Текст книги "15 лет на зоне. Записки убийцы поневоле"

Глава третья. Что интересного в тюрьме

Камеры, в которых я сидел: 184, 45, 17, 5, 4, 95, 5, 343, 193, 75, 147, 173, 147.

Начну с того, что до момента моего ареста я знал о местах лишения свободы не больше, а может и меньше, чем знает среднестатистический гражданин. Тем более, что тогда, в отличие от нынешнего времени о том, что происходит в тюрьме, информации было очень мало. Единственное, что вспоминается, пара фильмов. Один из которых «Беспредел», а второй – «По прозвищу «Зверь». Возможно, были и какие-то художественные произведения, авторов типа Шитова, но мне они не попадались. И ничего, кроме «Архипелага Гулаг» я про зоны не читал.

Так что, исходя из имевшейся информации о том месте, куда я попал, у меня были основания опасаться за свою дальнейшую жизнь и здоровье. Но особой боязни со своей стороны я не припоминаю. Может, это связано с шоком от резкой смены обстановки. Попадание в тюрьму, вообще один из самых больших стрессов, какие только возможны в жизни человека.

Помню, что в первую ночь моего заключения, на КПЗ в Броварах, я провел в одиночестве. Но был такой уставший от произошедших событий, что заснул, как только переступил порог камеры. На следующее утро меня перевели в другую камеру, где содержались уже два человека. Один какой-то малолетка, которого я плохо запомнил. Второй – мужик, рассказывавший, что он уже отсидел довольно много и вот опять собирается на следующий срок.

И первое, что я его спросил, было: «А вот дают людям срока, ну там по три года, по пять лет, и что, они все время тут сидят?» Это рассмешило не только много отсидевшего мужика, но и малолетку. Сразу же мне принялись объяснять, что то место, где мы находились – КПЗ, то есть камера предварительного заключения. В ней держат не дольше нескольких дней, пока не будет получена санкция на арест. В те времена такую санкцию давал прокурор. Сейчас это зависит от суда. Но смысл остается прежний.

Как только мера пресечения определяется, арестованного должны перевезти из КПЗ в следственный изолятор (СИЗО). То самое заведение, которое в народе называют тюрьмой. Хотя, если вдаваться в подробности, тюрьмой называли специальное учреждение, где содержались осужденные, приговоренные судом к тюремному заключению. То есть к отбыванию срока не в колонии, а в камерной системе. Такой довесок к наказанию можно было получить за особо тяжелые преступления или за плохое поведение в колонии с режимом помягче.

Киевское СИЗО известно на территории бывшего Советского союза под названием «Лукьяновская тюрьма». Название оно получило, понятно, от района, где находится. И если в дальнейшем в моем повествовании будет встречаться слово СИЗО или Лукьяновка, значит, речь идет о киевской тюрьме. В ней я находился без трех недель три года.

КПЗ, в том числе и броварское, в котором я провел трое с половиной суток, со вторника по пятницу первой недели моего срока, в те времена не особенно отличались от камер, описанных Солженицыным. Хоть и прошло 40 лет со времен Гулага. Сцена, размером два на три метра на которой иногда спят по пять человек. «Параша», ничем не отгороженная от остальной камеры. Стены, покрытые так называемой «шубой» (специальным образом положенной штукатуркой, с выступающими острыми концами по всей стене). Тусклая никогда не выключающаяся лампочка. Окошко размером 40 на 40 сантиметров с выбитым стеклом, которого, впрочем, все равно не видно из-за металлического «намордника» (листа с отверстиями по сантиметру диаметром). Все, понятное дело, серое и мрачное.

В нынешние времена таких камер уже, наверное, и не осталось, может только где-то на периферии. Везде сделали «евроремонты», положили нормальную штукатурку, побелили, сделали приличные отхожие места. Нет больше «сцен», вместо них обычные нары, на которых вполне можно спать при наличии матраца. Нет и «намордников», поэтому только что арестованные имеют возможность видеть дневной свет. Стало вполне терпимо.

