Текст книги "15 лет на зоне. Записки убийцы поневоле"

В принципе, от описанной болячки редко кто умирает (хотя бывает и такое). Как правило иммунная система рано или поздно с ней справляется. Но процесс этот, в отсутствии нормального света, свежего воздуха и витаминов может длиться долго. И все это время ни лежать, ни сидеть нормально невозможно. Больно даже просто передвигаться. Еще не рекомендуется мыться во время такой болезни. Поэтому можно представить себе, на что человек становится похож после пары месяцев стрептодермии.

Я сказал, что от алкоголизма меня спасли две вещи. Первая – болезнь, а вторая – то, что хозяина самогонного ведра отправили на разработку кого-то еще, и пьянство прекратилось само по себе. Конечно, будучи посвященным в технологию изготовления горячительных напитков в камерных условиях, я мог организовать производство и сам. Но, после воспоминаний о головной боли по утрам и гнойниках по всему телу, желания гнать и пить просто не было.

Как-то, на какие-то праздники, ставил я брагу и даже варил самогон. Но это было связано с проблемами. У меня милиция находила и дрожжи, и ведра с дырками для кипятильников, забирала все это и лишала передач. Без передач было сидеть гораздо скучнее, чем просто без самогона. Поэтому нездоровый образ жизни я больше не вел.

Вместо этого у меня появилась возможность увеличить свои познания в иностранных языках. В 95-ю камеру подселили ко мне настоящего араба. Из Ливана. С настоящим арабским именем Усама. О том, что Усама должно ассоциироваться с терроризмом тогда еще никто не знал (до 11 сентября 2001-го года оставалось еще шесть лет). Обвиняли моего нового друга в распространении наркотиков.

Он числился студентом университета и жил в общежитии на известной в Киеве улице Ломоносова. Торговлю наркотиками отрицал. Делал вид, что русского языка почти не понимает. В связи с этим очередному моему сокамернику с биографией (тоже, кстати, Немцу, уж больно часто встречающееся «погоняло») было непросто у араба что-то выяснить.

Со мной Усама поначалу тоже не очень охотно разговаривал, но общаться с кем-то надо. Тем более, что я говорил на английском лучше него. А потом еще и упросил позаниматься со мной арабским.

У меня до сих пор сохранилась тетрадь, в которой я учился писать арабской вязью. Занятие, между прочим, весьма занимательное. Первое, о чем я попросил араба, написать мне алфавит. Выяснилось, что алфавит как таковой (все буквы по порядку) он не помнит. Но все, что есть, написать может. Что и сделал.

Потом с его помощью я составил словарь самых употребительных слов и выражений. А затем попытался разобраться в грамматике. Родной арабской грамматики Усама тоже не знал, так как когда я просил его сказать мне какой-нибудь глагол в неопределенной форме, он говорил его с окончаниями. По этим причинам арабский язык я так и не выучил. Только немного разобрался в общей его структуре.

После 95-й камеры перевели меня в уже обжитую мной 5-ю, а после 5-й, где-то под конец 1995 года в 343-ю. Именно эта камера находилась в только что построенном корпусе, который и через сотню лет каждому обитателю Лукьяновки будет напоминать о том, что был в конце XX-го века такой политический деятель – Кучма.

Про то, что впритык к Столыпинке прилегает новый корпус, я уже знал. Как-то контролер, выводивший меня на следственные действия, из уважения к моему полуторагодичному пребыванию в СИЗО, решил провести мне короткую экскурсию. Он вывел меня из 95-й (напомню, на четвертом этаже Столыпинки) камеры и перед тем, как отвести меня к следователю поинтересовался, не хочу ли я посмотреть на хаты в только что сданном корпусе. Я ответил, что конечно хочу (хоть какое-то разнообразие!). Видно, что ему и самому, было интересно, и он мимо трех камер, находившихся на том же этаже, через открытую тогда еще решетку завел меня в новое крыло.

После привычных тройников, камера на Кучмовке показалась мне номером в пятизвездочном отеле. Покрашенная в терпимый песочный цвет, местами обложенная плиткой, с новыми толстыми матрацами и нарами с натянутыми пружинами она вызывала зависть.

Помню, как раз где-то в то время между Верховной Радой и Генеральной прокуратурой происходил какой-то конфликт, и я предположил, что наши политики готовятся таким образом к его развязке. Или первые посадят вторых, или наоборот, но камеры для себя готовят заранее.

