Текст книги "Как взять власть в России? Империя, ее народ и его охрана"

1 марта взволновало весь мир крестьянства, спрашивавшего: кто убил царя и за что? Умерщвление императора и его мотивы глубоко волновали крестьянский ум и заставляли его усиленно работать. Союз революционной борьбы с народом являлся перспективой, открытой 1 марта.

Это событие имело громадную важность для партии. В глазах сторонников оно вознесло Комитет на небывалую высоту. «Приди и владей нами» было единодушным возгласом, обращенным к нему. Единственно, о чем можно было пожалеть, так о том, что жатва обильна, а жнецов мало.

1 марта было торжеством идеи организации вообще. Никаких сил одной личности или отдельного кружка не хватило бы на ведение и довершение двухлетней борьбы с ее замечательными эпизодами иконцом – борьбы, в которой на одной стороне были все преимущества власти и материальной силы, а на другой – только энергия и организация. Необходимость организации в борьбе с правительством, как единственного условия возможности победы – вот что провозгласило 1 марта. Эта мысль сделалась общим достоянием среды, из которой выходили члены партии.

Говорили, что 1 марта не вызвало народного восстания и не заставило правительство ничего в корне изменить в экономическом и политическом строе России, ни сделать уступок требованием недовольных. Партия никогда и нигде не указывала на цареубийство как на средство непременно произвести народное восстание. Его ожидания исходили из незнания дел организации, еще слишком молодой для осуществления подобных попыток. Недовольными были те люди, которые привыкли жать, где не сеяли. Восстание было делом будущего, требовавшим много трудов.

Партия ждала уступок, послаблений, прекращения реакции, воли, свободы, которая бы сделала существование сносным и мирную деятельность возможной. В этом она ошибалась, что было весьма печально и худо, худо для народа и для общества, для имущих классов и для бюрократии, для всего государства и для его главы. Это было худо потому, что влекло в будущем новые катастрофы, новые политические и социальные смуты. В свое время это будущее должно было сказать свое слово.

Приемы борьбы правительства с революционной партией вносили в общество деморализацию. Как всякая борьба, стоящая не на почве идей, а на почве силы, она сопровождалась насилием. А насилие, совершается ли оно над мыслью, над действием или над человеческой жизнью, никогда не способствует смягчению нравов. Оно вызывает ожесточение, развивает зверские инстинкты, возбуждает дурные порывы и побуждает к вероломству. Гуманность и великодушие с ним не совместимы. В этом смысле правительство и партия, вступившие в рукопашный бой, конкурировали в развращении окружающей среды. С одной стороны, партия провозглашала, что все средства хороши в борьбе с противником, что здесь цель оправдывает средства. Вместе с тем, она создавала культ динамита и револьвера и ореол террориста. Убийство и эшафот приобретал пленительную силу над умами молодежи. Чем слабее она была нервами, а окружающая жизнь тяжелее, тем больше революционный террор приводил ее в экзальтацию. Когда жить приходится мало, так что результаты идейной работы могут быть еще не заметны, у деятеля является желание видеть какое-нибудь конкретное, осязательное появление своей воли, своих сил. Таким проявлением тогда мог быть только террористический акт с его насилием. Общество, не видя исхода из существующего положения, частью сочувствовало насилиям партии, частью смотрело на ник как на неизбежное зло, но и в этом случае аплодировало отваге или искусству борца, а повторение событий вводило их в норму.

Насилие партии покрывалось знаменем блага народа, защиты угнетенных и оскорбленных. Окружающие примирялись с ним за бескорыстие мотивов. Оно искупалось отречением от материальных благ, неудовлетворенностью революционера в личной жизни, которая вся ломалась, раз он вставал на свой опасный путь. Оно искупалось тюрьмой, ссылкой, каторгой и смертью. Вместе с партией, но в более грандиозных размерах практиковалось насилие правительства: сковывалась мысль, запрещалось слово, отнимались свобода и жизнь. Административная ссылка была обычным явлением. Тюрьмы были переполнены, казни считались десятками. В тюрьмах практиковалось унизительное обращение, наказание розгами, оскорбляли стыдливость женщин.

