.

Губы Гаса растягивает привычная саркастичная ухмылка.

– Хочу узнать, насколько присутствие этого имбецила пошатнуло твой интеллект.

– Настолько, чтобы мне казалось, будто несостоявшийся сводный брат пролетел восемь тысяч километров, чтобы меня увидеть.

– Ну, с этим ещё можно работать, – довольно скалится Гас, роняя руку. – Поцелуешь братика, матрёшка?

Ноги сами поднимают меня с места и, кажется, даже не касаясь земли, несут к нему. До этого момента я не отдавала себе отчёта, насколько сильна моя ломка без его запаха, его ядовитого языка и его жадного взгляда в таймере моей жизни. Когда я протягиваю руку, чтобы до него дотронуться, раздаётся нервное тявканье, настолько раздражающее, что не может сравниться даже со скрежетом пенопласта по стеклу:

– Это кто такой, Слава? Ты там в Америке хахаля, что ли, себе приглядела?

Ну разве он не мудак?

Я натурально свирепею, что говнюк из прошлого решил испортить самый романтичный момент в моей жизни, и раздумываю о том, чтобы запустить в него салфеткой, но в эту секунду ловлю искрящийся адреналином взгляд Гаса.

– Матрёшка, прошу, скажи, что этот напомаженный педик ляпнул какую-то гадость. У меня прямо сыпь на руках от того, как я хочу ему втащить.

– Спрашивает, кто ты, – лаконично перевожу.

Гасу достаточно и этого.

– Кто я? – хищно ухмыляется он, целиком сосредоточиваясь на сидящем в кресле мудиле.

– Я, козлиная борода, тот, кто надаёт тебе по соплям, если ты ещё хоть раз свои наманикюренные клешни к матрёшке протянешь. Сла-ва моя, понял? А ты свой шанс проебал, лузер, так что иди пасись в силиконовые долины, если мозгов не хватило оценить то счастье, что на твою башку свалилось.

– Гас… Гас! – тычу пальцем ему в руку, по мере того как он, всё больше распаляясь, прёт на вскочившего на ноги Сергея. – Он всё равно ничего не понимает.

Гас оглядывается и несколько секунд непонимающе смотрит на меня, словно складывает в уме трёхзначные числа. Встряхнув головой, возвращает взгляд на побагровевшего мудилу и изрекает:

– Tebe pizdetz koroche.

Слышится тонкий свист, за ним следует глухое оханье, и мудак Сержа оседает на стул, зажимая между пальцами раздутую свёклу.

– Лучше стулом ему вмажь, братишка! – раздаётся азартное гоготание из-за соседнего стола. – Они здесь крепкие, Кокорин проверял.

– Хотел же пельменей сначала попробовать, – раздражённо шипит Гас, глядя на стонущего Сергея.

Мне Сергея не жалко от слова «совсем». Покажите мне женщину, которая после трёх месяцев ухаживаний и признаний в любви и верности трепетно подарила девственность мужчине, полагая, что он тот самый, а он, как выяснилось, бесстыдно наставлял ей рога, выставляя дурой на глазах у всего универа. Пусть эта женщина посмотрит мне в глаза и скажет, что никогда не мечтала, чтобы поганому гадёнышу прилетело в сопатку от небритого двухметрового принца. И если такая найдётся, я первая скажу ей, что она нагло врёт.

– «Короче, тебе пиздец»? – усмехаюсь я, когда Гас снова возвращает мне сапфировое сияние глаз. – И это всё, что ты выучил на русском за неделю моего отсутствия?

– Нет, матрёшка, – тепло улыбается Гас, подходя так близко, что я могу сосчитать каждую его длинную загнутую ресницу. – Ещё я выучил «Ya pizdetz kak lublu tebya».

Я застываю как окаменевшая скульптура и шумно втягиваю носом густой кофейный воздух. Какая, к чёрту, луна моей жизни, солнце и звёзды. Дрого и Кхалиси, вы жалкие неудачники. Вот он, самый романтичный момент в моей жизни.

– Чего ревёшь, матрёшка, – шепчет Гас. – Так хреново произнёс?

– Произношение отстой, Малфой, – киваю, глотая катящиеся слёзы. – Придётся тебя переучивать.

– Тогда после этого ты меня утопишь в слезах, – улыбается он, прослеживая большим пальцем мокрые дорожки на моих щеках. – Слушай…

Набирает в лёгкие побольше воздуха и очень старательно и вдумчиво, морща лоб, начинает негромко выводить сложный набор русских гласных и согласных:

– Rossiya – svyashchennaya nasha derzhava, Rossiya – lyubimaya nasha strana. Moguchaya volya, velikaya slava – tvoyo dostoyan'ye na vse vremena…

Ну, в общем, про потоп Гас не соврал. Потому что под его фальшивое пение я реву в три ручья и улыбаюсь в тридцать два зуба, как слепой летний дождик.

– Ya lublu tebya, – встав на цыпочки, всхлипываю ему в губы.

Гас впивается в меня взглядом, словно через отверстия глазниц может проникнуть мне в мозг.

– Произношение мне ставишь, матрёшка? – спрашивает дрогнувшим голосом.

Я кручу головой и тянусь к его уху. Грудь Гаса под моими пальцами вздымается так, словно ему не хватает воздуха.

– Говорю, что безумно люблю тебя, Малфой.

Мой притупленный слух ловит скрежет отодвигаемого стула и раздражённое чертыханье. Наверняка, это мудила Серёжа окончательно понял, что его мудацкому плану по возвращению меня в свою мудацкую жизнь не суждено было сбыться. Мне плевать. Потому что в этот момент плохиш Малфой дарит Гермионе свой первый влюблённый поцелуй.