Но после сдачи нового корпуса в эксплуатацию заселились туда все-таки не депутаты и не прокуроры, а обычные подследственные. И я в их числе.

Когда переезжаешь из одной камеры в другую, если они находятся на разных корпусах, матрац («вату» или «скатку» по тюремному), подушку, постельное белье и алюминиевую посуду необходимо там, откуда едешь, сдать, и там, куда переселяешься, получить. На каждом этаже находится каптерка, где сидит зэк из хозобслуги и занимается приемом-выдачей вышеперечисленного. Внешний вид этих нехитрых вещичек, которые положено выдавать арестантам, может напугать непривычного человека. Чтобы каптерщик выдал приличную «вату» необходимо дать ему сигарет. В противном случае на том грязном и вонючем куске ветоши, который когда-то, может, и был матрацем, спать будет никак невозможно.

Поэтому я очень удивился, когда поднялся на 4-й этаж и там без всяких сигарет получил совершенно новую толстую «скатку», такие же новые простыню и наволочку, блестящую тарелку и чашку («шлёмку» и «тромбон» соответственно). Да не только я, а еще несколько человек. А когда нас повели мимо 95-й хаты в сторону уже знакомого по «экскурсии» нового крыла я понял: повезло.

Правда, была и обязательная ложка дегтя в этой бочке меда. Новоселье вышло немного подпорченным. Дело в том, что в новой камере оказалась бракованная канализация. Стоило один раз сходить в туалет («на дальняк»), как он забивался и в него набиралась вода (а водопровод сделан таким образом, что из раковины она течет прямо туда). А потом стекала вообще на пол. Комфорта это не добавляло.

Первую неделю в 343-ей хате нам приходилось два раза в день звать контролера, чтобы он выводил нас в туалет на этаже. Приходилось пол дня терпеть, потом час просить нас вывести, потом думать, когда опять придется его звать. Но в этом тоже был какой-то элемент разнообразия, который скрашивает в тюрьме жизнь.

Неделю начальство решало, что же делать с забитой трубой. Обычными методами она не прочищалась. Возможно, что зэки, строившие корпус, сбрасывали в «дючку» (унитаз) битый кирпич, песок и другой строительный мусор. Наконец сантехники (тоже осужденные) притащили что-то вроде компрессора, продули канализацию, при чем забрызгали всю камеру содержимым, и мы получили возможность оценить все прелести жизни в новой хате. После тщательной уборки.

В 343-й камере я провел месяца четыре, может даже больше. Там я встретил еще один Новый год, оттуда поехал на первое заседание суда.

Когда у человека начинаются суды, его уже нет повода держать в тройниках. Меня тоже перевели в камеру, которая побольше чем на четыре или шесть человек.

Первая моя, как говорят в тюрьме, общая, хата – 193 – была рассчитана на двенадцатерых. Содержалось в ней когда сколько. Бывало 14, бывало 9. Это были уже не подследственные, а числящиеся за судами. О двух достойных внимания арестантах я помню и по той камере.

Один, тогда еще молодой человек, был на момент ареста учредитель и генеральный директор авиакомпании. Название которой, как имя и фамилию его, я помню до сих пор. Писать не буду, так как он и сейчас президент фирмы-авиаперевозчика.

Но к 1996-м году, когда я познакомился с ним в камере 193, он находился под следствием уже полтора года. По обвинению в организации контрабанды. Суть этой организации заключалась в том, что пилоты самолетов компании при полетах за границу постоянно имели с собой валюту. На случай непредвиденных расходов. Поломка самолета, от чего перестраховаться невозможно, влекла за собой задержку вылета, а это, в свою очередь, требовало оплаты стоянки в принимающем аэропорту. Межгосударственные переводы денег проходили тогда не так, как сейчас, а гораздо дольше, и на такие случаи у экипажа всегда имелись деньги.

Это происходило постоянно и никаких вопросов ни у кого не вызывало. До того момента, пока один человек, президент другой, бывшей государственной авиакомпании, не решил, что работающий и развивающийся бизнес пора забирать под себя. А компания моего сокамерника действительно была довольно перспективной. Он одним из первых начал дешево возить наших челноков в Италию и Турцию самолетами. До того они ездили в основном автотранспортом.

