Текст книги "Как взять власть в России? Империя, ее народ и его охрана"

В октябре 1879 года Желябов с группой рабочих – Окладским, Пресняковым, Тихоновым и Тетеркой при технических консультациях Кибальчича и Исаева начал готовить взрыв на пути следования царского поезда. Под именем купца Черемисова с «женой» Анной Якимовой Желябов обратился в городскую управу с просьбой продать или дать ему в аренду землю под Александровом у железной дороги для постройки кожевенного завода. Пока управа рассматривала прошение Желябова, он поселился на месте строительства завода у железной дороги. Ночами он с другими народовольцами сверлил буравом полотно железной дороги, утром замаскировал отверстия, чтобы не заметили путевые обходчики. С колоссальным напряжением сил динамит был заложен под рельсы, от насыпи далеко протянуты прикопанные провода. 15 ноября из Крыма приехал народоволец из группы, наблюдавший за императором в Ливадии и сообщил, что царь выезжает из Севастополя вечером 17 ноября и его вагон – четвертый в составе после паровоза. В ночь на 18 ноября Желябов с товарищами проверил мину, провода и под сильным дождем под рогожей несколько часов ждал царский поезд. Эшелон показался, Иван Окладский дал сигнал и Желябов сомкнул цепь, соединявшую мину с гальванической батареей, стоявшей в куле на телеге недалеко от Желябова. Взрыва не произошло и поезд промчался на Москву. Позднее в Петербурге Михайлов назначил комиссию, которая выяснила причины Александровской неудачи. Желябову предложили повторить все свои действия при взрыве. Желябов неправильно соединил электроды и искры, замыкавшей цепь, не возникло. Впоследствии Желябов больше не занимался делами, связанными с техникой.

Третий взрыв готовила группа Перовской во второй столице, в семи километрах от Московского вокзала. Софья Перовская родилась в 1853 году в Петербурге в семье потомков украинского гетмана Кирилла Разумовского. Ее отец, вице-губернатор Пскова и губернатор Петербурга, в 1866 году был отправлен в отставку после выстрела Каракозова. Занимавшаяся самообразованием Софья в 1870 разругалась с отцом, ушла из дома, вступила в кружок чайковцев, получила звание народной учительницы и акушерки. В январе 1877 года она была арестована, через полгода выпущена на поруки, служила фельдшерцей в больнице, в январе 1878 года была оправдана по «Процессу 193-х». В Харькове она подготовила освобождение И. Мышкина во время его перевозки в другой город, но жандармы применили новый прием, начал перевозить политических заключенных в товарных, а не в пассажирских поездах. По распоряжению Александра II, приказавшего вновь арестовывать всех оправданных по «Процессу 193-х», летом 1878 года Перовскую вновь арестовали и без суда повезли в северный Олонец, но по пути она совершила дерзкий побег от сопровождавшего ее конвоя. Перовская перешла на нелегальное положение, вступила в «Землю и волю» и уехала работать в Харьков, готовить массовый побег из страшной тюрьмы Третьего отделения. После Воронежского съезда Земли и воли» Перовская решила, что иного пути борьбы с царем, кроме предложенного Александром Михайловым нет, и в октябре 1879 года стала агентом «Народной воли». Началась подготовка взрыва царского поезда под Москвой.

В октября 1879 года в семи километрах от вокзала Московско-Курской железной дороги второй столицы Российской империи в пятнадцати Петрах от железнодорожного полотна саратовские мещане Николай Степанович и Марина Семеновна Сухоруковы за тысячу рублей, годовой доход мелкого чиновника, купили небольшой дом с магазином. Через два месяца к этому дому на Рогожско-Симоновской заставе стали приезжать корреспонденты со всей России и Европы.

