Текст книги "15 лет на зоне. Записки убийцы поневоле"

Через пару дней на столах стояли новые, пластмассовые тарелки. Напоминающие по виду и размеру обычные суповые, имеющиеся в каждом доме на свободе. По сравнению с алюминиевыми шлемками, которыми пользовались в системе исполнения наказания с незапамятных времен, это был прогресс. И отличить посуду петуха от посуды мужика стало совсем просто. Обиженным оставили старую. Они ей продолжали пользоваться даже тогда, когда мой срок подходил к концу.

Почти для всех мужиков «бунт» закончился. Но для блатных он не мог не иметь продолжения. Где-то в течение следующей недели на каждом отряде проходили сходняки, на которых братва обсуждала, как оценить поступок Беса и его близких. Были мнения разные. Одни считали, что ничего сверхъестественного не произошло, ну поднял человек вопрос, волнующий всех, привлек внимание, что в итоге привело к его решению. Это даже плюс ему. Другие же считали, а это были в основном действующие смотрящие отрядов и их семейники, при чем их было большинство, что поступок можно охарактеризовать как блядский. Из-за того, что подготовка к фактической голодовке была проведена в тайне, что положенец не был поставлен в курс и что события могли иметь пагубные для братвы последствия.

Последняя точка зрения взяла верх, что понятно. Конкурентов надо было давить в зародыше. А повода лучше и вообразить то было нельзя. В конце концов Беса и его семейников пригласили на очередной базар, но базарить не стали, а избили. Как это называется у братвы, спросили за блядский поступок. Так же поступили на каждом отряде с теми блатными, кто в каких-то разговорах имел неосторожность его поддерживать.

Бес, пролежав на санчасти около месяца, был отправлен на крытую, многие из участников событий с его стороны получили от администрации по нескольку месяцев БУРа. Некоторые из определённых в бляди остались на отрядах где и были, но всех привилегий были лишены. Как и части здоровья.

Пострадали даже некоторые мужики. По неосторожности. Вспоминается такой пример. В 8-й хате, через две от нашей, «общаковой», тоже жили уважаемые зеки. Кстати, именно в ней числился и Кикер. Но тот, как чувствуя приближение событий, в которых необходимо было принять чью-то сторону, а последствия этого просчитать было тяжело, так и не выписался к тому времени с санчасти. А на больничке лежат больные, которые в сходках и разных базарах могут участие и не принимать.

Один из жильцов того кубрика, Юра, прозвище которого я не помню, был знаком с Бесом или по тюрьме, или еще по свободе, был с ним в хороших отношениях и не мог не принять его сторону. Именно он получил на 10-м отряде больше остальных. На следующее утро, после того как с него спросили, он с огромным трудом попытался встать, чтобы сходить в туалет. Напомню, что удобства были на улице. Для этого надо было спуститься с третьего этажа, а с отбитыми почками и двумя поломанными ребрами это сделать тяжело. Одеваясь, он никак не мог дотянуться до своих носков, висящих на стоящей рядом с нарой табуретке.

Его сосед по комнате, мужик из порядочных, работавший во втором цеху сварщиком, чисто из человеческих побуждений, подал Юре его носки. Еще один их сосед, нара которого была над той, на которой спал сварщик, этот момент запомнил и рассказал о нем Косому. Вечером, после промки, излишне милосердного зека пригласили в шуршу, где сообщили ему, что если не в падло брать блядские носки, то не должно быть в падло убирать отряд и стоять на шарах. Короче, определили его в черти. А его сосед переехал с «пальмы» на нижнюю нару, к чему и стремился.

Где-то в месяце марте или апреле у меня представилась возможность на работу не ходить. И дал мне её не кто иной, как отрядник.

Начальника 10-го отряда звали как генсека Хрущева, только наоборот. Если разоблачитель культа личности был Никита Сергеевич, этот был Сергей Никитович. Мыкытовыч, якщо вымовляты украинською мовою. Они были похожи внешне и, предполагаю, что у исторической личности и характер был похож на характер моего отрядника. Судя по кукурузной эпопее и случаю в ООН с ботинком и трибуной.

