Текст книги "Как взять власть в России? Империя, ее народ и его охрана"

«Ваше величество! Есть нечто высшее, чем самые законные чувства человека: это долг перед родной страной, долг, которому гражданин принужден жертвовать и собой и своими чувствами, и даже чувствами других людей. Мы решаемся обратиться к вам немедленно, повинуясь этой всесильной обязанности. Исторический процесс, который грозит нам в будущем реками крови и самыми тяжелыми потрясениями, не ждет.

Кровавая трагедия, разыгравшаяся на Екатерининском канале, не была случайностью и ни для кого не была неожиданностью. Объяснять подобные факты злоумышлением отдельных личностей или хотя бы «шайки» может только человек, совершенно неспособный анализировать жизнь народов. В течение целых десяти лет мы видим, как у нас, несмотря на самые строгие преследования, несмотря на то, что правительство покойного императора жертвовало всем – свободой, интересами всех классов, интересами промышленности и даже собственным достоинством, – безусловно всем жертвовало для подавления революционного движения, оно все-таки упорно разрасталось, привлекая к себе лучшие элементы страны, самых энергичных и самоотверженных людей России, и уже три года ведет отчаянную, партизанскую войну с правительством.

Вы знаете, Ваше величество, что у нас вешали и правого и виноватого, тюрьмы и отдаленные губернии переполнялись ссыльными. Целые десятки так называемых «вожаков» переловлены, перевешаны. Они гибли с мужеством и спокойствием мучеников, но движение не прекращалось, оно безостановочно росло и крепло. Ваше величество, революционное движение не такое дело, которое зависит от отдельных личностей. Это народный процесс, и виселицы, воздвигаемые для наиболее энергичных выразителей этого процесса, так же бессильны спасти отживающий порядок, как крестная смерть Спасителя не спасла развратившийся античный мир от торжества реформирующего христианства.

Правительство, конечно, может еще переловить и перевешать множество отдельных личностей. Оно может разрушить множество отдельных революционных групп. Это ничего не изменит. Революционеров создают обстоятельства, всеобщее неудовольствие народа, стремление России к новым общественным формам. Весь народ истребить нельзя, нельзя и уничтожить его недовольство посредством репрессий. Неудовольствие, напротив, растет от этого. Поэтому на смену истребляемым постоянно выдвигаются из народа все в большем количестве новые личности, еще более озлобленные, еще более энергичные. Эти люди в интересах борьбы, разумеется, организуются, имея уже готовый опыт своих предшественников. Поэтому революционная организация с течением времени должна усиливаться и количественно и качественно. Какую пользу принесла гибель долгушинцев, чайковцев, деятелей 1874 года? На их смену выступили гораздо более решительные народники. Страшные правительственные репрессалии вызвали затем на сцену террористов 1878–1879 годов. Напрасно правительство истребляло Ковальских, Дубровиных, Осинских, Лизогубов. Напрасно оно разрушало десятки революционных кружков. Из этих несовершенных организаций, путем естественного подбора, вырабатываются только более крепкие формы. Появляется, наконец, Исполнительный Комитет, с которым правительство до сих пор не в состоянии справиться.

Можно безошибочно предсказать дальнейший ход движения, если только политика правительства не изменится. Движение должно расти, увеличиваться, факты террористического характера повторятся все более обостренно. Революционная организация будет выдвигать на место истребляемых групп все более и более совершенные формы. Общее количество недовольных в стране между тем увеличивается. Доверие к правительству в народе должно все более падать, мысль о революции, о ее возможности и неизбежности все прочнее будет развиваться в России. Страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершит этот процесс разрушения старого порядка.

Чем вызывается, обусловливается эта страшная и печальная перспектива? Мы лучше, чем кто-либо другой, понимаем, как печальна гибель стольких талантов, такой энергии на деле разрушения, в кровавых схватках, в то время, когда эти силы при других условиях могли бы быть потрачены непосредственно на созидательную работу, на развитие народа, его ума, благосостояния, его гражданского общежития. Отчего же происходит эта печальная необходимость кровавой борьбы?

