Текст книги "Открытый (в)опрос. Общественное мнение в современной истории России. Том I"

В те времена ни проводникам, ни военным не надо было долго объяснять важность их миссии – авторитет ученых, в отличие от партийных чиновников, был велик. Готовя опрос, социологи ставили перед собой грандиозную задачу, которая, как впоследствии написал Левада, сводилась к двум принципиальным вопросам: «Есть ли в нашем обществе общественное мнение?» и «Есть ли в стране достаточно надежные средства для его изучения?»[161]161
  Там же.


[Закрыть].

Михаил Тарусин

В школе будущий вциомовец Михаил Тарусин был троечником, терпеть не мог пионерский галстук, а учительница химии писала в дневнике, что голова его «набита соломой». Учебе он предпочитал чтение дореволюционных книг из домашней библиотеки и признавался, что «книги без ижицы и ятей казались мне голыми и простоватыми»[162]162
  Там же.


[Закрыть]. Во время учебы на философском факультете МГУ Тарусин и его друзья-студенты вели споры о религии и марксизме, пили дешевый портвейн и обращались друг к другу «поручик»: «Нам хотелось, наверное, романтики – в отношениях не только друг к другу, но и к жизни, и к женщинам, к окружающей действительности <…> И мы присвоили себе старорежимные звания»[163]163
  Тарусин М. А. Мы формировались во времена отрицания // Социальная реальность. 2007. № 7. С. 55–79.


[Закрыть].

Социология понравилась Тарусину тем, что в ней не было «идеологической подоплеки». Время было не лучшее, романтические 1960-е сменились «тухловатыми» 1970-ми. Спасение от «тухловатого» времени Тарусин нашел в вере. Он тайно, в квартире знакомого священника, крестился в 14 лет и в студенческое время стал посещать службу уже открыто, не боясь репрессий: «Господь своих овец стережет», – говорит он[164]164
  Там же.


[Закрыть].

В 1982 г. судьба занесла Тарусина во Всесоюзный научно-исследовательский светотехнический институт (ВНИСИ) им. С. И. Вавилова. Там в должности младшего инженера (а потом старшего инженера) он занимался заводской социологией, сравнивая социально-психологический климат на производствах. Денег не хватало, и Тарусин с друзьями занялся мелким частным бизнесом: укреплением хлипких входных дверей в квартиру для всех желающих. Тарусин с его вызывающей доверие внешностью вузовского преподавателя выполнял главную задачу – уговаривал хозяина укрепить свою дверь за умеренную плату. Впоследствии умение легко входить в контакт с людьми помогло ему проводить соцопросы.

Окончательно заскучав во ВНИСИ, Тарусин перешел в необычную организацию – Государственный институт по проектированию театрально-зрелищных предприятий (Гипротеатр). Здесь он попал в отдел разработки игровых компьютерных программ. В Гипротеатре Тарусин познакомился с будущей коллегой по ВЦИОМ – Еленой Петренко. Разработка компьютерных игр продолжалась недолго, и Тарусин перешел на работу в не менее творческое учреждение – НИИ культуры, где познакомился с блистательной командой социологов и одним из будущих руководителей ВЦИОМ – Яковом Капелюшем.

В 1988-м Елена Петренко пригласила его в создаваемый ВЦИОМ. Он долго не раздумывал: «Вот оно, впервые в истории Совдепии – масштабные, всесоюзные опросы общественного мнения! Чувство было такое: ну теперь-то мы все и выясним! И миру все объясним. А главное – сами себе»[165]165
  Там же.


[Закрыть].

И действительно, в «Доме туриста» Тарусину все показалось очень необычным. «Такого со мной не было никогда. Сидят люди, у которых внутри что-то горит, внутри происходит что-то очень радостное, как в фильме “Я шагаю по Москве“. Там все были счастливы – и в нашем коллективе все счастливы. Я понимаю почему: столько лет все гнобилось, все было под спудом. И эти люди, эти профессионалы, пришедшие сюда, копили силы, думая, что эти силы никогда не пригодятся, так и придется уходить в могилу. И вдруг они оказались востребованы!»[166]166
  Там же.


[Закрыть].