Саратовцев Сухоруковых представляли Лев Гартман и Софья Перовская, упросившая Исполнительный Комитет именно ее отправить на организацию взрыва царского езда под Москвой. Из домового погреба к железнодорожному полотну народовольцы Михайлов, Исаев, Ширяев, Баранников, Гартман, Морозов, Арончик, Гольденберг начали рыть двадцатиметровый туннель. Сумасшедшая работа на полутораметровой глубине проводилась только с помощью военного компаса и лопат. Бурав удалось купить только тогда, когда революционеры дорыли до железнодорожного полотна. Александр Михайлов позднее успел написать для архива «Народной воли»: «Работа производилась со свечой. Влезавший внутрь рыл на одну пару досок, отправлял землю наружу на железном листе, который вытаскивали толстой веревкой находящиеся в подполе, потом возвращали обратно вглубь галереи порожний лист с помощью тонкой веревки, конец которой копавший имел постоянно у себя. Когда было нужно, он получал на том же листе пару досок и подставки и, обровняв стороны, пригнав и вставив доски, вылезал обратно, а его заменял другой. Двигаться по галерее можно было, только лежа на животе или приподнявшись немного на четвереньки. Приходилось находиться за своей очередной работой внутри галереи от полутора до трех часов. В день при работе от семи часов утра до девяти часов вечера успевали прорыть от двух до трех метров. Работа внутри была утомительна и тяжела по неудобному положению тела, недостатку воздуха и сырости почвы, причем приходилось, для большей свободы движений находиться там только в двух рубахах, в то время как работы начались только 1 октября и холодная осенняя сырость давала себя чувствовать. Но еще более утомительную работу представляло вытаскивание земли изнутри в подпол. Тут приходилось двум-трем человекам напрягать все силы сразу, чтобы подвинуть лист, нагруженный почти мокрым песком, на полметра. Положение работающего там походило на заживо зарытого, употребляющего последние усилия в борьбе со смертью». Из-за угрозы обвала или затопления водой некоторые народовольцы брали с собой в туннель яд. Если шел дождь, из туннеля за день вытаскивали до четырехсот ведер воды. С середины октября туннель уже был постоянно залит водой почти до половины, копать приходилось в ледяной воде и грязи, чрезвычайно сложным оказались подвоз досок и увоз выкопанной земли из дома с мезонином. Все соседи обратили внимание, что количество продуктов намного превышало потребности двух человек. Дом революционеров посетил околоточный надзиратель, но ничего подозрительного не нашел, был накормлен и напоен. У народовольцев закончились деньги и дом заложили за шестьсот рублей, ухитрившись не выдать себя при обязательном при закладе осмотре дома. По российским законам за покушение на императора все участники, включая тех, кто знал об этом, но не донес, подвергались смертной казни. Обычно, все непрошенных гостей встречала Софья Перовская в образе мещанки Марины Семеновны Сухоруковой, без замешательства и дрожи в голосе. Ни разу она не пустила никого из любопытных дальше кухни, успев предупредить землекопцев в подполе и туннеле о полной тишине, дергая за веревку с колокольчиком в подполе. Недалеко от дома с мезонином Михайлов снял еще одну комнату, чтобы Софья могла туда уйти после взрыва, но в горнице дома с мезонином под платком стояла большая бутыль с нитроглицерином, в который Сухорукова-Перовская должна была выстрелить при возможном аресте из револьвера, который она постоянно носила при себе. Однажды рядом с железной дорогой загорелся дом, и соседи попросили занести вещи с пожара к Софье-Марине. И на этот раз взрывать бутыль с нитроглицерином не пришлось.

В начале ноября над туннелем образовалась промоина и огромная яма быстро заполнилась водой. Почти сутки все народовольцы-землекопы заваливали яму землей, и их опять никто не заметил. К десятому ноября туннель был закончен, и в большом ящике с фарфором к Сухоруковым привез динамит Николай Кибальчич, производивший его в домашних условиях в обычной петербургской квартире в Троицком переулке. Мина была установлена, и все народовольцы, кроме Перовской и Ширяева покинули дом с мезонином и уехали из Москвы. Вечером 18 ноября стало известно о неудаче Желябова в Запорожье. В ночь 19 ноября к Москве шли оба царские поезда. Софья пропустила первый и подала сигнал Ширяеву при подходе второго состава. Мина взорвалась точно под четвертым вагоном. Царский поезд встал на дыбы. Императора спасло то, что в Туле его поезд обогнал свитский эшелон и прошел на Москву первым, а не вторым, нарушив порядок следования из Севастополя. Гольденберг с динамитом уже был арестован в Елисаветграде и охрана Александра II, возможно, приняла решение поменять поезда местами. Народовольцы взорвали царский буфет и обошлись без человеческих жертв. Позднее А. Михайлов говорил на суде: «Наступил критический день 19 ноября. Время прибытия двух царских поездов в Москву было назначено между десятью и одиннадцатью часами вечера. Не было тайной для многих москвичей, что царь прибудет в десять часов. Это подтверждали и другие, более веские данные, заставлявшие обратить взоры на первый поезд. Но царский поезд промчался в начале десятого и был принят за пробный, иногда следующий впереди царского. Второй поезд, шедший в десять часов с небольшим, совпал со временем, назначенным для царского, и пострадал. Способствовало, как побочное обстоятельство, этой ошибке еще то, что удивительно быстро мчавшийся царский поезд, как говорят очевидцы, был окутан выпускаемыми локомотивом парами и казался состоящим из двух-трех вагонов».