Но это не значит, что тем, кто попадает сейчас, легче, чем было мне. Дело не в бытовых условиях. Дело, как говорится, в принципе. За день до этого ты мог делать все, что хочется, находиться там, где пожелаешь, общаться с людьми, которых сам выбрал для общения. А теперь находишься там, куда тебя поместили, делаешь то, что возможно в четырех стенах, общаешься с теми, кто есть, а наличие или отсутствие рядом этих людей от тебя не зависит. Сам по себе этот факт хуже мрачных прокуренных стен и разбитого окна за металлическим листом.

На психику это как влияло раньше, так и сейчас влияет. И никакими ремонтами тут не поможешь. У кого нервы слабые, тому вообще не позавидуешь. Что может случиться с человеком с неустойчивой нервной системой, лучше всех описал в своей книге «Иллюзия страха» Александр Турчинов, украинский политик и писатель по совместительству. Его герой в результате стресса вообще перестал разбирать, что реально, а что воображаемо. Правда, от того, что он оказался в камере, его проблемы только проявились ярче. А были они, в чем я уверен, и до встречи с правоохранительными органами и сокамерниками.

У меня психика оказалась более устойчивая и владеющая различными скрытыми механизмами смягчения последствий стрессовой ситуации. Пишу скрытыми, потому что я и сам-то тогда о них не знал. Это уже потом, когда я проанализировал свои воспоминания, прочитал много литературы по психологии, я понял. Да, стабильный характер не так-то просто и поколебать.

Я справлялся с первоначальным потрясением при помощи двух вещей. Сна и чувства юмора. Тот самый мужик из камеры, который много отсидел, все четыре дня смешил меня и присутствовавшего малолетку веселыми историями. Из лагерной жизни. Я уже не вспомню ни одной из них. Но то, что я просмеялся все дни, пока был в Броварах, мне запомнилось навсегда.

Я даже не огорчался, когда меня посещал следователь, которого сразу назначили вести дело. Он, кстати, запомнился мне нормальным молодым парнем, который даже всерьез думал о том, чтобы изменить квалификацию статьи в сторону смягчения. Но поэтому его быстро и поменяли. На Алексея Петровича, который лучше разбирался в вопросах ведения следствия.

В первые дни меня хоть и вызывали на допросы, много времени это не занимало. Тогда работали в основном с подельниками и со свидетелями. Как я говорил, с адвокатом я познакомился где-то на третий день. О том, чтобы увидеть жену речи вообще быть не могло.

Она, однако, к ее чести будет сказано, отреагировала очень быстро. Об услугах Александра Григорьевича она договорилась в день моего ареста. А о том, что я нахожусь в Броварах, узнала уже на следующий день. Привезла мне передачу. Я тогда еще как-то не задумывался о ценности передач в местах лишения свободы. Наверное, потому что не курил. А есть не хотелось. Поначалу было не до еды.

Запомнилось, что передачу на КПЗ в камеру всю не давали. Процесс ее выдачи выглядел так. Приглашали в специальную комнату, где досматривали переданное. Продукты, которые сразу было необходимо употребить в пищу, выдавали. Остальное оставляли в так называемой «камере хранения», обычном шкафу, который в этой же комнате и стоял.

В первой передаче жена мне зачем-то передала около килограмма чая. Я еще подумал: «Зачем столько-то?». Я его не особенно пил. Так, ароматизированный, в пакетиках. А тут черного целый килограмм. А оказалось, что просто моя супруга лучше меня разбиралась в том, что человеку в тюрьме нужно. Для чего мне столько чая, я понял уже, когда меня перевозили из КПЗ в СИЗО. Передачу перед этапированием (так называется перевозка всякого рода заключенных) мне отдали. И первое, что я услышал в «воронке»: – «Чай есть?».