На отряде Мыкытовыч появлялся не каждый день. Я так понимаю, что выход на работу тогда не особенно контролировался не только у осужденных, но и у администрации тоже. Бывало, что его не было на отряде неделю. Приходящие дежурные контролеры рассказывали, что он или ушел в запой со своим кентом, начальником 7-го отряда, или на охоту с рыбалкой уехал. Понятно, зеки и без него проживут. Но когда он появлялся, это означало, что бухать уже не на что.

В кубрик к Косому он не заходил сразу же, как подымался на отряд. Это и понятно, его доверенным лицом был завхоз. Но шары, само собой, докладывали, что нарисовался отрядник и Косому надо доставать из нычки пару долларов. Точнее гривен (я уже писал об этом). Только попив приготовленный козлом чай, узнав о произошедших на вверенном ему отряде за его отсутствие событиях, Мыкытовыч шел в 11-ю хату. Там чай-кофе он не пил, хоть и предлагали регулярно, а вместо этого уединялся со смотрящим. Ненадолго.

Предполагаю, что разговор их обычно состоял из рассказа о том, сколько отрядник выпил за последнюю неделю, сколько рыбы поймал и уток настрелял. Иногда рассказывал о событиях в поселке, если происходило что-то, что могло вызвать у Косого интерес. Например, если кто-то из работников администрации набил морду другому такому же, или если кто-то напился и провалялся в кустах до утра, пока жена не обнаружила. О чем они говорили я мог делать выводы из того, что Саня потом всегда пересказывал нам запомнившиеся и особо смешные моменты.

Потом Мыкытовыч от смотрящего выходил и совершал обход по другим комнатам. Якобы для того, чтобы проверить порядок, соблюдение режима содержания и отсутствие запрещенных предметов. Но в действительности он под предлогом досмотра проверял содержимое тумбочек у тех зеков, которые были материально обеспечены чуть выше среднего. Найденные хорошие сигареты он забирал. Рассказывали, что у кого-то он унес из комнаты носки, у кого-то пару кубиков бульона. Действительно, зачем покупать, если можно взять у зека.

То, что они называли его крысой, некоторые даже в глаза, Мыкытовыча не смущало. На это он отвечал: «Да мне по х*й. Я и так мусор. Не фиг оставлять!». Вероятно, дополнительного дохода, который он получал от совместного бизнеса по реализации изготовляемого у него на отряде ширпотреба и получаемого регулярно от смотрящего и зеков, плативших за невыход на работу, ему не хватало.

Как то раз этот отрядник дежурил и стоял контролировал съем с работы. Как раз из проходной выходила наша бригада. Ничуть не стесняясь шедших рядом зеков, он окликнул меня и сказал:

– Шемарулин, вижу туфли у тебя неплохие.

Я как раз в тот день первый раз одел одну из имевшихся у меня пар обуви. На более тонкой подошве, так как стояла уже теплая весенняя погода.

– Да, Никитович, – ответил я и сказал название бутика, в которых приобрел их в свое время.

– А ты знаешь, что осужденный, у которого нет обуви, на работу не ходит?

Я как бы слышал об этом. Действительно, если у зека не было сапог, туфлей или ботинок, то пока администрация не предоставит ему рабочую обувь, он мог на промку не выходить. В тапочках на производство нельзя, нарушение режима. А так как у колонии не всегда хватало средств на ботинки для зеков и выдавали их не сразу, то некоторые под эту волну не ходили на промку по полгода. Мне такой вариант в голову не приходил. У меня то обувь была.

Но намек я понял. Придя на отряд я снял свои модные итальянские туфли, положил их в целлофановый пакет и стал ждать, когда придет Мыкытовыч. Он не замедлил появиться и даже не стал вызывать меня к себе в кабинет. К хате подошел завхоз.

