Текст книги "Как взять власть в России? Империя, ее народ и его охрана"

В феврале 1879 года спокойный деревенщик, член группы В.Фигнер, работавший писарем в Саратовской губернии, дворянин и отставной коллежский секретарь Александр Соловьев заявил Вере Фигнер, что работа в деревне в условиях политической несвободы бесполезна. Он сказал, что если убить Александра II, то внутренняя политика империи изменится и революционеры смогут добиться своих целей. Отговорить его не удалось, Соловьев поехал в Петербург, где встретился с Александром Михайловым и попросил помощи у «Земли и воли» в организации цареубийства. На большом совете партии бурно обсуждали последствия возможной неудачи и реакцию народа на убийство императора. Деревенщики ао главе с Г.Плехановым потребовали вывезти Соловьева из Петербурга, как губителя народнического дела. Совет партии решил не поддерживать Соловьева, фамилию которого Михайлов не называл, но не запретил револьверщикам помогать ему лично. Соловьев отказался от акции прикрытия А.Михайлова, квартиры, денег, новых документов, своего извозчика, попросив только револьвер и яд. Оружие для самообороны в империи было покупать сложно, но можно и Н.Морозов достал Соловьеву большой револьвер. Соловьев неделю ходил в тир тренироваться в стрельбе.

Одновременно с Соловьевым к А.Михайлову обратился Л.Мирский с просьбой оказать помощь в убийстве главноуправляющего Третьим отделением А.Дрентельна. Среди бела дня Мирский догнал карету шефа жандармов, выстрелил в него, не попал, скрылся из Петербурга и был позднее арестован на юге.

Утром 2 апреля Александр II вышел на прогулку из правого царского подъезда Зимнего дворца. Обычно он недолго гулял по Дворцовой площади, вокруг находившегося там Сельскохозяйственного музея, между дворцом, Главным штабом и Мойкой. По заведенному порядку адъютанты и жандармы в штатском шли за ним в отдалении. У Певческого моста через Мойку всегда стояли петербуржцы-любопытные, наблюдавшие за царской прогулкой. Внезапно от моста отошел худой молодой человек и с десяти метров начал стрелять в Александра II, который бросился убегать от убийцы, дергаясь и совершая рывки в разные стороны. Соловьев выпил яд, но он не сразу подействовал, возможно из-за плохого качества или хранения. Признаки отравления были заметны и Соловьева быстро отвезли в градоначальство, силой вызвали рвоту и промыли желудок. Он назвался вымышленной фамилией. Соловьева сфотографировали и показали фото всем петербургским дворникам и швейцарам, определили его квартиру, по обрывкам бумаг узнали его саратовский адрес и установили его личность. А.Михайлов предупредил о возможном аресте группу Фигнер и народники покинули саратовские села в ночь перед приездом туда жандармов. 6 апреля во всему Петербургу жители читали «Листок Земли и воли»:

«От Исполнительного комитета.

Исполнительный комитет, имея причины предполагать, что арестованного за покушение на жизнь Александра II, Соловьева, по примеру его предшественника Каракозова, могут при дознании подвергнуть пытке, считает возможным заявить, что всякого, кто осмелится прибегнуть к такому роду выпытывания показаний, Исполнительный комитет будет казнить смертью.

Так как профессор фармации Трапп в Каракозовском деле уже заявил себя приверженцем подобных приемов, то Исполнительный комитет предлагает в особенности ему обратить внимание на это заявление.

Исполнительный комитет извещает, что помощник присяжного поверенного Агатонов состоит на жаловании Третьего отделения. Просим остерегаться шпиона.»

Извещение Исполнительного Комитета, опасавшегося, что Соловьева будут поить отварами дурманящих веществ для получения показаний, по почте было отослано и всем высшим сановникам Российской империи.

