Текст книги "Время – ноль"

9

По данным разведки, в один из кишлаков на равнине пришёл караван с оружием. Русло пересохшей речушки делило кишлак на две части – большую и маленькую. Третью заставу послали зачистить маленькую. Командиру дали наводку – указали дома, где должно быть спрятано оружие. Десантники шмонали без спешки, потому что в большей части кишлака постреливали: бой – не бой, но пулю поймать можно.

Плоскокрышие глинобитные дома были похожи и одинаково бедны, разным оказывалось только количество грязных детей. Арестовали девятерых мужчин, способных носить оружие. Одного притащили, волоча за руки. Антон-братан проткнул ему бок вилами, когда проверял навозную яму. Раненого кинули у дувала в саду дома, где по наводке должно быть оружие, самого богатого в этой части кишлака. Туда же пригнали остальных пленных. Они сидели на корточках неподалёку от раненого односельчанина, щурились на весеннее солнце, и никто из них даже не пошевелился сделать перевязку. Наверное, раненный был пришлый. Полосатый халат любителя играть в прятки потемнел от крови возле прорех, мухи безбоязненно ползали по пятнам.

– Сунул вилы в навоз, слышу, мычит кто-то, – рассказал Антон. – Я ещё раз да посильнее. Вылазь, говорю, бесище! А он не того – не хочет, пригрелся, видать. Ну, я покрутил вилами туда-сюда – пополз, гад! Мычит, как телок, а изо рта навоз падает. Ну, смеху было!

Во двор зашёл командир заставы.

– Гринченко, нашли?

Сергей кивнул на два старых охотничьих ружья, прислоненных к стене дома.

– И всё?!

Командира можно понять: на помощь группе не идут, а оружие не нашли, оправдаться нечем.

– Должно быть. Принимайтесь за сад. Дайте пленным по лопате, пусть перекопают, – приказал командир и пошутил: – Урожай будет богаче, хозяин им спасибо скажет.

Гринченко, в отличие от командира заставы, оружие не сильно волновало. Найдут – хорошо, не найдут – тоже неплохо. Вот раздобыть бы сувениров пооригинальнее на подарки домашним. Скоро дембель, в казарме на вешалке поджидает новенькая форма, в тумбочке лежит альбом «Пограничник», почти законченный, осталось пару фотографий вклеить, в баталерке припрятаны трофейные джинсы, кроссовки и рубашка, японский магнитофон и швейцарские часы. Себе подшустрил, надо бы подарками родне и друзьям-приятелям запастись.

Оставив пленных ковырять землю под надзором Игнатенко и Первезенцева, сходил с Братанами в дукан, где набрали шариковых ручек, зажигалок и сигарет. Путёвого ничего не нашли.

– Бедненько живут, – сказал Семён, выходя из дукана.

– Ничего, сейчас туда пойдём, – Антон кивнул на большую часть кишлака, где ещё постреливали, – там домищи вон какие, что-нибудь отхватим.

Пленные докапывали сад. Игнатенко и Перевезенцев сидели под цветущей черешней, следили за ними, а остальные десантники заставы расположились во дворе, отдыхали. Отсутствовали только офицеры и трое солдат, видимо, ушедшие в штаб.

Гринченко спросил на всякий случай:

– Нашли что-нибудь?

– Нет. Зря роют, – ответил Игнатенко.

– Пусть работают, им полезно. – Гринченко указал на самого ленивого. – Сачкует, подгони.

Афганец был молод, наверное, одногодка десантнику. Игнатенко стволом автомата заставил его поднять голову. Удар – и афганец, крутнувшись в воздухе, упал на землю. Рядом шлёпнулась лопата.

Вернувшись под черешню, Игнатенко прокомментировал свои действия:

– Улар «сейкэн уки» в область «дзедан». Иппон – чистая победа. Очухается минут через пять, не раньше.

Вернулись офицеры и два солдата.

– Нашли?

– Нет, – ответил Гринченко.

Старший лейтенант Непрядва замысловато выругался.

– А где мой радист?

Мало ли где он может быть?! Это салага всего на вторую операцию вылетел, а ведёт себя не в меру борзо, думает, «деды» не достанут под командирским крылышком.

– Найдите его!

Радиста обнаружили во втором дворе, лежал около входа в сарай. Пистолетная пуля вошла в грудь сверху: «дух» прятался под крышей. Радист был ещё жив, надо ртом надувались и опадали розовые пузыри. Понятно было, зачем пришёл сюда – поживиться, но за каким чёртом полез в сарай?!