– Там Мыкытовыч пришел, спрашивает, что там?

Я все-таки решил вручить эту взятку лично и пошел к кабинету начальника отряда. Сидел он, правда, в шурше завхоза. Я зашел, закрыл за собой дверь, и положил на стол пакет с туфлями.

Молодец! – сказал отрядник, – Приятно иметь дело с понимающим человеком. Ну что, можешь идти. Сиди дома, пока не скажу. Только заяву на обувь не забудь написать.

Конечно, эта пара обуви у меня была не последняя. У меня имелись неплохие кроссовки и еще какие-то туфли. А не глотать пыль от пакли в цеху и иметь свободное время для занятий спортом и чтения дорогого стоило.

Косой не особо возражал против того, что я решил вопрос с выходом на работу таким образом. Он то на мои туфли не заглядывался. Но не смог удержаться и рассказал две истории на эту тему.

Одна из них была про то, как мой друг Витя Кикер имел дело с Мыкытовычем по этому же поводу и что из этого вышло.

Витя платил за невыход на промку 10 долларов в месяц. Напрямую отрядному (многие решали этот вопрос через козла, а посредники всегда требуют лишних расходов). Но с самого начала Мыкытовыч поступил в своем стиле. Стиле мусора. Он взял у Витька деньги за полгода вперед, а тогда для тех краев это была очень немалая сумма. Гораздо больше официальной зарплаты начальника отряда, которую к тому же платили нерегулярно.

Витя недели две наслаждался тишиной на отряде, после чего как-то пришел Мыкытовыч и делая вид, что никаких финансово-экономических отношений у них не было, спросил:– «Почему не на работе?».

Витек, как говорил Косой, даже не нашелся сразу, что и сказать. Отрядник ушел. Кикер подумал, что это шутка была. Но на следующий день шутка продолжилась. Намного смешнее. Мыкытовыч, придя после вывода на работу отряда и убедившись в том, что Вити среди всех не было, опять появился у него в хате. Только на этот раз сказал просто: «Собирайся, в ШИЗО пойдем!»

Это был шок. Оказалось, что он попросил цеховое начальство оформить на Кикера рапорта за каждый день невыхода на работу, а на основании их подготовил постановлении о взыскании в виде 15-ти суток штрафного изолятора.

Самому ему в голову пришла идея такого, прямо скажем кидка, или кто-то заказал из «доброжелателей», неизвестно. Но факт остался фактом. Кикер оказался на яме.

За дополнительную плату он смог передать оттуда пацанам из своей киевской группировки номер телефона, куда позвонить, и текст, который произнести. Мобильных телефонов тогда еще не было. Кеша договорился с кем-то из фельдшеров. Тот по телефону, который стоял на санчасти попросил телефонистку набрать киевский номер и соединить. Дал трубку.

Разговаривал Кеша с кем-то из Витиной бригады. Не прошло и двое суток, как из Киева приехало две машины. Мерседес и джип «чероки». Сидело в них человек восемь и вид у этих парней был очень спортивный. Пока кто-то из них подписывал заявление на свидание с Витей, другие аккуратно выяснили, кто на 10-м отрядный. Как на грех, Мыкытовыч в тот день в зоне не был, а собирался на очередную рыбалку. Через некоторое время два упомянутых автомобиля остановились у его дома.

Разговор состоялся вежливый. Парни из Киева намекнули, что так не делается и поинтересовались, все ли хорошо со здоровьем работника системы исполнения наказаний и застрахован ли его дом от пожара. И еще сказали, что могут приезжать и беспокоиться об этом регулярно.

Некоторое время после этого визита Мыкытовыч жил в зоне. Если раньше он мог неделю не появляться на отряде, то сейчас он просидел в своем кабинете 12 дней. Ровно столько, сколько времени еще находился в ШИЗО Кикер. Встречал из изолятора его лично. Просил прошения за такой прискорбный случай и клялся всем, что мог только придумать, что Витя решил свой вопрос с выходом на работу до тех пор, пока он в колонии работает. И два месяца бесплатно, за моральный ущерб.

