Текст книги "Почему это случилось? Техногенные катастрофы в России"

Ядерный загар

Если долго смотреть в бездну, бездна посмотрит на тебя…

Фридрих Ницше

Перед ликом сфинкса

…Лидера этой фанатичной старообрядческой секты, которая проповедовала скорое воцарение Антихриста на земле, звали Илларионом Петровым, но за ним утвердилось странное прозвище Коровьи Ножки. Состоявшая из безграмотных мужиков секта Петрова не желала подчиняться власти российских императоров, ее члены не признавали паспортов, говоря, что на паспорте лежит несмываемая «печать Антихриста», и отказывались нести военную службу. Скрываясь от преследования властей во времена Екатерины Великой, секта Иллариона Попова ушла в леса, а затем обосновалась в местечке Чернобыль, отчего впоследствии и была названа чернобыльской.

Секте чернобыльцев удалось добиться расположения австрийского императора Иосифа II, который особой грамотой позволил им переселиться в Австрию и свободно отправлять свое богослужение, также на двадцать лет освободив их от всяких налогов. Секта покинула Чернобыль и, перейдя в Буковину, заняла урочище Белая Криница, где последователи Иллариона Петрова смешались с другими старообрядцами, живущими в Австрии.

Пройдут два столетия. И местечко, в котором сектанты ждали пришествия Антихриста, станет известным всему миру. Оно превратится в синоним смерти, страха, страдания и боли.

И многим будет казаться, что именно с этого древнего украинского города под названием Чернобыль начнется воцарение Антихриста в мире. Илларион Петров непостижимым образом предвидел, где нужно дожидаться конца света.

Всего лишь через несколько лет после случившейся здесь катастрофы городу Чернобылю исполнилось 800 лет… У него древняя история, но жуткое настоящее и тревожное будущее.

Уже после трагедии 1986 года многие вспомнили, что в «Откровении святого Иоанна Богослова» – книге «Апокалипсис» – есть слова: «…и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки» (Отк. 8; 10). Казалось бы, при чем тут Чернобыль?.. А разгадка пророчества в том, что «полынь» по-украински как раз и будет – «чернобыль». В предсказании, очевидно, сказано об отравленных радиацией водах Припяти и Днепра, которые стали «горьки» и унесли многие жизни.

Французский врач и алхимик Мишель Нострадамус оставил такое предсказание, в котором также можно увидеть Чернобыльскую катастрофу:

 
Лик сфинкса откроют на Красной планете,
Что многие беды народам несла.
Через 13 лет прибудет комета,
И пять новых бедствий уносят людей.
 

О чем здесь речь? В начале 1970-х американские космические корабли «Викинг» на поверхности Марса обнаружили так называемый «лик сфинкса» среди объектов, которые напоминают руины погибшей цивилизации. Каменный марсианский сфинкс воспроизводит черты человеческого лица с полуоткрытым ртом. Спустя примерно 13 лет после сенсационного открытия на Марсе – в 1986 году – к Земле приблизилась комета Галлея, а спустя две недели после ее максимального сближения с Землей произошла авария на Чернобыльской станции, ставшая, очевидно, одним из «пяти новых бедствий», предсказанных Нострадамусом. Приближение кометы к Земле во все времена считалось знамением больших трагедий.

Сколько бы ни говорили и ни писали про аварию на Чернобыльской станции, она по-прежнему окутана тайной. Остается больше вопросов, чем ответов, больше гипотез, чем однозначных выводов…

Огонь – это не самое страшное

Представление об абсолютной безопасности атомной энергетики столь настойчиво вбивалось в сознание советских людей, что даже специалисты перестали серьезно относиться к обеспечению безопасности работы атомных станций. Это был словно какой-то гипноз… «Атомные реакторы – это обычные топки, а операторы, ими управляющие, – это кочегары!» – заявлял заместитель председателя Государственного комитета по использованию атомной энергии СССР Н. М. Синев. А если реактор – это простая угольная топка, то, значит, и допускать к работе на нем можно неквалифицированного «кочегара», не имеющего представления об атомной энергетике.