Оказалось, что чай – неотъемлемая часть жизни в местах лишения свободы. Он крепко заваривается, получается «чифирь». Пьется зэками, причем с определенным ритуалом. Кружка идет по кругу, каждый делает по два глотка. По тому с кем человек пьет чай, определяется его статус. С кем ты чифиришь, тем ты и живешь. А в КПЗ чай по каким-то причинам был запрещен, и несчастные арестованные, которые до того пили его годами, специально ждали этапа в СИЗО. Что бы сразу в воронке у кого-то взять пусть даже сухого чая, пожевать его и восстановить необходимый в тюрьме тонус.

Чай действительно повышает тонус и улучшает настроение. А помимо этого, или даже в связи с этим, считается чем-то вроде тюремной валюты. Второй по ценности после сигарет. Так что в СИЗО я попал уже подготовленным.

Думаю, что первым впечатлением практически любого человека, оказавшегося в Лукьяновском СИЗО, будет то, что он попал в подземелье. Как только автозак въезжает в ворота изолятора и останавливается на пункте приема арестованных, после проверки сопроводительных документов, что занимает до получаса, подследственные закрывают в так называемых «боксах». Это такие каменные мешки размером 3x4 метра, в которых держат новоприбывших до момента распределения по камерам.

Располагаются эти боксы в два ряда чуть ниже уровня земли. Так как окон в них нет, дневной свет туда не попадает и возникает полное ощущение нахождения под землей. Чтобы попасть из одного ряда в другой необходимо пройти через обыск и санитарный пропускник. Процесс этот занимает некоторое время. У каждого прибывшего до трех часов. Учитывая, что каждый день из СИЗО утром уезжают, а вечером возвращаются до 500, а то и больше, человек и всех надо обыскать и помыть, три часа еще нормально.

Но проторчать в одном таком мешке полтора часа, дыша сигаретным дымом, запахом туалета и стен, покрытых пропахшей никотином «шубой», человеку со слабым здоровьем нереально. После чего во втором таком же мешке еще столько же. Не удивительно, что все, кто попадает в СИЗО, особенно бывшие политики, работники государственных учреждений и правоохранительных органов, моментально начинают жаловаться на здоровье. Хочу сказать, они не очень-то и преувеличивают. От пары часов нахождения в такой камере здоровье пошатнется у кого угодно.

Но, это только начало. Мне еще из первых часов в СИЗО запомнились принимающие контролеры. Которые дубинками и криками заставляли двигаться быстрее. Именно тогда окончательно понимаешь, что ты уже далеко не обычный человек, с какими-то правами. Права человека остались за высоким забором и колючей проволокой.

Те, кто приехал в изолятор с каких-то следственных действий или с заседания суда, довольно быстро, за те самые часа три, проходят через боксы и возвращаются в свои камеры по подземному переходу (который окончательно закрепляет ощущение подземелья). Поступившие впервые вынуждены ждать пока там, наверху, какой-нибудь оперативный работник тюрьмы решает, в какую камеру распределить прибывшего человека.

Вопрос это не простой. На то, куда будет помещен человек, влияет много факторов. В частности, тот, кто никогда до этого не бывал в местах лишения свободы, должен содержаться с такими же новичками, как и сам. И в идеале, те, кто сидят в одной камере, должны как-то совмещаться друг с другом психологически. Во избежание конфликтных ситуаций. Таким вот совмещением и должны заниматься работники тюрьмы, от которых зависит распределение контингента по СИЗО. Они даже ради этого курс психологии проходят в своем учебном заведении.

Но на деле, влияние оказывают совсем другие факторы. Главный из них – следственная целесообразность. Если, конечно, человек проходит по такому делу, где еще не все ясно и не полностью доказано. В таком случае камера его будет на четыре человека, максимум на шесть. На тюремном языке она называется тройником. В этом тройнике ему предстоит встретиться с кем-то, кто или уже очень долго сидит, все знает про тюрьму, зоны и следствие, или имеет много общего с заехавшим.

Такой человек составит приятную компанию, в чем-то даже утешит, что-то подскажет. И при этом выяснит то, что еще не совсем понятно следствию и в точности ему передаст.