Другая история касалась еще одного материально обеспеченного зека с нашего отряда, который отбывал наказание за хищения в особо крупных размерах. Звали его Коля. Суть его уголовного дела была в том, что он со своими партнерами набирал под реализацию товар по агропромышленным предприятиям, а реализовав, деньги не возвращал. Оформлялось все на несуществующие фирмы и поддельные паспорта. Пока отдел по борьбе с экономическими преступлениями смог на них выйти и что-то доказать, Коля с друзьями провернули несколько таких операций. Прибыль от каждой была немалой. Её они вложили в какое-то реальное предприятие, которое в свою очередь стало давать доход постоянно.

И когда милиция на них все-таки вышла, сел один Коля, а остальные остались развивать бизнес. Они его не забывали и у него все было хорошо и стабильно. Само собой, что он тоже мог себе позволить договориться с начальником отряда за 10 долларов в месяц.

Произошло, правда, почти тоже, что и с Витей Кикером. Коля, правда, не дал Мыкытовычу денег за полгода вперед. Только 30 долларов. И когда через две недели прозвучал традиционный вопрос «почему не на работе», Коля не расценил это как шутку. На следующий день он пошел на санчасть. С шефом отношения у него тоже были хорошие, средства позволяли. На отряд он тогда не вернулся. Пришел на 10-й отряд один из шнырей, забрал его вещи на больничку, где Коля оставался следующие три месяца.

Сергей Никитович не выдержал. В конце концов он навестил «больного».

«Ладно, – говорит, – хватит тут валяться! Возвращайся на отряд, на работу не ходи! Все будет нормально!».

Это было понятно с точки зрения экономической целесообразности. Десять долларов в месяц уходили на санчасть, а не пополняли бюджет Мыкытовыча. Что было неправильно.

Рассказанные Косым истории немного сбили мое воодушевление от легко решенного вопроса. Но по крайней мере я знал, чего можно ждать в ближайшие две недели. Однако мне повезло и в этом моменте. Со мной отрядник не стал экспериментировать. Может потому, что сразу предполагал повторение одного из двух уже имевших место вариантов. Ведь я был близок к Кикеру, да и на санчасти успел побывать и со всеми познакомиться, о чем он прекрасно знал.

Насладиться спокойной жизнью на отряде, не выходя на работу и занимаясь чем-то полезным и интересным мне, однако, долго не пришлось. Вскоре у меня начались проблемы, которых я не мог предвидеть, но фактически нажил себе сам. Избрав такой образ жизни. Без перспектив стать блатным, но живя их жизнью, в их хате и постоянно общаясь в основном с ними.

Началось все с того, что где-то через месяц после меня приехал в колонию мой знакомый. Почти друг. Паша.

Познакомились мы с ним еще в 148-й камере Лукьяновки, куда он заехал получив 8 лет за разбой и вымогательство. Первое время Паша был в полнейшей прострации. Как и многие люди, не ожидавшие никогда такого поворота судьбы. Два дня лежал на наре и смотрел в потолок. Потом немного пришел в себя и, хотя еще не стал особо разговорчивым, начал обращать внимание на окружающую обстановку и людей. Увидел меня.

Лицо мое показалось ему знакомым. Разговорились. Оказалось, что жизнь нас соприкасала уже два раза, но лично до этого момента не сводила.

Сначала он вспомнил передачу «Черный квадрат» обо мне и моем деле, которую случайно посмотрел вместе со своей женой, будучи еще на свободе. «Я тогда подумал, вот же не повезло пацанам», – рассказал он. «Я бы за свою жену вообще не знаю, чтобы с этими гадами сделал!».