Началось все с рейса в Анкону. Как он мне объяснял, туда потому, что к тому моменту наши «туристы» добрались и изучили на предмет мелкооптовых закупок именно этот итальянский городишко. Потом был второй маршрут, третий. И к 1994-му году компания уже осуществляла рейсы в Италию, Турцию, Польшу и даже Таиланд и Китай.

Самолетов своих поначалу не было. Использовались арендные одного из оставшихся от Советского Союза региональных авиаотрядов. Кстати, именно в этом и была первоначальная идея всего бизнеса. На связях, выработанных за время учебы и работы в комитете комсомола договориться об аренде простаивающих АН-24 и ЯК-40 и летать на них за границу. Потом несколько старых самолетов было выкуплено, и уже шла речь о приобретении новых лайнеров.

Это уже был серьезный бизнес и он начал составлять конкуренцию большим авиакомпаниям. Что не осталось без внимания. От упомянутого выше президента полугосударственной структуры поступило предложение, влиться в неё отдельным подразделением. С потерей самостоятельности. Предложение было отклонено, что, естественно не понравилось предлагавшему. В качестве перспективы был описан вариант, при котором мой знакомый садится в тюрьму, а бизнес его поглощается не только с потерей самостоятельности, но и с потерей какого-либо вообще участия в доходах от него.

В такой вариант не верилось, так как нужные связи были с обоих сторон. Но более нужные, в лице руководства СБУ, оказались не у моего знакомого. В один, далеко не прекрасный, момент, арестовали его, как Генерального директора компании и организатора контрабанды валюты. Попал также и главный бухгалтер компании. В качестве соучастника.

Защищали их не только адвокаты. Все сотрудники компании писали коллективные письма, проводили демонстрации под зданиями прокуратуры и СБУ. Поначалу, правда, даже это не очень помогало.

Арестовать человека гораздо проще, чем впоследствии его освободить. Для того, чтобы нашлись основания к прекращению уголовного дела и освобождения необходима смена людей, которые принимали решение про арест. При чем не только непосредственных чиновников, подписи которых стоят на ордерах, а тех, кто сверху это заказывал. Ведь если выясняется, что человек провел в СИЗО время без достаточных на то оснований, лица за это ответственные должны быть наказаны. Причем тоже, вплоть до уголовной ответственности.

А кто же будет наказывать своих?

Правда, как и все теневые решения, такой арест очень не любит освещения. А в случае с директором авиакомпании дело приобрело особенный резонанс после того, как в тюрьме от инфаркта умер главбух.

Это был далеко еще не старый мужчина и не в условиях СИЗО ему оказали бы необходимую помощь. Однако, тюремная обстановка и отсутствие своевременной помощи вылились в то, что произошло.

В связи с таким событием дело о контрабанде еще шире стало освещаться в прессе и в на телевидении. И это привело к тому, что влиятельные люди со стороны моего знакомого получили достаточно оснований для разговора с влиятельными людьми с противоборствующей стороны.

В дальнейшем я слышал, что несмотря на то, что прокуратура требовала наказания в виде десяти лет лишения свободы и первая инстанция даже приговорила авиатора к какому-то сроку, в итоге он и его компания все-таки добились его освобождения.

История еще одного моего сокамерника по камере 193 тоже связана с переходом собственности из рук в руки. И это был директор. Но не вновь организованной фирмы, а крупного киевского завода, находящегося на Куреневке. Ему вменяли получение взятки. В виде поездки в Тегеран.

Дело выглядело так. Он сдавал в аренду под магазин площадь на территории завода. Арендатором был иранец. В процессе их сотрудничества последний пригласил арендодателя посетить свою страну. Тот, будучи уже не молодым бизнесменом, а руководителем еще советских времен, оформил поездку как командировку от министерства. На что имелось подписанное министром предписание. И ездил он в ту поездку не сам, а с кем-то из министерства.

Но это не помогло. Со времени посещения Ирана прошло около года. И хоть он этого не озвучивал, я понял, что просто встал вопрос о приватизации предприятия. Кому сколько. В разделе имущества консенсуса достигнуто не было, и противоположная нашему директору сторона решила задействовать свои связи в правоохранительных органах. По прямому назначению – для охраны своих прав. На разделяемую собственность.

Надо было что-то предъявить, и после недолгих поисков повод был найден. Поездка в Иран. У иранца взяли необходимые показания. Сделать это было, понятно, не тяжело. Когда у человека тут бизнес, жена и дети, а гражданства нет, сотрудникам прокуратуры убедить его подписать то, что необходимо, проще простого.