Название таким сокамерникам придумали разные. «Курица», «наседка», «кумовской» и так далее. Все про них пишут, даже удивительно, что до сих пор есть люди, которые случайно попав в тюремную камеру, ничего про подсадных уток не знают. Но удивительно и то, что как в случае игральных автоматов или финансовых пирамид, все знают, но попадаются. Постоянно. И это немногое из того, что не поменялось за время, пока я отбывал наказание, за годы и годы до меня, и, уверен, не поменяется никогда. Пока не перестанут сажать рецидивистов к «первоходочникам» (тоже зоновское выражение, те, кто по первому разу).

Тут работает простая человеческая психология. Знай человек хоть тысячу раз, что ни о чем, относящемся к делу говорить нельзя, в камере он от этого не сможет удержаться.

Выговориться просто необходимо. Неважно перед кем. Для психологической разрядки. Ведь почти никто не в состоянии держать в себе то, что беспокоит в данный момент больше всего.

Так что без общения невозможно. Обсуждаются сначала общие темы. Из которых самая общая – кто за что попал и какие мусора уроды (мягко говоря). В процессе этого разговора тот, кто сидит для того, чтобы получить необходимую информацию, получает ее в полном объеме. И даже более того.

И ничего странного в этом нет. Общение с сокамерниками проходит не в определённые часы, как со следователями. А с момента, как человек проснется, до того, как опять ляжет спать. Целый день, с утра до вечера. Без всяких перерывов. В принципе, кроме общей упомянутой темы будут обговорены вообще все, какие только возможны. Биографии сначала сидящих, потом их родных, потом знакомых. Различные вопросы образования, религии, политики. Музыка, кино и женщины. Вообще все, что можно только придумать.

Так что, в результате этого общения, повторюсь еще раз, тот, кто сидит рядом с вами и если его задача – помочь следствию в сборе доказательств по вашему делу, получит огромные возможности их найти. С ваших слов. Конечно, на суд этого человека не вызовут. Но, исходя из того, что про вас станет известно, следственные органы привлекут свидетелей, которые подтвердят всё, что нужно. А если вы расскажете о каких-то реальных фактах, то и экспертизы все необходимые проведут. Чтобы вас изобличить.

Что можно посоветовать на этот счет? Первым делом, оставшись наедине с самим собой, решите, что и как может быть доказано, пусть даже теоретически. Какие факты могут быть трактованы двояко, какие люди и за что вас недолюбливают и могут на вас наговорить. Получится определенное количество пунктов.

Так вот, дайте себе обещание, что эти пункты никогда и ни с кем во время нахождения в камерах под следствием вами обсуждаться не будут. Лучше всего запомнить ключевые слова и зафиксировать их в памяти. Как только разговор с кем бы то ни было будет натыкаться на эти слова, сразу меняйте тему!

Возможность остаться наедине может появиться или перед помещением в КПЗ (пока будут держать вас в так называемом «обезьяннике»), или когда в камере вы некоторое время будете сами. Конечно, даже в присутствии сокамерников можно избежать общения и поразмыслить над тем, какие темы обсуждать, а какие закрыть для любого обсуждения. Но это не у каждого получится.

У меня, например, не получилось.

Как я уже писал, в Броварской КПЗ я провел трое с половиной суток. С позднего вечера понедельника по раннее утро пятницы. Помню, что по делу там я почти ни с кем не говорил. Возможно, что тогда следствие еще не определилось окончательно, по какой статье меня разрабатывать. Да и казалось им тогда, что доказательств по моему делу достаточно. Поэтому там я с «наседками» не встретился.

А вот в СИЗО я и столкнулся именно с тем, о чем рассказывают и пишут.