Когда раненого принесли к командиру заставы, тот опять замысловато выругался и рявкнул на «молодых»:

– Сколько раз повторять, чтобы по одному не ходили?! Без старших – ни шагу! Увижу – шкуру спущу! – он вытер пот с побагровевшего лица, приказал: – Построиться, идем помогать.

– Пленных с собой? – спросил Гринченко.

– Нет.

– А куда?

Непрядва матом указал направление. Получалось, что очень глубоко.

Пленные, бросив копать, сидели на корточках у дувала, прислонив к нему, как винтовки, лопаты. Они догадались, что произошло, переговаривались шёпотом, а один, самый старый, молился, выжимая коричневыми ладонями седую бородёнку.

Гринченко много раз видел людей за мгновение до смерти. Почти все вели себя по одному из двух вариантов: большинство с бараньей покорностью подставляло головы под пули, а меньшинство сперва отчаянно сопротивлялось, но, убедившись, что не спасутся, становилось баранистее большинства. Лишь малая часть меньшинства боролась за жизнь до последнего, не веря в смерть. Так было и сейчас.

Гринченко взял у Перевезенцева автомат, дав взамен снайперскую винтовку, и приказал Игнатенко:

– Начинай слева.

Пленные, сидевшие справа, встретили смерть с закрытыми глазами, только молившийся защитил лицо руками, за что получил в голову столько свинца, что в дувале позади неё образовалась глубокая выемка. А двое из сидевших слева кинулись наутёк. Один, получив пулю в спину, упал и заёрзал по земле, словно хотел зарыться, как ящерица в песок, потом затих и даже не вздрогнул, когда его прошила короткая очередь. Зато второй, «крестник» Игнатенко, раненный в обе ноги, на четвереньках упрямо полз к дереву, будто за ним было спасение. Игнатенко с ухмылкой вёл ствол автомата за ползущим, но не стрелял.

– Добей! – гаркнул Гринченко, меняя рожок.

«Молодой» не послушался, подождал, когда пленный схватится за дерево, и только тогда нажал на курок. Очередь вспорола халат и оторвала от дерева несколько светлых щепок.

Забурел «молодой». Наверное, ждёт не дождётся, когда «деды» на дембель уйдут, чтобы некого было стесняться за полученные когда-то пинки под зад и затрещины за неопытность и бестолковость.

10

Спиря затормозил и показал через лобовое стекло «москвича» на противоположную сторону улицы, где в углу, образованном глухой стеной здания и высоким каменным забором, стояли торговцы цветами:

– Вон тот, нерусский, без шапки.

Горбоносый усатый кавказец в демисезонном пальто с поднятым воротником пританцовывал около ящика – деревянного каркаса, обтянутого полиэтиленовой пленкой. Внутри ящика, словно в мутной воде, просматривалось ведро с тюльпанами и колеблющийся огонек – видать, свеча обогревала. Рядом торговали славяне – мужичок лет сорока. Похожий на Спирю, только физиономия не бледная, а красная, и женщина, молодая и толстющая, из тех, что во все стороны равны, и тоже краснолицая, будто тюльпаны отстегнули им из лепестков по пайке киновари.

– Жди у детского садика, – сказал Толик Шиша, открывая дверцу, а у Сергея, вылезшего следом из машины, спросил, показав кастет: – Будешь?

– Давай.

Немецкий кастет свободно наделся поверх перчатки. Стоило сжать пальцы, дотронуться кончиками до раскинувшего крылья орла, сидящего на свастике, как из жезла перебегало в руку желание ударить – магическая сила оружия.

Они прошли с видом привередливых покупателей мимо толстухи и мужичка, остановились перед ящиком кавказца.

– Почем? – спросил Толик.

– Штука три рубля.

– Дорого! – Шиша недовольно повертел головой.

– Бери – не пожалеешь! Завтра подаришь жене – всю ночь любить будет! – нахваливал продавец и ухмылялся, показывал полный рот золотых зубов – Восьмое марта раз в году – зачем деньги жалеть?!

– Тут ты прав. – Толик приподнял крышку ящика. – Посмотрю?

– Сам покажу. – Кавказец ухватился за крышку двумя руками.