Михаил Сергеевич Горбачев впоследствии вспоминал, что об аварии в Чернобыле ему сообщили в 5 часов утра 26 апреля. Но речь шла только лишь о пожаре на станции, а о взорвавшемся реакторе и выбросе радиации в атмосферу генеральному секретарю ЦК КПСС не было сказано ни слова… «Первой моей реакцией было недоумение: как такое могло произойти?! – рассказывает Михаил Сергеевич. – Ведь ученые всегда заверяли нас, руководителей страны, что реактор абсолютно безопасен. Академик Александров говорил, например, что РБМК (реактор большой мощности канальный) можно ставить хоть на Красную площадь, так как опасности от него не больше, чем от самовара… <…> Те, кто меня информировал, сами не до конца понимали, что же все-таки стряслось. Потребовались недели, чтобы получить оценку случившегося. Так что, возможно, что-то и утаивалось чиновниками, боявшимися ответственности, но в основном, думаю, мне сообщали все, как было. Картина прояснялась постепенно, с помощью и при участии ученых, инженеров, военных, вертолетчиков, шахтеров, персонала станции…»[21]21
  Михаил Горбачев об аварии в Чернобыле. URL: http://news.bbc.co.uk/ hi/russian/news/newsid_4936000/4936186.stm (дата обращения: 07.12.2009).


[Закрыть]

Это беспечное отношение кажется тем более странным, что и до Чернобыля случались аварии на советских атомных станциях. В 1975 году на Ленинградской АЭС в Сосновом Бору при выводе реактора после планово-предупредительного ремонта на номинальную мощность произошло частичное разрушение активной зоны с выбросом радиоактивных веществ в окружающую среду. Выброс длился около двух недель. Повышение уровня радиации было зафиксировано даже в Швеции и Финляндии, и правительства этих государств даже были вынуждены послать запрос правительству СССР. Эта авария, как и другие ЧП на АЭС, была сразу же засекречена, а следовательно, у персонала других атомных объектов не было возможности извлечь уроки из трагических происшествий.

Атомная энергетика в Советском Союзе была предметом национальной гордости, и действительно успехи в строительстве мощных атомных электростанций были достигнуты впечатляющие. В июне 1954 года в Обнинске Калужской области была пущена первая в мире атомная электростанция мощностью пять мегаватт – на два года раньше, чем была введена в эксплуатацию первая в Европе атомная станция, построенная в Колдер-Холле (Великобритания). Уже на этой первой станции была создана система безопасности – во всех помещениях установили приборы контроля за радиоактивностью, снабженные звуковой и световой сигнализацией. В 1958 году в атомграде Томск-7 пущена Сибирская АЭС, в 1964-м – Белоярская и Нововоронежская станции. Только лишь за пятилетку 1981–1985 годов мощность атомных электростанций в СССР возросла на 125 процентов, а выработка энергии на них – на 130 процентов.

В январе 1967 года коллегия Госплана СССР определила место строительства будущей атомной электростанции в украинском Полесье. И в 1970 году в живописнейшей долине реки Припять трест Южатомэнергострой Минэнерго СССР начал строительство атомной станции, расположенной в восемнадцати километрах от районного центра Чернобыля. Рядом со станцией вырос город атомщиков под названием Припять, где жило около пятидесяти тысяч человек. Строительство станции шло непросто, и сроки ввода станции несколько раз передвигались – сначала с 1975 на 76-й, а потом на 77-й год… В сентябре 1977 года Чернобыльская станция дала первый электроток. На станции было установлено четыре реактора РБКМ-1000, которые были спроектированы в 1960-е годы и уже работали на нескольких атомных станциях страны.

За пожарную безопасность станции в 1986 году отвечала военизированная пожарная часть во главе с майором внутренней службы Леонидом Петровичем Телятниковым, который был опытным пожарным, к тому же хорошо знающим специфику работы атомной станции. На ЧАЭС он служил четыре года. Уже в его бытность начальником пожарной части на станции были образцово проведены большие учения по отработке действий в случае пожара, так что подчиненные Телятникова находились в прекрасной профессиональной форме. Хотя за пятнадцать лет работы станции здесь не случилось ни одного, даже самого незначительного, возгорания, боевая подготовка личного состава пожарной части оставалась на высоте. После многочисленных тактических занятий на энергоблоках каждый пожарный знал станцию как свои пять пальцев.

Вечером 25 апреля начальник караула 23-летний лейтенант Виктор Правик проинструктировал ночную смену дозорных, которые по отработанному маршруту отправились осматривать важнейшие точки электростанции. Правику позвонил из дома майор Телятников, спросил про обстановку на станции. Лейтенант отвечал командиру спокойно и четко.

В 23 часа в пожарной части прозвучал сигнал ночного отбоя.

Над Припятью склонилась весенняя ночь…

А уже в 1 час 24 минуты до пожарной части донесся звук взрыва. Поднятый по сигналу тревоги дежурный караул Виктора Правика немедленно выехал на станцию. Посмотрев в сторону ЧАЭС, лейтенант мгновенно понял масштаб бедствия: над четвертым энергоблоком станции поднималось багровое зарево. На станции бушует пожар! По рации Правик передал сигнал высшей опасности, следуя которому на станцию надлежало подтянуть подразделения Киева и Киевской области.

Всего пять минут Правику понадобилось, чтобы прибыть к аварийному энергоблоку. Уже отсюда он сообщил по рации: «Прибыл к месту аварии, по внешним признакам виден огонь, есть разрушения…»

Правик не знал уровня радиации, но и без дозиметра понимал, что он гораздо выше нормы. Лейтенант сознавал, что приближаясь к реактору, получает смертельную дозу. Он имел право дать своему караулу приказ отступить от горящего энергоблока и ожидать подкрепления – и тем самым не нарушил бы инструкцию. Но каждая секунда была на счету – пламя стремительно распространялось.

В тот момент, когда Правик докладывал обстановку, к Чернобыльской АЭС, оглашая ночь воем сирен и тревожными синими всполохами мигалок, на предельной скорости устремились пожарные машины из Киева и других близлежащих пожарных частей. Всем было понятно, что на атомной станции не бывает «рядовых» пожаров, каждое возгорание здесь сродни катастрофе, так как связано с опасным для жизни радиационным заражением.

А пока они находились в пути, лейтенанту Виктору Правику пришлось принимать на себя нелегкую ответственность первого руководителя пожаротушения на четвертом энергоблоке АЭС.

…Майор Телятников впоследствии вспоминал, как перед сном, внезапно ощутив легкий укол тревоги, придвинул телефон к постели.

– Зачем, Леня? – удивилась жена.

– Вдруг позвонят…

– Да кто может позвонить в такой час!

– Ну мало ли…

Уже после смерти майора Телятникова его вдова Лариса Ивановна вспоминала события той ночи: «…мы услышали взрывы, но не придали этому значения. Неподалеку базировался летный полк, и очень часто самолеты „брали“ над Припятью звуковой барьер: на низкой высоте это было довольно ощутимо. Но через три минуты раздался звонок: сообщили, что горит крыша машинного зала АЭС. Левик пошел надевать форму, я побежала за его сапогами».[22]22
  Рыбинская И. Вдова Леонида Телятникова… // Факты. 2005. 12 марта.


[Закрыть]

По дороге на станцию Леонид Телятников объявил сбор всего свободного от дежурства личного состава пожарной части. Он понимал, что самая страшная опасность даже не огонь, а радиация. Пламя можно потушить, а вот невидимая радиация не отступит под натиском пожарных расчетов.

Пожар неистовствовал на кровле энергоблока, освещая заревом ночное небо. Оказалось, что при взрыве часть кровли над реактором рухнула. До огня от земли было семьдесят метров. Пожарные четко понимали, что главное сейчас – не допустить распространения пламени по всем покрытиям машинного зала, где работали восемь турбогенераторов, не пустить его на крышу третьего энергоблока. Горящий четвертый энергоблок находился в одном здании с третьим, разделяла их только внутренняя стена. С помощью стационарного лафетного ствола начали тушить пламя на высоте кровли.

В 1 час 35 минут из Припяти прибыл первый караул под командованием Виктора Кобенка. Между третьим и четвертым энергоблоками установили автомеханическую лестницу, и на пылающую кровлю машинного зала устремились огнеборцы. В это время на дежурном «газике» прибыл и майор Леонид Телятников, который тут же перевел руководство тушением на себя. Все время, пока шла борьба с огнем, Телятников находился на самых ответственных «фронтах сражения», дважды поднимался на крышу энергоблока.

Пожарные уже работали наверху, сбивая пламя водяными стволами и сбрасывая оставшиеся от взрыва куски графита. Сапоги увязали в расплавленном битуме, от жара и дыма было тяжело дышать. Потом пожарные стягивали с ног сапоги вместе с обожженной кожей…

В огромный разлом на крыше пожарные увидели мерцающий реактор, точно жерло разбуженного вулкана. Такого чудовищного огня им никогда не приходилось видеть.

Под ними словно бы разверзся ад, из развороченного взрывом четвертого энергоблока шло невидимое для глаз дыхание преисподней. Но в те минуты у пожарных не было времени задумываться об этом, они четко и быстро выполняли свой долг, еще в полной мере не сознавая, что близость преисподней уже словно бы вычеркнула их из числа живых.

Проделав за полтора часа свыше 150 километров ночной дороги, на ЧАЭС прибыла оперативная группа областного Управления пожарной охраны. На станции уже работала дозиметрическая служба, определяя зоны, нахождение в которых было наиболее опасным. Приборы дозиметристов зашкаливали…

Когда к двум часам ночи пламя на крыше было побеждено, внизу пожарных уже ждали машины «скорой помощи». Они, получившие смертельные дозы облучения, с трудом спустились вниз. На их боевой пост вступили пожарные Припяти и Чернобыля. Огонь был потушен на всех этажах реакторного отделения.

Для лейтенанта Владимира Павловича Правика в эту ночь закончилось последнее дежурство. Мужественного пожарного, получившего смертельную дозу облучения, отправили на лечение в Москву. 11 мая 1986 года он скончался в 6-й клинической больнице. Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

«Работники станции уже знали, что радиационная опасность была угрожающей, – рассказывает Лариса Ивановна Телятникова. – Наш сосед Игорь Крышенбаум был старшим инженером управления турбин на четвертом энергоблоке – том самом, на котором проводилось испытание, спровоцировавшее взрыв. Он позвонил нам в полтретьего ночи и сказал: „Закрывайте окна, двери и вывозите детей“. У нас двое сыновей: Олегу тогда было 12 лет, а Мише – 10. Наши знакомые предложили забрать детей из города. Я, естественно, осталась с мужем. Представляете, что со мной было потом, когда я вдруг обнаружила, что… забыла город, в который увезли моих детей! Утром от станции одна за другой отъезжали „скорые“. На тех, кого оттуда вывозили, страшно было смотреть: распухшие щитовидки, красные лица. Некоторые люди не переставая смеялись – это тоже один из признаков сильного облучения, как и рвота. Левику стало плохо прямо в кабинете у директора. Но кто-то понял это по-своему, и пошли разговоры, будто Телятников был в стельку пьян. Поэтому, мол, и выжил, в отличие от своих подчиненных. Из Москвы с санавиацией прилетела бригада врачей, отобравшая самых тяжелых пострадавших. Всего в столицу увезли около 100 человек. На следующий день в обед Левика тоже отправили самолетом в московскую клинику № 6 Института биофизики. Помню, ребятам становилось плохо уже в автобусе, муж терял сознание. Было жарко, люди хотели пить, я побежала и схватила с барной стойки расположенного рядом кафе банку сока, а буфетчица закричала мне: „Куда?! Деньги давай!“ Что было после того, как автобус с ребятами скрылся за поворотом, не помню, но потом мне рассказывали, что я ужасно кричала».[23]23
  Возняк В., Троицкий С. Чернобыль. Как это было. Взгляд изнутри. М., 1993. С. 97–98.


[Закрыть]

«Этого не может быть, потому что этого не может быть»

25 апреля на ЧАЭС готовились к остановке четвертого энергоблока на планово-предупредительный ремонт.

Во время остановки реактора предполагалось провести испытания с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания оборудования станции. Программа испытаний была утверждена главным инженером станции Н. М. Фоминым. «Суть эксперимента заключалась в моделировании аварийной ситуации, когда турбогенератор (машина для выработки электроэнергии) может остаться без своей движущей силы, то есть без подачи пара от реактора, теряет способность вырабатывать электричество, а на электростанции в этот момент по каким-либо причинам отсутствует постоянное электроснабжение от сети. Для такого случая и разрабатывался специальный режим. Он в том, чтобы при отключении пара за счет инерционного вращения ротора генератор какое-то время продолжал вырабатывать электроэнергию».[24]24
  Возняк В., Троицкий С. Указ. соч. С. 97–98.


[Закрыть] Никто не задумывался о том, что этот эксперимент серьезно влияет на безопасность эксплуатации ядерного аппарата. Слепая уверенность в том, что атомная энергетика абсолютно безопасна, усыпила бдительность сотрудников ЧАЭС. Отключив турбину от пара, персонал собирался посмотреть, сколько будет длиться «выбег». Но как работает оборудование в условиях «выбега», не знал никто. Поэтому когда реакторный зал начала сотрясать вибрация, многие восприняли ее как должное.

Эксперимент не сочли необходимым согласовывать ни с конструкторами реактора, ни с Госатомнадзором СССР. А директор станции Виктор Брюханов на суде вообще заявил, что ничего не знал об эксперименте с четвертым энергоблоком: «Я знал, что будет ремонт реактора, но обычный. О программе испытаний я не знал, я ее не видел». Можно, конечно, предположить, что Брюханов просто не хотел брать на себя ответственность за эксперимент, но вполне возможно, что сотрудники ЧАЭС во главе с главным инженером Фоминым не придавали эксперименту достаточно серьезного значения и потому не сочли необходимым информировать о нем директора. В пользу второго предположения также говорит и то обстоятельство, что никаких дополнительных мер безопасности на станции принято не было.

Директор Виктор Петрович Брюханов запомнился своим коллегам как хороший руководитель, ответственный человек и трудоголик, отдававший работе всю свою энергию и знания.

Но вот именно со знаниями, как выяснилось, у Брюханова были проблемы, он не был специалистом в области атомной энергетики, до назначения на ЧАЭС работал на Славянской гидроэлектростанции. Впоследствии на суде Виктор Брюханов на вопрос об особенностях работы реактора откровенно признался: «Я не физик. Я не мог знать». Он искренне считал, что самая большая неприятность, какая может случиться с реактором, «это разрыв трубопровода». А главный инженер ЧАЭС Н. М. Фомин на суде говорил: «…Возможность такой аварии не была описана, и даже намека на такое не было. Я не специалист по ядерным делам». В подобном же духе были и высказывания начальника смены В. Рогожкина: «Я не представлял, что разгон может привести к взрыву. Ни в одном из учебников нет того, что наши реакторы могут взорваться». У руководства станции стояли люди, которые не были специалистами «по ядерным делам».

В 8 часов утра 25 апреля на станции прошло селекторное совещание, на котором речь шла в том числе и о том, что на четвертом блоке идет работа с недопустимо малым запасом стержней-поглотителей. По сути, была названа причина будущей катастрофы. Но руководство не придало значения грозящей опасности.

Собственными руками персонал Чернобыльской станции превращал реактор в атомную бомбу. Инженер дозиметрического контроля ЧАЭС Э. В. Ситникова, давая на суде свидетельские показания, рассказывала, как ее погибший от лучевой болезни супруг – заместитель главного инженера станции А. А. Ситников приходил встревоженный с работы и говорил: «Оборудование неисправно, работать невозможно, а останова не дают. Как хочешь, так и…» Участник ликвидации последствий Чернобыльской аварии Юрий Васильевич Поликарпов пишет, что нельзя не удивиться тому, как «целенаправленно шли люди к закономерному финалу, насколько упорно пытались обмануть автоматику».[25]25
  Поликарпов Ю. Герои атомного фронта. Владимир, 2006. С. 6.


[Закрыть]

Перед началом эксперимента была отключена система аварийного охлаждения реактора, что впоследствии будет оценено как преступная ошибка. Когда система безопасности уже была выключена, оказалось, что на одной из украинских электростанций произошла остановка энергоблока, в сетях возник дефицит электроэнергии. Поэтому диспетчер не разрешил чернобыльцам останавливать реактор, который теперь работал без системы аварийного охлаждения.

В 00 часов 28 минут операторы приступили к снижению тепловой мощности реактора. Но вместо запланированных 700 МВт мощность реактора внезапно упала до 30. Реактор встал, но, чтобы не сорвать запланированный эксперимент, персонал станции начал его искусственно «разогревать».

Уже впоследствии заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Яковлевич Дятлов (осужденный после аварии на десять лет колонии) вспоминал эти минуты: начальник смены Акимов сказал ему, что «произошел провал мощности до 30 МВт. Сейчас поднимают мощность. Меня это нисколько не взволновало и не насторожило. Отнюдь не из ряда вон выходящее явление. Разрешил подъем дальше и отошел от пульта». Из активной зоны реактора начали выводить управляющие стержни, которые поглощают нейтроны и сдерживают цепную реакцию. К часу ночи реактор заработал уже на мощности 200 МВт. Для ее поддержания из активной зоны сотрудникам приходилось выводить все больше управляющих стержней. В регламенте четко и ясно говорилось, что «работа реактора при запасе менее 26 стержней допускается с разрешения главного инженера станции», но сотрудники не стали согласовывать свои действия и все уменьшали количество стержней, которые поглощают нейтроны и регулируют цепную реакцию, в активной зоне реактора. Геннадий Александрович Шашарин, в 1986 году – первый заместитель министра энергетики и электрификации СССР, отмечал, что «подсчет числа стержней, погруженных в реактор, вообще затруднен. Нужно было просуммировать отрезки стержней, погруженных в активную зону (полное количество стержней 211 штук), вызовом специальной программы на вычислительную машину. Для этой операции требовалось несколько минут. Неизвестно, делал ли это оператор, или количество стержней так и оставалось неизвестным…» Геннадий Шашарин – опытный энергетик и, в отличие от руководителей Чернобыльской станции, глубокий знаток атомной энергетики, он работал на первой атомной станции в Обнинске, затем на Белоярской АЭС, участвовал в строительстве атомной станции «Ловиза» в Финляндии. Он прекрасно понимал «анатомию» Чернобыльской катастрофы. Шашарин был твердо убежден, что «авария… не произошла бы, если бы оператор смог удержать мощность реактора (автоматика не помогла) на уровне 700–1000 МВт, как это было указано в программе испытаний. В противном случае следовало мгновенно заглушить реактор, прекратив испытания».

К 1 часу 22 минутам стержней было уже не более восьми. В этой ситуации предотвратить аварию могло только чудо, но чудо не произошло… А персонал станции все еще не отдавал отчета, насколько близко они подошли к бездне.

В 1 час 23 минуты начальник смены четвертого энергоблока Александр Акимов приказал заглушить реактор, и оператор Леонид Топтунов, сняв с кнопки «А3» (аварийной защиты) предохранительный колпачок, нажал ее.

Делалось все это в спокойном и деловом режиме, ничто не предвещало нештатных ситуаций. По этому сигналу реакторные стержни в количестве 187 штук начали движение вниз, в активную зону, и должны были прервать цепную реакцию. …И вдруг, после небольшого снижения мощности, она без видимой для персонала станции причины стала увеличиваться со все возрастающей скоростью. Потрясенный Топтунов удерживал кнопку аварийной защиты…

– Глуши реактор! – закричал начальник смены Акимов, понимая, что происходит нечто невообразимое.

Восприятие персоналом ситуации можно описать выражением: «Этого не может быть, потому что этого не может быть».

В 1 час 23 минуты 43 секунды было зарегистрировано появление аварийных сигналов по превышению мощности и по уменьшению периода разгона реактора (большая скорость увеличения мощности).

Было уже поздно что-либо предпринимать – реактор погибал, извергая все содержимое своей ядерной утробы. Поскольку автоматическая система аварийной остановки реактора была отключена, цепная реакция вышла из-под контроля. Неконтролируемое расщепление ядер привело к перегреву охлаждающей воды, которая из циркониевых труб, не выдержавших давления и лопнувших, попала внутрь реактора и превратилась в сжатый пар. Этот пар сначала приподнял крышку реактора, которая весила две с половиной тонны, а потом с дикой силой швырнул ее на 10–15 метров, прокладывая путь для хлынувшего вверх ядерного топлива и обломков кладки. Падая, крышка раздавила верхнюю часть активной зоны реактора, вызвав новый выброс радиоактивных веществ. Легковоспламеняющаяся смесь из воздуха и водорода вырвалась в центральный зал и взорвалась, по-видимому, от соприкосновения с раскаленным графитом.

По заключению экспертов Института проблем безопасности атомных электростанций Украины, к аварии привели ошибочные действия персонала ЧАЭС и отключение автоматической системы аварийной остановки реактора. Сотрудники станции, задействованные в эксперименте, попросту не заметили начало неуправляемой цепной реакции. За считанные секунды тепловыделение в реакторе возросло в две тысячи раз, ядерное топливо нагрелось до температуры 3000 °C, вызвав тепловой взрыв, после которого примерно через 15 секунд произошел взрыв водородовоздушной смеси. В разрушенном реакторе началось горение графита, сопровождаемое температурой в 2500–3000 °C. Раскаленное вещество, пылающее в реакторе, расплавило дно и вылилось в подреакторное пространство, образуя вещество, похожее на вулканическую лаву, которое позже было названо «ядерной магмой». Позже она застыла в форме причудливых сталактитов.

Охранник ЧАЭС Леонид Бутрименко, находившийся всего в ста метрах от четвертого блока, рассказывал: «В половине второго я услышал первый взрыв. Он был глухой, словно грохнул трамвай, но очень сильный. Тряхнуло, как при землетрясении. Я повернулся к реактору. Тут на моих глазах произошел второй взрыв. Успел заметить, как вздымается разорванная крыша. Взрыв был такой силы, что бетонные плиты весом в тонну, а то и больше отбросило от реактора метров на пятьдесят. Некоторые вылетели за ограду…» Семидесятиметровое здание энергоблока буквально разорвало внутренним давлением.

Выброшенный взрывом в небо сгусток газа и пыли был подхвачен ветром, и огромное радиоактивное облако поплыло на северо-запад… Наиболее тяжелые частицы усеяли землю неподалеку от Чернобыльской станции, а легкие поплыли дальше, оставляя «радиоактивный след» на территории Белоруссии, Польши и Скандинавских стран. Ветер сменил направление, и оставшуюся часть выброса пронесло над Ленинградской областью. Радиоактивное облако чудом растаяло, немного не долетев до Москвы.

…Когда пожарные уже боролись с огнем на крыше четвертого энергоблока, в квартире директора станции Виктора Петровича Брюханова раздался телефонный звонок. Начальник химического цеха сообщил, что на станции пожар и к директорскому дому уже выехал автобус, оборудованный радиостанцией. Брюханов вскочил в машину и по дороге связался с дежурной телефонисткой, приказал ей сделать оповещение всем службам об аварии на ЧАЭС. Подъезжая к станции, директор с ужасом увидел, что над четвертым энергоблоком нет крыши… Машина подъехала к административному корпусу, и Брюханов опрометью поднялся в свой кабинет.

В 1 час 55 минут дежурная телефонистка позвонила на квартиру начальника штаба гражданской обороны ЧАЭС Серафима Степановича Воробьева и попросила его срочно приехать на станцию. По дороге Воробьев увидел «голосующего» на обочине секретаря парткома станции Парашина, который тоже был разбужен тревожным звонком. Когда Воробьев и Парашин вошли в кабинет Брюханова, там уже сидел секретарь Припятского горкома партии А. Веселовский. Вместе они спустились к подземному убежищу. Воробьев отпер дверь. В убежище находился дозиметрический прибор, который показал повышенный радиационный фон – прибор буквально зашкаливал. Но директор станции Брюханов не поверил этому:

– У тебя прибор неисправный, – сказал он Воробьеву. – Таких полей в природе не бывает!

Воробьев сообщил об аварии в Киев дежурному по штабу гражданской обороны, а Брюханов начал звонить руководству в Москву – во Всесоюзное производственное объединение «Союзатомэнерго».

Заместитель председателя «Союзатомэнерго» Евгений Иванович Игнатенко в феврале 1986 года приказом министра энергетики и электрификации СССР был назначен ответственным за координацию пусковых работ на вводимых в строй атомных энергоблоках – их в то время в стране было пять. В три часа ночи в московской квартире Игнатенко раздался звонок, и оперативный диспетчер сообщил, что на Чернобыльской станции произошел пожар с радиационными и ядерными последствиями. Взяв свой «тревожный чемоданчик», Игнатенко на такси поехал в министерство.

Связавшись с Брюхановым, Игнатенко попытался понять, что именно произошло на ЧАЭС. По словам директора станции, в результате взрыва, причина которого не ясна, обрушилась кровля машинного зала и аппаратного отделения. Реактор четвертого энергоблока, утверждал Брюханов, заглушен и контролируется. Также Брюханов сообщал в Москву, что отклонений в радиационной обстановке на станции нет… Из докладов директора ЧАЭС у московского руководства создавалось впечатление, что реактор цел, а значит – самое страшное не случилось… Именно так и было доложено в Совет Министров СССР, а ближе к утру – лично М. С. Горбачеву. Значит, паниковать нет причины. Однако тон докладов Брюханова час от часа менялся и становился все тревожнее. Так, руководство «Союзатомэнерго» узнало, что пожар полыхает сразу во многих частях станции, есть пострадавшие, прежде всего – пожарные, у которых выявлены признаки радиационного заражения.

В 10 часов утра московская комиссия вылетела с аэродрома Чкаловский. Самолет Ан-24 взял курс на Киев. Разворачиваясь в воздухе для посадки в Жулянах, самолет низко прошел над Чернобыльской станцией. Хорошо был видел развороченный взрывом четвертый энергоблок, от которого поднимался плотный белый дым.

В Жулянах москвичей встретил «Икарус» из Припяти. За окнами автобуса проплывали привольные пейзажи весеннего Полесья, люди работали в садах и огородах, жгли прошлогоднюю листву. Никто из них не знал о ночной беде.

Первыми вестниками трагедии стала встреченная «Икарусом» колонна пожарных машин, которые возвращались из Припяти. Возле развилки на Чернобыльскую станцию стоял патруль – милиционеры дежурили в респираторах.