Помню, как вчера. Переезд в «воронке» из Броваров в Киев. Прием в описанном выше подземелье. Часы нахождения в каменных «боксиках». Обыск. Оформление, то есть снятие отпечатков пальцев, фотографирование, составление анкеты. Путешествие под конвоем по долгому подземному переходу в собственно тюремные корпуса. Бесконечные железные двери с решетками, узкие каменные лестницы, ряды зеленых железных дверей с глазками и засовами.

Четвертый этаж корпуса под названием «Катька».

Кто не знает – от русской царицы Екатерины. Хотя корпус и был построен гораздо позже ее правления, сверху он имеет вид буквы «Е». Сразу упомяну, что на Лукьяновке имеются еще корпуса названные именем не менее известных исторических деятелей России и независимой Украины. «Столыпинка», «Брежневка», «Кучмовка». Исходя из названий, можно примерно определить возраст каждого. Не могу не похвастаться (хотя данное слово в моем контексте не совсем уместно), что я был в числе первых обитателей «Кучмовки». Но до этого еще полтора года.

Камера 184. «Катька». До меня там сидели два человека. Оба довольно колоритные.

Один – цыган из Ирпеня. Вова по прозвищу Тихий. Как я впоследствии узнал, его рассказы о том, что он пользуется уважением среди киевских цыган и имеет дела с несколькими известными бригадными авторитетами, не были лишены оснований. У нас с ним сразу нашлось кое-что общее – автомобили BMW и интересы в сфере автосервиса и стоянок. Вове было на тот момент 37 лет, и сидел он по обвинению в вымогательстве.

Несмотря на то, что он обвинялся в занятиях рэкетом, а у меня потерпевшие были вымогателями, мы неплохо с ним поладили. Конечно, для этого мне пришлось много рассказывать о том, за что меня все-таки посадили. Но и он особенно не скрывал деталей своего дела. Которые сводились к тому, что он хотел свое, а его обвинили в вымогательстве. Он, конечно, был не против у кого-нибудь что-нибудь повымогать, но в этом случае дело, по его словам, было совершенно надуманное.

Второй житель 184-й камеры поначалу показался мне серьезнее и авторитетнее Вовы Цыгана. Его звали Саша. Прозвище – Немец. По его словам, к моменту нашего знакомства отсиженных лет за его спиной было целых 17 (!). Да и татуировки его говорили об этом же. Для меня, как для человека от тюрьмы далекого, это было, безусловно, внушительно.

Он утверждал, что за время своих сроков был в близких отношениях с такими людьми, по сравнению с которыми те авторитеты, о которых я слышал, просто мелкая дворовая шпана. Отбывал наказания в разных местах. Например, в Коми АССР. А до того, первый срок, вообще где-то в Красноярске. Последний раз его посадили за какую-то кражу. Но так как он уже битый волчара, доказать ему ее не могут. Поэтому возят по СИЗО уже полтора года.

Послушать его было интересно. Он знал кто есть кто в уголовном мире, много говорил о «понятиях», о жизни в тюрьме и на лагере, о «мастях» заключенных. С его слов я немного начал разбираться, чем отличается «блатной» от «мужика» и узнал, что «петух» это далеко не домашняя птица.

Как и любой представитель традиционного криминалитета, он не очень уважал современные на тот момент течения. Такие как рэкет, сутенерство и торговлю наркотиками. Поэтому он, так же как и Вова, нормально отнесся к моей ситуации. Оба они пришли к выводу, что мои потерпевшие беспредельничали и получили от нас то, что заслужили. Особенно в случае угроз в отношении моей жены и родителей подельника Андрея.

Кроме этого Саша аккуратно подталкивал меня к мысли, что я совершил такой поступок, который может даже создать обо мне определенное мнение в преступном мире. Не авторитет, конечно, сразу. Но с перспективами на будущее. И для того, чтобы это мнение поддерживать и развивать, необходимо… Чтобы вы думали? Ну конечно же. Делать взносы. В «общак». Который в нашей «хате» был, естественно, у Немца.