Не знаю, сколько получил и когда освободился директор, но думаю, что на приватизацию он опоздал.

Эти две истории лишний раз свидетельствуют о том, что от тюрьмы и вправду никто не застрахован полностью. А еще менее застрахованы люди, которые что-то пытаются делать, организовывать и зарабатывать деньги. Ведь очень тяжело предвидеть, как будут действовать конкуренты или просто недоброжелатели. Кто-то может положить глаз на твой бизнес и какие у этого «кого-то» окажутся связи.

Даже если имеются знакомые в милиции, прокуратуре или СБУ, может оказаться, что у «кого-то» знакомые на более высоких должностях.

Так что же делать, возникает вопрос. Я не знаю на него точного ответа. Как не знает и никто другой. Но кое-какие мысли мне в голову все-таки приходят.

Думаю, что для начала необходимо знать, у кого может возникнуть идея отнять у вас собственность. Старые недруги или новые конкуренты. Очень часто и те, и другие никакого секрета из своих связей не делают. А даже если и делают, при желании этот секрет можно раскрыть. Информация об этих связях очень поможет в предвидении проблем. Чем выше их контакт, тем сложнее справиться с потенциальной угрозой. Точнее, дороже.

Однако, если захотеть, реально выяснить также, кто может стать противовесом связям конкурентов в той структуре, где эти связи имеются. И уже вопрос наличия средств, выход на этот противовес. На чиновника, который вовремя мог бы по-дружески решить с «вражеским» чиновником вопрос. И таким образом заставить конкурента решать спорные вопросы другим способом.

Понятно, что в нашей стране в данном случае экономить никак нельзя. Как говорится в народе, от жлобства одни неудобства! Потому что окажется прав в конце концов тот, кто больше заплатит. При этом всегда надо помнить, что в случае возможного ареста, на освобождение уйдет гораздо больше средств, чем на налаживание нужных связей вовремя.

Как уже писалось, суд над нами начался еще когда я сидел в 343 камере. Правда, как принято в нашей системе судопроизводства, ускорять процесс никто не стремился. Первые несколько заседаний, как и положено, вообще не состоялись. Где-то с третьего только процесс действительно пошел. Но сами по себе поездки из СИЗО в здание Киевского областного суда уже представляли собой какое-то разнообразие. Я, как и мои подельники были рады даже такой возможности на день покинуть стены своих камер, пройти по подземельям, сесть в воронок, проехать по городу, пусть даже не видя ничего из автозака. Ну, а то, что во время заседаний была возможность увидеть родных и близких, даже поговорить через решетку клетки и спины конвоиров, заставляло нас ожидать дней заседаний с нетерпением.

Эту тюремную романтику вряд ли забудешь. В половину шестого утра подходит к «кормушке» контролер, называет твою фамилию и говорит крылатую фразу «с вещами». (Вещи, правда, в дни судебных заседаний никто с собой не брал. Возвращали вечером в ту же камеру, откуда утром забирали). Ты не торопясь встаешь, умываешься (а я еще и обливался холодной водой для бодрости), пьешь традиционный крепкий утренний чай, съедаешь какой-то бутерброд и в сопровождении подошедшего контролера из камеры идешь в отстойник на этаже. Там минут за двадцать собирается определённое количество человек, которых уже всех вместе ведут в подземные боксы.

Потом шмон и посадка в автозак. Минут сорок езды от Лукьяновки до Владимирской улицы. После чего в сопровождении конвоя, с сопровождающими криками «Увага, варта!» переход из воронка в очередной бокс, только уже в здании суда.

Ну, а дальше, уже как повезет.

Если все, то есть судьи, адвокаты и прокурор, собрались, заседание начиналось и могло длиться с утра и до четырех часов дня с перерывом на обед. Во время этого перерыва родные имели, как правило, возможность через конвойных с разрешения начальника караула передать какой-то домашней еды. А за дополнительную плату и не только еды. Обедали мы прямо в той же клетке, где и сидели во время заседания.

Если не везло, что тоже бывало достаточно часто, и кто-то из участников процесса не мог появиться по каким-то причинам, мы сидели по боксикам до трех часов дня, после чего нас сажали в воронок и везли обратно в СИЗО.