Задачи, которые пришлось выполнять Тарусину и его коллегам, были масштабными даже по европейским меркам. Так, проектировать всесоюзную выборку приходилось усилиями трех человек, скрупулезно собиравших данные о жителях разных населенных пунктов СССР. Для этого использовали сборники Госкомстата СССР, который «данные свои публиковал в абсолютных величинах, и их надо было сложить для жителей в возрасте 18 лет и старше, и пересчитать в проценты, и привязать к конкретному региону, и согласовать с типом выборки и т. д., и т. п.». Потом были многочисленные всесоюзные опросы, где как нельзя пригодилось умение Тарусина открывать любую дверь.

В 1992 г. вместе с командой Ослона Тарусин покинул ВЦИОМ, но со временем ушел и из ФОМ. Началась полная приключений работа на выборах. Во время кампаний на Северном Кавказе Тарусин видел направленное на него дуло автомата боевика-ваххабита: «Жизнь моя – не метание, а непрестанная борьба с ленью и нелюбопытством»[167]167
  Там же.


[Закрыть]. Сменив много мест работы, Тарусин в 2018 г. осел в Федеральном агентстве по делам национальностей (ФАДН). Сам он надеется – надолго.

Есть мнение!

Одновременно с анкетным исследованием группа Левады провела похожий опрос при участии одного из интеллектуальных флагманов перестройки – «Литературной газеты». 1 февраля 1989 г. в ней была напечатана небольшая заметка о предстоящем опросе и часть анкеты под названием «Как вы думаете?». В то время тираж издания был порядка 6 миллионов экземпляров. Это давало возможность команде ВЦИОМ охватить огромную общесоюзную аудиторию. На анкету, как писал Левада, «откликнулись представители наиболее образованных слоев населения». Ученый и его группа хорошо понимали, что, в отличие от всесоюзного опроса, опрос «Литературки» не будет репрезентативным, ведь эту респектабельную газету читала по большей части публика из больших городов. Ожидания были не слишком большими: от 2 до 5 тысяч заполненных анкет. Грушин обещал, что наберется до 15 тысяч.

Служебная записка Юрия Левады – Татьяне Заславской

На деле вернулось 120 тысяч заполненных анкет! Это был триумф – но одновременно и катастрофа, поскольку мешки с анкетами было негде хранить – они лежали даже в ваннах гостиничных номеров «Дома туриста», а мощности на их обработку в принципе отсутствовали. Расшифровкой анкет, порой написанных неразборчивым почерком, занимались все вциомовцы. «И тогда Алексей Гражданкин, самый здоровый по размерам, огромный человек закатывал рукав и опускал свою длиннющую руку на случайную глубину в случайный мешок. Так была отобрана тысяча писем, их обрабатывали и сделали первую большую аналитику»[168]168
  Ослон А. А. Интервью для книги «Открытый (в)опрос» А. Кулешовой и А. Братерскому. Москва, 2020.


[Закрыть], – вспоминает Ослон.

Но кроме заполненных анкет были еще и письма, каждое из которых было криком о помощи. «Общество связывало с общественным мнением очень большие надежды. Одно из писем было от работников целлюлозно-бумажного комбината, который хотели закрыть по причине вреда для экологии. Работники нам написали слезное письмо, а что мы могли сделать?»[169]169
  Кинсбурский А. В. Интервью для книги «Открытый (в)опрос» А. Братерскому. Москва, 2020.


[Закрыть] – вспоминает Кинсбурский. Не веря «партии и правительству», отвечавшие на газетную анкету писали еще и письма, надеясь на ученых, которые по-прежнему казались им близкими к власти людьми. «Я считаю, чтобы не было ошибок и чтобы от них не страдал ни один народ, ни в какой республике, почаще надо проводить такие анкеты, чтобы народ решал наиболее важные проблемы вместе с правительством», – отмечала в одном из писем домохозяйка из Ташкента[170]170
  Есть мнение! Итоги социологического опроса / Под общей редакцией Ю. А. Левады. М.: Прогресс, 1990.


[Закрыть]. В корреспонденции попадались и рационализаторские предложения: так, горный инспектор из Магаданской области предлагал читать вопросы анкеты с экрана, а аудитория должна в знак согласия включать электроосветительные приборы. Кроме ответов на вопросы в письмах были также предложения по изменению избирательной системы, требования убрать из паспортов отметку «национальность» и повысить пенсии для инвалидов.