Оттого, Ваше величество, что теперь у нас настоящего правительства в его истинном смысле не существует. Правительство по своему принципу должно только выражать народные стремления, только осуществлять народную волю. Между тем у нас правительство выродилось в чистую камарилью и заслуживает названия узурпаторской шайки гораздо более, чем Исполнительный Комитет. Каковы бы ни были намерения государя, но действия правительства не имеют ничего общего с народной пользой и стремлениями. Императорское правительство подчинило народ крепостному праву, отдало массы во власть дворянству. Сейчас оно открыто создает самый вредный класс спекулянтов и барышников. Все его реформы приводят лишь к тому, что народ впадает в большее рабство, все более эксплуатируется. Оно довело Россию до того, что в настоящее время народ находится в состоянии полной нищеты и разорения, несвободный от самого обидного надзора даже у своего домашнего очага, невластный даже в своих мирских, общественных делах. Покровительством закона и правительства пользуется только хищник, эксплуататор, а самые возмутительные грабежи остаются без наказания. Но зато какая страшная судьба ждет человека, искренно помышляющего об общей пользе. Неужели это не шайка, неужели не проявление полной узурпации?

Вот почему русское правительство не имеет никакого нравственного влияния, никакой опоры в народе. Вот почему Россия порождает столько революционеров. Вот почему даже такой факт, как цареубийство, вызывает в огромной части населения радость и сочувствие!

Из такого положения может быть два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение верховной власти к народу. В интересах родной страны, во избежание напрасной гибели сил, во избежание тех самых страшных бедствий, которые всегда сопровождают революцию, Исполнительный Комитет обращается к Вашему величеству с советом избрать второй. Верьте, что как только верховная власть перестанет быть произвольной, как только она твердо решится осуществлять лишь требования народного сознания и совести, вы можете смело прогнать позорящих правительство шпионов, отослать конвойных в казармы и сжечь развращающие народ виселицы. Исполнительный Комитет сам прекратит свою деятельность и организованные около него силы разойдутся для того, чтобы посвятить себя культурной работе на благо родного народа. Мирная, идейная борьба сменит насилие, которое противно нам более, чем вашим слугам, и которое практикуется нами только из печальной необходимости.

Мы обращаемся к вам, как к гражданину и честному человеку. Надеемся, что чувство личного озлобления не заглушит в вас сознания своих обязанностей и желания знать истину. Озлобление может быть и у нас. Вы потеряли отца. Мы теряли не только отцов, но еще братьев, жен, детей, лучших друзей. Но мы готовы заглушить личное чувство, если того требует благо России. Ждем того же и от вас.

Мы не ставим вам условий. Пусть не шокирует вас наше предложение. Эти условия давно созданы не нами, а историей. Мы не ставим, а только напоминаем их.

1. Общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга.

2. Созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями.

Считаем необходимым напомнить, что легализация верховной власти народным представительством может быть достигнута лишь тогда, если выборы будут произведены совершенно свободно. Поэтому выборы должны быть произведены при следующей обстановке:

1. Депутаты посылаются от всех классов и сословий безразлично и пропорционально числу жителей.

2. Не должно быть никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов.

3. Избирательная агитация и самые выборы должны быть произведены совершенно свободно, а потому правительство должно в виде временной меры, впредь до решения народного собрания, допустить полную свободу печати, полную свободу слова, полную свободу сходок, полную свободу избирательных программ.

Вот единственное средство к возвращению России на путь правильного и мирного развития. Торжественно заявляем, перед лицом родной страны и всего мира, что наша партия со своей стороны безусловно подчинится решению народного собрания, избранного при соблюдении вышеизложенных условий, и не позволит себе впредь никакого насильственного противодействия правительству, санкционированному народным собранием.

Решайте, Ваше величество. Перед вами два пути. От вас зависит выбор. Мы же можем только просить судьбу, чтобы ваш разум и совесть подсказали вам решение, единственно сообразное с благом России, с вашим собственным достоинством и обязанностями перед родною страной».