Ожесточались исполнители, озлоблялись потерпевшие, их родные, друзья и знакомые. Общество привыкало к унижению человеческого достоинства. Зрелище казней возбуждало кровожадность толпы. Возмездие «око за око, зуб за зуб», делалось девизом для всех. Для предотвращения государственных опасностей была нужна тайная полиция. Правительственное золото создавало толпу шпионов. Они вербовались во всех слоях населения. Между ними были генералы и баронессы, офицеры и адвокаты, журналисты и врачи, студенты и студентки, даже гимназистки, девочки четырнадцати лет. В Симферополе в жандармском управлении вовлекли в шпионство и предлагали денежное вознаграждение гимназисту одиннадцати лет. Известно, что нет страсти более сильной и ведущей к более низким преступлениям, чем страсть к золоту. Наше правительство широко пользовалось корыстолюбием и алчностью человеческого рода и извлекало всевозможную пользу из могущества золота. Удачный донос, вероломное предательство, ловкий подвох при следствии как средство вырвать призвание, создание ценой благосостояния десятков лиц грандиозного процесса путем самых искусственных натяжек – вот что давало денежную премию или повышение по службе. К этому присоединялось вовлечение слабых в отступничество.

Все это совершалось в виде «законного правосудия», ради спасения отечества или того порядка, в котором хотели сохранить это отечество. Кто же будет отрицать все глубокое падение человеческой личности, выражаемое этими фактами? Если мы, люди, давно примкнувшие к движению, воспитывавшиеся на чистых принципах социализма, приготовлявшие себя к мирной пропаганде, заслуживали от правительства имя злодеев, то люди, которых оно воспитывало, должны были явиться демонами».

Власти решили представить убийство Александра II народовольцами, как дело не грозного Исполнительного Комитета, а отчаянный акт больного одиночки Рысакова. Листовки «Народной воли» срывала армия дворников и городовых, а слухи всегда было легко опровергнуть. На народовольческие процессы всегда приезжали многие журналисты из Европы, и власти Российской империи не хотели, чтобы в мире сложилось впечатление, что Россией управляют две равновеликие силы. Уже 1 марта 1881 года император Александр III стал почти послушной марионеткой в руках своего бывшего воспитателя, в 1880 года ставшего обер-прокурором Синода, Константина Победоносцева. У Александра III не было ярко выраженных способностей государственного вождя, опыта управления и помощников, способных вести повседневные дела. Все эти функции царь передал пятидесятичетырехлетнему Победоносцеву, который называл правительство его отца Александра II репейником, на котором никогда не вырастет виноград. С 1 марта 1881 года Победоносцев тринадцать лет почти ежедневно докладывал или писал Александру III вежливые указания по управлению Российской империи. По этим указаниям новый царь тут же принимал правительственные решения, не очень понимая, что несут они подданным. Александра III, как обычно у Романовых XIX века, почему-то не готовили в императоры, он стал им из-за смерти своего старшего брата в 1865 году. За шестнадцать лет до своего восшествия на престол Александр III не захотел или не смог стать настоящим, мудрым государем великой страны. Чтение писем Победоносцева императору и его ответы вызывает только оторопь и риторический вопрос – почему такие люди решали судьбу ста миллионов человек по собственному велению и своему хотению. Победоносцев вдалбливал и вдалбливал Александру III: «Если воля и распоряжение перейдут от правительства на какое бы то ни было народное собрание, – это будет революция, гибель правительства и гибель России».

Утром 2 марта Андрей Желябов узнал об убийстве Александра II, гибели Гриневицкого и аресте Николая Рысакова. Желябов сразу понял, что девятнадцатилетнего студента вся громадная государственная машина в одиночку сломает и он не сможет доказательно обосновать российскому обществу моральное и политическое право на цареубийство, и Рысаков это сделать не сможет. В результате «Народная воля» станет в глазах подданных бандой убийц, желающих бед и несчастий России. Желябов понимал, что должен поддержать Рысакова, не бросать юношу, которого народовольцы послали на смерть. Желябов знал, что в этом случае его повесят, но также знал, что и в другом случае его замордуют в равелинах Петропавловской крепости. Еще летом 1880 года Исполнительный Комитет долго решал, как вести себя революционерам при аресте. Квятковского и Преснякова захватывали десятки жандармов и полицейских и отбиться от них с помощью револьвера было почти невозможным. В квартирах народовольцев стояли бутыли с нитроглицерином, чтобы взорваться при аресте, но это было просто психологическое оружие. При взрыве нитроглицерина мог обрушиться весь жилой дом с невинными людьми, а при перестрелке с жандармами народовольцев на утро бы превратили в обычных уголовных преступников, напавших на представителей власти. Исполнительный Комитет решил, что арестованные народовольцы должны были не отстреливаться, а идти на смерть, используя суд для пропаганды и агитации идей «Народной воли» среди народа. Днем 2 марта, находясь в трезвом уме и твердой памяти, Андрей Желябов своей рукой написал собственный смертный приговор:

«Если новый Государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющею несправедливостью сохранять жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в его умерщвлении лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению.

Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня, ветерана революции. Я протестую против такого исхода всеми силами моей души и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две.

Андрей Желябов, Дом Предварительного заключения

2 марта 1881 года»

Поданное на имя прокурора Петербургской судебной палаты заявление тут же попало в газеты. В тот же день о том, что участь Желябова решена, узнала Софья Перовская. Исполнительный Комитет требовал от нее выехать из Петербурга, но она стала готовить налет на Департамент полиции, на здание у Цепного моста, на Фонтанке, 16, в котором первое время держали Желябова. Одновременно с помощью рабочих боевых групп и офицеров Военной организации «Народной воли» планировалось отбить Желябова и Рысакова во время их перевозки от жандармов в суд или в самом суде. Триста человек готовились спасать попавших в руки жандармов товарищей. Один из членов группы Перовской позднее вспоминал: «Ее уговаривали уехать из Петербурга, скрыться куда-нибудь на время. Она никого не хотела слушать. Она вилась, как вьется птица над головой коршуна, который отнял у нее птенца, пока сама не попала ему в когти».

С 1 по 3 марта агенты Исполнительного Комитета, включая Перовскую, подготовили, выпустили и расклеили по всему Петербургу, передали в другие города тысячи листовок и прокламаций к обществу, рабочим, крестьянам. Тысячи листовок рассылались просто в конвертах по почте по многим адресам, включая высших чиновников империи. Неизвестно, как бы развивались события в дальнейшем, кто победил бы в противостоянии Победоносцева и Исполнительного Комитета и что случилось бы с обществом, узнавшим, что революционеры отбили у властей цареубийц, действовавших во имя народного счастья. Многие исследователи писали, что у народовольцев уже не оставалось сил, чтобы противостоять властям, но это неверно. 3 марта 1881 года все в Российской империи висело на волоске. Победоносцев в истерике писал Александру III, боясь, что он начнет обсуждение коренных реформ в России, касающихся привлечения населения к участию в законодательных органах: «Народ возлагает свою надежду на вас и на крепкую власть, врученную вам богом. Да ободрит вас молитва народная, а вера народная даст вам силу и разум править крепкой рукой и твердой волей. Ради бога, в эти первые дни царствования, которые будут иметь для вас решительное значение, не упускайте случая заявлять свою решительную волю, исходящую прямо от вас, чтобы все слышали и знали: «Я так хочу, или я не хочу и не допущу. Гнетет меня забота о вашей безопасности. Никакая предосторожность не лишняя в эти минуты. Не я один тревожусь. Эту тревогу разделяют все простые русские люди».