Ширяева никто никогда не видел в доме с мезонином, и он благополучно покинул Москву. Когда загримированная Перовская следующим вечером уезжала из Москвы в Петербург, весь вокзал был забит жандармами и полицейскими, около которых находились все соседи Сухоруковых из Рогожско-Симоновской заставы. Переодевшуюся на второй квартире богатую барыню Перовскую никто не опознал. Жандармы светили фонарями в лица пассажиров, сверяя их с листами, которые они держали в руках: «Сухоруковы – молодой человек лет двадцати пять, блондин, женщина-блондинка, лет восемнадцати, очень хороша собой». Описание не помогло, «московские взрыватели» исчезли в этот раз бесследно. В Москве и Петербурге власти были ошарашены взрывом. Впервые стоявшие в оцеплении полицейские при проходе царя поворачивались к нему спиной, всматриваясь в толпу и ища революционеров, но это было только начало. Несмотря на то, что царя в этот раз взорвать не удалось, народовольцы решили заявить о себе Российской империи: «Против опирающейся на военную силу централизованной власти только силой может бороться тайная централизованная организация. Народное Благо и Народная Воля – два наших священнейших и неразрывно связанных принципа». Народовольцы бросили самодержавию открытый вызов на дуэль, ценой которой было будущее империи. Уже в ноябре, через несколько дней после московского взрыва, вся Россия читала «Воззвание Исполнительного Комитета «Народной воли»»:

«19 ноября этого года под Москвой, на линии Московско-Курской железной дороги по постановлению Исполнительного Комитета произведено было покушение на жизнь Александра II с помощью взрыва царского поезда. Попытка не удалась. Причины ошибки мы не находим удобным публиковать в настоящее время. Мы уверены, что наши агенты не будут обескуражены неудачей, а почерпнут из этого случая только новый опыт и урок осмотрительности, а также новую уверенность в свои силы и в возможность успешной борьбы.

Мы обращаемся ко всем честным русским гражданам, кому дорога свобода, кому святы народная воля и народные интересы. Мы напоминаем, что Александр II – олицетворение лицемерного, всерастлевающего, трусливого и кровожадного деспотизма. Нет ни одной деревни, которая бы не насчитывала нескольких мучеников, сосланных в Сибирь за отстаивание мирских интересов, за протест против администрации. В интеллигенции – десятки тысяч человек нескончаемой вереницей тянутся в ссылку, в Сибирь, на каторгу, только за служение народу, за дух свободы, за высокое гражданское развитие. Этот гибельный процесс истребления упрощается уже до виселицы. Александр II – главный представитель узурпации народного самодержавия, главный столп реакции, главный виновник судебных убийств. Четырнадцать казней на его совести; сотни замученных и тысячи страдальцев вопиют об отмщении. Царь заслуживает смертной казни за всю кровь, пролитую им, за все созданные им муки.

Александр II заслуживает смертной казни. Но не с ним одним мы имеем дело. Наша цель – народная воля, народное благо. Наша задача – освободить народ и сделать его верховным распорядителем своих судеб. Если бы Александр II сознавал, какое страшное зло он причиняет России, как несправедливо и преступно созданное им угнетение, и, отказавшись от власти, передал ее Всенародному Учредительному Собранию, свободно избранному с помощью всеобщей подачи голосов, снабженному инструкциями избирателей, – тогда только мы оставили бы в покое Александра II и простили бы ему все его преступления.

А до тех пор – борьба! Борьба непримиримая! Пока в нас есть хоть капля крови. Мы обращаемся ко всем за поддержкой. Мы требуем и ждем ее от России.

Санкт-Петербург, 22 ноября 1879 г.

Петербургская вольная типография».