Письмо Исполнительного Комитета Александру III, полное достоинства и декларировавшее политические и нравственные взгляды народовольцев, произвело колоссальное впечатление в России и Европе. Карл Маркс писал: «Это действительно дельные люди, без мелодраматической позы, простые, деловые, героические. Петербургский Исполнительный Комитет, который так энергично действует, выпускает манифесты, которые написаны исключительно сдержанно. Его манера очень далека от крикунов, проповедующих цареубийство».

В Петербурге шло противоборство двух властных группировок, предлагавших: или вести решительную борьбу с революционерами, или уступить им. Победоносцев 11 марта пугал и учил (наставлял) императора:

«Ради бога, примите во внимание следующее:

1. Когда собираетесь ко сну, извольте запирать за собой двери, не только в спальне, но и во всех комнатах, вплоть до выхода. Доверенный человек должен внимательно смотреть за замками и задвижками.

2. Каждый вечер перед сном непременно наблюдать, целы ли проводники замков, их легко подрезать.

3. Каждый вечер наблюдать и осматривать под мебелью, все ли в порядке.

4. Один из ваших адъютантов должен бы ночевать вблизи от Вас, в этих же комнатах.

5. Все ли надежны люди, состоящие при Вашем Величестве? Если есть хоть кто-то сомнительный, можно найти предлог его удалить».

Ездивший по улицам с жандармами Рысаков 17 марта опознал выходящего из Публичной библиотеки Николая Кибальчича, и в устроенную на его квартире засаду попал Михаил Фроленко. До конца марта были задержаны Г. Исаев, Н. Суханов, А. Якимова, Т. Лебедева, М. Ланганс – все в засадах, или в облавах. Окладский, Меркулов, Рысаков выдавали двадцать четыре часа в сутки. Рысаков думал, что договаривается с жандармами о жизни и свободе:

«Террор должен кончиться во что бы то ни стало. К этим мыслям меня привла тюрьма и агитационная практика. Из нас, шести преступников, только я согласен словом и делом бороться против террора. Начало я положил, нужно продолжить и довести до конца, что я могу сделать. До сегодняшнего дня я выдавал товарищей, имея ввиду истинное благо родины, а сегодня я – товар, а вы – купцы.

В Санкт-Петербурге, в числе нелегальных лиц, живет некто Григорий Исаев (карточка его известна, но он изменился), его адреса не знаю. Этот человек познакомил меня с Желябовым, раскрывшим передо мной широкую дверь к преступлению. Где живет Григорий, не знаю, но узнать, конечно, могу, особенно, если знаю, что ежедневно он проходит по Невскому с правой стороны от Адмиралтейства. Если за ним проследить, можно сделать весьма хорошие открытия: найти типографию, динамитную мастерскую, несколько «ветеранов революции». Я предлагаю дать мне год свободы для того, чтобы действовать не оговором, а выдачей из рук в руки террористов. Поверьте, что я по опыту знаю негодность ваших агентов. Ведь Тележную улицу именно я назвал прокурору Добржинскому. По истечении года умоляю о поселении на каторге, или на Сахалине, или в Сибири. Убежать я от вас не могу. Мое имя получило всесветную печальную известность. Партия мне не сможет довериться и скрыть, одним словом, в случае неустойки с моей стороны, не больше, как через неделю я снова в ваших руках. Намечу вам свой план:

По Невскому я встречу через три-четыре дня Григория и прослежу за ним все, что возможно.

Коновпин, перешедший после моего ареста на нелегальное положение, даст мне новую нить. Я его вскоре на Васильевском острове, куда он часто ходит.

Кондитерская Кочкурова столкнет меня с Верой Фигнер и по ней я могу наткнуться на многие конспиративные квартиры.

Постоянные прогулки и обеды в столовой на Казанской площади и у Тупицына, вечернее чаепитие в известных мне трактирах, а также слежение за квартирами общих знакомых, наведут меня на столкновение с лицами, известными мне только по наружности, около десяти человек. Одним словом, лично я в течение месяца могу открыть в Петербурге большую часть заговора, в том числе типографию. Ведь я имею массу рабочих, с которыми совещается революционная интеллигенция. Я обязуюсь каждый день являться в жандармское управление, но не в полицию, и заранее уславливаюсь, что содержание лучше получать каждый день.

Себя вполне предоставляю в распоряжение верховной власти и каждому ее решению покорюсь с благоговением».