На все послания отвечали вежливо и пытались находить рациональное зерно даже в самых своеобразных из них. «При всей причудливости основных идей и демагогичности аргументов автора письма ее предложения опираются на разумную посылку…», – писал социолог ВЦИОМ Алексей Левинсон в отзыве на письмо жительницы Ленинграда, в котором она хотела привлечь Центр к изучению «социологии музыки». Сотрудники ВЦИОМ тщательно изучали каждое письмо – в справке, подготовленной для руководства, даже упоминались «письма психически ненормальных людей» с короткой пометкой: «Серьезному анализу не поддаются».

Отзыв на письмо во ВЦИОМ Алексея Левинсона

Когда интервьюеры ВЦИОМ начали проводить поквартирные опросы, первые респонденты впускали их легко – и долго не отпускали. «Они просили еще что-нибудь спросить у них по окончании интервью. Никаких отказов и близко не было. Встречали, поили чаем и благодарили, потому что вся страна говорила, и они тоже хотели говорить. Иностранные коллеги удивлялись: так не бывает! Впрочем, уже в 1992 г. к жителям России пришли другие заботы, и они вытеснили «перестроечную» разговорчивость», – рассказывает Ослон[171]171
  Ослон А. А. Интервью для книги «Открытый (в)опрос» А. Кулешовой и А. Братерскому. Москва, 2020.


[Закрыть]. Такая ситуация еще несколько лет назад казалась немыслимой: людей впервые не для галочки спрашивали, как они оценивают события, происходящие в государстве. В 1988 г. их было много даже для такой большой страны, как СССР. В союзных республиках местная партийная власть уже начала сдавать позиции под напором различных «народных фронтов». В марте 1988-го в СССР прошел первый конкурс красоты, а в июне того же года страна на официальном уровне отметила тысячелетие Крещения Руси. В ноябре в первый и последний раз поднялся в космос советский шаттл «Буран», а в декабре произошло разрушительное землетрясение в Армении.

Кроме этого большого мира, новости из которого каждый день обрушивались на советского человека, был у него и свой маленький мир – с полупустыми магазинами. «Какая демократия, какое участие в жизни, если человек боится потратить более 50 копеек на обед, проезд в маршрутке?» — говорилось в одном из присланных в редакцию писем. В конце письма автор сетовал: «Жаль, что такое анкетирование не проводят „Правда“ или „Известия“»[172]172
  Есть мнение! Итоги социологического опроса / Под общей редакцией Ю. А. Левады. М.: Прогресс, 1990.


[Закрыть]. Анкеты старательно заполняли в различных советских учреждениях, воинских частях, больничных палатах и санаториях, на заводах, в райотделах милиции и на овощных базах. На почтовых конвертах, которые бережно вскрывали сотрудники ВЦИОМ, были штемпели почтовых отделений Алма-Аты и Тбилиси, Таллина и Душанбе, Баку и самых отдаленных поселков. «ВЦИОМ впервые сумел охватить единым взглядом страну», – заключает Сергей Хайкин[173]173
  Хайкин С.Р. Интервью для книги Открытый (в)опрос В. Хамраеву. Москва, 2015.


[Закрыть].

Страна еще была единой, но ее граждане уже хотели разного и порой противоположного. В своих письмах они ругали или хвалили Горбачева, жаловались на беспросветную жизнь и притеснения русских в республиках – и одновременно на их засилье, требовали отстранить от власти «всех бюрократов и евреев» и жаловались на антисемитизм, кляли кооператоров и воспевали частное предпринимательство. Среди авторов были домохозяйки и инвалиды, кооператоры и служащие, солдаты и ученые. Часть писем было невозможно читать без содрогания. «Помогите братьям, сыновьям, что там служат. Может, ваша помощь спасет от новых жертв»[174]174
  Есть мнение! Итоги социологического опроса / Под общей редакцией Ю. А. Левады. М.: Прогресс, 1990.


[Закрыть], – писала сестра служившего в Томске солдата, в части которого в 1987 г. от «унижения и голода» покончили с собой 11 человек.

29 марта 1989 г. результаты первого всесоюзного опроса ВЦИОМ были опубликованы в «Литературной газете». Самыми активными респондентами оказались жители Москвы и Ленинграда – главных городов перестройки, а самыми равнодушными – жители Средней Азии, до которой новые веяния доходили с трудом. Как выяснилось из опроса, число людей, не интересующихся политикой, было ничтожным – всего лишь 1 % населения страны. В то же время большинство опрошенных – 60 %, – отметили, что возможностей влиять на политику у них нет[175]175
  Там же.


[Закрыть].