Кастет разрубил ему щеку, скрежетнул по металлу зубов. Поплюется золотом, когда очухается! Вторым ударом был разбит каркас ящика. Свеча завалилась на пленку, прожгла ее, огонь шустро побежал вверх.

Толик опрокинул ведро и растоптал цветы.

Хозяева соседних ящиков с ужасом наблюдали за ними. Мужичок отпрянул к забору, словно хотел затесаться между кирпичами, а толстуха вышла вперед и закрыла цветы широким задом. Прохожие молча шагали мимо, смотрели под ноги или на проезжую часть и, воровато, на кавказца: чужая кровь всегда притягивает.

Сергей и Толик дошли до первой подворотни, свернули в нее. Кастет не прятал, чтобы не испачкать куртку.

Черный «москвич» поджидал у ворот детсада.

– Куда дальше? – спросил Шиша, садясь на переднее сидение.

– На автостанцию. Там двое орудуют.

Один орудовал шампурами – укладывал с сырым мясом на мангал, а с зажаренным забирал. Был он безусым и закаленным: ворот рубашки расстегнут, а поверх нее лишь белый хлопчатобумажный халат, грязный, в рыжих пятнах. Напевая заунывную национальную мелодию, кавказец понес пять шашлыков в фанерную будочку, над амбразурой которой была вывеска «Кооператив» Севан»».

– Забирай, да, – шашлычник пододвинул к покупателю картонную тарелочку с мясом, снятым с шампура и политым темно-красным соусом.

– Тебе сколько? – спросил он следующего, рослого молодого мужчину с полногубым, добродушным лицом.

– Три. В одну лоханку.

Шашлычник освобождал от мяса второй шампур, когда в будочку вошел Сергей. Кавказец сразу все понял и попятился в дальний угол. Рука с шампурами поднялась, будто собрался рубануть ими, как саблями. Нет, это он сдавался – поднял и вторую. Поэтому получил не в голову, а в грудь, в черную поросль, выглядывающую в разрезе рубашки. Кооператор крякнул натужно и осел на затоптанный деревянный пол, уронив руки на колени ладонями вверх, словно предлагал отведать шашлыки, упавшие к ногам.

– Мужики, что ж вы делаете? – возмутился полногубый покупатель. – Он же мне два шашлыка недодал!

– Получи! – с издевкой сказал Сергей, подняв с пола и положил на картонную тарелочку два шампура с мясом. – Снимай сам.

Покупатель сообщнически подмигнул:

– Вот-вот.

Толик вывернул у кооператора карманы, забрал толстый жмак денег, замацанных жирными пальцами, шваркнул об стену банку с темно-красным соусом и перевернул двухведерную кастрюлю с сырым мясом, а во дворе, походя, опрокинул мангал. Угли зашипели, завернулись в коконы белого пара.

У второй будочки с такой же вывеской амбразура была пошире. Посередине прилавка стояли весы, слева от которых возвышалась пирамида из бело-желтых, будто восковых, яблок, а справа – из серо-красных гранатов, увенчанная разломанным плодом с ядреными бордовыми зернами. И здесь торговал кавказец. Он препирался с пожилой женщиной, закутанной в рыжеватый пуховый платок.

– Будешь брать, не будешь?

– Что ж ты мне гнилые подсовываешь?! – возмущалась женщина. – За такую бешеную цену мне гнилые не нужны!

– Не нравится – в магазине покупай!

– Совести у тебя нет!

– Ишь, обнаглели! – встряла в перепалку разбитная бабенка с хозяйственной сумкой. – Мы им там отстраиваем после землетрясения, а они все сюда прилезли, тараканы черные, грабить нас!

– Иди, да! – отмахивался от нее продавец. – Проваливай отсюда!

– Я здесь живу! Сам проваливай!.. Ух, бить вас некому!

– Есть кому, – вмешался Сергей.

Схватив кооператора за плечо, подтянул к прилавку вплотную, чтоб не промазать. Кавказец цапнул гирьку, но наклонил морду, пряча ее от кастета. Выиграл не много – кастет разрубил темечко. Темные курчавые волосы расползлись в месте удара, блеснула белая кость. Густая черная кровь быстро заполнила ложбинку. Торговец выкинул вперед руки, точно хотел обнять весы, и рухнул под прилавок, так и не выронив гирьку.

– О-ей! – всхлипнула женщина в пуховом платке и прикрыла рот ладошкой.

– Нечего их жалеть! – прикрикнула не нее разбитная бабенка, сгребая гранаты в широкую пасть хозяйственной сумки. – Что заслужил, то и получил!

– Эт-точно! – согласился с ней Толик Шиша и опустил синие, татуированные, руки на бледно-желтую пирамиду. Яблоки были крупные, ухватить удалось по два. – А, черт!.. Серега, возьми, малому отвезу.

Сергей взял пару. Так, с яблоками в одной руке и с кастетом на другой, прошел через автостанцию. Людей на автостанции было валом, но никто не остановил, не крикнул, привлекая внимание наряда милиции, который отсиживался в диспетчерской, развлекая миловидную дежурную.

Когда проезжали на «москвиче» мимо фанерных будочек с вывеской «кооператив „Севан“», фруктовый прилавок был пуст, даже весы пропали, а у шашлычной мужчина с полногубым, добродушным лицом слизывал с пальцев темно-красный соус.

– Ну и народ! – процедил Сергей презрительно. – Разбойничать и то скучно: никакого риска. Всем на все наплевать, лишь бы их не трогали, не мешали самим хапнуть. Мы в Афгане так кур отстреливали. Насыпем зерна…

– Святое дело делаем, – перебил Спиря, – поэтому и не мешают.

Святые дела больших денег не приносят, но переубеждать в чем-то Спирю – сам заикаться начнешь?

– Еще кого-нибудь будем святить?

– Коноваленко сказал, что хватит троих. Если завтра не выложат деньгу, тогда остальных перебьем.

– Выложат, – произнес Толик. – Кому же зубы жмут?!

На следующий вечер черный «москвич» привез всю группу на окраину города, к заброшенной шахте. Копер и здание были полуразрушены, такая же участь ожидала и столовую, но ее взяли в аренду кооператоры, переоборудовали под склад и заготовочный цех. Над двухстворчатой, обитой железом дверью было неумело, кособокими буквами написано на стене красной краской «Кооператив „Севан“».

Коноваленко вышел из машины первым, пригладил волосы и надел фуражку-грузинку, подождал, пока из «москвича» выберутся остальные, пропустил их вперед.

Холодный ветер, казалось, сгущал темноту, дышать было трудно, стыли зубы. Не помешало бы Сергею отойти и отлить, всю дорогу терпел. Ничего, еще потерпит, а то Старшой подумает, что Сергей такой же хитрован, как он сам. Чего бояться? Вряд ли будет много возни. Председатель кооператива сообразил, с кем имеет дело, разговаривал по телефону льстиво, обещал расстаться с деньгами «без лишних жестов», как перевел его речь Спортсмен. Но Коновленко сомневался: слишком много запросили – двести пятьдесят тысяч, а кооператоры согласились, недолго торгуясь, что на армян не похоже. На всякий случай, Сергей остановился перед дверью, вогнал патрон в ствол.

Спортсмен воспользовался его остановкой, вошел первым. Пусть рвется: самолюбие – плохой советчик в деле.

Их ждали в заготовочном цехе, пропахшем тухлым мясом. Пятеро молодых кавказцев, но не армян, скорее чечен или лезгин, стояли между металлическими столами. Крайний справа положил на локтевой сгиб, точно ребенка баюкал, короткие стволы обреза из охотничьего ружья – наверное, фильмов о ковбоях насмотрелся; у второго был револьвер; а остальные – с длинными ножами для разделки мяса. Пятеро на четверых – весело будет.

Виктор шагнул в цех и сместился чуть вправо, пропуская сообщников. Выставляться следом за ним на открытом месте нечего, можно и у косяка тормознуть. И Толик Шиша не спешил высовываться, а Коноваленко, оценив обстановку, вообще спрятался за спину Спортсмена.

Интересно, сколько заплатили этим ребятам? Тысяч по десять, не больше. Для обеих групп выгодней было бы разделить добычу и разойтись.

Такая же мысль, видимо, пришла и в голову Виктора.

– Ну что, парни… – начав говорить, он, по привычке помогая себе жестами, поднял руку с пистолетом.

Кавказец с обрезом понял его жест по-своему и, выкинув по-ковбойски вперед левый локоть, выстрелил. Крупная дробь выбила из белого кафеля град мелких осколков, плиточки пошли трещинами. Спортсмен вскрикнул и выронил пистолет. Лицо Виктора напряглось от боли и удивления, а бакенбарды словно дыбом встали.