Власти объявили несколько городов на военном положении. Россия была разделена на шесть генерал-губернаторств, начальники которых получили диктаторские полномочия, включая право издания своих законов. Началась охота за землевольцами, народниками, подпольщиками. Только генерал-губернаторы сослали более пятисот человек и пятнадцать революционеров казнили. В Петербурге, Москве, Киеве, Харькове, Одессе, Варшаве арестовывались и в административном порядке без суда высылались все неблагонадежные лица, закрывались газеты и журналы. Все обвиняемые в политических преступлениях могли быть преданы суду без проведения предварительного следствия и без показаний свидетелей, только на основании документов Третьего отделения и даже полиции. Политические приговоры обжаловать запрещалось. Запретили продажу оружия для самообороны, усилили паспортный режим, сократили количество разрешений на жительство в Петербурге и Москве. Установили круглосуточное дежурство значительно увеличившихся дворников во дворах, обязанных ежедневно докладывать полиции обо всем подозрительном и необычном. Высшим чиновникам империи была выделена охрана. Изменилась дворцовая охрана и была создана личная охрана царя. 28 мая 1879 года на Смоленской площади Петербурга в присутствии четырех тысяч зрителей и любопытных был казнен А.Соловьев и впервые все официальные газеты Российской империи с мельчайшими подробностями описали все детали повешения, включая неописываемые. «Листок Земли и воли» рукой Н.Морозова писал:

«Правительство объявляет себя в опасности, объявляет открытую войну уже не одним революционерам, а всей России. Пусть будет так. Будут ли расстреляны десятки или сотни, будут ли высланы тысячи или десятки тысяч – не спасти себя правительству подобными мерами. Беззаконие, бесправие, деспотизм, насилие, попирание личности и всей страны – губили правительство до сих пор. Они создали у нас революционную партию, они дали ей решимость биться на смерть с правительством, они доставили партии сочувствие всех порядочных людей. Доводя свои основные принципы безрассудного до абсурда, правительство дает революционной партии только новые средства. Мы знаем – много отдельных лиц из нашей среды погибнет, но гибель единиц не страшна для партии, когда весь ход истории ведет к революции, когда само правительство берет на себя труд уяснить России до очевидности, что такое наше современное государство. Мы принимаем брошенную нам перчатку, мы не боимся борьбы и в конце концов взорвем правительство, сколько бы не погибло с нашей стороны. Этот дикий произвол, отнимающий у социалистов всякую возможность действовать, превратил их в революционеров, кинул их на путь вооруженной борьбы и завязал их отношения к правительству в такой узел, что им теперь остается сказать: вы или мы, мы или вы, а вместе мы существовать не можем».

Руководитель группы «Свобода и смерть» Александр Михайлов создал собственную сеть конспиративных квартир, перестав заниматься только пропагандой террора, как наиболее эффективного средства борьбы с властью. Считая покушения с помощью револьверов не действенными, А.Михайлов создал динамитную мастерскую во главе с Николаем Кибальчичем, талантливейшим выпускником петербургских Института путей сообщений и Медико-хирургической академии. За два весенних месяца 1879 года было создано около центнера динамита и гремучего студня, подготовлена особая группа «Небесная канцелярия», занимавшаяся подготовкой паспортов, различных бланков, печатей, необходимых для конспиративной деятельности, внедрен агент в Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Ситуация в империи накалялась с каждым днем. Оставшийся в живых после 1881 года народоволец М.Фроленко писал: «Крик, теперь уже не тихий, а громкий, настойчивый, что «так жить нельзя», что «надо найти выход», раздавался и слышался всюду. Люди, раньше едва слышавшие и мало интересовавшиеся революционным движением, теперь сами шли, разыскивали радикалов, указывали им на выход, предлагали себя в исполнители, выставляя цареубийство как наилучший, единственный способ положить конец удушию». Еще одна дожившая до 1917 года народоволка А.Якимова вспоминала: «Путем активной политической борьбы с правительством революционеры надеялись разбудить сонное царство: подорвать царский авторитет и обаяние силы правительства, разрушить фатализм, беспрекословную покорность судьбе, показать возможность организованной борьбы, поднять активный дух и веру народа в успех борьбы».

В многомиллионной России было уже много людей, хотевших настоящих реформ, но отрицавших террор, как средство борьбы. Власти империи не захотели отделить крохотную еще не окончательно террористическую партию от всей оппозиционной среды. Держава обратилась с гонениями на все гражданское общество. Надзору и преследованию по команде сверху подверглись все, кто казался подозрительным и неблагонадежным. Подобные действия быстро революционизировало страну, раздраженную диким произволом. Николай Морозов писал членам группы «Свобода и смерть»: «Никакая деятельность, направленная к благу народа, в России невозможна вследствие царящего произвола и насилия. Ни свободы слова, ни свободы печати для действия путем убеждения в ней нет. Необходимо с оружием в руках покончить с существующим у нас образом правления». Софья Перовская на суде в апреле 1881 года заявила на всю Россию: «Ряд виселиц и других мер, показавших необходимость сильного отпора правительству, с трудом заставил партию решительно перейти от пропаганды социалистического учения на путь борьбы с правительством, при которой террористические акты являлись одним из важнейших средств». На суде 1882 года А.Михайлов заявлял: «Мирные пропагандисты условиями деятельности были приведены к необходимости вступить в кровавый бой с правительством. Оно препятствовало движению в народ, что привело правительство к неизбежной встрече лицом к лицу с партией, которая долголетней, тяжелой борьбой подготовлена к этому. Правительство грудью загородило путь в народ и сделала себя целью, которую меньше всего желала иметь партия». Ситуацию усугубляли многие жандармы и полицейские, набивавшие карманы с помощью обмана Зимнего, фальсифицируя и увеличивая дела революционеров. Власти об этом знали.