Спасти от виселицы Рысакова, известного всему миру цареубийцу, бросившего бомбу в императора, жандармы при всем своем влиянии, не могли, но обещали, и допросив его чуть ли не в день казни. Чтобы Рысаков был разговорчивее и ничего не забыл, ему сказали писать прошение о помиловании Александру III, и он пожалеет цареубийцу. За три дня до казни Рысаков писал царю: «Вполне сознавая весь ужас злодеяния, совершенного мною под давлением чужой воли, я всеподданнейше решаюсь просить Ваше Величество даровать мне жизнь единственно для того, чтобы я имел возможность тягчайшими муками хотя бы в некоторой степени искупить мой великий грех. Я не был закоренелым извергом, но случайно вовлечен в преступление, находясь под влиянием других лиц, исключавшим всякую возможность сопротивления с моей стороны, как несовершеннолетнего юноши, не знавшее ни людей, ни жизни».

Чем больше Александр III узнавал о деятельности «Народной воли», имеющей типографию, динамитную мастерскую, паспортную службу, группы во всех губернских городах и связи во всех слоях и сословиях империи, тем больше пугался. Во второй половине марта 1881 года император ночью, под колоссальной охраной умчался в Гатчину, любимый дворец Петра III и Павла I. В Гатчинском дворце были созданы одиннадцать внутренних и двадцать наружных постов охраны, на которых круглые сутки находились более сотни солдат и офицеров лейб-гвардии Кирасирского полка. Особый полуэскадрон из семидесяти конных гвардейцев под началом четырех офицеров выставлял круглосуточно два постоянных поста и высылал разъезды. В Гатчине и во дворце было множество жандармов и полицейских, в помощь кирасирам в конце марта прибыли казаки, ночью по Гатчине постоянно двигались патрули. Вся Россия и Европа считали, что Александр III боится великого Исполнительного Комитета, а Карл Маркс даже заявил, что русский царь – содержащийся в Гатчине военнопленный революции. Александр III приказал казнить захваченных народовольцев и не тянуть с судом. Защитить его от Исполнительного Комитета могли только рвы, башни, стены Гатчинского дворца, набитого жандармами и полицией. Во всяком случае, Александр III на это очень надеялся.

Михайлов, Желябов, Перовская, Кибальчич, Исаев, Ширяев, Колодкевич, Баранников, все схваченные члены Исполнительного Комитета держались в казематах Петропавловской крепости спокойно и мужественно, используюя допросы для того, чтобы вести пропаганду и агитацию среди подданных Российской империи, которых «Народная воля» мечтала сделать гражданами. Софья Перовская подробно давала показания о целях и действиях своей партии, которые никак не могли навести жандармов и полицию на чей-либо след:

«Мы стремились улучшить жизнь народа, поднять уровень его нравственного и умственного развития и видели первый шаг к этому в пробуждении в нем общественной жизни и сознания своих гражданских прав. Ради этого мы стали селиться в народе для пропаганды, для пробуждения его умственного сознания. На это правительство ответило страшными репрессиями, рядом мер, делавших почти невозможность деятельности в народе. Правительство само заставило партию обратить главное внимание на наши политические формы, как на главное препятствие народного развития.

Партия придерживается социалистического учения. Она долго колебалась, прежде чем перейти к политической борьбе и первые шаги по этому пути встречали сильное порицание со стороны большинства партии, как отступление от социализма. Но ряд виселиц и других мер, показывавший необходимость сильного отпора правительству, заставил партию решительно перейти на путь борьбы с правительством, при которой террористические факты являлись одним из важных средств. Упорство же в посягательствах на жизнь покойного государя вызывалось и поддерживалось убеждением, что он коренным образом не изменит своей политики, а будут только колебания. Виселицей больше или меньше, народ же и общество будут оставаться в прежнем вполне бесправном положении».