Вышедший в ноябре второй номер «Народной воли» разошелся по империи в нескольких тысячах экземплярах. Идеи народовольцев разделяли представители во всех слоях общества, им помогали аристократы, чиновники, полицейские, люди из всех сословий. Власти своими нагло-произвольными действиями активно увеличивали их число. За ноябрь и декабрь царь и шесть его генерал-губернаторов приняли сотни чрезвычайных узаконений. В Петербурге было установлено во дворах круглосуточное дежурство дворников. Студентов и их жилища обыскивали сотнями, как и жильцов недорогих гостиниц. Арестовывали тех, кто из-за плохого зрения не поклонился проезжавшей царской карете и вагонами высылали из столицы империи. Народовольцы знали, что Александр II имел привычку целовать, плевать, а потом опять целовать своих высших сановников и говорили обществу, что он также обращается и с Россией. Царя впервые стали называть не Освободителем, а Вешателем. Набиравший силу К. Победоносцев писал наследнику престола: «Я точно в компании полоумных и исковерканных обезьян. Отовсюду слышу одно натверженное, лживое и проклятое слово: конституция. Повсюду в народе зреет мысль: лучше уж русская революция и безобразная смута, чем конституция. Первую еще можно вскоре побороть и водворить на земле порядок, последняя есть яд для всего организма, разъедающий его постоянной ложью, которой русская душа не принимает. Народ убежден, что правительство состоит из изменников, которые держат слабого царя в своей власти. Все надежды на Вас! Главный защитник конституции – Валуев».

Будущий Александр III писал в дневнике: «22 ноября. Вернулся из Ливадии папа, пробыв два дня в Москве, где опять было покушение на его жизнь и взорван был путь под поездом, но, к счастью, не его поезд, шедший сзади второй. Просто ужас, что за милое время!»

Генерал-губернатор Э. Тотлебен писал инструкции для портовых чиновников Ялты: «Пароходы, кроме военных, должны приставать к городу Ялте только при дневном свете. С пароходов высаживаются только те пассажиры, которые имеют билеты до Ялты. Все же остальные пассажиры должны оставаться на пароходах. На самой пристани должен быть произведен подробный и тщательный осмотр как всех прибывших, так и их вещей». Свидетели писали в газеты после взрыва под Москвой о панике властей: «Киев имел вид города, в который только что ворвался сильный враг: стоят войска, патрулируют казаки, улицы забаррикадированы».

Благодаря разработанной А. Михайловым конспиративной системе «Народная воля» не была разгромлена, хотя был арестован А. Квятковский, А. Зунделевич, разгромлено паспортное бюро С. Мартыновского. Один из тех, кому дали читать газету «Народная воля», донес на курсистку, давшую ему газету. Она сказала, что газету ей передала некто Побережская – под этой фамилией нелегально работала в Петербурге сестра Веры Фигнер Елена, почему-то назвавшая курсистке свою фамилию, под которой она была зарегистрирована в полиции. В полицейском адресном столе быстро установили адрес Побережской-Фигнер и на ее квартире в Лештуковом переулке взяли Александра Квятковского с динамитом, оружием и множеством прокламаций. Зунделевича и паспортное бюро народовольцев, которое они называли «небесной канцелярией» арестовали и разгромили, возможно из-за Г. Гольденберга, уже начавшего давать показания.

Вал арестов и административных высылок катился по стране, затягивая в себя виновных и невиновных. Сын генерал-лейтенанта, закончивший знаменитый Александровский лицей, Александр Ольхин, бывший дипломат и мировой судья, не переизбранный на новый срок из-за своей справедливости к исполнению законов, единых для всех, много лет выступал защитником в политических процессах. Агенты Третьего отделения докладывали начальству:

«Присяжный поверенный Ольхин решился обратить на себя внимание крайним либерализмом и набросился на политические процессы, рассчитывая этим путем добиться популярности, а затем расширения своей адвокатской деятельности. Он поставил себе задачей сблизиться с учащейся молодежью, потворствуя ее заблуждениям и стараясь резкостью суждений приобрести на нее влияние. Это ему отчасти удалось, и он принял на себя роль защитника молодого поколения, нередко увлекая его на скользкий путь своей либеральной болтовней. Его участие в последних политических процессах приняло характер крайне резкий. Он позволил себе сказать, что сидящих в доме предварительного заключения сам признает мучениками, так как подвергать лиц, только заподозренных в политическом преступлении, тяжести одиночного заключения незаконно и бесчеловечно. Он говорит, что по политическим делам со стороны обвинения вызываются свидетели, готовые изменять свои показания за обед в дешевом трактире, и желает, чтобы расследование подобных преступлений не поручалось тем учреждениям, которые в слепом рвении и правого делают виноватым.