Главными проблемами страны люди называли дефицит продовольствия и промышленных товаров и ухудшение медицинского обслуживания. На вопрос анкеты «Как вы считаете, что убедит людей в том, что в стране происходят реальные положительные сдвиги?» – на первом месте был ответ «прилавки, полные продуктов». Во всесоюзном опросе этот ответ выбрали 51,8 % опрошенных, в опросе «Литературной газеты» – 73,9 %. Существенно различались результаты и в ответах на вопрос, как добиться «решительных перемен к лучшему». Ответ «навести в стране твердый порядок» выбрали от 29 % (опрос «Литературки») до 50,4 % (всесоюзный опрос). Будущее представлялось советским гражданам тревожным. На вопрос о возможности насилия на межнациональной почве утвердительно ответили 77 % аудитории «Литературной газеты», а во всесоюзном опросе такой ответ дали 40 %. На вопрос о возможности выхода республик из СССР 52 % опрошенных ответили, что это возможно. При этом большинство опрошенных в обоих случаях были уверены, что массовые репрессии в стране больше не повторятся[176]176
  Там же.


[Закрыть].

Письмо во ВЦИОМ из НИИ ядерной физики

Среди стран, опыт которых наиболее ценен, во всесоюзном опросе чаще всего называли Японию, таковых было 25,6 %. Среди отвечавших в «Литературке» Японию отметили 36,3 %. На втором месте были США – в качестве примера эту страну привели 18 % читателей «Литературки» и 11,4 % участников всесоюзного опроса. На вопрос, события в каких странах «внушали наибольшую тревогу» в 1988 г., участники газетного и всесоюзного опросов ответили однозначно: Афганистан. Вывод войск из этой страны также был первым ответом на вопрос о трех важнейших событиях года. Именно так на вопрос всесоюзной анкеты ответили 62,8 % опрошенных, анкеты в «Литературной газете» – 56,4 %. (Вывод войск опередил публикацию опроса – в феврале 1989 г. последний советский солдат уже покинул эту страну.) На втором месте стояло чудовищное землетрясение в Армении в декабре 1988 г., на третьем – подписание Договора о ракетах средней и малой дальности (ДРСМД) между СССР и США[177]177
  Там же.


[Закрыть].

Вывод советских войск из Афганистана (1989)

В 1979 г. СССР ввел Ограниченный контингент советских войск в Афганистан для военной поддержки лояльного режима «социалистической ориентации», столкнувшегося с угрозой падения из-за гражданской войны. Постепенно размеры советского контингента выросли до 100 000 бойцов. Сопротивление подавить не удалось, к его поддержке оружием, деньгами и инструкторами подключились Китай, Пакистан, Саудовская Аравия, США, Франция и др. СССР оказался в международной изоляции, Запад ввел ряд болезненных санкций, бойкотировал московскую Олимпиаду-80. В СССР афганская война быстро стала непопулярной, по мере разворачивания перестройки все громче звучали требования прекратить ее и вывести войска, чьи потери за 10 лет составили более 13 300 человек. Международные соглашения по афганскому урегулированию были подписаны в 1988 г. в Женеве, и 15 февраля 1989-го последний советский солдат покинул Афганистан.

Был вопрос и о любимых кинофильмах. В ответах назвали и «Холодное лето пятьдесят третьего», лагерную драму, в которой свою последнюю роль в кино сыграл Анатолий Папанов, и «Ассу» Сергея Соловьева, но на первом месте оказалась скандальная «Маленькая Вера» с Натальей Негодой в главной роли. Среди читателей «либеральной» «Литературки» почитателей фильма было 11,3 % (против 4,3 % во всесоюзном опросе)[178]178
  Там же.


[Закрыть]. Съемки киноленты проходили в приморском Мариуполе, который до 1989 г. носил имя партийного идеолога Андрея Жданова. Расположенный в двух часах езды от Таганрога, он был похож на него по всем основным критериям. Тяжелая жизнь героев фильма вполне отражала те проблемы, о которых за много лет до того писали социологи из Таганрогского проекта.

На базе двух опросов – всесоюзного и «пресс-опроса» читателей «Литературной газеты» – коллектив теоретического отдела ВЦИОМ подготовил книгу «Есть мнение!». Это была первая книга, выпущенная ВЦИОМ. «Есть мнение!» вышла под редакцией Юрия Левады осенью 1990 г., то есть спустя полтора года после эмпирических исследований, и повествовала о времени, которое уже ушло. Перемены ускорялись, общественное мнение быстро эволюционировало, однако Леваде и его сотрудникам удалось не только сделать «мгновенный снимок», но и выдвинуть несколько интересных гипотез, объясняющих структуру и динамику массового сознания советских людей. Позднее эти гипотезы были развиты и усилены в книге «Советский простой человек» и многих других.