А потом при более близком общении он вспомнил и такой момент из своей жизни. Гуляя со своей тогда еще будущей женой по набережной Днепра, они обратили внимание на свадьбу. Недалеко от памятника Лыбеди с братьями стоял длинный лимузин, а жених с невестой фотографировались на его фоне. Дату он запомнил потому, что именно тогда он сделал любимой предложение. 17-е августа 1993-го года. День моей свадьбы.

Такие совпадения не могли не сблизить нас друг с другом. Он рассказал о своем деле, я о своем, чего он не знал. Его преступление состояло в том, что со своим другом, пацаном на пару лет младше его по просьбе какого-то знакомого пытались забрать деньги у должника. Как в те времена было принято, они встретили последнего около подъезда, посадили в машину, завязали глаза, отвезли на съемную квартиру и там возможными средствами попытались его «уговорить» отдать долг. Хорошо, что не переусердствовали. Должник остался жив и почти здоров. Но в милицию пойти не побоялся.

В милиции, конечно же не стали разбираться, кто кому был должен, а возбудили уголовное дело, довели до суда, который закончился приговором. Паше восемь лет, его подельнику шесть.

Сам Павел родился и вырос не в Киеве. Но еще после 8-го класса он приехал из какого-то городка в Тернопольской области в Бровары, где находился один из известнейших на Украине спортивный интернат. Боксом Паша занимался с детства.

Получив там среднее образование, он остался в Киеве. Спортивную карьеру делать не стал, объясняя это подорванным уже к тому моменту здоровьем. Которого, впрочем, вполне было достаточно, чтобы сотрудничать с какой-то из рэкетирских группировок, в сферу интересов которой входили левобережные районы Киева.

Было у нас с ним довольно много общего. Молодые красивые жены, которых даже звали почти одинаково (его Алена, мою Елена), автомобили BMW и, знание непростой жизни бизнесменов и рэкетиров начала 90-х изнутри. Кое в чем мы дополняли друг друга. Я был намного более спокоен, лучше разбирался в бизнесе, а он хорошо понимал бандитскую психологию (сам такой) и мог говорить с такими же на понятном им языке. И с понятными интонациями.

Я уехал на этап раньше Паши. И думал, что его уже никогда не увижу. Он, в отличие от меня, не писал никаких заявлений, типа «хочу отбывать наказание в такой-то колонии». Он вообще сидеть не хотел.

Но каково же было мое удивление, когда мне сказали, что он появился на карантине в числе прочих этапников из Киева через неделю после Нового года. Я тогда находился на санчасти, и уже в качестве кое-что знающего зека приходил на этапку в гости к Паше. Рассказывал о том, что сам узнал к тому моменту. Он, в свою очередь, несколько раз посещал больничку, где я познакомил его с Витей Кикером. У этих двух сразу нашелся общий язык. Да и такие люди, как я говорил выше, были необходимы для усиления «киевской группировки».

Не без помощи Вити распределили Пашу сразу на 10-й отряд. Таким образом жизнь свела нас в третий раз. Через некоторое время после того, как шеф выписал меня с санчасти, поднялся с карантина и Паша. Косой поселил его в 8-й кубрик.

Конечно же мы стали семейничать. Месяца через полтора после моего свидания средства для безбедного существования на отряде подошли у меня к концу. Паша же еще не успел ни сходить на свидание, ни получить посылку. Поэтому наша жизнь началась с каждодневного решения элементарного вопроса. Чтобы и как поесть. Я до сих пор еще не закурил, поэтому мне немного было проще. Павлику приходилось и сигареты себе искать.

Ситуация была двоякая. С одной стороны, порядочному пацану не пристало ходить по бараку и просить ингредиенты для супа. С другой стороны, если другой порядочный пацан видит, что у первого нечего есть, то должен сам поделиться тем, что сам имеет. Но так выглядело в идеале. А на практике редко после каких-то бесед, обсуждений вопросов по жизни, кто-то интересовался: «как там, пацаны, нуждаетесь в чем-то?». Поэтому мы часто стреляли у наших друзей из киевской группировки овощи, картошку, подсолнечное масло и другие продукты. У них что-то попросить отношения позволяли.

