Текст книги "15 лет на зоне. Записки убийцы поневоле"

К марту месяцу 1996-го года наш процесс подошел к концу. Все необходимое зачитали, всех выслушали, подсудимые сказали последнее слово. Суд удалился на совещание, длилось которое три недели. Приговор был назначен на первое апреля.

Как я уже писал, при всех выявленных обстоятельствах, в возможность хоть одной высшей меры наказания по нашему делу никто из нас не верил. Запрос прокурора, правда, слегка озадачил. Выше я приводил выдержки из его выступления. Сказанное было в нашу пользу. Мы смогли убедить даже его во многом из того, что хотели доказать. Но несмотря на это, он попросил суд приговорить четверых из нас к высшей мере наказания, меня к пятнадцати годам лишения свободы, из которых первые пять в тюрьме (та самая «крытая») и Пашу за несговорчивость к десяти годам колонии усиленного режима. Было понятно, что выступал он от своего имени, а наказание запрашивал от коллегии прокуратуры.

Про то, как наша «шестерка» возвращалась с «запроса» (так коротко называют последнее перед приговором заседание), еще потом несколько лет ходили рассказы. Уж больно мы веселились. Один парень, находившийся с нами в «боксике», спрашивает другого:

– А что это за пацаны?

Тот, немного с нами знакомый, отвечает:

– Это «областная шестерка», Адашев и компания.

– А чего они такие счастливые, на свободу что ли идут?

– Да нет, наоборот, с запроса едут.

– И сколько запросили? Условно?

– Да, почти. Четыре «вышки»!

– ?!?!?!

Не знаю почему, но после «запроса» меня опять перевели в «тройник». 75-й. Там были двое ничем не примечательных малолеток, для которых с моими двумя отсиженными в СИЗО годами я был кем-то вроде Лёсика для меня в 94-м году.

Три недели до первоапрельского приговора пролетели очень быстро.

И вот, наконец, 1-е апреля 1996-го года. Людей собралось много. Гораздо больше, чем на обычное заседание. Наши родственники, родственники потерпевших. Друзья, знакомые и еще какие-то люди. Было даже телевидение. Передача «Черный квадрат» телеканала «Киев».

Поменялся и конвой. Вместо обычных вэвэшников нас сторожили бравые, как на подбор, парни из Национальной гвардии. «Краповые» береты. Настолько суровые, что в день приговора мы остались без домашнего обеда. Их начальство оказалось неподкупным.

Приговор оказался достойным даты его оглашения. Такой себе первоапрельский черный юмор. Три высших меры наказания (расстрела). Андрею (бывшему студенту истфака КНУ им. Шевченко), Александру (бывшему лейтенанту СБУ) и Алексею (студенту Военного института управления и связи, само собой тоже бывшему).

По пятнадцать лет лишения свободы в колонии усиленного режима Сергею (другу Саши и Леши по спортивной секции) и мне. Только ему с отбыванием первых пяти лет в тюрьме, а мне – двух (суд смилостивился! «Запрос» то был – пять).

Ну и Паша. Отделался, можно сказать, легким испугом. Восемь лет «усилка» (так сокращенно называют усиленный режим).

Жена мне рассказывала, что после оглашения приговора подошла к прокурору. Тому самому, который участвовал в процессе. И задала ему вопрос, считает ли он это нормальным. На что он, глубоко вздохнув, ответил ей: «Что же ты хочешь, дочка? Нет в этой стране справедливости».

Мне часто потом задавали вопрос, каково было мое ощущение после окончания суда. Что чувствуешь, получив пятнадцать лет? Все уверены, что должен был я быть в шоке. Но, вспоминая всю мою биографию в местах лишения свободы и самые мрачные её моменты, не могу сказать, что день приговора входит в их число. Гораздо грустнее было в день ареста. Как меня привезли на КПЗ в Бровары и поместили в «обезьянник», у меня слезы на глаза навернулись и комок к горлу подступил. Из жалости об утраченных жизненных радостях и от огорчения из-за разлуки с молодой женой. Правда и тогда это состояние продолжалось не больше часа.

Ну, а после оглашения приговора я вообще не испытал никаких излишних эмоций. Да что говорить обо мне. Подельники мои, «смертники» с этого момента, тоже не выглядели особенно шокированными. В расстрел не верилось, даже несмотря на приговор. Чувство юмора по-прежнему не покидало.