Характеризуя предмет изучения – массовое сознание в период перестройки, – социологи утверждали, что на их глазах развернулся процесс формирования общественного мнения, которое прежде в советской системе де-факто отсутствовало. Именно в 1988 г. «далеко не полностью контролируемые процессы общественных изменений <…> приобрели лавинообразный характер. Массы стали реально включаться в противоречивые процессы, стимулируемые перестройкой». В результате произошел «глубокий разлом общественный структур, обнаживших обычно скрытые механизмы функционирования власти, пропаганды, прессы, систем доверия и поддержки <…> Ранее глубоко скрытые “узлы“ и “передачи“ социального агрегата как бы вышли на поверхность, стали доступны рассмотрению и оценке»[179]179
  Там же. С. 7.


[Закрыть].

Перемены происходили прежде всего в сознании людей, и поэтому главным дифференцирующим признаком в исследовании оказался уровень образования респондентов. Лица с высшим образованием по большинству вопросов давали в полтора-два раза больше критических оценок, чем другие. Еще более критически были настроены участники «пресс-опроса», представлявшие аудиторию всегда полуоппозиционной «Литературной газеты». Социологи предположили, что сегодняшние мнения этой авангардной группы уже завтра будут разделяться более широкими кругами общества. В дальнейшем этот прогноз подтвердился.

Идейно-политическая дифференциация меняющегося общества виделась аналитикам ВЦИОМ такой: примерно 30 % советских людей – условные горбачевцы, «авангард перестройки», достигший высокой степени осознания трудностей и необходимости решительных реформ. Сюда входили и идейные борцы со сталинизмом, и более умеренные реформисты, и националисты из республик. 20 % опрошенных были отнесены к популистам острокритического толка (их идейным лидером тогда виделся Борис Ельцин). Еще 20 % – пассивные критики и состояния страны, и происходящих перемен. Оставшаяся треть распадалась на религиозных и аполитичных (7 %), активных консерваторов от неосталинистов до русских националистов (7 %) и «носителей «темного», непроявленного сознания – апатичного, смутно-критического, скептического» (17 %)[180]180
  Там же. С. 67.


[Закрыть].

Главной опасностью для перестройки в тот момент социологи считали группу популистов (и не ошиблись, поскольку Горбачева и его курс в конечном счете похоронили не советские консерваторы, а антисоветские популисты во главе с Ельциным). В массовом сознании были выделены некоторые характерные для популизма черты: представление о коррупции как источнике бед общества (56,8 % опрошенных); ссылка на засилье бюрократов как причину трудностей (41,4 %); требования устранить различия в доходах и уровне жизни, покончить с привилегиями и льготами; надежда на твердую руку или твердый порядок как средство спасти положение и защитить интересы народа; персонализация зла в виде жуликов, махинаторов, бюрократов, аппаратчиков и т. п.; обращение к авторитету популярного лидера или деятеля, противостоящего коррумпированной системе, – от Горбачева до Ельцина[181]181
  Там же. С. 168–169.


[Закрыть].

Расхождение советских людей во мнениях по многим важным вопросам авторы «Есть мнение!» объясняли процессом разложения тоталитарного сознания: «Различные типы национального сознания могут быть представлены не просто как синхронный веер различных умонастроений, но и как определенные фазы, через которые проходит процесс такого разложения». Выделялись три фазы процесса: дестабилизация державного и патерналистского сознания – фаза «брожения умов»; затем фаза реванша – укрепление и обновление форм социального контроля через усиление апелляции к общим символическим моментам, коллективным святыням, сакральным авторитетам; наконец, после краха попытки реванша – фаза распада прежнего «монолита» державного, имперского сознания с выделением четырех типов поляризованного сознания – консервативного, национального, почвенного и демократического. Популизм же возникает на выходе из второй фазы, но до того, как полностью реализовалась третья. Именно на этом этапе, полагали социологи, в момент подготовки книги и находился Советский Союз.