Несмотря на то, что теоретически каждый из нас мог получить высшую меру наказания, всерьез это никто не воспринимал. Все хотели максимально быстрого завершения процесса, который продлился в итоге полгода. А сами поездки на суды постоянно были связаны с какими-то новыми встречами, новостями и довольно-таки смешными ситуациями. Одна особенно запомнилась.

Наш подельник Паша, тот самый, который не согласился на нас наговаривать и получил за это восемь лет, к моменту одного из заседаний находился больше недели в карцере. За какие-то нарушения. Зная, что назначено заседание и родители обязательно принесут передачу с домашними продуктами, он решил ничего там (в карцере) не есть, дождаться суда и оторваться по полной программе.

Так и сделал. Голодал неделю. Приехал на суд, еле досидел до обеденного перерыва, а потом как набросился на все принесенные продукты. Не делая различия между молоком, рыбой, курицей гриль и солеными огурцами. Мы, зная о его наполовину вынужденном воздержании, пытались его как-то отговорить. Чтобы не ел он все подряд. Тем более с таким фанатизмом. Но нас Паша не послушал. «Пусть, – говорит, – мне будет плохо, но это потом. А сейчас получу максимум удовольствия».

«Потом» настало очень быстро. До конца заседания он тогда еще досидел. Но в воронке, во время езды из суда до тюрьмы все им съеденное оказалось на полу и стенах. В той машине было два отделения для перевозки арестантов. Трое из нас ехали в одном, трое, соответственно, в другом. Хоть я и находился не в одном с ним боксе, но крики и матерные выражения, сопровождающие звуки, характерные для отторжения непринятой организмом пищи, были слышны очень даже хорошо. Даже несмотря на то, что звук внутри движущегося воронка сравним со звуком, который мог бы быть внутри консервной банки, которую тащат по асфальту на веревочке.

Из машины он вышел белый как снег и очень слабый. Не без нашей помощи добрался до подземных боксов. Принимая во внимание его состояние, особенно не обыскивали. Тем более, что в карцер ничего с собой взять он не мог. Ну а за оставшиеся «на яме» дни дальнейшее воздержание помогло Паше вернуться в нормальное состояние.

Еще остались в памяти от того периода некоторые наши, так сказать, «коллеги». Другие арестанты, судили которых в том же здании, что и нас. А находилось в нем тогда два суда, Киевский городской и Киевский областной. Это такие инстанции, которые не судят кого попало. И там, и там рассматриваются только дела, санкция статьи по которым в те времена была до высшей меры наказания (расстрела).

Одним воронком с нами очень часто ездили знаменитые предводители «Белого братства», Кривоногов, Мария Дэви-Христос и третий их подельник, Петя, кажется. Именно тогда я своими глазами убедился, что такие дела в большинстве своем раскручены и пропиарены специалистами. Ведь какие ходили слухи про их организацию и первых лиц? Что прекрасно знают психологию, обладают навыками гипноза и запросто подчиняют себе волю людей.

Но при ближайшем рассмотрении Кривоногов оказался кем-то, напоминающим обычного бомжа, а Мария довольно таки приятную на вид девушку, которая выбрала для себя такой способ зарабатывания средств существования – не разочаровывать доверчивых бабушек и домохозяек в их вере и ожиданиях и не отказываться от денег, предлагаемых ими. На том же уровне знакомы с психологией и многие политики. Только собирают они не деньги, а голоса на выборах. Что же касается третьего – «апостола Петра», то это был вообще вполне нормальный молодой парень, который был вынужден поддерживать образ, ими втроем и придуманный.

Первый раз, когда мы ехали одним воронком на суд, они еще вызывали наше любопытство. Но кто-то из сидевших с Кривоноговым в одной камере описал его образ жизни, который выражался в постоянном сидении на «пальме» с перерывами на туалет и еду и полном отсутствии интереса ко всему происходящему. Это совпадало и с его внешним видом – всклокоченными грязными волосами, торчащей бородой и рваной одеждой Стало понятно, что слухи преувеличены. В дальнейшем внимания на него мы уже не обращали.