Сыграл он на моем самомнении очень технично. Подпитка, конечно, была неплохая. Одно то, что в камере под нами сидел Череп (тот самый), а Саша рассказывал, что с его (Сашиной) помощью, он узнал про меня и теперь у меня будет возможность, в случае необходимости решать вопросы с таким авторитетным человеком, порождало во мне надежды на будущее.

Уже вскоре я вспоминал об этом со смехом. Череп тогда действительно сидел там, где я сказал, но вряд ли он всерьез переписывался с нашим сокамерником.

Еще по советам Немца мне не стоило очень настаивать на том, что убийство произошло уж так случайно. Наоборот. Он говорил, не надо скрывать, что «терпилы» получили по заслугам. И развивая в разговоре со мной эти темы, он получил от меня столько информации, что прокуратура потом исписала кучу бумаги. Появилось еще много людей, которых понадобилось допросить, наметился еще целый ряд вопросов, которые следовало задать.

А еще после общения с ним меня стали посещать сотрудники отделов по борьбе с экономическими преступлениями. И вопросы у них были весьма конкретные.

Александр Григорьевич, зная методы работы наших следственных органов, сразу по моему приезду в СИЗО предупредил меня о том, что в камере у меня будет секретный сотрудник и что надо думать, о чем имеет смысл говорить. А лучше дело вообще не обсуждать. Но первое время я не особенно следовал его советам. Уж очень убедительно рассказывал о жизни Саша Немец.

У нормального человека поначалу в голове не укладывается, что преступник-рецидивист может запросто сотрудничать с милицией. И даже получать за это вознаграждение. В виде сигарет, чая, колбасы и возможности выпить с «кумом» водки.

Иногда Сашу вызывали из камеры на следственный корпус. Он рассказывал, что идет к адвокату. Который ему приносит передачу с упомянутыми продуктами. Как-то я тогда еще не мог подумать о том, что у него не может быть такого адвоката. Защитник, назначенный государством бесплатно (по-тюремному «мусорской») водки не принесет. И о том, что после 17 лет, проведенных в местах лишения свободы, вряд ли у человека будет жена, которая наймет ему дорогого адвоката. А у недорогого, как и государственного, вряд ли будут такие возможности.

Вова Цыган, наблюдая наши отношения и слушая наши разговоры, только посмеивался про себя. Он, как человек, имеющий отношение к преступному миру и знающий о тонкостях и нюансах камерной жизни, прекрасно разобрался в том, кто такой Саша Немец. И в том, что половина из его рассказов – вымысел в чистом виде. Но, пока тот был в нашей камере, не мог мне об этом сказать. Даже тогда, когда мы оставались вдвоем, пока Саша ходил к «адвокату».

Вова не мог доверять и мне. А то вдруг он поделится со мной своими соображениями насчет того, куда ходит Немец и о чем там рассказывает, а я возьму ему и расскажу. Ведь доказать что-либо в этом плане невозможно. А проблемы потом гарантированы.

Так мы и жили первые три без малого месяца. Саша помогал писать «малявы» на свободу. У него якобы была возможность туда их передавать. Большая часть из них сводилась к тому, что нам не хватает тут денег для решения разных, не помню уже каких вопросов. Да и «общак», опять же.

«Малявы» писали и я, и Цыган. Но тот, как я понимаю, делал это для того, чтобы подыграть Немцу. Сам же сразу через своего адвоката передавал другие инструкции своей жене, и она действовала в соответствии с ними. А в моем случае, вероятно, мой защитник пояснил Лене, насколько серьезно надо относиться к запискам, которые она получает не через него от меня. Могу себе представить, как бы я потом расстраивался, если бы она действительно передала через Сашиных контролеров те несколько тысяч долларов, о которых я писал.

Так что в качестве материальной пользы Немец довольствовался в моем случае золотой цепочкой, которую как-то странно не заметили во время обыска при приеме в СИЗО. И несколькими блоками сигарет, которые по моей просьбе передала мне жена, а он увез с собой, якобы в качестве «грева» на лагерь. От «стремящегося» Саши Адашева.