15 марта российские газеты писали: «…арестована дочь действительного статского советника Софья Львовна Перовская – сообщница Гартмана, подававшая ему сигнал для взрыва в ноябре 1979 года под Москвой, она же подруга Желябова и руководительница Рысакова – женщина невысокого роста, худая, скромная, ничем по внешности не похожая на нигилистов». Среди революционеров Перовская пользовалась большим уважением и влиянием за трезвый и ясный ум, стоическую строгость к себе, твердость убеждений, инициативность и чувство долга. Грациозная голубоглазая блондинка удивляла товарищей своим бесстрашием. Народовольцы говорили, что Перовская совершенно лишена чувства страха, но не опасности. Виртуозно она могла изображать мещанок, модисток, учительниц, фельдшериц, дипломы которых имела, горничных, уличных торговок. После взрыва царского поезда в ноябре 1879 года под Москвой она не уехала оттуда как можно раньше, а находилась в толпе у искореженных вагонов, чтобы выяснить его результаты. Она бежала по пути в северную ссылку в 1878 году не тогда, когда это было ей удобно, а тогда, когда ее охраняли не добрые, а жестокие жандармы. Добрых она подводить под наказание не захотела. Она была серьезна и деловита, сосредоточена и неутомима, энергична и колоссально работоспособна, месяцами работала за четверых. Перовская руководила студенческой группой, рабочим кружком, наблюдательным отрядом, активно учавствовала во всех покушениях на Александра II. Она великолепно разбиралась в людях, производя на них неизгладимое впечатление. Обаяние ее личности привело в «Народную волю» больше людей, чем это сделали все остальные народовольцы, вместе взятые. Когда в сентябре 1879 года она согласилась стать членом партии «Народная воля», Исполнительный Комитет совершенно справедливо пришел в полный восторг. Почти сразу ее стали называть человеком-образцом революционного долга. Она никогда ни на что не жаловалась. После того, как Перовская твердой и грациозной рукой довела до конца седьмое-восьмое покушение на императора, она не уехала из Петербурга, а пыталась спасти товарищей и добиться среди подданных наибольшего эффекта от цареубийства. Заболев от нервного переутомления, она потратила на лекарства пятнадцать рублей и просила Исполнительный Комитет утвердить эти расходы. Ее могучий дух, обаяние ее имени много лет после ужасной гибели передавался от революционера к революционеру. Вокруг «Народной воли» собирались тысячи сочувствующих, в обществе чуть ли не открыто собирали деньги для организации новых покушений. Борьба грозного Исполнительного Комитета из трех десятков человек против колоссального государственного аппарата империи была бы невозможной, если бы в обществе руководителей страны не называли обособленной бандой, ненавистной всей мыслящей России, кроме шпионов, жандармов и осведомителей. 22 марта Софья Перовская написала и передала матери письмо, которое стало известно в России и Европе:

«Дорогая моя, неоцененная мамуля. Меня все давит и мучает мысль, что с тобой? Дорогая моя, умоляю тебя, успокойся, не мучь себя из-за меня, побереги себя ради всех, окружающих тебя, и ради меня также.

Я о своей участи нисколько не горюю, совершенно спокойно встречаю ее, так как давно знала и ожидала, что рано или поздно, а так будет. И право же, милая моя мамуля, она вовсе не такая мрачная. Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения; поступать же против них я была не в состоянии; поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне. Единственно, что тяжелым гнетом лежит на мне, это твое горе, моя неоцененная. Это одно меня терзает, и я не знаю, что бы я дала, чтобы облегчить его.

Голубонька моя, мамочка, вспомни, что около тебя есть еще громадная семья, и малые и большие, для которых для всех ты нужна, как великая своей нравственной силой. Я всегда от души сожалела, что не могу дойти до той нравственной высоты, на которой ты стоишь, но во всякие минуты колебания твой образ меня всегда поддерживал. В своей глубокой привязанности к тебе я не стану уверять, так как ты знаешь, что с самого детства ты была всегда моей самой постоянной и высокой любовью. Беспокойство о тебе было для меня всегда самым большим горем. Я надеюсь, родная моя, что ты успокоишься, простишь хоть частью все то горе что я тебе причиняю, и не станешь меня сильно бранить. Твой упрек единственно для меня тягостный.