К лету 1879 года теоретический конфликт между револьверщиками и деревенщиками «Земли и воли» достиг своего апогея. Поворот к террору вызвал резкое осуждение деревенщиков во главе с Георгием Плехановым. Он стал настаивать на созыве съезда «Земли и воли», что бы обе фракции получили возможность договориться по всем спорным проблемам. До начала кровавой борьбы «Народной воли» с Александром II оставалось совсем немного времени. Российская империя начинала писать фантастический роман ужасов, не имевший никаких аналогов в отечественной истории.

Свобода и смерть «Народной воли»

Они еще не могли определить, к чему стремиться, но уже знали, от чего отказываться. Через сто лет после них такой же, как они отчаянный революционер Эрнесто Че Гевара, хорошо знавший дела народовольцев, писал: «Народ сознавал необходимость перемен, но ему не хватало веры в возможность их осуществления. Задача заключалась в том, чтобы убедить его в том, что это возможно». Несколько десятков дворян, разночинцев, мещан, крестьян, военных, духовных захотели изменить жизнь свою и еще миллионов людей. Из тридцати шести членов Исполнительного Комитета партии «Народная воля» пятеро были казнены, двенадцать замучены, одна сошла с ума и все вместе получили пятьсот лет каторги. Великолепно образованные люди пытались идти к своей цели, используя все возможные, а потом и невозможные пути. Им хорошо были знакомы слова выдающегося чешского мыслителя Яна Гуса: «Кто ты? Ответь: человек. Живое, разумное и смертное. Отвергнешь разум и станешь поганым псом, ржущим конем, ленивым ослом. Разум есть дар Божий! Ищи правду, слушай правду, учись правде, поддерживай правду, защищай правду, хотя бы и ценой жизни, ибо правда освободит тебя. Если правда взорвет возмущение – лучше возмущение, чем отказ от правды». Будущие народовольцы хорошо знали, что ожидает тех, кто отстаивает свои идеалы перед деспотами. Хроника Петра из Младоневиц о казни Яна Гуса 6 июля 1415 года была хорошо известна в либеральных кругах тем, кто хотел ее знать:

«Сняв с него черный кафтан и оставив в одной рубашке, привязали его руками назад к какому-то толстому просверленному колу. Гуса стянули веревками в сами местах: в первом – у щиколоток, во втором – под коленями, в третьем – над коленями, в четвертом – над чреслами, в пятом – у поясницы, в шестом – у пояса, в седьмом – под мышками. Руки связали сзади. Кол с одного конца заостривши, воткнули в землю. Затем его привязали к колу за шею какой-то черной цепью. Ему под ноги положили две вязанки дров. На ногах были у него башмаки и оковы. Со всех сторон вокруг него уложили вязанки дров вперемежку с соломой, до самого живота и по самое горло.

И палачи подожгли Гуса. И магистр Ян голосом громким запел молитву. Когда он пел, поднялся ветер и бросил ему пламя в лицо. Тогда он умолк, молясь про себя до тех пор, пока не испустил дух. А когда вязанки дров, сгоревшие вокруг него, рассыпались, а тело еще за шею на колу держалось, привязанное цепью, тогда палачи палками повалили тело вместе с колом в огонь, еще много дров подбросили и, обходя кругом, палкой разбивали, чтобы быстрее горели. А когда нашли голову, то палкой ее развалили. А когда нашли среди внутренностей сердце, то насадили его на заостренную палку. Когда сожгли все дотла, то весь пепел вместе с землею довольно глубоко выкопали, собрали, на тележку насыпали и бросили в Рейн, текущий поблизости, желая навеки память о нем изгладить из сердец его верных последователей, насколько это в их силах».

Во всей Европе действовали или создавались монархии с сословным представительством, парламентами, внутренней демократизацией. В России действовала абсолютная монархия с правительственным аппаратом и вековой внутренней антидемократизацией. Установление самодержавия – самочинного, волюнтаристского, самодурского единоначалия на основе беззаконного и деспотичного произвола – привело к тому, что в центре государственного устройства, в центре всего оказался аппарат управления, бюрократы и чиновники, значение которых, тщательно скрытое от наблюдения и анализа, стало в империи определяющим. Консервативная тупость и чванство правящей элиты, ужасающий политический строй часто играли роковую роль в истории российской государственности. К началу XIX века у вырождавшейся и совершенно не хотевшей работать императорской иерархии оставался один интерес – жить за счет подданных и удерживать власть в своих руках.

Всегда существовавшая либеральная оппозиция убеждала власти проводить политические и социальные реформы, но до большинства царей и императоров, готовых, по выражению М. Салтыкова-Щедрина, только карать, тащить и не пускать, доходило очень редко. Во все времена существования Московского государства и Российской империи крестьяне хотели земли и воли, всегда в стране шли крестьянские волнения, бунты и восстания. В 1876 году представители всех государственных сословий создали, наконец, революционную народно-демократическую партию с грозно-вежливым названием «Земля и воля» и время в империи вдруг мгновенно убыстрилось.

Три тысячи молодых пошли в деревню, поддержанные в городах вдвое большим числом своих соратников. Имперские города хорошо узнали, как живут имперские деревни. Власти больше уже не могли называть периодический голод «недородом хлебов», а голодающих крестьян – «не вполне сытыми крепостными земледельцами». Культурно-просветительская деятельность подвижников постепенно начинала приносить свои плоды, но им не дали поработать и года. Мирные люди, желавшие социальных изменений, слишком сильно верили в силу истины, чтобы считать возможным и нужным насилие Они сами ненавидели многовековое насилие и не хотели воспользоваться им даже для достижения своих целей. Поставившая кровавую точку в безнадежной дуэли народовольцев с Александром II Софья Перовская в 1872 году писала: «Как взглянешь вокруг себя, так пахнет повсюду мертвым сном. Нигде нет мысли и жизни, в деревнях и городах. Крестьяне ни о чем не думают, точно мертвые машины, которые завели раз и навсегда. Хочется расшевелить эту мертвечину, а приходится только смотреть на нее. Одними книгами я решительно не могу довольствоваться. Иной раз так хочется что-нибудь делать, за исключением чтения книг и разговоров, что доходит просто до какого-то ненормального состояния. Бегаешь из угла в угол или рыскаешь по лесу, но после этого впадаешь в сильнейшую апатию».

В течение года хождения молодежи в народ крестьянские поговорки постепенно стали меняться: «Не нами началось, не нами кончится», «До бога высоко, до царя далеко», «Лбом стены не прошибешь», «Против рожна не попрешь», «Капля камень точит», «Не так страшен черт, как его малюют».

В России 1875 года полицией было вскрыто несколько десятков тысяч частных писем. Жандармский полковник Н. Новицкий писал в дневнике о Александре II: «Государь император очень интересовался перлюстрацией писем, которые ежедневно приносились министром внутренних дел Тимашевым. Некоторые он тотчас сжигал в камине, на другие собственноручно писал резолюции и вручал Тимашеву для действий».

Когда масштаб хождения в народ стал известен властям, ни в коем случае не желавшим делиться не только землей и волей, но и ничем другим с поданными, последовала жестокая расправа с первыми народниками. Недостаток улик в России XIX столетия никогда не служил препятствием для кары инакомыслящим с последующими издевательствами. Четыре тысячи человек продержали четыре года в ужасающих тюремных условиях до суда. Семьдесят человек умерли, сошли с ума, покончили с собой, остальные заболели цингой, чахоткой. До суда смогли довести только 193 человека, остальных сослали в Сибирь беззаконно. Когда общество на суде узнало о полицейско-жандармейских зверствах, оно пришло в ужас. Осудить удалось только тридцать народников. Остальных пришлось оправдать, но их опять арестовали и сослали административно. Об издевательствах властей над людьми писала официальная петербургская газета «Новое время»: «В Петербурге при посещении тюрьмы градоначальник Санкт-Петербурга генерал-лейтенант Трепов остался недовольным либеральными порядками, заведенными в тюрьме лицами прокурорского надзора. Арестант Богомолов вторично не снял при встрече фуражку, и градоначальник взмахом руки сшиб фуражку с головы Богомолова, а в наказание за оказанное ему неуважение приказал тюремному начальству подвергнуть Богомолова телесному наказанию для примера остальным заключенным. Это распоряжение было исполнено, и Богомолов наказан розгами в коридоре тюрьмы в присутствии арестованных».

Шестиэтажный Дом предварительного заключения был набит до отказа народниками, кричавшими Трепову «Палач! Мерзавец! Вон!». В камеры врывались жандармы и полицейские, избивали больных и беззащитных людей, топтал их ногами, волокли в карцеры, в которых от спертого воздуха сами теряли сознание. В сотнях копий российское общество читало письмо матери одного из заключенных: «Больного и оглохшего сына в одиночке били по голове, по лицу, били городовые в присутствии полицейского офицера так, как только может бить здоровый, не бессмысленный, дикий человек в угоду и по приказу своего начальника человека, отданного их произволу, беззащитного узника. Научите меня, куда и к кому мне прибегнуть, у кого искать защиты от такого насилия, насилия страшного, потому что оно совершается людьми, стоящими высоко. Прежде я да и мы все надеялись, что дети наши окружены людьми, что начальство – люди развитые и образованные. Но вот те, которые поставлены выше других, выше многих, не постыдились поднять руку на безоружных, связанных по рукам и ногам людей, не задумались втоптать в грязь человеческое достоинство. Нам говорят, что осужденный не человек, он ничто. Но мне кажется, что для человека и осужденный все же остается человеком, хотя он и лишен гражданских прав. Наших детей в тюрьме замучивают пытками, забивают, сажают в мерзлые карцеры без окон, без воздуха и дают глотками воду, да и то изредка».

На запросы множества людей, спрашивавших так, что было нельзя не ответить, прокурор, заведующий арестантскими домами, вынужденно ответил: «Письмо, к нашему величайшему стыду, содержит чистую правду». Тысячи людей в империи с поднимающейся яростью читали речь на суде казненного ни за что Ипполита Мышкина: «Бунт – единственный орган народной гласности! Нас могут пытать, мучить, а мы даже не можем искать правду. Нас лишают даже возможности довести до сведения общества, что на Руси обращаются с политическими преступниками хуже, чем турки с христианами. Это не суд, а пустая комедия, или нечто худшее, более отвратительное, чем дом терпимости. Здесь не может раздаваться правдивая речь. Здесь из подлости, из холопства, из-за чинов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью!»

В руках у пропагандистов появились кинжалы и револьверы. 23 января 1778 года был объявлен невменяемый приговор на «Процессе 193-х» и на следующий день Вера Засулич стреляла в Ф. Трепова. Революционеры начали убивать наиболее одиозных в обществе представителей императорского режима и своих личных врагов. Зарезавший шефа жандармов Н. Мезенцева С. Кравчинский заявил: «Мы создали над виновниками тех свирепостей, которые совершаются над нами, свой суд – справедливый, как те идеи, которые мы защищаем, и страшный, как те условия, в которые нас поставило само правительство».

Весной 1878 года группа Софьи Перовской неудачно попыталась освободить И. Мышкина. Третье отделение тут же распорядилось, чтобы в дни подобных революционных актов столичные вокзалы блокировали жандармы и полицейские, вместе с дворниками, из домов которых неожиданно выехали жильцы.

В подпольной прокламации Александр Михайлов впервые назвал главного виновника имперских проблем: «За российские порядки должен отвечать тот, кто сам не хочет с кем-либо делить ответственность – самодержавец российский. Убийство самодержавца убьет саму идею самодержавия!» Внутри «Земли и воли» начался теоретический спор о путях достижения цели партии. На слова Николая Морозова «Политическое убийство – осуществление революции в настоящем» Георгий Плеханов ответил: «Цареубийство – вставка трех палочек вместо двух при имени Александр. На кончике кинжала парламент не построить». Большая группа землевольцев не захотела дать всю жизнь реализации своей мечты и решила пойти другим, не социальным, а политическим путем к победе. Появилась новая теория героя и толпы.

Редактор журнала «Отечественные записки» и «Русское богатство», народник и публицист Николай Михайловский разработал теорию, по которой народ – масса, толпа, – сам по себе не делает, не творит историю. Ее двигают отдельные, выдающиеся личности, герои-одиночки, за которыми пассивно следует народ. Идеолог террора против деспотизма в России Николай Морозов заявил: «Сила не в числе, а в героизме!» Дезорганизаторы не захотели ни уступать государственному террору, ни тратить жизнь на создание массовой революционной организации. Они начали готовить восстание, политический переворот в империи. Необходимо было провести съезд революционной партии «Земля и воля», чтобы согласовать планы борьбы и внести изменения в программу организации. «Троглодиты», дезорганизаторы, члены группы «свобода и смерть», «револьверщики», «политики» хотели добиваться от властей гарантий политических и демократических свобод в преобразовании России, созыва Учредительного собрания, введения всеобщего избирательного права, свободы слова, печати, собраний. Террор не рассматривался главным оружием револьверщиков, а только средством мести за убийства товарищей. В течении нескольких месяцев все изменилось.

Найти место для проведения съезда «Земли и воли» было непросто. Полиция с помощью дворников и агентов следила за всеми собраниями людей в ресторанах, кабаках, в имениях, квартирах. Приходил дворник, за ним околоточный пристав, выяснялась цель сбора, переписывались все присутствующие, проверялись документы. Во время очередной профилактической облавы на землевольцев полиция задержала всех людей, находящихся в дешевой гостинице, меблированных комнатах рядом с Невским проспектом Петербурга. Подпольщиков не поймали, но семьдесят петербуржцев, проводивших там время с женщинами легкого поведения, полицейские всю ночь развозили по их семьям, чтобы установить личность. У землевольцев и народовольцев всегда было много помощников, ненавидевших полицию и жандармов.

Первоначально съезд решили проводить в Тамбове, лежащим посредине пути меду Петербургом, Киевом, Одессой – именно в этих городах наиболее активно действовали революционные группы. Перед Тамбовским съездом свое совещание в городе-курорте с минеральными водами решили провести револьверщики. 16 июля 1879 года в Липецке собрались семь землевольцев-политиков и четверо близких к ним южан: Александр Баранников, двадцать один год, закончивший Павловское военное училище офицер в отставке, замучен в Петропавловской крепости в 1883 году; Александр Квятковский, двадцать семь лет, дворянин, повешен 4 ноября 1880 года; Александр Михайлов, двадцать четыре года, дворянин, исключенный из Петербургского Технологического института, организатор «Народной воли», замучен в Петропавловской крепости в марте 1884 года; Николай Морозов, двадцать пять лет, редактор газеты «Народной воля», идеолог террора, двадцать два года провел в одиночной камере Шлиссельбургской крепости; Мария Оловянникова-Ошанина, двадцать шесть лет, после 1 марта 1881 года руководила перенесенной в Москву «Народной волей», умерла в 1898 году в эмиграции; Лев Тихомиров, двадцать семь лет, дворянин, идеолог терроризма и редактор газеты «Народная воля», в 1882 году эмигрировал за границу, возглавлял заграничный центр «Народной воли», организовал убийство в России жандарма Г. Судейкина с помощью провокатора С. Дегаева, отрекся от террора, прощен, вернулся в Россию, никого не выдал, написал работу «Монархическая государственность», прославлявшую самодержавие, статский советник; Михаил Фроленко, тридцать лет, организовал фантастический побег из тюрьмы товарищей – «бунтарей», участник всех терактов «Народной воли», двадцать два года провел в одиночной камере Шлиссельбургской крепости; Степан Ширяев, двадцать два года, техник-динамитчик, замучен в 1881 году в Петропавловской крепости; Николая Колодкевич, тридцать лет, пять раз отбивался и уходил от полиции, замучен в 1884 году в Петропавловской крепости; Андрей Желябов, двадцать восемь лет, после ареста А. Михайлова руководитель «Народной воли», казнен 4 апреля 1881 года; Григорий Гольденберг, двадцать четыре года, застрелил в карете харьковского губернатора Кропоткина, в ноябре 1879 года арестован по собственной беспечности с чемоданом динамита, весной 1880 дал подробные показания на сто пятьдесят революционеров-подпольщиков и методах их работы, в июле 1880 года покончил с собой в Петропавловской крепости.