Гораздо больше интереса вызывали обвиняемые по другим делам, связанным с убийствами. В частности, областной суд судил тогда еще шестерых человек, у которых было «четыре с половиной» «барана» (то есть трупа). Четыре с половиной потому, что четыре совершенных убийства и одна попытка. «Паровозом» (то есть первой по делу) у них была женщина, Людмила Ивановна (так кажется ее звали). Возрастом она была на тот момент лет где-то сорока пяти. Первый эпизод у неё выглядел так. Одна её знакомая написала ей доверенность на автомобиль «Таврия». Людмила настолько привыкла к машине, что решила её не возвращать. И хотя хозяйка «Таврии» её даже еще не требовала, Люда решила перестраховаться, для чего подпоила подругу клофелином. До смерти. Интересно, что тогда даже не возбуждали дело, все выглядело, как естественная смерть от сердечной недостаточности.

Прошло года полтора. Люда открыла предприятие. Туристическую фирму. Оформляла поездки в Венгрию для приобретения там автомобилей. Сопровождала клиентов в поездках. Не знаю, сколько всего людей при помощи её фирмы удачно побывали заграницей, но известно, что один из клиентов из поездки не вернулся.

Машину, а именно «Жигули» ВАЗ-2104, он купил. Там эта машина, как когда-то «Таврия» тоже была оформлена на Людмилу. Она убедила его в простоте переоформления автомобиля через нее в Киеве. И как не трудно догадаться, всю обратную дорогу она поила беднягу клофелином. Мужик, правда, оказался здоровый, и от одного только клофелина не умер. Cпал, правда, постоянно. Пришлось ей уговаривать своего водителя и еще одного сопровождающего знакомого убить владельца «четверки» обыкновенным молотком. Для этого они съехали с трассы между населенными пунктами и в лесу лишили несчастного жизни.

В личных разговорах, а я с обоими из них сидел в разное время, они убеждали в том, что Люда владеет гипнозом не хуже Кривоногова. Говорили, что и сами не могут понять, как пошли на такое. Хотя скорее всего, сила внушения была равна силе представления суммы денег, трети от стоимости машины. Для них эта сумма была очень даже неплохая.

Вернулись они в Киев с автомобилем, но без того, кто его купил. Однако, на этот раз все гладко не прошло. Жена потерпевшего начала волноваться и интересоваться у хозяйки турфирмы, куда делся её муж. Поначалу она, конечно, верила, что тот остался в Венгрии еще на какое-то время с целью купить еще одну машину. Но дни шли, а новостей не было. И в тот день, когда она таки решила подавать в милицию заявление, Люда пришла к ней домой и её тоже напоила клофелином.

Правда, для этой женщины обошлось больницей. Ей очень повезло, мама вовремя вызвала скорую.

Из Москвы приехала сестра и начала интересоваться, что же происходит. Людмила Ивановна не смогла напоить клофелином и приехавшую из Москвы родственницу потому что у последней были основания не доверять ей вообще. Поэтому Люда, не помню уже как, заманила её в машину, где подельники и задушили несчастную. Интересно, что душил непосредственно отчим Люды, дедушка, которому к тому времени было уже около семидесяти лет. Дедушка этот сидел со мной в «осуждёнке» (камеры, где содержатся уже осужденные, ожидающие отправки в колонию). Он получил восемь лет, с учетом его возраста.

Интересно то, что даже на основании показаний оказавшейся после клофелина в больнице женщины, её матери и исчезновения сестры, Людмилу не арестовали. Она каким-то образом умудрялась убеждать милиционеров, некоторые из которых были её знакомые, что к исчезновению не имеет отношения. Но один все-таки начал что-то понимать. Он то и оказался у Люды и компании последним потерпевшим. Его каким-то образом заманили в лес между Лесным массивом и Троещиной и там забили насмерть молотком, тем более, что опыт уже был.

Но, понятное дело, в том, кто убил милиционера, разобрались быстро. А после этого раскрылись все исчезновения, выяснились причины всех смертей. Аж до произошедшей за полтора года до того.

Государство оценило заслуги Людмилы Ивановны. Ей дали высшую меру наказания. Помощникам её – кому сколько. В основном от 13-ти до 15-ти лет. Дедушке-отчиму, как я писал уже, 8. Но тут мало кто стал бы спорить, что не было за что.

Как было за что и у другой компании в количестве пятерых пацанов. Тех судил Киевский городской суд. У них тоже было четыре с половиной трупа.

Я читал их обвинительное заключение (в двух томах) и удивлялся. Как люди, которые с такой легкостью убивали людей, могут быть вполне нормальными в общении. Их «подвиги» начались с того, что один из них, малолетка, обокрал кого-то из своих знакомых, таких же малолеток. Последний попытался напугать обокравшего своим дядькой, который только что освободился из колонии.