Простых русских людей со времен Петра и Екатерины Великих власть ни о чем не спрашивала. Для того, чтобы весы Клио качнулись в сторону Зимнего дворца, ему необходимо было ликвидировать Исполнительный Комитет «Народной воли». В ночь на 2 марта показания жандармам стал давать измученный Рысаков, решивший, что остался один на один с виселицей. Высшие чины Департамента полиции МВД Российской империи пообещали цареубийце не только жизнь, но даже свободу и узнали о всех членах наблюдательного отряда, с сентября 1880 года следивших за передвижениями царя, о Желябове и Перовской, о «технике» Кибальчиче, с которым Рысаков испытывал метательные бомбы перед царским взрывом, о центральной квартире на Тележной улице, об агентах и других квартирах Исполнительного Комитета, о рабочих группах. В первую очередь в ночь на 3 марта войска и жандармы взяли под контроль все мосты, отделявшие рабочие окраины от центра Петербурга. Чтобы поймать Перовскую, Кибальчича, Фроленко, всех кого назвал Рысаков, на улицах, на которых бывал Рысаков при встречах с народовольцами, весь световой день курсировали закрытые кареты с Рысаковым, Меркуловым, Окладским, ходили дворники, домовладельцы, хозяйки лавок и магазинов, знавших Перовскую и других членов Исполнительного Комитета в лицо. Похожих и просто подозрительных людей, в очках, с длинными волосами, с папиросками, арестовывали сотнями. В Петербурге начался жандармский ад. Современник-либерал позднее вспоминал: «Наступили поистине ужасные дни, дни мучительных сомнений, подозрительности, страха. Казалось, наступило светопредставление. Каждый номер газеты приносил известия о новых открытиях полиции и новых строгостях. Аресты каждый день, аресты без конца, то в одиночку, то целыми массами. Петербург, весь в трауре, производил невыносимо тяжелое, гнетущее впечатление. Дома, балконы, окна, фонари на улицах – все было задрапировано черным и белым. На многих лицах был написан один панический страх». О своих встречах с Перовской в первые дни марта 1881 года вспоминала народоволка, отвечавшая в партии за переправку революционеров за границу: «Около двенадцати ночи бледная, как полотно, она едва волочила ноги и лишь только вошла в комнату, тотчас же легла на кушетку. Она рассказала, что истратила все до копейки, потому что за ней гнался шпион и ей пришлось несколько раз менять извозчика. Она добавила, что не вполне уверена, удалось ли ей замести следы. Необходимо было выпроводить ее как можно скорее. Мы высыпали, все, что у нас было в кошельках, в ее портмоне. У меня была пачка последнего номера «Народной воли». Чтобы не бросать ее в печку, Перовская взяла ее с собой, сказавши, что если ее арестуют с газетами, ей от этого ни тепло, ни холодно. Еще никто не знал о ее роли в деле 1 марта, но о ее участии в московском покушении в ноябре 1879 года все уже было рассказано Гольденбергом и о ней тогда писали все газеты. Я попросила ее при следующей встрече уехать со мной из Петербурга, если не за границу, то хоть в какой-нибудь маленький город на две недели, но она категорически отказалась: «Нельзя оставить город в такую важную минуту. Теперь здесь столько работы, нужно видеть такое множество народа». Она хотела, чтобы я узнала от одного высокопоставленного лица о процессе цареубийц. Ей нужно было получить сведения к шести часам вечера. У нее в этот день было семь встреч, и все в противоположных частях города. Я встретилась с генералом и сведения были неутешительны. Участь Желябова, как и других, была бесповоротно решена. Процесс должен был совершаться только для проформы, для публики. Я передала ей, что узнала и увидела, что она дрожит всем телом. Потом она схватила меня за руки, стала нагибаться, ниже и ниже и упала ничком. Так оставалась она несколько минут. Потом она поднялась и села, стараясь придти в себя, но снова потеряла самообладание. Она мучилась ужасно. Ей хотелось плакать, но она сдерживалась. В эти дни по городу ходили уже упорные слухи, что Рысаков выдает, но она отвечала мне: «Я знаю Рысакова и уверена, что он ничего не скажет».

Рысаков выдавал, в первую очередь он назвал всех членов наблюдательного отряда Перовской, центральную квартиру на Симбирской улице, где собиралась ее группа, и центральную квартиру на Тележной, где получил от «техника» бомбу. В ночь на 3 марта квартира на Тележной была взята штурмом, при котором погиб отстреливавшийся Николай Саблин, талантливый художник, которого, как и Николая Кабальчича, мечтал спасти и отправить за границу Александр Михайлов. В квартире с выбитыми на улицу рамами была арестована Геся Гельман, взяты оружие, динамит, нитроглицерин. Через несколько часов в полицейскую засаду на Тележной улице попал метальщик Тимофей Михайлов, почему-то не увидевший выбитые окна второго этажа. Уже вечером 3 марта петербургские газеты писали: «Благодаря сведениям, полученным властями при производстве расследования по делу 1 марта о том, что на Тележной улице в доме 5 находится так называемая конспиративная квартира, в означенном доме в квартире 5 ночью 3 марта был сделан внезапный обыск. У дверей помощник пристава на данный им звонок услышал, как мужской голос спросил: «Кто тут?». После ответа на неоднократные звонки голоса из квартиры не подавались, из-за чего было сделано распоряжение ломать дверь. Лишь только послышались удары топора у дверей, как раздались подряд один за другим шесть выстрелов из револьвера, из которых один попал в дверь. После шестого выстрела все стихло, а немного спустя дверь отворила женщина небольшого роста, лет двадцати пяти. При входе в квартиру полиции на полу второй комнаты лежал, плавая в крови, мужчина среднего роста с темно-русой окладистой бородой, на вид лет тридцати, одетый в русскую красную рубашку, серые брюки и ботинки. По-видимому, самоубийца уложил себя чистым выстрелом в левый глаз, наповал. Женщина, открывшая дверь, немедленно была схвачена и подвергнута допросу, причем отказалась дать какие-либо объяснения».