Десять участников Липецкого съезда создали Исполнительный Комитет «Народной воли», взорвавшей самодержавие. До 1 марта 1881 года в состав Исполнительного Комитета в Петербурге также вошли: Григорий Исаев, двадцать четыре года, замучен в 1886 году в Шлиссельбургской крепости; Аарон Зунделевич, двадцать три года, великолепный организатор и создатель типографии «Народной воли», двадцать пять лет провел на страшной каторге на Каре и Акатуе; Софья Иванова-Борейшо, двадцать шесть лет, соратница И. Мышкина, хозяйка квартиры в Саперном переулке, где находилась типография народовольцев, каторжанка, дожила до краха империи; Татьяна Лебедева, двадцать пять лет, умерла на каторге на Каре в 1886 году; Ольга Любатович, двадцать пять лет, арестована в ноябре 1881 года, где пыталась освободить своего мужа Николая Морозова, сослана в Восточную Сибирь; Софья Перовская, двадцать семь лет, дочь петербургского губернатора, противница террора, после жестоких репрессий властей по отношению к революционерам, колоссальным напряжением все сил почти разгромленной «Народной воли» сумела организовать взрыв Александра II, применив ручные бомбы, что почему-то было неожиданностью для государственной полиции, казнена 4 апреля 1881 года, первая повешенная женщина в России; Екатерина Сергеева, двадцать два года, дожила до свержения монархии; Вера Фигнер, двадцать семь лет, почти закончила Медицинский университет в Швейцарии, по возвращении в Россию работала простой ткачихой на фабрике, где создала семь революционных кружков, имела свою группу, после 1 марта 1881 года осталась единственным членом Исполнительного Комитета «Народной воли», два года держала всю империю в напряжении, заставив Александра III заявить, что он не сможет короноваться до тех пор, пока не будет обезврежена «эта ужасная женщина», выдана С. Дегаевым, двадцать лет провела в Шлиссельбургской крепости, неоднократно арестовывалась до 1917 года, дожила до краха монархии; Анна Якимова, двадцать четыре года, хозяйка динамитной мастерской Н. Кибальнича, арестована в апреле 1881 года, каторжанка, дожила до краха монархии; Юрий Богданович, тридцать лет, хозяин лавки на Малой Садовой улице Петербурга, откуда велся подкоп для взрыва царя, в 1888 году замучен в Шлиссельбургской крепости; Михаил Грачевский, тридцать лет, отвечал за финансы и документы «Народной воли», за вторую типографию на Подольской улице, арестован в июне 1882 года, покончил с собой в Шлиссельбурге, облив себя керосином, в 1887 году; Савелий Златопольский, тридцать лет, замучен в 1885 году; Анна Корба, тридцать лет, отвечала за динамит и паспорта, редактировала газету «Народная воля», арестована в июне 1882 года, двадцатилетнюю каторгу отбывала в Каре, в Нерчинске, дожила до краха монархии; Мартин Ланганс, двадцать восемь лет, арестован в апреле 1881 года, через два года замучен в Петропавловской крепости; Николай Суханов, двадцать восемь лет, морской офицер, отвечал в Исполнительном Комитете за военную организацию «Народной воли», арестован в апреле 1881 года и через год расстрелян в Кронштадте; Наталья Оловенникова, двадцать пять лет, каторжанка, дожила до краха монархии; Петр Теллалов, двадцать пять лет, руководил московской группой «Народной воли», арестован в декабре 1881 года и в 1889 году замучен в Петропавловской крепости; Михаил Тригони, тридцать лет, единственный почти легальный член Исполнительного Комитета, отбывал двадцатилетнюю каторгу на Каре, дожил до краха монархии.

После 1 марта 1881 года в состав Исполнительного Комитета вошли Степан Халтурин, двадцать четыре года, организатор выданного провокатором Северного союза русских рабочих, 5 февраля 1880 года взорвал Зимний дворец, случайно не убив императора, сорвал празднование двадцатипятилетнего юбилея взошествия на престол Александра II, в марте 1882 года казнен неопознанным; Яков Стефанович, двадцать шесть лет, после 1 марта 1881 года вернулся в Россию, участвовал в переводе «Народной воли» в Москву, где в феврале 1882 года арестован, восьмилетнюю каторгу отбывал на Каре; Николай Бух, двадцать восемь лет, сотрудник типографии «Народная воля», при захвате типографии в январе 1880 года отстреливался, выбил типографским станком окно, чем предупредил товарищей о захвате, осужден на пятнадцать лет каторги, дожил до краха монархии.