Пацан испугался и рассказал про угрозы своим друзьям, основным участникам процесса. Они тоже испугались, но их испуг выразился в том, что было решено просто замочить страшного дядьку-зека. На всякий случай. Что и было сделано. Повесили беднягу в его собственном гараже. Потом не помню уже при каких точно обстоятельствах, убили его брата и отца.

И, что особенно запомнилось, жену брата. Ее поймали во дворе дома, насильно посадили в машину, отвезли за город не особенно далеко и там зарезали. При чем от описания событий становилось не по себе. Вот, например, один только момент. Когда несчастная уже не подавала признаков жизни, один из участников спрашивает другого: – «Витек, посмотри, она еще живая?». Витек подходит к лежащему телу, непринужденно еще раз перерезает ей горло ножом и говорит: – «Теперь точно неживая!».

Таким образом парни пытались сделать так, чтобы никто ни о чем не догадался. Убирали потенциальных свидетелей. Последним таким свидетелем должен был стать тот самый малолетка, с которого все и началось. Он проходил у них по делу одновременно как обвиняемый в соучастии по первым эпизодам и как потерпевший по последнему. Видя, что события закрутились уж очень лихо, он стал подавать явные признаки паники и желания пойти сдаться. Серьёзные парни решили убрать и его. Но не успели.

В камерах почти каждый из них грозился наказать стукача «по всей строгости понятий». Но, проездили они на суды не меньше нашего, там, естественно, встречались, сидели в одной клетке. Дальше высказываний дело уже не пошло. Оно и понятно. СИЗО – не свобода. Так легко в нем кого-то наказать, а тем более убить, почти невозможно.

Само собой, что каждый из них «был не при делах» и виноватым в произошедших событиях считал кого-то другого. Суд в конце концов виновными признал их всех. Некоторых, двоих кажется, до высшей меры.

Происходящие параллельно с нашим судебные процессы интересовали нас не из чистого любопытства. Очень волновал вопрос, насколько просто судьи приговаривают подсудимых к расстрелу. И только ли от обстоятельств дел это зависит. Или от личностей тоже. Какого-то однозначного вывода я тогда не сделал.

Запомнилось, что таких приговоров тогда было много. Я связывал это с тем, что в начале 1996-го года вступил в силу мораторий на исполнение смертной казни. Но как раньше к ней приговаривали, так продолжалось и дальше. Более того.

Любой судья, рассматривающий подрасстрельное дело и выносящий такой приговор должен испытывать определённые чувства. По крайней мере так хочется думать. Понимая, что решая лишить жизни человека, пусть совершенно ненормального, убийцу, он сам становится таким же. Только от имени государства.

Если же таких чувств нет, то этот судья даже хуже тех мрачных типов, которых я описал. Последние все осознавали, что убивать безнаказанно практически невозможно. Некоторые хотели в это верить, но будучи арестованными, совсем не удивлялись тому, что везение закончилось. Судья же знает, что даже в случае ошибочного приговора (например в случае сфальсифицированных доказательств и выбитых показаний) и расстрела невинного человека ему грозят максимум муки совести. И выносит он решение исключительно так, как она (совесть) ему позволит.

До моратория возможные угрызения совести некоторых судей все-таки слегка тормозили. Но в период его действия служители фемиды зная, что убийцами они уже не станут («А-а, все равно не расстреляют!), начали раздавать высшие меры как конфеты. Почти по каждому процессу две-три.

В СИЗО, однако, насчет исполнения смертной казни ходили разные слухи. Говорили, что мораторий только для Европы и общественного мнения. А на самом деле расстрелы продолжаются.

Летом 96-го года, будучи уже осужденными, мы ознакамливались с протоколами судебных заседаний. Андрей, Саня и Леха сидели в камерах смертников. Так вот даже они толком не знали, чего им ждать. Расстреляют или нет?

Камеры, в которых содержались приговоренные к расстрелу, рассчитаны были на двух человек каждая. Находились в отдельном крыле корпуса «Катька», на втором этаже. Помню, что Андрюха как-то раз пришел на ознакомление сам не свой. Он был уверен, что его однокамерника забрали на расстрел. Расстреляли его или нет, неизвестно. Но про того осужденного больше никто из нас не слышал.