Еще мы смогли договориться с одним пенсионного возраста зеком, Витиным земляком и конем, о том, чтобы он приносил нам со столовой готовую картошку. Которую давали на ужин. Но за неё нужно было платить сигаретами, которые были в дефиците. Да и сам способ доставки продуктов был достаточно скользкий. С точки зрения понятий. Могли бы сказать, что если вы считаете возможным есть хмыревскую пищу, то не стоит понтоваться, а идите в столовую и там ешьте со всеми.

Тариться разрешения у нас не было, а если бы и было, то наши оскудевшие возможности вряд ли позволили нам платить за дорогу ментам и за сами продукты в столовой. Бывали дни, когда удавалось прожить только на бутербродах из хлеба и жира, который набирали в столовой наши имеющие разрешение друзья, но сами не ели. По причине его сомнительного качества. Ну что ж, блатне життя не легке. Але ж цикаве.

От этого жира и гренок, пожаренных при помощи плитки на подсолнечном масле, которые мы с Пашей ели через день (другой пищи не было), у него обострился гастрит. В середине марта на санчасть лег уже он. Там ему, конечно же, стало немного проще. Витя, «лечившийся» и до тех пор, был обеспечен всем необходимым. Я продолжал голодать, сидя на хлебе и сладком чае. Иногда мне удавалось прийти на санчасть для того, чтобы проведать Витю с Пашей и последний приглашал меня пообедать с ним (Витя по прежнему питался в одиночестве). Но и это было опасно, так как люди могли предъявить мне то, что я хожу на больничку и вместо того, чтобы носить туда грева, объедаю больных. Не порядочно. Другое дело лежать там самому и считаться больным.

Так продолжалось до середины апреля. 16-го числа мы с Пашей пошли на свидание. Еще за два месяца до этого в письмах своим женам предложили им встретиться, познакомиться и приехать вместе. Так веселее и проще. Да и на свидании будет еще интереснее. Дружба семьями, так сказать.

Как положено, каждый из нас написал заявление о свидании на определённые числа. Не обошлось без доплаты, средства на которую мы заняли у Вити, чтобы нам их подписали. Все прошло благополучно, Пашин брат помог с транспортом и в тот прекрасный день рядом с санчастью Сонька прокричал Пашину фамилию, а рядом с 10-м отрядом мою.

В этот раз встреча на лестнице произошла без слез. Лена была сама, моя мама в конце декабря еще уехала в Мурманск и про неё ничего не было известно. Или Лена скрыла от меня то, что мама умерла в Саратове еще 13-го марта. Я узнал об этом в октябре.

Мы сразу уединились в своей комнате. Паша с Аленой в своей. Интим вперемешку с обсуждениями новостей продолжался пару часов, после чего жены отправились на кухню готовить нам домашнюю еду, по которой мы тоже соскучились. Потом собрались в чьей то комнате и устроили совместный обед.

По сравнению с отношениями в Пашиной семье, у меня с Леной все было идеально. Мне верилось в то, что она по-прежнему любит меня и не представляет себе свою дальнейшую жизнь без связи со мной. Я видел то, что хотел видеть. Мне и не приходило в голову, что уже в тот момент она приехала ко мне исключительно из чувства долга и обязанности поддержать в трудную минуту. Но не из огромной любви. Это наше свидание оказалось последним.

У Паши с Аленой вообще разгорелись латиноамериканские страсти. Он устроил жене форменный допрос, с кем и как она проводит время, какие у неё отношения с сотрудниками (а работала она в какой-то фирме, торгующей косметикой) и нет ли у неё в мыслях ему изменять. Когда её ответы показались ему неубедительными Паша не на шутку разнервничался и закончилось тем, что он чуть не зарезал свою жену столовым ножом (на свидании они, понятное дело, разрешены). Слава Богу, прибор оказался из китайских товаров широкого потребления и сразу же поломался, не пройдя через одежду.