А уже когда Немец отправился в колонию строгого режима, в Одесскую область, о чем я помогал писать ему заявление, Вова и обратил мое внимание на некоторые странности. На то, что адвоката, приносящего водку и колбасу у него быть не может. На то, что если он был таким правильным пацаном, почти блатным, то чего же он побоялся ехать на один из трех расположенных возле Киева лагерей строгого режима. И на то, что во-первых, он вообще не должен был сидеть с нами в одной камере, а во-вторых, для его сторублевого дела полтора года следствия многовато.

Я слегка расстроился, и начал лихорадочно вспоминать, что же я ему наговорил за все время нашего общения. И то, что я вспомнил, меня не утешило. Практически все и про всех. Не буду утверждать, что именно из-за него я получил потом 15 лет, но если бы я что-то пытался скрыть в разговоре со следователями, они все бы узнали от Саши Немца.

Так что, если ваша камера – «тройник» и там есть кто-то похожий на описанного персонажа, 100 процентов гарантии, что это еще один следователь. На общественных, так сказать началах.

После отъезда Немца мы пару дней пробыли вдвоем с Вовой Тихим, а через несколько дней к нам подселили (в тюрьме принято говорить «закинули» или «забросили») пацана моего возраста. Леху из Молдавии, который уже успел побывать на малолетке. Он, как каждый молдаван, оскорблялся («обижался» говорить в тюрьме нельзя), когда его называли Лехой. А вообще был довольно простой парень, посадили, правда, которого небезосновательно. Обвинялся он в мелком воровстве, и мечтал о том, чтобы ему дали не больше трех лет.

Цыгану я помог написать несколько жалоб и заявлений (вот когда пригодилось мое образование!). Ну и его жена с нанятым ею адвокатом не сидели сложа руки, правильно вкладывали Вовины деньги, и вскоре, то ли после суда, то ли еще во время следствия, он вышел из СИЗО на свободу.

Пока он сидел, из чувства арестантской солидарности (существует такое понятие), он пообещал помочь нашему сокамернику Лехе с адвокатом. Я, после выработанного в результате общения с Немцем иммунитета к камерным рассказам и обещаниям, очень скептично отнесся к тому, на что рассчитывал Молдаван со стороны Цыгана. Но жизнь опять меня удивила своей оригинальностью.

Леха ездил на суды куда-то в область. Его сняли с поезда за мелкое воровство. И как-то раз он в камеру не вернулся. Оказалось, что Вова Цыган, освободившись, выполнил свое обещание. Нанял ему адвоката, который за небольшой взнос добился подписки для Лехи. Это я узнал где-то через год от одного из моих многочисленных сокамерников, который после Лехиного освобождения общался с ним в Киеве.

Чтобы закончить рассказ про Вову Цыгана-Тихого опишу два интересных момента. Он тоже придерживался понятий и рассказывал, что старается жить и поступать в соответствии с ними. В подтверждение этого рассказывал один случай (хотя может и не один, но этот я запомнил). У Вовы была автостоянка, где продавались автомобили. И как-то один приезжий из Грузии парнишка, «гастролер», угнал с его стоянки какую-то недешевую машину.

Парень тот работал таким образом. Прилично одевался, костюм, папочка, и ездил по таким местам продажи автомобилей. В папке у него находилась «кукла» – пачка фальшивых денег, по виду тысяч на 20 долларов. Автомобили, как правило, стояли на стоянке, отгороженной шлагбаумом. И помимо сторожа, обязательно был еще человек, который принимал потенциальных клиентов на покупку автомобиля. Сейчас бы сказали – менеджер по продаже.

Угонщик заходил на стоянку, смотрел тачки, и просил провести тест-драйв одной из них. При этом как бы невзначай демонстрировал наличие у него в папке денег и документов. Менеджер заводил машину, садился за руль и выводил ее за территорию. А парень этот оставлял для уверенности работников автостоянки свою папку, якобы с деньгами, и тоже садился в машину. Во время тест-драйва он просил остановиться, подходил к выхлопной трубе и спрашивал менеджера, почему оттуда течет вода.