Из здания областного суда последний раз мы возвращались отдельным воронком. По прежнему шутили, рассказывали анекдоты. Один особенно запомнился. Рассказал его Андрюха, ехавший уже закованный в наручники, как и положено «смертнику». Знал он анекдот этот давно, но держал к случаю. Как раз к такому.

Так вот. Едут трое с приговора. Один грустный такой. «Пять лет, – говорит, – дали!». Второй вообще в шоке. «Десять лет усиленного!». А третий едет, улыбается.

Его спрашивают: «Ну а ты сколько получил?» Тот отвечает: «Не могу понять! „Вышка“ какая-то. Наверное, вас сторожить буду!».

Камера, в которую я попал в качестве осужденного, имела номер 147. Это была уже обычная «общая» хата, человек на сорок. Корпус «Екатериновка» Для осужденных «тройники» не предусмотрены. В тот же день с приговора в 147-ю камеру заехал молодой парнишка, лет18-ти. Выглядел он, правда, не старше 13-ти. Дали ему10 лет. За изнасилование. Именно на него поначалу было обращено все внимание обитателей хаты. Во-первых потому, что насильников не очень уважают, мягко говоря. А во-вторых потому, что уж очень он был шокирован своими десятью годами приговора. Почти плакал.

Камерные авторитеты стали выяснять кого и как он изнасиловал. С целью решить, кем ему жить дальше. Не секрет, что большинство насильников после тюрьмы становятся «петухами», в лучшем случае «чертями» (такая себе категория зеков, еще не «петухи», но нормальные «мужики» с ними чай не пьют). Он дал на изучение свой приговор. Кстати, это меня всегда удивляло. Различные «смотрящие» камер, авторитеты и блатные, вслух проповедующие ненависть к мусорам (то есть всем начиная от участковых через оперов, следаков, прокуроров до судей и работников системы исполнения наказаний), говорящие, что «веры им нет», очень даже верят написанным обвинительным заключениям, приговорам и другим официальным документам. В особенности если «петуха» в хате не хватает.

Но не все так мрачно. Зависит от конкретных людей в каждом конкретном случае. В тот раз, при прочтении приговора упомянутого «насильника» возникли большие сомнения насчет его объективности. Сообщалось, что за один вечер, а точнее часа за два, он смог совершить половые акты со своей знакомой и её подругой против их воли. Происходило это в подъезде 16-ти этажного дома. Якобы он один вытянул их обоих из квартиры и начал иметь сначала на лестничной площадке, потом в лифте, потом на чердаке, потом на крыше дома. Пока насиловал одну, вторую держал за ногу. Чтобы не уползла. Потом наоборот, вторую насиловал, первую держал. Кончил, судя по материалам дела, раз восемь. Прямо сексуальный гигант.

Внешне, повторюсь, он далеко таким не выглядел. Сам он рассказывал, что девчонки были на него за что-то обижены и придумали такой вариант его наказать. С одной из них у него действительно были отношения, но к другой он вообще никогда не прикасался. Но «потерпевших» двое, он один. Их заявлению поверили сразу. После «общения» с операми он конечно же подтвердил все свои необыкновенные способности в плане секса. И как потом на суде ни пытались показать всю нереальность первоначальных показаний, как ни путались девчонки в своих рассказах, дело было сделано.

Если бы у паренька был папа или мама побогаче, получил бы он условно. А то и вообще дело закрыли бы (уж больно по-дебильному оно было написано). Но в данном случае папы не было с самого начала, мама работала где-то в школе, и на свою зарплату работника сферы образования ей было не потянуть услуги работников сферы правоохранительной.

Так что в камере он поначалу плакал, просился к маме и вообще вызывал жалость. Камерная сходка решила, что он не насильник, наказывать и ломать жизнь ему не за что. Постановили, что путь живет кем сможет.

Рассказ про него закончу тем, что я помог написать ему кассационную жалобу и, бывают же такие случаи (а может и мама таки насобирала денег на кассационную инстанцию), городской суд приговор его отменил. В конце концов получил он три года.

В отличие от малолетки «насильника», я вошел в 147-ю камеру в нормальном, даже в какой-то мере приподнятом настроении. Мне огорчаться особенного смысла не имело и я радовался тому, что наконец-то закончились суды и появилась какая-то определённость. Ясна была и задача на ближайшее время. Она состояла в том, чтобы написать кассационную жалобу. Как можно более убедительно.

Со «смотрящим» и его «семейниками» я быстро познакомился, они про меня и моих подельников слышали. Поэтому никаких проблем при обживании новой для меня «общей» камеры не возникло. Само собой, что после двух с половиной годов нахождения под следствием и за судом я неплохо ориентировался в отличиях «общих» хат от «тройников». Могу вспомнить, однако, несколько довольно щекотливых моментов.

Например. Если в маленькой камере принято убирать её по очереди и никто не считает неприемлемым заниматься этим, то в большой согласие взять в руки веник и тряпку может испортить дальнейшую жизнь. Уборка происходит так. Утром во время проверки ДПНСИ (дежурный помощник начальника следственного изолятора) назначает первого попавшегося ему на глаза зека дневальным камеры. Он, по идее, и должен подмести её и помыть. Но если кому-то это сделать довольно просто («шнырям», «чертям» и «крысам»), нормальному мужику, а тем более «блатному» или «стремящемуся» это «в западло». Но и насильно заставить кого-то тоже нельзя. Это будет беспределом.

«Смотрящий» и его приближенные имеют, как правило собственных «помощников», или, как их еще называют, «младших семейников» («шестерок» в общем понимании), Они и помоют за них камеру, и поесть приготовят, и даже постирают. А вот другим «порядочным арестантам», которым и самим бегать с тряпкой нежелательно, и постоянных помощников нет, приходится договариваться с теми, кому «не в западло».

В каждой большой камере обычно есть персонажи, которые за пару сигарет не откажутся поубирать вместо кого-нибудь. Но бывает и такое, что, кроме «младшего семейника» смотрящего, в камере нет такого человека. В таком случае надо договариваться с упомянутым камерным авторитетом. Если арестант придерживается понятий и ведет порядочный образ жизни, то есть со взносами в «общак» было все в порядке, решить этот вопрос можно без проблем. Ну, а если нет? Скорее всего, быть такому зеку тоже впоследствии «шнырём».

Вроде бы почему так? Ну выполнил человек то, что должен был по правилам пребывания в СИЗО, ну помыл камеру когда был назначен дежурным, что же из этого. А оказывается, что когда в следующий раз опять не будет тех, кому «понятия» позволяют брать в руки тряпку, а уборку делать надо, того человека и попросят это сделать. Но уже вместо кого-то. Раз не «в падло» было за себя, не может быть «в падло» за кого-то порядочного. И если у человека слабый характер, отказаться будет очень тяжело, почти невозможно.

Бывает еще так, что есть такой человек в камере, даже не «шестерка» смотрящего. Однако обычный арестант может решить с ним насчет уборки только уговорив и заинтересовав его. «Блатные» за процессом таких уговоров наблюдают с интересом. Для того, чтобы «шнырь» согласился надо внушать ему определённое уважение, а лучше страх. Люди того уровня как правило, и это меня все время удивляло, будут лучше относиться к тому, кто может сделать им что-то плохое, чем к тому, кто может сделать хорошее. Любят больше кнут, чем пряник.

Я никогда не внушал никому особенного страха. Поэтому как-то раз такой потенциальный уборщик никак не хотел помогать мне за сигареты. Пришлось уговаривать его при помощи «авторитетов». Не зря я пытался поддерживать с ними отношения, хотя особенно теплых чувств к ним не испытывал. В противном случае нормально прожить в общей камере не получилось бы.

Еще припоминаю довольно напряженную ситуацию, поводом которой стали отличия во взглядах на поведение в хате у разных людей.

Поясню, что в большой камере и в колонии на отрядах арестанты живут «семьями». Как правило по три-четыре человека, хотя может быть два или, наоборот, пять и даже больше. У «семейников» общие продукты, чай, сигареты, даже некоторые предметы одежды. Они вместе планируют свои расходы, едят, пьют чай и даже курят одновременно. Объединяются таким образом исходя из наличия общих интересов, образа жизни на свободе, уровня культуры и образования (можно и так сказать).