Немудрено, что после таких речей молодежь в зале суда устраивала овации Ольхину. Увлеченный делом и личностью своих клиентов, Ольхин из официального представителя и защитника их интересов на суде становился их верным другом и вне официальных отношений по процессу. Он оказывал революционерам ряд существеннейших услуг, не останавливаясь перед риском серьезных последствий. Он оказывал им материальную поддержку, делал сборы для организации, хранил деньги, давал в своей квартире приют нелегальным. Сближение с подсудимыми вовлекли Ольхина в такие кружки, где его прежний либерализм оказался бесцветным, что, по-видимому, побудило его изменить свое направление на более крайнее. Сходясь с приверженцами пропаганды в народе и подчас с рабочими, Ольхин и здесь хотел выдвинуться вперед и приобрести влияние и на новых своих приятелей. Он стал появляться в самых темных кружках, знаться с подонками общества, и а этому темной среде читал и пел революционные песни, иногда даже сочинял их. Он сочинил переделку «Дубинушки» в самом возмутительном духе и просил доставлять ему песни, чтобы переделывать их в революционные. Все это действовало на рабочих и производило на них крайне вредное влияние. Так, он читал стихи:

 
«Мыслью отзывчивой, чуткой душою мир озаряй!
Волей могучею, твердой рукою зло покоряй!
Если тебя за святою работой люди убьют, —
Верные братья окончат с заботой начатый труд!»
 

Доказательство о революционной деятельности А. Ольхина для суда не было, и Петербургское жандармское управление без суда выслало его под надзор полиции в Вологодскую губернию, а затем в Яренск. В 1880 году его перевели под надзор полиции в Шадринск Пермской губернии. Здесь он был привлечен к новому дознанию «за произнесение дерзких слов против особы государя императора» и заключен на месяц в местную тюрьму с предупреждением, что если Ольхин «вновь навлечет на себя обвинения в государственном преступлении, то будет подвергнут ответственности по всех строгости законов». В конце 1881 года Особое совещание постановило оставить Ольхина под надзором до 1885 года. В декабре 1883 года Ольхин помог бежавшим из ссылки трем революционерам. Доказательств его помощи не было, но его оставили в Шадринске до 1887 года.

После окончания срока гласного надзора А. Ольхин смог переехать в Нижний Новгород, где состоял под негласным надзором, без свободы передвижения. Местные жандармы докладывали в Петербург:

«Отставной коллежский асессор Александр Ольхин, проживая в Нижнем Новгороде, занимается тем же самым, чем занимался и в Пермской губернии, а именно защищает привлекаемых к суду и пишет в приволжских газетах корреспонденции.

По прибытии в город Нижний он в первое время вел себя довольно осторожно и круг его знакомых состоял почти исключительно из лиц судебного ведомства и из присяжных поверенных и их помощников. Затем, заведя дружбу с некоторыми влиятельными и богатыми нижегородцами, он мало-по-малу стал собирать около себя неблагонадежную нижегородскую молодежь, стал посещать бывших административно сосланных, оказывать поддержку и протекцию как тем, так и другим. Влияние его на молодежь безусловно вредное. Она смотрит на него с каким-то благоговением, он для них гений ума, мученик за свободу, истинный патриот, разумеется в особом смысле».

Родственники помогли А. Ольхину получить разрешение на короткую поездку в Петербург. Петербургский градоначальник докладывал в департамент полиции МВД: «Негласным наблюдением, учрежденным за Ольхиным на время его пребывания в столице, установлены его связи со следующими лицами: редактором газеты «Новости» Нотовичем, инженером Маляевым, доктором истории Семевским, присяжными поверенными Корсаковым и Дорком, коллежским советником Шапировым, отставным поручиком Павленковым, литератором Успенским, учителем Вишневским, полицейским Нелюбовым, мещанином Беклемишевым, купцом Бурцевым, почетным гражданином Рафаловичем, радакторшей Тюфяевой».