В двенадцать часов дня 3 марта мимо разгромленной квартиры прошел Николай Кибальчич. Возможно, ему удалось как репортеру выяснить, что случилось, у дворника. Кибальчич рассказал о том, что узнал Вере Фигнер на квартире на Вознесенском проспекте. Квартиру на Тележной мог выдать только Рысаков, знавший, что у народовольцев готовился взрыв на Малой Садовой. Вера Фигнер предложила Исполнительному Комитету сохранить лавку сыров, чтобы, если новый царь продолжит политику отца, взорвать и Александра III. Перовская, Тихомиров, Якимова и другие члены Исполнительного Комитета решили покинуть сырную лавку немедленно и были правы. В ночь на 4 марта из нее вывезли что смогли, Богданович и Якимова покинули Петербург, а утром Рысаков привел туда жандармов. Уже вечерние газеты Петербурга писали о новом подкопе, приведшем Зимний дворец в очередной ступор:

«1 января 1881 году мужчина лет тридцати шести вместе с женщиной лет двадцать семи, которую он называл своей женой, открыл на Малой Садовой торговлю сыром. Едва в одиннадцать часов вечера закрывали магазин, хозяева лавки приступали к подкопу. Он был начат на два метра глубиной от поверхности земли, шел в наклонном положении и по мере приближения к середине улицы слой земли между подкопом и поверхностью уменьшался. Дело было ведено опытной рукой. В ночь с 1 на 2 марта хозяева лавки скрылись, оставив магазин открытым. Полиция в разных местах обнаружила разбросанные землекопные и минные инструменты. В отверстии в стене оказалась склянка с жидкостью для заряда гальванической батареи. От батареи шли по мине провода, оканчивающиеся зарядом. По заключению экспертов, взрывная система обеспечивала взрыв, от которого должна была образоваться среди улицы воронка до пяти метров в диаметре, а в соседних домах были бы вышиблены оконные рамы и могли бы обвалиться полы».

Рысаков опознал своих товарищей по наблюдательному отряду Петра Тычинина, убившего себя в камере Петропавловской крепости, Елизавету Оловенникову, там же сошедшую с ума, метальщика Ивана Емельянова, Аркадия Тыркова, который позднее вспоминал: «Рысаков оговорил всех, кого знал. Его состояние исключало возможность предъявлять к нему какое-либо нравственное требование. Нападая на главное лицо в государстве, он сосредотачивал на себе слишком много внимания. Революционного прошлого у нег не было, как и достаточной идейной подготовки, и в характере не хватало дерзости. Это был еще совсем юный, добродушный и жизнерадостный провинциал. Вчера – еще мальчик, сегодня – цареубийца, непосредственный, сам бросивший бомбу. Он видел кровь посторонних людей, пострадавших от его бомбы. Когда он очутился в руках следственной власти, она впилась в него своими ушлыми когтями, не давая ему времени опомниться, разобраться в противоречивых чувствах. На один только животный инстинкт самосохранения, а более сложный комплекс чувств душили его такой силой, что лишили его всякого самообладания и бросили целиком во власть чужой воли».