Жизнь «семьёй» с одной стороны облегчает существование. С другой стороны, наоборот, усложняет. Проще в том плане, что чем больше человек вместе, тем чаще заходят передачи. Легче рассчитать возможности в материальном плане, чтобы не испытывать недостатка в том, что необходимо. Опять же восполняется дефицит общения. «Семейнику» можно довериться, обсудить с ним интересующие темы. В случае возникновения каких-то конфликтных ситуаций это тот человек, на которого можно положиться безоговорочно. Порядочный «семейник» никогда не станет сомневаться в правоте второго (в отношениях с другими зеками).

Но тут то и таится вторая сторона медали. Приходится отвечать друг за друга. Если один где-то в чем-то неправильно поступает («порет бок») или, например, проигрывает в азартные игры, рассчитываться необходимо всей семьёй. Довольно у многих арестантов были большие проблемы из-за глупости «семейников». Редко кто в местах лишения свободы может настолько хорошо разобраться в человеке, чтобы быть в нем уверенным, как в самом себе.

Во избежание таких ситуаций, где-то ближе к началу двухтысячных, когда старые «понятия» начали забываться и не соблюдаться так строго, как раньше, зеки придумали новый вариант. Стали не «семейничать», а «хлебничать». В случае чего уже можно сказать, что этот человек мне не «семейник», я за него не отвечаю. А то, что мы ели вместе, то есть «хлебничали», это потому что так удобнее.

Но вернусь в 147-ю камеру, «осуждёнку» на «Катьке». Так называемая первая «семья» состояла там из довольно молодых пацанов, спортсменов, которые пытались вести сравнительно здоровый образ жизни, не курили, самогон не пили, спали по ночам, а днем качались (в камере при желании это возможно). Они не очень ущемляли права других содержащихся в камере арестантов, просили только курить в окно по одному человеку одновременно, а во время их занятий не курить вообще. Так как я не курил, такую «постанову» я даже поддерживал.

Но как-то заехал в камеру «пацан» (по «масти», по возрасту мужик около сорока лет), весь в наколках, с ведром, знакомым мне по «столыпинским» тройникам. Родом он был из Белоруссии, там же и жил. Там же отсидел за разные «подвиги» не меньше десятки. После очередного освобождения приехал в Киев, познакомился с женщиной (бывают же такие любительницы острых ощущений!), прожил с ней некоторое время. И как то раз, при очередной пьянке она сделала что-то не так, как он хотел. За что лишилась жизни. А Белорус поехал обживать украинские тюрьмы.

К моменту его появления в 147-й камере он сидел на Лукьяновке больше года. Срока ему дали 15 лет, 7 «крытой». Чувствовал он себя прекрасно. Тюрьма была его жизнью. А киевская по сравнению с белорусскими – просто курорт.

Он сразу обзавелся семейниками-малолетками, которым регулярно мамки приносили передачи. Присадил их на самогон и на пьяные разговоры про «понятия» и воровскую жизнь.

Первые две-три недели этот рецидивист не конфликтовал со смотрящим и его семьёй, но было видно, что курить по одному в определённое время ему не нравится. А тем, в свою очередь не очень нравилось то, что он по ночам не спит, а варит свой самогон. Конфликт назревал и обещал закончиться довольно плачевно. По белорусскому «рицику» было явно видно, что зарезать еще пару человек ему не сложнее, чем спортсменам пару часов потягать баулы с солью.

Я тогда тоже жил не сам. Моими семейниками были два парня. Один из Фастова, проходивший по довольно громкому делу о разбойных нападениях на антикваров. Второй из Броварского района, сидевший тоже за какое-то разбойное нападение. Они оба не проявляли видимого желания вести «блатную» жизнь. Но понятий придерживались, уделяли внимание «общаку», как и смотрящий с «семьёй» занимались спортом. На свободе оба увлекались борьбой.

Начал Белорус с того, что под самогон вел со своими малолетками разговоры такого плана. Почему спортсмены запрещают курить, когда ему хочется. Хотя до этого всё было как бы по согласию. О запрете речь не шла. Те просили, им шли навстречу (другое дело, что мало кто рискнул бы им навстречу не пойти). Но рецидивист повернул это так, что вот он хочет покурить, но вынужден ждать, пока те позанимаются. А ждать он не может, уж очень курить любит.