Мысленно крепко и крепко целую твои ручки и на коленях умоляю не сердиться на меня. Мой горячий привет всем родным. Вот и просьба к тебе есть, дорогая мамуля, купи мне воротничок и рукавички, потому запонок не позволяют носить, а воротничок туже, а то для суда надо хоть несколько поправить свой костюм: тут он очень расстроился. До свидания же, моя дорогая, опять повторяю свою просьбу: не терзай и не мучай себя из-за меня; моя участь вовсе не такая плачевная, и тебе из-за меня горевать не стоит.

Твоя Соня

22 марта 1881 г.»

Перед арестом Софья Перовская готовила нападение на Петропавловскую крепость, чтобы отбить своих товарищей. Штурмовать казематы тремя сотнями народовольцев, студентов и рабочих при их поддержке и атаке с моря и реки Невы младшими офицерами – членами военной организации «Народной воли», совсем не означало побег и освобождение заключенных. Атакующие могли ворваться в Петропавловскую крепость, но выйти бы оттуда с освобожденными товарищами уже не успели, были бы блокированы подоспевшим жандармским подкреплением. Исполнительный Комитет решил освобождать товарищей во время перевозки в суд, или по дороге к месту казни. Осужденных должны были везти по Литейному проспекту. Три группы рабочих по сто человек с трех пересекающихся с Литейным проспектом улиц во время перевозки захваченных народовольцев должны были налететь на конвой, увлекая за собой толпу. Находящийся в средней группе десять-пятнадцать морских офицеров должны были прорваться к Желябову, Перовской, Кибальчичу и их товарищам, отбить их и спрятать в толпе. План Исполнительного Комитета имел все шансы на осуществление, но власти предприняли беспрецедентные меры охраны. Первомартовцев при перевозе в суд сопровождали двенадцать тысяч солдат петербургских полков и огромное количество полицейских и жандармов. Современники писали, что по пути перевозки первомартовцев не было только артиллерийских батарей. К процессу первомартовцев было приковано внимание всей России и Европы и любые его детали тут же становились широко известны. Обществу была очевидна предсказуемость приговора. Великий русский писатель Лев Толстой в открытом письме Александру III писал:

«Дерзко и безумно мне, исполненному зла человеку, требовать от Вас той силы духа, которая не имеет примеров, требовать, чтобы Вы, русский царь, под давлением всех окружающих, и любящий сын после убийства отца, простили бы убийц и отдали бы им добро за зло. Но не желать этого я не могу, не видеть того, что всякий шаг Ваш к прощению есть шаг к добру, всякий шаг к наказанию есть шаг к злу, – не видеть этого я не могу.

Вам скажут: выпустить всех, и будет резня, потому что немного выпустить, то бывают малые беспорядки. Они рассуждают так, говоря о революционерах как о каких-то бандитах, шайке, которая собралась, и когда ее переловить, то она кончится. Но дело совсем не так. Не число важно, но то, чтобы уничтожить их закваску, дать другую закваску. Что такое революционеры? Это люди, которые ненавидит существующий порядок вещей, находят его дурным и имеют в виду основы для будущего порядка вещей, который будет лучше. Есть только один идеал, который можно противопоставить им: тот, из которого они выходят, не понимая его и кощунствуя над ним, тот, который включает их идеал любви, прощения и воздаяния добра за зло.

Государь! По каким-то роковым, страшным недоразумениям в душе революционеров встала страшная ненависть против отца Вашего, ненависть, приведшая к страшному убийству. Ненависть эта может быть похоронена с ним. Революционеры могли – хотя и несправедливо – осуждать его за гибель десятков своих. Но Вы чисты перед всей Россией и перед ними. На руках ваших нет крови. Вы – невинная жертва своего положения. Вы чисты и невинны перед собой и перед Богом. Но Вы стоите на распутье. Несколько дней и, если восторжествуют те, которые говорят и думают, что христианские истины только для разговоров, а в государственной жизни должна проливаться кровь и царствовать смерть, Вы навеки выйдете из того блаженного состояния чистоты и жизни с Богом и вступите на путь тьмы государственных необходимостей, оправдывающих все и даже нарушение закона Бога для человека.