Член Исполнительно Комитета Анна Корба писала о Рысакове: «Осенью 1880 года Исполнительному Комитету было сообщено, что студент Горного института Рысаков предлагает свои услуги для свержения террористического акта. Узнав, что ему всего девятнадцать лет Исполнительный Комитет не склонен был принимать его услуги, но он настаивал. За нравственные качества Рысакова ручались его знакомые, но было необходимо убедиться в его мужестве и стойкости. Ему поручили дважды доставить в квартиру «Народной воли» типографские принадлежности, полученные на вокзале по накладным, и он выполнил все превосходно. После этого его привлекли в наблюдательный отряд». 1 марта Рысаков должен был быть третьим метальщиком, но оказался первым. На следствии он подробно рассказал обо всех народовольцах, которых знал, описал их приметы, где и когда они бывают, время, в которое их можно встретить на улице. Благодаря ему были арестованы Гельфман, Саблин, правда мертвый, Тимофей Михайлов, Тычинин, Оловенникова, Тырков, Емельянов, позднее Кибальчич, Исаев, Фроленко и Перовская. Рысаков, Окладский и Меркулов ходили и ездили с жандармами по петербургским улицам, на которых могли встретить народовольцев, дали показания на Богдановича, Якимову, Баранникова, Желябова, Тригони, Колодкевича, Лангаса, Суханова.

8 марта 1881 года в Зимнем дворце на большое совещание, касающееся будущего Российской империи, собрался весь кабинет Министров в главе с Александром III. В тот же день в квартире на Вознесенском проспекте, в получасе спокойной ходьбы от Дворцовой площади на совет собрался Исполнительный Комитет, решавший, как дальше бороться за будущее родины.

Победоносцев пугал Александра III не только конституцией, но и тем, что говорил ему о покушениях на самодержавную власть группы либералов в правительстве, которых поддерживала морганатическая жена Александра II Екатерина Долгорукова, имевшая от него двух узаконенных им детей, князей Юрьевских. Это была неправда, но Александру III она нравилась. Письмом 6 марта Победоносцев готовил царя к первому правительственному совету его царствования:

«Измучила меня тревога. Сам не смею явиться к вам, чтоб не беспокоить, ибо вы стали на великую высоту. Я решаюсь писать, потому что час страшный и время не терпит. Или теперь спасать Россию и себя, или никогда.

Если вам будут петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надо уступить так называемому общественному мнению, – о, ради бога, Ваше Величество, не верьте, не слушайте. Это будет гибель России и ваша – это ясно для меня, как день. Этим ваша безопасность уменьшится. Безумные злодеи, погубившие вашего родителя, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их злое семя можно вырвать только борьбой с ними на жизнь и смерть, железом и кровью. Их победить не трудно. До сих пор все хотели избегать борьбы и обманывали покойного государя, вас, самих себя, всех и все на свете, потому что то были не люди ума, силы и сердца, а дряблые евнухи и фокусники.

Народ возбужден, озлоблен; если еще продлится неизвестность, можно ожидать бунтов и кровавой расправы. Нельзя оставить прежних людей на местах. Не оставляйте графа Лорис-Меликова. Он фокусник и может играть двойную игру. Если вы отдадите себя ему в руки, он приведет вас и Россию к гибели. Он сам не знает, что хочет. И он – не русский патриот. Ваше величество! Берегитесь, чтобы он не завладел вашей волей.

Я их всех вижу и знаю, каких грошей они стоят. Назначьте графа Игнатьева. Он еще имеет здоровые инстинкты и русскую душу. Петербург надо с первого дня объявить на военном положении. Это – проклятое место. Вашему величеству следует тотчас же после погребения выехать отсюда в чистое место, хотя бы в Москву, а это место пока бросить, пока его не очистят. Пусть здесь останется ваше новое правительство, которое тоже надо чистить сверху донизу.

Новую политику нужно заявить немедленно и решительно, именно теперь, покончить разом все разговоры о свободе печати, своеволии сходок, о представительном собрании. Все это ложь пустых и дряблых людей, и ее надо отбросить ради правды народной и блага народного.

Боже, боже! Спаси нас! Благослави боже вам сказать слово правды и воли, и вокруг вас соберется полк истинно русских, здоровых людей вести борьбу на жизнь и на смерть за благо, за всю будущность России».

Победоносцев говорил царю, кого снять и кого поставить на высшие должности в империи, и Александр III слушался. На совещании 8 марта обер-прокурор забился в истерике: «Конец России! Самая ужасная говорильня – газеты и журналы». Участник совещания писал: «Российский «Великий инквизитор», бледный, как покойник, с потухшим взором прикрытых очками глаз, своим видом вполне соответствовал тому образу, который русские люди создали себе о нем, судя по его делам и по той роли, считавшейся роковой, которую он со времен Александра III играл в русской государственной жизни. Это было какое-то олицетворение мертвенного и мертвящего бюрократизма, наводившее жуть и создававшее вокруг себя леденящую атмосферу».