Через четырнадцать лет после высылки из Петербурга, в 1892 году, А. Ольхин обратился в МВД с просьбой о разрешении ему постоянно жить в Петербурге и получил ответ, что министр внутренних дел считает это преждевременным. Ему разрешили переехать на жительство в родовое имение, в Белоостров, находящийся в полутора часах езды от Петербурга, а в 1895 году сняли негласный надзор и разрешили жить в столице империи. А. Ольхин, наконец, переехал в Петербург, где через два года умер. О таких, как он, а их было множество, знаменитый Герман Лопатин, продолжатель дела «Народной воли», сказал, что власти слизнули у него жизнь. В 1880-х годах под гласным надзором в Российской империи одновременно находилось около пятидесяти тысяч человек, и более полумиллиона – под негласным. У российской политической полиции всегда было много работы. Например, выяснять, что под псевдонимом В. Перовский А. Ольхин написал следующее стихотворение:

 
«Снова бой неравный с дикой силой,
Жертвой пал еще один герой.
Над его безвременной могилой,
На врага сомкнется ль грозный строй?
Все ль пойдем под знамя правой мести?
Иль на камень брошено зерно?
Нет! На ниве, вольности и чести
Плод желанный принесет оно.
Жалкий страх не породит измену.
Путь борьба неравна и трудна.
Нам уже идет борцы на смену,
И победа наша решена».
 

А. Михайлову удалось вывести из-под удара «Народную волю». На квартире невесты в засаду попал С. Ширяев, не имевший права к ней заходить. Задержанные на квартире А. Квятковского в Лештуковом переулке Н. Морозов и О. Любатович, сумели доказать, что зашли случайно, были помещены под домашний арест и скрылись через второй выход. Больше арестов не было. А. Михайлов сменил народовольцам все квартиры и паспорта, что было практически невозможно после ареста С. Мартыновского с паспортным бюро «Народной воли». С. Кравчинский, рассказывая после 1883 года европейским читателям о деятельности народовольцев, писал об Александре Михайлове:

«В войне с полицией и шпионами «Дворник» обладал обширными сведениями, добытым и путем продолжительного и неутомимого изучения. Он тщательно изучил многих жандармов, полицейских, сыщиков. Шпиона он умел распознать с первого взгляда, часто по совершенно неуловимым признакам». Одновременно с тремя взрывами на железной дороге А. Михайлов, А. Квятковский и С. Халтурин готовили взрыв Зимнего дворца вместе с царем. Михайлову удалось также переправить Л. Гартмана-Сухорукова, хозяина дома с мезонином за границу и о «Народной воли» заговорили в Европе.

Через посольство Зимний дворец потребовал у Франции выдачи Л. Гартмана. Народовольцы имели тесные связи с оппозиционерами во Франции, Германии, Италии, Польше, Румынии, Болгарии, Венгрии, переписывались с К. Марксом и Ф. Энгельсом. Активно действовали в помощь «Народной воли» С. Кравчинский, П. Лавров и другие, русские эмигранты. Дело о выдаче Францией России агенты Исполнительного Комитета Л. Гартмана привлекло колоссальное внимание западноевропейского общества в деятельности революционной партии в Российской империи. «Народная воля» выпустила и распространила прокламацию «Французскому народу от Исполнительного Комитета русской революционной партии»: «Французские граждане! Мы обращаемся ко всей Франции с полной надеждой, что она не допустит свое правительство до по подобного шага. Единственная политика, достойная великого народа, требует, чтобы вы другим желали того же, чего самим себе. Держитесь же этой политики, и свободная Россия, разорвав цепи рабства, явится для Франции более надежным союзником, чем граф Орлов и князь Горчаков. Надеемся, что органы французской прессы дадут место этому заявлению, адресованному ко всей Франции и ко всем, кому дорога свобода, кому ненавистен произвол».