Не простите, казните преступников, и Вы сделаете то, что из числа сотен вы сорвете трех, четырех человек, и зло родит зло, и на месте трех, четырех вырастут тридцать, сорок, и сами навеки потеряете ту минуту, которая одна дороже всего века, – минуту, в которую Вы могли бы исполнить волю Бога и не исполнили ее, и сойдете навеки с того распутья, на котором Вы могли выбрать добро вместо зла, и навеки завязнете в делах зла, называемых государственной пользой».

Достучаться до царей после Петра и Екатерины Великих было невозможно – за попытку прямого обращения к государям в XIX веке ссылали в Сибирь. Лев Толстой попросил передать письмо Победоносцеву, наиболее близкому к Александру III человеку. Обер-прокурор, естественно, вместо письма Толстого передал царю свое: «Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни. Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему Величеству извращенные мысли и убедить Вас к помилованию преступников. Может ли это случиться? Нет, нет, и тысячу раз нет – этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого земля, кроме немногих, ослабевших умом и сердцем, требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется. Если бы это могло случиться, верьте мне, Государь, это будет принято за великий грех и поколеблет сердца всех Ваших подданных. Я русский человек, живу посреди русских и знаю, что чувствует народ и чего требует. В эту минуту все жаждут возмездия. Тот из этих злодеев, кто избежит смерти, будет тотчас же строить новые ковы. Ради Бога, Ваше Величество, да не проникнет в сердце Вам голос лести и мечтательности».

Народ массового мщения не жаждал и возмездия не требовал, но Победоносцев давно уже привык лгать и лицемерить. При строительстве часовни на месте взрыва царского поезда под Москвой по народной подписке собрали всего сто пятьдесят рублей, студенты отказывались давать деньги на венок взорванному Александру II, а царедворцы хором врали царю о народной любви. Александр III ответил Победоносцеву: «Будьте спокойны, с подобными предложениями ко мне не посмеют прийти никто, и что все шестеро будут повешены. За это я ручаюсь».

Лев Толстой пытался передать свое письмо царю другими путями, понял, что ничего не получается и опубликовал его в газетах. Он знал, что об Александре III под псевдонимом во французских газетах писал Иван Тургенев: «Те, кто ожидают от нового царя парламентской конституции, скоро утратят свои иллюзии. Его весьма близкие отношения с ультранациональной партией, напротив, указывают на известное недоверие по отношению к конституционалистам. Общепринятые в Европе идеи об ограничении власти, предоставляемой монархам, были и останутся еще долго чуждыми России». Лев Толстой прекрасно понимал, что творится в империи: «Рана не только ужасна, и хуже в сто раз того, что я предполагал, но я убедился, что она неизлечима, и что страдание не только в больном месте, но во всем организме, и что лечить рану нельзя, а единственная надежда излечения есть воздействие на те части, которые кажутся не гнилыми, но которые поражены точно также. Никакие лекарства не годятся!»

На публичной лекции при громадном стечении слушателей сын великого русского историка Владимир Соловьев говорил о первомартовцах, когда суд над ними был в самом разгаре: «То, что народ считает верховной нормой жизни и действительности, то и царь должен ставить верховным началом жизни. Настоящая минута представляет небывалый дотоле случай для государственной власти оправдать на деле свои притязания на верховное водительство народа. Сегодня судятся и, вероятно, будут осуждены убийцы царя на смерть. Царь может простить их, если он действительно чувствует свою связь с народом, он должен их простить. Русский народ не признает двух прав. Если он признает правду божию за правду, то другой для него нет, а правда божия говорит: «Не убий!» Если можно допустить смерть как уклонение от непостижимого идеала, убийство для самообороны, для защиты, то убийство холодное над безоружным претит душе народа. Вот великая минута самоосуждения и самооправдания. Пусть царь и самодержец России заявит на деле, что он прежде всего христианин, а как вождь христианского народа он должен, он обязан быть христианином. Если убьют безоружных подсудимых узников, если это действительно совершится, если русский царь, вождь христианского народа, поправ заповеди, предаст их казни, если он вступит в кровавый круг, то русский народ, народ христианский, не сможет идти за ним. Русский народ от него отвернется и пойдет по своему пути. Царь может их простить. Царь должен их простить».