Это его немного отрезвило и все оставшееся время он умолял любимую простить его, понять и не сердиться. Алена его поняла, простила и сердиться перестала. Но так испугалась, что больше на длительное свидание ни разу не приехала. До его освобождения к нему приезжали старики-родители, жившие в Тернопольской области. Иногда брат.

Присущая многим бывшим и настоящим боксерам вспыльчивость и неумение выражать свои эмоции просто словами, а тем более их сдерживать, сыграло с Пашей такую шутку. Было видно, что их с Аленой любовь взаимна и его срок могла бы и выдержать. Она даже потом писала мне об этом в ответе на мое, написанное по Пашиной просьбе, письмо. Но связывать свою дальнейшую жизнь с психом у неё смелости не хватило. А может, просто хватило ума.

Мое, однако, спокойствие и видимое восхищение своей Леной тоже не стали тем цементом, который мог бы скрепить разрушающиеся под действием времени отношения. С женой мне повезло, но только поначалу. А впоследствии прав оказался Виктор Суворов, автор «Аквариума». «Красивая жена – чужая жена».

На свидании мы пробыли двое суток. Сидеть взаперти три дня с не такими уже и любимыми к тому моменту мужьями наши жены не захотели. Понять это можно. Тогда родственников тоже не выпускали из здания, как это стали делать впоследствии. Только через пару лет после того разрешили выходить в обеденный перерыв в магазин, чтобы докупить какие-то недостающие продукты или вещи, позвонить по телефону. И если зеку, отбывающему наказание, двое-трое суток длительного свидания были равны пребыванию на свободе (ни режима, ни работы, общение со свободными людьми), то для приехавших ситуация была зеркальным отражением. Для них это было похоже на то, что их посадили в тюрьму на пару суток.

С получением передач в этот раз проблем не возникло ни у меня, ни у Паши. Не очень большая доплата за лишний вес, и мы забрали все привезенное сразу же. И в этот раз моя жена, а с ней Пашина, потратились не на шутку. Кроме этого, Лена передала мне 50 долларов, упакованных, как я её учил, в металлический тюбик зубной пасты.

Все самое интересное и остросюжетное началось через неделю после нашего выхода со свидания. От меня все ожидали многого. Витя, правда, остался доволен. Паша после свидания еще несколько недель кормил его домашней пищей, а это было немаловажно. Я поделился деньгами, можно сказать отдал долг за первую заботу обо мне.

А вот смотрящему отряда сделанный мной взнос в общак показался недостаточным. Должен сказать, что к этому моменту на отряде был уже полноправный смотрящий, не и. о. Сидор поднялся с БУРа где-то за месяц до моего свидания. О том, что мне зашли деньги он конечно знал. Не знал, правда, сколько именно. Но думал, что достаточно. Когда я зашел в шуршу с чаем, сигаретами, кофе и другими мелочами, отдал, сказав традиционную фразу «на общее», он, поморщившись, спросил: – «Это все?».

Конечно же я до того, как заносить что-либо на общак, советовался с Кикером. Даже не столько советовался, сколько просто запоминал, что он скажет. Я не знал, что именно в тот момент Витя начал манипулировать мной как пешкой в шахматной игре, выигрышем в которой было место, занимаемое Сидором. Цель была – поставить своего человека. Чтобы спать спокойно. Сидор по причине огромного самомнения и массы вредных привычек, наркомании в частности, был человеком совершенно непредсказуемым. А с таким смотрящим Витя не мог быть уверен в том, что ему завтра не усложнят жизнь. Не запретят тариться, например.

Я сказал, что «да, все».

– Ну что ж, спасибо, – прорычал Сидор, и я начал догадываться, что что-то явно не так.

Переспрашивать, однако, было глупо. Я же был «понимающий». Спалось мне в ту ночь не очень спокойно.