Хапнув ноздрями запах сгоревшего пороха, Сергей отпрянул за косяк и присел, вскинув пистолет. Сначала выстрелил в вооруженного обрезом и сразу – чуть левее черного зрачка револьверного дула. Остальные трое защитников сиганули в разные стороны и попрятались за столы. Сергей по ним с двух рук и не спеша, как в тире. Не промахнулся ни разу. Достреливать пришлось только вооруженного револьвером. Кавказец сидел на полу, прислонившись спиной к ножке стола, и зажимал обеими руками рану на животе. На желтой рубашке расплылось бордовое пятно. Кровь просочилась между пальцами, вид ее настолько заворожил раненого, что, казалось, направленный на переносицу пистолет ему до лампочки. Лоб взопрел, прозрачные капли стекали по ложбинке между сросшимися черными бровями на большой с горбинкой нос, а оттуда на правую щеку. Когда в черных волосах на переносице появилась очередная капля со слезу, Сергей выстрелил в нее.

– Заготовил мяса, – мрачно пошутил Толик и наклонился за револьвером.

Виктор сидел на полу, как раз под разбитым дробью плиточками. Над ним склонился Старшой, помогая снять куртку. Подобрав с пола разделочный нож, Сергей вспорол на правом плече Спортсмена джемпер и рубашку, мокрые от крови. Дробины попали в мышцы, кость вроде бы не задета. Перевязав рану носовым платочком и отрезанным рукавом рубашки, подбодрил:

– До свадьбы заживет!

Спортсмен попробовал улыбнуться, но получилось кисло.

Убедившись, что рана не опасная, Коноваленко приказал Толику:

– Председателя ищи, должен быть здесь, – и сам пошел в обход помещений.

Председателя привел Шиша. Это был низенький толстый лысый мужчина в очках с золотой оправой. Одно стекло было треснутое. Черты лица кавказские, а остатки волос на висках и затылке – светло-русые. Карие глаза воровато бегали, напоминая стрелки приборов, в которых постоянно отключается ток: вдруг западали в левые и правые уголки глаз, потом исчезали, потом выпрыгивали в среднее положение, колебались в нем и вновь западали в уголки. Под левым глазом красовалась свежая ссадина.

– В машине нашел. Скойлался шлангом на переднем сиденье – и не дышит, думал, не замучу, – сообщил Толик. Двинув председателя по груди рукояткой револьвера, прикрикнул: – Что морду воротишь? Смотри, падла, во что твоя жадность вылилась!

– Не трогай, он нам еще должен деньги отдать, – остановил Коноваленко.

– Отдам, все отдам! – скороговоркой пообещал армянин, поправляя очки, сползшие на кончик носа.

– Неси.

– Не здесь. Позвоню, привезут. Все привезут!

– Смотри, если хвост приведут… – Коноваленко сделал паузу. – Нам теперь терять нечего.

По телефону Коноваленко заставил говорить по-русски, правда, председатель так частил, что речь его была похожа на какую угодно, только не на русскую. И таки умудрился вставить несколько фраз на армянском. Старший лейтенант сделал вид, что не заметил: слишком напуган кооператор, чтобы рисковать жизнью. Какому-то Норайру было категорично приказано привезти деньги – «хоть под камнем найди!» – и отдать на шоссе неподалеку от кооператива, где его будут ждать в председательской «волге».

Коноваленко вернулся в заготовочный цех, сказал Толику, чтоб со Спирей вез Виктора домой.

– Жанне передашь, пусть врача вызовет, она знает кого. Если врач будет брыкаться, пусть от моего имени пригрозят… Я позвоню, когда все кончится. – Старшой повернулся к председателю. – Хорошо ведь кончится?

– Когда убегаешь от врага, за мышиную нору заплатишь тысячу туманов.

– Возьмем и валютой, если не выше курса черного рынка, – то ли не понял, то ли пошутил милиционер. – Пошли в машину.

Черную «Волгу-двадцатичетвертку» вел Коноваленко, а Сергей и председатель сидели сзади. Первое время кооператор косился на пистолет, но вскоре привык. Старший лейтенант остановил машину на обочине в начале крутого спуска. Подъехать к ним можно было только спереди или сзади, в обе стороны дорога просматривалась метров на пятьсот.