Прокламация была разослана во французские газеты и ими опубликована. Ф. Энгельс объяснял в Европе, что такое российское самодержавие: «Агенты правительства творят там невероятные жестокости. Против таких кровожадных зверей нужно защищаться как только возможно, с помощью пороха и пуль. Политическое убийство в России единственное средство, которым располагают умные, смелые и уважающие себя люди для защиты против агентов неслыханно деспотического режима». В защиту Л. Гартмана выступил К. Маркс, известные журналисты и общественные деятели, союзы социалистов. В. Гюго в открытом письме, опубликованном французскими газетами, обратился к правительству: «Вы не выдадите этого человека!» Республиканская Франция не выдала Л. Гартмана монархической России. В Европе заговорили об очередной пощечине царскому режиму от общественного мнения. После истории с выдачей Л. Гартмана «Народная воля» активизировала свои действия за границей, постоянно сообщала европейскому общественному мнению о внутренней политике русского самодержавия, дискредитировавшего своими действиями прежде всего себя. Многие видные русские революционеры читали лекции в европейских университетах о программе «Народной воли», распространяли брошюры и прокламации, печатали статьи в журналах и газетах, Л. Гартман объехал с выступлениями десятки городов Европы и США. Все социалистические движения за русской границей оказывали содействие народовольцам, газеты и журналы охотно публиковали материалы с информацией о всегда закрытой России. Все провокативные материалы, публикуемые заграничными агентами Третьего отделения, сразу же разоблачались. Исполнительный Комитет писал К. Марксу: «В царстве византийского мрака и азиатского произвола всякое движение общественной мысли – синоним революционного движения. Наша задача была бы значительно облегчена, будь за нас серьезное сочувствие общественного мнения свободных стран, для чего требуется лишь знание истинного положения дел в России. Твердо решившись разбить оковы рабства, мы уверены, что недалеко то время, когда наша многострадальная страна займет в Европе место, достойное свободного народа». В ответ на письмо К. Маркс прислал Исполнительному Комитету свою фотографию с дарственной надписью. Внимание к дуэли народовольцев с Александром II в Европе стало всеобщим.

Неслыханный взрыв Зимнего дворца вместе с императором задумал Степан Халтурин. Он родился в семье вятского государственного крестьянина в 1856 году, учился в Вятском земском училище. В 1875 году Степан Халтурин приехал в Петербург, жил случайными заработками, работал в мастерской, на заводе, занимался в рабочих кружках. Он стал пропагандистом, в 1877 году перешел на нелегальное положение и вместе с рабочим В. Обнорским создал быстро разрастающийся «Северный союз русских рабочих», в котором были сотни петербургских рабочих. С народовольцами Халтурин познакомился в 1879 году, когда они предупредили его о работе провокаторов в его рабочих кружках. Вятский рабочий-крестьянин уже организовал на петербургских заводах и фабриках несколько стачек и был хорошо известен в революционных и рабочих кругах столицы империи. В результате русско-турецкой войны 1877–1878 годов в России царила жестокая инфляция. Рубль в течение двух лет стал стоить сорок копеек, дороговизна не давала жить бедным, рабочим периодически сокращали заработки на одну десятую, брали с них деньги за то, что можно и за то, что нельзя. Халтурин был уверен, что именно быстро растущее рабочее движение будет главным в борьбе за социальное изменение в Российской империи. С удивлением он читал многочисленные донесения провокаторов о его деятельности среди рабочих:

«Рабочий Путиловского завода Василий Шкалов, рабочий Форсман, какой-то токарь Александр произвели на заводе скандал под предлогом невыдачи им жалованья. Блондин с усами, без бороды, лет 29-ти сказал: «Когда отсюда всю гвардию отправят на театр военных действий, то мы сделаем такую штурму, что чертям тошно будет».

Рабочий завода Берда, в новой сборке, Илларион Михайлов Редкин более усиливает свою преступную пропаганду и подстрекает рабочих к беспорядкам.

На заводе Семянникова рабочий Василий Юрцов на днях сказал, что теперь настало время устроить восстание.

Рабочий завода Макферсона Василий Павликов, проживающий на Пряжке, во время разговора с агентом сказал, что как волки их не преследуют, а все-таки они сделают свое дело, волков передушат и расправятся с правительством.

Агент доносит, что рабочие Путиловского завода Шкалов, Форсман, Оленев, Гроссман, Архипов, Корсиков в последнее время стали расходиться по другим мастерским, куда еще не проникла пропаганда, для распространения там пропаганды.

Рабочий завода Берда Илларион Редкин почти ежедневно в обществе многих рабочих является по вечерам в портерную лавку на реке Пряжке у Бердова моста и поет там песни и стихи, не разрешенные правительством, по своему содержанию направленные против Особ Императорской Фамилии. В этой же портерной собираются партиями почти все рабочие, подозреваемые в пропаганде около Коломны, там они обсуждают разные вопросы, касающиеся социализма, не стесняясь присутствием посторонних лиц».