На следующее же утро опять я пошел «навещать» Витю с Пашей. Кикер первым делом пригласил меня в закрывающееся изнутри помещение воспитательной работы и начал расспрашивать. Как отреагировал Сидор на мой заход к нему в шуршу, что говорил до, что после, чем интересовался. Услышав пересказ нашего короткого разговора и мои впечатления, он сказал:

– Сегодня обязательно поучаствуй в чаепитии и обсуждении положения на отряде.

Такие обсуждения происходили ежедневно и иногда продолжались вообще без перерыва. Кто-то из блатных, смотрящий или его семейники, некоторые уважаемые мужики постоянно сидели в шурше, пили чифирь и общались на разные темы.

Это была отдельная комната, по размером больше комнат завхоза и начальника отряда. На ее двери было написано «библиотека». Действительно, там стояла полка с книгами, стол. Был даже аквариум с рыбками. На стене висел настоящий (не нарисованный) ковер, пол был покрыт неплохим (целым) линолеумом. По периметру стояли табуретки и стулья. Зайти туда, в принципе, мог каждый (может, кроме петухов). Но многие чувствовали себя там неуютно. А некоторые посещали это место только после свиданий, чтобы занести на общак или для того, чтобы изложить смотрящему, а если его не было кому-то из блатных беспокоящий вопрос. А может на кого-то пожаловаться. Именно там спрашивали и разводили рамсы.

В принципе, учитывая то, что я жил в общаковой хате, то и в шурше был гостем нередким. Не буду кривить душой, одно время я даже думал стать там одним из хозяев. Но именно в тот день мне идти туда почему-то не хотелось. Я надеялся дождаться какого-то намека со стороны Сидора, какого-то разговора о том, что неплохо бы где-то взять денег. Тогда уделил бы внимание и наличными. Чем немного поднял бы себя в его глазах. И жил бы дальше спокойно (наивный!). Вите я об этом сказал.

– Ты чё, боишься? – с удивлением, смешанным с насмешкой, спросил Кикер.

– Да ни в коем случае, – ответил я.

– Так вот и не ссы! А завтра придешь и расскажешь, о чем речь шла.

Чем мое присутствие в барачном сходняке должно закончиться, Витя прекрасно просчитал. Может, он и не мог предсказать точно, какой именно повод для обострения придумает Сидор и какие слова именно будут сказаны, но в принципе он ничуть не ошибся.

Смотрящий тоже прекрасно видел, откуда ветер дует и с кем он играет. Игру он принял. Такого рода манипуляция людьми была у них одним из хобби, наряду с азартными играми.

Когда после вечерней проверки братва по традиции стала собираться в шурше пить чифирь, я появился там один из первых. Поначалу было человек пять. Два мужика, по масти, но по возрасту пацаны где-то моих лет, работавших во 2-м цеху слесарями, Костыль (от имени Костя) и Керчь, (из города с таким названием). Парнишка лет 19-ти по прозвищу Зона (он и приехал на лагерь с малолетки), который ходил на промку по причине отсутствия 10-ти долларов в месяц, но там не работал. Пацан из Львова, с 12-ю годами срока, живший тоже не то блатным, не то мужиком, передачи которого, регулярно привозимые ему родителями давали возможность и платить отрядному, и делать такие же взносы на общее. Был сразу и Сергей, Нарик, семейник Сидора и Косого.

Со всеми вышеперечисленными парнями я был к тому времени неплохо знаком, общался и относились все ко мне неплохо. О том, что я немного «не донес» со свидания на общее они еще не догадывались. У нас началась непринужденная беседа. Я стал рассказывать о состоявшемся свидании, о новостях из Киева, о том как Паша «мило пообщался» со своей женой.

Закончить я не успел. Появились Сидор с Косым.

Обычно в таких случаях запускалась по кругу кружка с чифирем, Сидор начинал говорить на тему понятий, общего, положения на лагере, рассказывал о решениях, принятых на других отрядах по разным вопросам. Язык был у него подвешен хорошо и тему он знал. Поэтому говорить он мог долго. Слушали его, как правило, с интересом.