Александр III отправил земский проект Лорис-Меликова на дальнейшую доработку, и это означало его отклонение. Департамент полиции начал тут же распространять по империи слухи, что Александр II хотел подписать 4 марта российскую конституцию, но народовольцы ее погубили. Обман общества, как всегда, у полиции не получился. Лондонская газета «Таймс» писала: «Не верьте историям, будто покойный царь подписал конституцию в день своей смерти. Он подписал назначение комиссии для рассмотрения вопроса, не могут ли быть расширены земские учреждения, и если вы услышите о конституции – не верьте этому».

Александр III вскоре отправил в отставку Лорис-Меликова, Милютина и Абазу. Назначенного на пост министра внутренних дел Игнатьева в мае 1881 года сменил бывший министр просвещения Д. Толстой. В период его руководства народным образованием по России прокатилась волна детских самоубийств – гимназисты не выдерживали его издевательских распоряжений по их учебе, сыпавшихся на их головы, как из дырявого мешка. Остальные протеже Победоносцева в имперские министры были еще хуже. Выдающийся юрист А. Кони не выдержал: «Проскочившие в министры хамы плотной стеной окружают упрямого и ограниченного монарха». Великий русский писатель и мыслитель Лев Толстой в ярости писал: «Нет жизни. Вонь, камни, роскошь, нищета. Разврат. Собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию, и пируют».

8 мая в квартире на Вознесенском проспекте Лев Тихомиров читал членам Исполнительного Комитета обращение «Народной воли» императору Александру III. Письмо обсуждали до глубокой ночи, решили еще раз все обдумать и перенесли его утверждение на 10 марта. Утром этого дня на Невском проспекте была арестована Софья Перовская. Прекрасно понимая, что может быть арестована ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно, она, как писала Вера Фигнер, «в крайне возбужденном состоянии, словно обуреваемая манией, забыв о благоразумии, только и думала о подготовке к новому покушению на цареубийство. Она наводила разные справки, отыскивала прачек и модисток, обслуживавших дворцы, собирала повсюду указания на лиц, имеющих возможность при тех или иных условиях встречаться с царем, например, на празднике георгиевских кавалеров. Она лично наблюдала за выездами царя из Аничкова дворца, пока не была арестована вблизи него».

27 февраля полиция быстро установила, где проживал арестованный дворянин Слатвинский-Желябов. На его квартире в Измайловском полку уже десять дней сидела засада. Все, кто знал Перовскую в лицо, искали проживавшую с ним сестру Слатвинского Лидию Войнову, пока еще не зная, что это Софья Перовская – та самая блондинка, махавшая белым платком метальщику Рысакову на набережной Екатерининского канала в начале третьего часа дня 1 марта 1881 года. Перовскую-Войнову у Аничкова дворца опознала хозяйка молочной лавки, в которой Софья делала покупки вместе с братом Слатвинским. Заломившим ей сзади руки громадным жандармам меленькая Перовская сказала, яростно улыбаясь: «Не бойтесь, не убегу!». Тут же допрошенная в здании у Цепного моста, где ее тайно опознал Рысаков, Окладский, Меркулов, Перовская подтвердила ошарашенным от неожиданной удачи жандармам только то, что проживала на квартире вместе с Желябовым. На все остальные опросы, задавшиеся всю ночь до утра, она отвечала: «Не знаю, не помню, не желаю отвечать». Вечером этого дня Исполнительный Комитет продолжил подготовку к освобождению своих братьев из Петропавловской крепости, о системе охраны которой знал все, и утвердил выдержанное и корректное письмо «Народной воли» новому императору Александру III. В ночь на 12 марта народовольческая типография напечатала этот документ, общий тираж которого достигал почти пятнадцать тысяч экземпляров и начала его рассылку по империи и расклейку по Петербургу. Первый экземпляр письма был отослан Александру III, который теперь был вынужден ясно и четко сказать своим подданным о своих намерениях по управлению государством: