Текст книги "Обжигающий ветер любви (сборник)"

Глава 8

В чем принципиальное отличие телевидения от какой-нибудь газетной редакции? В том, что газета – это прибежище униженных и оскорбленных: здесь ищут сочувствия непризнанные гении, хронические неудачники, потрепанные жизнью идеалисты; сюда приходят пострадавшие от бандитов и чиновников; тут надеются обрести понимание нелюбимые мужья и брошенные жены… Ненормативная лексика, трехдневная щетина и мятые брюки в этих стенах никого особенно не шокируют.

Телевидение – совсем другой мир. Он для уверенных, сильных, удачливых… Это яркий и шумный карнавал, захватывающий радостный праздник. Человек в стоптанных ботинках здесь чувствует себя неуютно.

Так, по крайней мере, считал Артур, успевший поделиться своими наблюдениями с Катей и Дмитрием, пока они сидели в фойе телецентра. От него же Катя узнала, что сегодня Дмитрию предстоит участвовать в передаче об искусстве, которая будет транслироваться в прямом эфире.

– Кто из вас Огренич? – поинтересовалась миловидная высокая девушка.

– Я, – поднялся с кожаного дивана Дмитрий, задев плечом жесткие листья фикуса.

– А Сибирцев и Корабельникова?

– Мы! – в один голос ответили Катя и Артур.

– Пойдемте, – улыбнулась девушка.

Они вошли вслед за ней в кабину лифта. Не переставая улыбаться, их провожатая тонким пальчиком нажала кнопку нужного этажа, и лифт бесшумно поехал вверх.

Пройдя по широкому длинному коридору, они оказались в помещении, напоминающем аквариум – все четыре перегородки были стеклянными. Напротив входа от стены к стене тянулся пульт со множеством разноцветных кнопочек, мигающих лампочек, каких-то рычажков и переключателей. Чуть выше него, до самого потолка, светились экранами мониторы… За пультом, спиной к вошедшим, сидели плечом к плечу несколько мужчин и женщин. Они были поглощены своим делом и не обратили на гостей никакого внимания.

– Здравствуйте! – послышался откуда-то сбоку хрипловатый голос.

Катя повернула голову и увидела рядом с собой высокого грузного человека. Он радушно пожал руки Дмитрию и Артуру, вежливо раскланялся с Катей.

– Руководитель программы Зуев, – шепнул ей Сибирцев.

– Витя! – крикнул Зуев сидевшему за пультом мужчине. – Кто у нас прямым эфиром занимается? Дмитрий Леонидович уже здесь… – и, обращаясь к Кате, пояснил. – Программа наша пойдет в записи. Только интервью с Огреничем будет вживую.

Пока велись приготовления к эфиру, Катя вместе с Дмитрием и одним из режиссеров спустилась из «аквариума» в павильон. Он показался ей размером с хороший спортзал. Повсюду на полу валялись шнуры кабеля. Приходилось ступать очень осторожно, чтобы в полумраке не зацепиться за них ногой.

Вокруг освещенного прожекторами пятачка, в центре которого находились стол и два стула, располагалось несколько больших передвижных камер. Оператор переходил от аппарата к аппарату, заглядывал в видоискатель и что-то говорил осветителю. Тот щелкал шторками фонарей, уменьшая или увеличивая яркость.

– Дмитрий Леонидович, – сказал молодой режиссер, – не возражаете, если мы вас представим так: Дмитрий Огренич – лучший художник Северо-Запада…

– Категорически возражаю!.. Во-первых, почему только Северо-Запада? А во-вторых, что значит лучший? Откуда эта привычка расставлять всех по ранжиру? В творчестве не может быть табеля о рангах… Ведь нельзя же всерьез определять, кто главнее – Репин или Айвазовский, Пушкин или Толстой. Это только каждый для себя может решить, кто ему ближе…

– Извините, – смутился режиссер. – Я не хотел вас обидеть.

– Да ничего… Это я так…

Видно было, что Дмитрий тоже сконфужен. Катя подошла к нему, встала рядом.

– Волнуешься?

– Есть немного… – доверительно произнес он и взял ее ладонь в свою. – Совершенно не знаю, о чем говорить.

Сердце Кати вздрогнуло и отчаянно забилось. Никто еще, ни один мужчина, кроме мужа, не держал ее руку в своей.