Заручившись поддержкой своих «семейников» он решил, наконец, форсировать события. Выбрал момент когда один поднимал тяжести, а второй отжимался между нарами, он демонстративно прикурил сигарету. Само собой, что «смотрящий» не мог оставить это без внимания, не потеряв авторитета. Началась словесная разборка, кто лучше разбирается в «понятиях», как правильно жить в камере и кто может это решать. Продолжилось традиционными вопросами, «кто ты такой?» и «кем живешь?».

Разрешить Белорусу курить во время своих занятий спортсмены вряд ли согласились бы. Да тому это и не особенно было нужно. Он просто хотел занять место «смотрящего» и получить доступ к «общаку». С тем, чтобы забрать его с собой на «крытую» полностью, а не столько, сколько выделят.

В конце концов препираться ему надоело. Если бы не реакция Вовы– борца из Фастова, иметь бы нашему камерному авторитету заточку в животе. Началась небольшая неразбериха. Вова мертвой борцовской хваткой держит двумя руками Белоруса, «смотрящий» схватился за бок, оба его семейника пытаются отобрать камерный нож у рецидивиста. Один малолетка последнего пытается душить Вову, второй стоит, растерявшись.

Заточку в конце концов отобрали. Силы спортсменов хватило. Как и на то, чтобы вдвоем удержать потом Рицика на лавке. Пока борец освободился от удушающего приема (довольно легко) и одним ударом в лоб исключил малыша из спора о вреде курения.

Тот конфликт списали на излишнюю вспыльчивость Белоруса, объяснив тяжёлой судьбой и расшатанной нервной системой. Он не пытался больше курить не вовремя. Но было видно, что положение его по-прежнему не устраивает и он не против повторить попытку взять власть в свои руки. Приходилось его контролировать. Семья смотрящего даже стала спать по очереди. На что уговорили и нас, как близких по духу и интересам.

Помню, что напряженность сохранялась не меньше недели. Закончилась она после того, как её источник поехал отбывать наказание в Винницкую тюрьму.

Времени от вынесения нам приговора до рассмотрения кассационной жалобы и его утверждения тоже прошло немало. Полгода. Три месяца мы знакомились с протоколами судебных заседаний. К этому вопросу я и мои подельники подошли основательно. Я не ленясь законспектировал все. Надеясь, что найдя в них свидетельские подтверждения и фактические доказательства нашей позиции и осветив их в кассационной жалобе, смогу добиться смягчения приговора.

Жалобу я написал качественную. С цитатами из показаний свидетелей и ссылками на результаты экспертиз. Однако вряд ли это повлияло на то, что по результатам её рассмотрения две высших меры наказания (Александру и Алексею) изменили на лишение свободы (на 15 лет каждому, с отбыванием первых семи в тюрьме).

Свою роль сыграл ряд телевизионных передач, снятых по материалам нашего дела журналистами телерадиокомпании Киев и показанных тогда же в программе «Черный квадрат». Будучи достаточно объективными, так как интервью были взяты у разных участников процесса, они все равно наталкивали на вывод, что суд вынес не совсем адекватное решение.

Уже одно то, что за убийство двух человек областной суд решил убить трех, не приобщало независимую Украину к европейским ценностям. Ну а если хоть немного вникнуть в суть дела и обстоятельства происшедшего, любому непредвзятому человеку станет ясно, приговор нельзя не смягчить.

«Черный квадрат» и помог немного вникнуть в суть и обстоятельства. Похоже, что не только общественности, но и членам коллегии по уголовным делам Верховного суда. Подтвердилось то, в чем я немного сомневался – четвертая власть действительно власть. Кроме того, что отменили две высших меры наказания, мне сняли 142-ю статью (тогда это была статья о «разбойном нападении») в связи с отсутствием состава преступления и отменили наказание по ней в размере 6 лет лишения свободы. Хотя это и не влияло на общий мой срок, так как приговор был вынесен с учетом поглощения бóльшего срока меньшим, такая мелочь все равно была приятной.

В конце концов получилось, что исчезло единственное в моих действиях отягчающее обстоятельство – корысть. И тем не менее, изменять квалификацию моей статьи Верховный суд не счел возможным. Думаю, просто не был заинтересован.

Заканчивая тему понесенного наказания, скажу, что последнему нашему смертнику Андрею президент в порядке помилования заменил расстрел на 20 лет лишения свободы. Возможно, что если бы не действие моратория, во время которого таким образом миловали всех приговоренных к смертной казни, быть бы нашему Андрюхе расстрелянным.