На этой основе был сделан прогноз дальнейшего развития событий: «Процесс распада тоталитарного, а вместе с тем и державного сознания усиливается <…> Все большее количество людей будет вырываться из своего состояния удовлетворения <…> выходить из зависимости от патерналистских структур власти и управления. Все в большей степени будет нарастать кризисное сознание. <…> Неизбежен рост аномии и социальной дезорганизации. <…> Будут попытки реставрации державного национального духа. <…> Все же прочной основой действительного прогресса может быть лишь расширение сферы автономных социальных образований, рост самоорганизации общества, кристаллизация его сознания на основе универсальных культурных ценностей»[182]182
  Там же. С. 202.


[Закрыть].

Доминирующий эмоциональный фон того времени социологи описывали как тревожный. Именно «состояние социальной тревоги сопровождает сегодня процесс разрушения единого монолитного идеологического сознания», непременной характеристикой которого был в том числе принудительный и показной оптимизм. Осознание кризиса в стране ведет к политизации, созданию инициативных групп. «Процесс идет от центра к периферии, от более образованных и творческих групп». Наконец, тревожность «выражается острее всего в восприятии национальных отношений, необходимости защиты интересов или „лица“ того или иного народа»[183]183
  Там же. С. 222.


[Закрыть].

Был зафиксирован также механизм формирования массовых оценок происходящего: по мнению авторов книги, «первоначальную оценку событиям дают именно группы компетентных и ответственных: они, кстати, чаще других опираются на независимые источники информации – друзей, зарубежные каналы. Далее их мнения подхватывают и тиражируют, либо, например, заглушают, опровергают средства массовой информации, а уж через эти каналы они расходятся в более широкой аудитории <…> В ряде случав и более надежными средствами распространения оценок, и ускорителями процессов социальной динамики выступают сегодня общественные движения, организуемые ими собрания, митинги»[184]184
  Там же. С. 29.


[Закрыть].

Еще одна интересная эмпирически выявленная закономерность – относительный, а не абсолютный характер оценок людей. Спрашивая об изменениях, происходящих в снабжении продуктами и товарами, социологи увидели, что более жесткие оценки дают более обеспеченные жители, включая москвичей и ленинградцев, чьи города всегда находились на особом снабжении. И напротив, малообеспеченные и жители сельской местности, малых городов перебои в снабжении фиксировали реже. Такая реакция связывалась с различными стандартами потребления: если жители социальной и территориальной периферии уже притерпелись, свыклись со скудным и нестабильным снабжением товарами, то для более продвинутых слоев это было и менее привычно, и менее приемлемо.

Общественное мнение советских людей того времени лишь немногим походило на общественное мнение граждан западных стран, и дело не в различии взглядов на тот или иной вопрос или проблему. В рамках европейской цивилизации, указывал Грушин, понятие общественного мнения «наделено не одним, а двумя различными смыслами: с одной стороны, – это политический институт, который устойчиво и эффективно участвует в осуществлении власти, представляет собой один из признанных, узаконенных механизмов процесса принятия решений на всех уровнях жизни общества, а с другой – это всего лишь совокупное суждение, разделяемое различными социальными общностями». В советском общественном мнении отсутствовал первый и важнейший компонент: оно еще не стало, да и не могло стать влиятельным социальным институтом, ведь в советском обществе «народ был полностью отторгнут от реальных механизмов управления и должен был либо участвовать в унизительных маскарадах всеобщего одобрения, либо демонстрировать традиционное безмолвие»[185]185
  50/50: Опыт словаря нового мышления / Под общ. ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. М.: Прогресс, 1989. С. 214.


[Закрыть].

В процессе перестройки и разложения советской системы мнения людей постепенно становилось возможным выявлять, описывать, анализировать и представлять на суд самой общественности. Это не значило, что общественное мнение стало влиятельным социальным институтом, но забрезжила хотя бы сама возможность такого превращения, пусть и в длительной перспективе. А для социологов стартовавшая практическая работа по изучению мнений, предпочтений, настроений советских людей стала настоящим счастьем. Как вспоминает Алексей Левинсон, «это был длящийся восторг, это были годы иллюзий, но, как и многие другие иллюзии, их было сладко испытывать. Ради этого мы работали, не зная ни сна, ни отдыха, да и смешно было думать, что надо пойти отдохнуть, если в воскресный выпуск новостей надо было дать уникальные данные <…> Уходить к последнему поезду метро было скорее правилом, чем исключением»[186]186
  Мы и наш ВЦИОМ. Выпуск 1. М.: ВЦИОМ, 1997. С. 35.


[Закрыть].