– Внимание! – раздался голос руководителя программы Зуева. – До прямого включения осталось семь минут. Посторонних прошу удалиться.

Пожелав Дмитрию удачи, Катя пошла в студию.

После окончания передачи все собрались в одной из комнат, чтобы выпить по традиционной чашечке кофе за успешный выход в эфир.

Пока кипятили воду, кто-то сбегал в буфет за бутербродами. Мужчины сдвинули вместе три письменных стола, принесли недостающие стулья. Откуда-то появились коньяк и маленькие рюмочки.

В комнате собралось человек пятнадцать. Было тесно, весело и шумно.

Дмитрий все еще не мог отойти от прямого эфира и пребывал в возбужденно-приподнятом состоянии.

– Как ты попал на передачу? – спросила у него Катя.

– Зуев пригласил. Мы с ним давно знакомы. Кроме того, у меня намечается персональная выставка… Да, еще в западной прессе похвалили. А это, знаешь, всегда руководство к действию… Тебя могут не замечать здесь совершенно, но стоит только кому-нибудь оттуда сказать пару лестных слов о твоем творчестве, как тут же все прозревают…

Подали ароматный свежезаваренный кофе. Дмитрий поставил рядом с Катиной чашкой рюмку «армянского», но она отрицательно покачала головой, и он передвинул коньяк Артуру.

Зуев сел рядом с ними. Расшатанный стул жалобно скрипнул под тяжестью его большого тела.

– Раздобрел ты, однако, – заметил Дмитрий.

– Что верно, то верно… – согласился Зуев и ловким движением опрокинул в рот рюмку коньяку. – Малоподвижный образ жизни, неправильное питание…

Отхлебнув из чашки горячего кофе, он потянулся за сигаретами.

– Спортом займись, – посоветовал Дмитрий.

– Спортом? – Зуев щелкнул зажигалкой и, чмокнув толстыми влажными губами, смачно затянулся. – Спортом пусть молодежь занимается.

– А помнишь, как раньше? Каждое воскресенье – на стадион.

– Да, сильная команда у нас была… Толик Перцев, Славка Буньков, Маракуша… И этот, как его… В воротах стоял…

– Серега Вольский.

– Правильно… А после игры – оттяжка по полной программе! – Зуев весело рассмеялся и, обращаясь уже к Артуру, продолжил:

– Однажды будит меня жена: «Ты где вчера был?» – «А что?» – спрашиваю. Сам ничего не помню. «Посмотри, что у тебя за трусы!» Я рукой хвать – так и обмер… Мама родная, шелковые! Чьи же это я на себя по пьянке напялил? Все, думаю, попался… Потом глянул – а это спортивные, футбольные мои… Забыл после игры переодеть.

Телефонная трель прервала его. Он сурово шевельнул бровями.

– Подойдет кто-нибудь к телефону?.. Элеонора!

– А чего сразу Элеонора? – обиженно фыркнула девушка. – Я в прошлую пятницу звонки принимала.

– Ну, Маша!.. Разберитесь там между собой, – проворчал Зуев и, повернувшись к гостям, беззлобно добавил:

– Уволю… Всех уволю!.. Дармоеды.

Катя улыбнулась. Она прекрасно понимала, что это не более чем игра.

– Я смотрю, у вас новые люди, – сказал Дмитрий.

– Да… Петя, рыженький – наш оператор, Витя – помощник режиссера… Элеонора и Маша – студентки факультета журналистики. У нас практику проходят… А вон там, в углу, сидит наш рекламный менеджер. Знаешь, какая у него фамилия? Килер!.. Представь, что чувствует коммерческий директор какой-нибудь фирмы, когда поднимает телефонную трубку, а оттуда:

«Здравствуйте, это вас киллер беспокоит…»

Он хохотнул и хрипло закашлялся, поперхнувшись сигаретным дымом.

В комнату заглянул длинноволосый молодой человек в красной клетчатой рубашке навыпуск.

– Шеф ваш тут?

– Здесь, заходи.

Близоруко прищурившись, парень оглядел сидящих и, узнав Зуева, подошел к нему.

– Привет… С камерой на завтра не выручишь?

– Завтра? – Зуев наморщил лоб. – Надолго?

– Да ерунда, на пару часов всего.

– Что у нас завтра? Выходной?.. Ладно, возьми Петькину.

– Спасибо, век не забуду.

– Коньяку хочешь? Садись… – Зуев придвинул ему стул. – Кстати, знакомьтесь… Женя Боткин – автор и руководитель проекта «Скрытая камера».

– Ага, – оживился доселе молчавший Артур. – Это когда несчастных прохожих просят о невинной услуге, а потом над ними же и смеются?

– Осуждаете? – хмыкнул Боткин.

– Конечно… Над кем вы смеетесь? Ведь это открытые, доверчивые люди. Они искренне хотят помочь ближнему, а вы ставите их в идиотское положение… Злой, черствый человек пройдет мимо. Только добрые и отзывчивые попадают в ваши сети… Конечно, они наивны и простодушны. Но ведь они как дети. А над детьми смеяться грешно.

– Я не нарушаю законов.

– Но есть еще какая-то этика… Мораль, в конце концов.

– Мораль… – Боткин вздохнул. – Она полна необъяснимых парадоксов. Взять хотя бы порнографию и какой-нибудь военно-патриотический фильм… Почему смотреть, как люди доставляют друг другу удовольствие, – неприлично, а как калечат и убивают – позволительно?

– Хватит, – вмешался Зуев. – А то еще поссоритесь… Давайте лучше выпьем.

Катя сидела рядом с Дмитрием и плечом чувствовала его тепло. Они почти не говорили между собой, но это ощущение близости рождало необъяснимую радость, наполняло ее жизнь каким-то особенным смыслом.

«Пусть все идет, как идет… – подумала она. – Разве кому-нибудь от этого плохо?»

Глава 9

Осеннее солнце слепило глаза. В лужах, отражающих синеву неба, плавали сухие желтые листья. Все дорожки в парке были усыпаны ими. Дворники не успевали их убирать… И по этим прозрачным лужам, по опавшему золоту листьев, медленно ступая, шли Дмитрий и Катя. Она держала его под руку.

Было тепло и тихо. Сидящие на скамейках люди беспечно щурились на солнце. Маленькая девочка в распахнутой яркой куртке кормила с ладони воробьев. Суматошно чирикая, они окружили ее со всех сторон. Самый смелый воробей, зависнув над протянутой ладонью, но, не касаясь ее лапками, торопливо склевывал хлебные крошки.

– Смотри, – заметила Катя, – как колибри…

– Ты что, видела когда-нибудь колибри? – удивился Дмитрий.

– Конечно.

– Где же?

– По телевизору.

Они переглянулись и весело рассмеялись.

Рядом с Дмитрием Катя чувствовала себя удивительно легко. Не надо было подыскивать слова – они сами слетали с губ; не надо было искать тему для разговора – она находилась сама собой; а если иногда и возникала вдруг пауза, то казалась совершенно естественной и совсем не тяготила.

Из-за деревьев, с той стороны, откуда виднелись купола храма, раздался мелодичный переливчатый звон. Он ширился, рос, заполняя собой все пространство… Что-то магическое почудилось Кате в этих чарующих величественных звуках. Она замедлила шаги, и Дмитрий послушно остановился.

Проходившая мимо пожилая женщина с грустной улыбкой посмотрела на них.

– Я ведь тоже была молода. Совсем недавно… Жизнь пронеслась как миг… Или я сплю? Разбудите меня!

И пошла дальше, все так же грустно улыбаясь.

– По-моему, она немного не в себе, – тихо произнес Дмитрий, глядя ей вслед.

Может быть, – ответила Катя. – И все-таки, почему так устроено? Зачем люди стареют? Неужели в этом есть какой-то смысл?.. Знаешь, я со страхом думаю о старости. И не столько боюсь болезней и старческой немощи, сколько того, как буду выглядеть в глазах окружающих. Ты мужчина, тебе не понять.

– Почему же? Очень хорошо понимаю.

– Была такая американская актриса – Мерилин Монро. Она умерла не то в тридцать пять, не то в тридцать шесть лет. По одной из версий с ней якобы свел счеты президент Кеннеди, чтобы избежать огласки их любовных отношений… А мне кажется, все это выдумки. Просто она не смогла смириться с тем, что время ее уходит. Каково быть кумиром всех мужчин – и вдруг почувствовать охлаждение к твоей персоне! И чем дальше, тем больше… И самое главное, понять, что процесс этот необратим.

– Но ведь миллионы людей стареют – и ничего. Среди них фотомодели и манекенщицы, балерины и актрисы… Да и просто красивые женщины.

– Видимо, в природе человека существуют какие-то защитные механизмы, которые оберегают сознание человека от подобных потрясений… И все же, одно дело быть просто красивой женщиной, и совсем другое – секс-символом целой эпохи.

– Ладно, чего это мы вдруг о старости? До нее еще дожить надо. А это, между прочим, не всем удается…

– Спасибо, утешил.

Некоторое время они шли молча. Желтые и красные листья с шорохом падали на землю.

– Как красиво… – сказала Катя. – Если бы я была художником, обязательно нарисовала бы этот пейзаж. Какие краски, ты только посмотри! А небо, небо на фоне деревьев!..

– В сентябре природа выглядит по-особенному… Ни одно из времен года не сравнится с ранней осенью обилием красок.

– Чем ты пишешь свои картины? Маслом?

– И маслом тоже… Но больше всего нравится акварель.

– Проще работать?

– Я бы не сказал… Акварелью писали многие выдающиеся художники. Но тех, кто овладел всеми тонкостями мастерства, можно по пальцам пересчитать. Сложность в том, что каждый штрих, каждое прикосновение кисти должны быть здесь предельно точными.

– Какого направления ты в живописи придерживаешься?

– Мне ближе реализм. Классическая манера письма.

– А к абстракционистам как относишься?

– В общем, нормально… В искусстве нет ничего случайного. Все, что создается, все нужно. Конечно, я многого не принимаю. Или не понимаю? Но отрицать было бы глупо… Возьмем, например, литературу. Фантастика тоже не всем по душе, но кто будет спорить, что именно она – своеобразный двигатель научно-технического прогресса… Так и в живописи: художники-абстракционисты ищут новые формы, новые цветовые сочетания, и это всем только на пользу… Но тут очень важно, что называется, не перегнуть палку. Некоторые приверженцы авангарда, под лозунгом «я так вижу» создают свой мир. И активно убеждают окружающих, что именно так он и должен выглядеть. Здесь художник выступает не как проводник божественного, а как творец. То есть претендует на место Бога… Но ведь мир уже создан до нас. Он такой, какой есть. И задача художника – показать его красоту, а не спорить с Создателем… Нас, реалистов, часто упрекают: вы, мол, носители архаических традиций. Но ведь есть вещи незыблемые, как библейские заповеди. Они не меняются, сколько бы времени ни прошло. Не предай, не убей, не укради… Вот, говорят, свобода… Надо избавляться от комплексов в жизни и творчестве. Но что это значит? Разве человек, решивший оправиться посреди улицы, более свободен, чем тот, кто делает это в положенном месте?.. Человек не животное! И потому он всегда будет вынужден в чем-то ограничивать себя, придерживаться определенных норм, традиций. Так и в искусстве… Излишняя смелость не всегда благо.

Миновав тяжелые кованые ворота, они вышли из сквера на улицу. Здесь было шумно и пахло бензиновой гарью.

– Пойдем, покажу тебе свою мастерскую, – предложил Дмитрий.

– А где она у тебя? – осторожно поинтересовалась Катя.

– Рядом… Идем?

Она согласно кивнула, и Дмитрий увлек ее за собой.

Мастерская Огренича располагалась в небольшом полуподвальном помещении старого пятиэтажного дома. Обветшавшие стены двора с проржавевшими водосточными трубами выглядели довольно уныло. Однако внутри мастерская имела вид вполне приличный: светлые дорогие обои, бежевые жалюзи на окнах, сверкающий паркетный пол… Тонкая перегородка разделяла помещение на две части. В одной из них, меньшей по площади, находились диван, стол, шкаф, несколько стульев; в другой – картины, рамы, мольберты, холсты, краски и прочие необходимые художнику вещи.

– Вот здесь, – сказал Дмитрий, – я преимущественно и обитаю.

– В смысле живешь? – уточнила Катя.

– Вообще-то у меня на Декабристов есть квартира. Но там я бываю реже… Иногда неделями не появляюсь. Особенно, когда начинаю работать над чем-нибудь серьезным.

Катя подошла к столу, на котором в беспорядке лежали белые гладкие листы с карандашными набросками, и принялась их перебирать. Рассматривая рисунки, она вдруг замерла от неожиданности. Что-то неуловимо знакомое мелькнуло в чертах нарисованной женщины.

– Кто это? – заливаясь румянцем, спросила она.

– Не узнаешь? – улыбнулся Дмитрий.

– Неужели я?

– Иногда у тебя бывают именно такое лицо, именно такой взгляд. Когда ты, едва улыбаясь, кротко смотришь из-под опущенных ресниц.

– В самом деле, похоже…

– Мне нравится этот взгляд. В нем столько нежности… И какая-то беззащитность. И невинность…

Он взял ее руку в свою. Катя взволнованно замерла, но не высвободила ладонь, а наоборот, ответила легким пожатием. Дмитрий обнял ее, приблизил к себе, и губы их соприкоснулись.

Что было потом, Катя помнила смутно… Крепко прижимаясь к нему и трепетно вздрагивая от нежных прикосновений, она страстно отвечала поцелуем на поцелуй, жадно гладила его крепкое, разгоряченное тело; впивалась ногтями и в беспамятстве царапала кожу у него на спине; со стоном прогибалась в сладких судорогах, что-то шепча и выкрикивая… В этом отчаянном порыве была та неутолимая жажда, что охватывает измученного зноем путника, когда, после долгих скитаний по пустыне, подносит он к пересохшим устам ковш с ледяной водой и, сделав первый глоток, уже не может остановиться…

Укрывшись простыней, они тихо лежали рядом. Щекой Катя чувствовала плечо Дмитрия, слышала его ровное дыхание.

«Как хорошо… И как все просто».

Чуть приподнявшись, она посмотрела на него. Губы Дмитрия тронула улыбка, глаза лукаво заблестели.

– О чем думаешь?

– Так… – ответил он, не переставая улыбаться. – Ни о чем…

И, помолчав, добавил:

– Спросить хочу…

– Спрашивай.

– Нет… Ладно… В другой раз, – смутился он и отвел взгляд.

Катя погладила его по щеке, взъерошила волосы. Дмитрий нежно чмокнул ее в кончик носа и, вздохнув, произнес:

– Нравишься ты мне.

Катя закрыла глаза. Тихая радость переполняла ее. Давно уже не чувствовала она себя так легко. Все, что томило и мучило – все куда-то ушло, исчезло. Остались только ощущение счастья и уверенность, что это навсегда.

– Ты покажешь мне свои картины?

– Обязательно.

– Я сейчас хочу посмотреть.

– Нет проблем.

Картин было много. Они висели на стенах, рядами стояли на полу, мирно покоились, сложенные в штабеля… Переходя от полотна к полотну, Катя не уставала восхищаться. С трудом верилось, что эти творения созданы той самой рукой, что ласкала и гладила ее минуту назад.

– Ты все свои картины здесь хранишь?

– Нет… Одни уже продал, другие – подарил. Что-то дома на стенах и в шкафу пылится. Что-то хранится у друзей…

– Сколько времени у тебя уходит на одну картину?

– По-разному… Иную за час можно написать, а для другой и месяца не хватит. Это не зависит от профессиональных навыков. Главное – состояние души.

– Что дает тебе живопись? Почему ты рисуешь?

– Просто ничего другого больше делать не умею, – он рассмеялся и потом, уже серьезно, добавил:

– Это судьба… Отними у меня холсты и краски, и мне незачем станет жить… А вообще, ты знаешь, писать картины непросто. Некоторые по четыре-пять раз переделывал, но так и не смог передать то, что хотел. Не всегда удается воплотить задуманное. Иногда бросишь все, месяц, другой не рисуешь. Потом опять…

– Как ты к критике относишься?

– Да нормально… Главное – создать, а там пусть публика судит. Бывает и так, что сам недоволен, а людям нравится… Прошлой осенью, например, на аукционе моя картина «Островок» пошла в несколько раз дороже первоначальной цены.

– Над чем сейчас работаешь?

– Готовлюсь к выставке… Там будет представлена серия моих картин из цикла «Акварельный город». Никому еще не показывал, но тебе – так и быть… Надеюсь, не сглазишь?

Он прошел в дальний конец комнаты и отдернул бесцветное матерчатое покрывало, служившее ширмой. Катя увидела десятка два картин. Некоторые были еще без рам… Город-призрак, город-мираж возник перед ней. Нежные сочетания карамельных полутонов, легкие блики неяркого света, строгая правильность линий… Чем-то до боли родным повеяло от этих волшебных полотен.

Дмитрий обнял ее сзади за плечи.

– Ты такая красивая…

Катя повернулась к нему.

– А ты такой талантливый!

– Правда?

– Ага… Обними меня крепче… Еще сильней…

– Я боюсь сделать тебе больно.

– Не бойся.

Руки Дмитрия сомкнулись у нее за спиной, и Катя почувствовала, что отрывается от пола. Зажмурив глаза, она по-девичьи взвизгнула от счастья.

Глава 10

Серый ненастный день медленно переходил в безрадостный осенний вечер. Моросил мелкий затяжной дождь. Порывы ветра срывали с деревьев последние листья.

Катя стояла у запотевшего окна и, зябко кутаясь в наброшенную на плечи шерстяную кофту, смотрела на улицу. Дома было холодно, отопление еще не включили.

– Когда Олег придет? – спросила Катя у мужа.

– Сказал, что в девять.

– Уроки он хоть сделал?

– Вроде бы… Парни за ним зашли, гулять позвали.

– Кто? Опять Сашка с Ленькой?

– Да, все та же компания.

– Не нравится мне этот Ленька… Он ведь курит уже вовсю, ты знаешь? И ведет себя слишком развязно. Учительница, их классный руководитель, говорила, что старший брат у него наркоман. Ты бы поговорил с Олегом, мало ли что…

– Поговорю. Он у меня дождется!.. Возьму ремень и так поговорю!

– Да что ты все: ремень, ремень… Разве ремнем что-нибудь решишь?

Катя замолчала. Доказывать что-либо Николаю было бесполезно.

Она пошла на кухню, помыла посуду и опять вернулась в комнату, где, развалившись на диване, безмятежно отдыхал муж…

За окнами сгущалась темнота.

– Ну, где он ходит? – в сердцах произнесла Катя. – Ведь поздно уже.

– Да брось ты! Придет, куда денется?

«Всегда так, – подумала Катя. – Тут вся душа изболится, а ему хоть бы что».

Вообще Николай был скуп на эмоции. Переживать, волноваться из-за какого-нибудь пустяка – это не для него. Даже когда маленькому Олежке всерьез нездоровилось, он не проявлял особого беспокойства.

– Садись, – Николай пододвинулся на скрипнувшем диване. – Фильм интересный…

Катя присела рядом. По телевизору показывали какой-то отечественный боевик.

– Вон тот, видишь? Это главарь, – комментировал муж. – Он всегда в шляпе ходит. То есть, как бы интеллигент… Но на самом деле его все боятся… А это – братва… Они хотят, чтобы тот парень – ну, который в пиджаке, – им платил. Рэкет, короче… Ну, щас будет! Они не знают – он же бывший десантник, приемы всякие изучал…

Николай одной рукой обхватил Катю за талию, вторую положил ей на колено. Она вдруг, словно впервые, заметила, какие у него руки – грубые, с шершавыми мозолистыми ладонями, короткими узловатыми пальцами и синими ободками возле ногтей. Это ее покоробило… Может быть, оттого, что невольно сравнила с ухоженными, гладкими руками художника? Но тут же она устыдилась своей неприязни: какие еще могут быть руки у человека, изо дня в день работающего с металлом?

Потеснив мужа, она прилегла на краешек дивана. Николай обнял ее и поцеловал в губы. Колючая щетина царапнула кожу.

– Ты бы хоть побрился.

– Ладно, все равно скоро спать, – отмахнулся Николай. – Устал сегодня… Целый день болты на двенадцать точил. Норму сделал, даже перевыполнил. Так нет, им не угодишь… Мастер наш, Самарин, в конце смены докопался: чего у тебя стружка из ящика не убрана? Но я, что ли, должен ее оттуда убирать? Мое дело возле станка подмести. Мне-то что!.. Пусть потом ее, куда хошь девают…

Катя согласно кивала, словно подтверждая его правоту. Но на самом деле мыслями была далеко. И вряд ли даже вникала в смысл произносимых мужем слов. Она думала о Дмитрии… Теперь у нее была своя тайна, свой маленький тесный мирок, куда не мог проникнуть никто посторонний… Хорошо это или плохо, она еще не могла понять. Одно только знала твердо – вспять ей уже не повернуть.

Хлопнула входная дверь. Катя поднялась с дивана и вышла в прихожую.

– Чего так долго? – спросила она, помогая сыну снимать мокрую от дождя куртку.