Вода не текла, но чтобы ее увидеть, последний наклонялся и пытался ее рассмотреть. В этот момент получал по голове, ненадолго терял ориентацию, а паренек прыгал в машину и, благо, что она была заведена, давал по газам. Несколько стоянок он уже таким образом сделал.

Как Вове позвонили и рассказали, что он обеднел на одну из реализуемых машин, тот сразу решил, как с этим бороться. Он собрал максимально возможное количество своих людей, и посадил их на столько похожих стоянок, на сколько смог. Каждому дал описание гастролера.

И буквально на следующий день его вычислил. Бить не стал. Просто попросил отдать машину. Так как она еще не успела покинуть пределы Киева, паренек вернул ключи и рассказал, где она стоит. При этом думал, что угонять машины он уже не сможет по причине отсутствия здоровья.

Но, когда пацаны Тихого приехали на угнанной тачке, при чем она оставалась такой же, как на стоянке, Вова угонщика отпустил. Да не просто отпустил, а дал ему денег. Объяснив это так, что он уважает работу каждого, а такой способ угона тоже работа. Но раз уж он оказался умнее, что ж поделаешь. Жизнь. По понятиям. Еще он говорил, что потом приезжали Грузины, приближенные кого-то из воров в законе, и хотели с ним познакомиться с целью сотрудничества. Так как уж очень правильный поступок он совершил.

Все это с его, Тихого, слов. Я еще, когда он это рассказал, думал: «Ну ты и врешь!». Или вообще не поймал ты того угонщика, или действительно поймал, но здоровье ему попортил.

Однако где-то через год свела меня моя тюремная судьба с этим грузином. Сидел, само собой, за угоны. И он, рассказывая про свою жизнь в Киеве, точно так же описал тот случай. Со своей стороны. Говорил, что никогда в жизни так не удивлялся. Вычислили, забрали машину, но не избили до смерти, а отпустили, да еще и денег дали.

Потом еще сидел со мной парнишка, который общался с тем самым Молдаваном. Рассказывал, что познакомился с ним на каком-то из пляжей Киева. Тот был на модном микроавтобусе. Работал на Тихого. После освобождения, которое ему организовал последний, Леха пришел к Цыгану, тот дал ему денег, ключи от микроавтобуса, но с условием, что в любой момент будет в распоряжении и в досягаемости. У Тихого была своя небольшая бригада, и люди ему, в принципе, были нужны.

Но Молдаван оказался молдаваном. Он редко был в распоряжении и почти никогда в досягаемости. Вместо этого, познакомился с пацанами, один из которых мне это и рассказывал, и ездил по разным заведениям и снимал телок. За счет новых друзей, под наличие у него модной тачки.

В конце концов, у Вовы Цыгана лопнуло терпение, Леха был найден, наказан и изгнан из Киева.

Поэтому, когда года через полтора, в хату, где я в тот момент сидел, опять вошел Вова Тихий, я даже обрадовался. Раз уж другие люди о нем так положительно отзывались, и он мог позволить себе откупить совершенно бесперспективного дурачка только из арестантской солидарности, общение с ним могло оказаться весьма перспективным и полезным.

Во второй раз он опять обвинялся в вымогательстве. Но теперь дело вел недавно организованный УБОП. А год был 95-й. Время действия указа о борьбе с организованной преступностью. Убоповцы тогда серьезно подошли к вопросу отчистки Киева от авторитетов, которые не сотрудничали с ними или просто стали не нужны. В случае Вовы был найден студент юридического факультета Университета, который в качестве практики помог Тихого посадить. Он через знакомых одолжил у Вовы денег. Достаточно, чтобы Тихий хотел их возврата. Во время их возврата его и приняли. Как положено, в масках и с автоматами. Факт передачи был зафиксирован, а показания студента пошли ему в качестве зачета на курсе уголовного права.