– Разве долго? – удивился Олег. – Полдесятого… Летом до одиннадцати гулял, и то ничего.

– То летом… А сейчас учеба, уроки… И темнеет рано…

– Ну, мам, что я, маленький, что ли?

– Большой, большой… – она ласково потрепала его по волосам. – Пойдем ужинать и спать.

Глядя на сына, склонившегося над тарелкой, Катя подумала:

«А ведь он и в самом деле подрос… Незаметно».

Она грустно улыбнулась. Вспомнила, как когда-то давно, на детском утреннике, читал он один немудреный стишок: «Мишка, мишка, где твои штанишки? Потерял, потерял, на медовую конфетку променял, променял». И такое трогательное было у него в тот момент личико…

– Мам, давай собаку заведем?

– Да?.. А кто будет с ней гулять?

– Я.

– Это ты сейчас так говоришь. Потом быстро надоест. Дважды в день, вечером и утром, в любую погоду… В школу-то тебя не знаешь, как добудиться, а тут еще на час раньше вставать придется… Нам с папой некогда… А шерсть? А запах?.. Думаешь, так просто животное в доме содержать? Это ведь не мягкая игрушка – уход нужен, внимание.

– Сашке купили щенка, – вздохнул Олег. – Везет же человеку.

– Какой породы? – полюбопытствовала Катя.

– Бультерьера.

– Терпеть не могу… Похож на большую крысу.

– А какие тебе нравятся?

– Чау-чау.

– Так давай заведем чау-чау.

– Оставим эту тему… Скажи лучше, как у тебя с математикой?

– Нормально. Самостоятельную переписал на четверку… И еще одну четверку сегодня получил.

– Молодец, – Катя обняла его и поцеловала в макушку. – Старайся, не запускай.

– А ты в школе как училась? Хорошо?

– Если честно, не очень… Особенно по математике… И знаешь почему? Класса с шестого у меня начало портиться зрение. О том, чтобы надеть очки, не могло быть и речи – стеснялась ужасно. Поэтому успеваемость моя оставляла желать лучшего. С предпоследней парты не очень-то разглядишь, что там на доске… Зато потом, когда я поступила в университет, почти по всем предметам у меня были только отличные оценки.

– Ты и сейчас очков не носишь.

– Не ношу… – улыбнулась Катя. – Научилась обходиться. Разве что в магазине иногда достану – цену посмотреть.

На кухню заглянул Николай. Лицо его искажала болезненная гримаса.

– У нас от желудка есть что-нибудь?

– А что такое? – тревожно спросила Катя.

– Прихватило…

– Говорила тебе – не ешь на ночь этой скумбрии… Да еще с луком.

– Рыбьим жиром отрыгается.

– Ну вот… Разве можно, с твоим гастритом? Диету надо соблюдать.

– Так ведь хочется…

– Иди, ложись, – сказала Катя. – Сейчас таблетку принесу.

Порывшись в аптечке, она отыскала нужное лекарство и, прихватив чашку с водой, пошла в спальню.

– На, выпей, – Катя протянула мужу таблетку. Николай безропотно проглотил пилюлю.

– Сильно болит?

– Да.

– Сейчас будет лучше, – она погладила его по руке. – Постарайся уснуть.

– А ты?

– Пойду, душ приму.

Катя вошла в ванную комнату, скинула одежду. Босиком ступая по холодному кафельному полу, приблизилась к зеркалу. Постояла минуту, придирчиво разглядывая отражение, затем, довольная собой, забралась в ванну и крутанула вентиль смесителя.

Теплый водопад обрушился на плечи. От резкого перепада температур ее бросило в дрожь. Закрыв глаза, Катя замерла под ласковыми теплыми струями… Вспомнилось вчерашнее… Нежные руки Дмитрия, его сильное крепкое тело, горячие объятия и трепетные поцелуи… Подумать только! Они провели в постели почти шесть часов и за все это время лишь двадцать минут потратили на чаепитие. Сумасшедшая, невиданная страсть владела ими. Это была стихия – как торнадо, как тайфун… Никогда еще Катя не испытывала ничего подобного. Даже когда они с Николаем только-только начинали осознавать себя мужем и женой. Конечно, там тоже были неповторимо сладкие минуты. Но чтобы так!..

«Неужели завтра снова увижу его? – с волнением подумала Катя. – Скорей бы завтра…»