Ждали минут сорок. Двигатель тихо работал на холостых оборотах, нарушая гнетущую тишину в салоне. Изредка мимо проносились машины на большой скорости. Сначала впереди или позади «волги» появлялся свет фар – два положенные на бока конуса с размытыми основаниями. Конусы врезались в лобовое стекло, наполняя салон рассеянным, бледным светом, который становился все гуще и чище и вдруг исчезали. Когда набивалось в машину слишком много света через лобовое стекло, председатель снимал очки и протирал глаза носовым платочком. И все время курил, штук шесть-семь высмолил своих, потом стрельнул у Коноваленко. Хотелось подбодрить его: мол, не бойся, если привезут деньги, все будет тип-топ.

Вот встречная машина медленно вползла на склон, остановилась, не доезжая метров двадцать. В окошко в дверце высунулась голова водителя.

Коноваленко достал пистолет, передернул затвор.

– Пусть передадут в окно и отъедут метров на сто, пока не пересчитаем, – приказал он кооператору. – И без фортелей, понял?

– Кок говоришь, так и сделаю, – заискивающе ответил председатель, шустро крутя ручку стеклоподъемника.

Председатель крикнул в открытое окно несколько фраз по-армянски. К нему направился черноволосый мужчина в костюме-тройке и с дипломатом в руке. Шел осторожно, будто шоссе между машинами заминировано. Коротко переговорив на армянском с председателем, отдал портфель-дипломат и почти бегом вернулся назад.

– Закрой окно, – сказал Коноваленко.

Машина, привезшая деньги, проехала мимо них, остановилась в метрах ста. Водитель удерживал ее на ножном тормозе: по краям багажника горели два красных глаза.

– Свети зажигалкой, – сказал Старшой кооператору.

Разноцветные пачки, большей частью – в банковской упаковке, заполняли темно-красное нутро портфеля доверху. Пересчитывать каждую пачку – до утра не справишься.

– Проверь, чтоб «куклу» не всучили, – сказал Коноваленко и посмотрел на председателя: – Догадался, что будет, если попробует надуть?

– Мамой клянусь – все правильно!..

– Не шурши, – остановил его старший лейтенант, – свети лучше.

В синеватом свете и при тихом шипении газовой зажигалки Сергей разрывал ленты на пачках, загибал, как колоду карт, и отпускал. Купюры с шелестом укладывались одна на другую, и от легкого ветерка, поднимаемого ими, колебалось длинное узкое пламя, прозрачное в середине и голубое по краям. Пачки со сторублевками были новенькие, еще пахли краской: печатные станки в Стране Советов работают без перерыва.

Коноваленко взял по купюре из новых пачек, проверил водяные знаки при свете собственной зажигалки. Небрежно кинул в дипломат и ничего не сказал. Одна бумажка скользнула мимо, председатель полез за ней, долго возился у ног Сергея и кряхтел так, будто рыл подземный ход из машины. И вообще, чем дольше проверяли деньги, тем непоседливее становился председатель, нетерпеливо произносил:

– Я пойду, да?

Во всех пачках были деньги и вроде бы не фальшивые.

– Порядок.

– Я пойду, да?

Коноваленко положил портфель на переднее сиденье. Кабина в это время начала наполнятся светом встречной машины. Когда свет залил салон машины кооператоров, старший лейтенант, не включая фар, тронулся с места, на большой скорости влетел в первый проулок справа, а на следующем перекрестке опять свернул вправо.

Председатель кооператива, забившись в угол, ничего не спрашивал и не просил сигарет.

Старшой попетлял по темным улицам, застроенным одноэтажными домами, вывел «волгу» за город, проехал вдоль посадки с голыми ветвистыми деревьями, свернул к балке. Склоны ее были отвесными, видать, раньше здесь брали глину экскаваторами. Теперь балку превратили в свалку строительного мусора. Не все самосвалы дотягивали до обрыва, и у обочин громоздились кучи битого кирпича и штукатурки, балки и плиты, из которых торчали скрюченными перстами прутья арматур.

– Проводи его, – сказал милиционер Сергею.

Председатель по отношению к смерти вел себя как меньшинство, но не малая его часть: побрыкался, повизжал, а получив рукояткой по голове, сник и безвольно посунулся по сиденью, вытягиваемый Сергеем. К обрыву шел на полусогнутых ногах, будто в штаны наложил. А может, и так – душок от него неважнецкий. На краю обрыва кооператор ухватился за обломок плиты, словно боялся высоты.

Падать-то нечего – метра три-четыре, да и склон не такой крутой, как казалось из машины. Сергей направил ствол пистолета туда, где лысина переходила в темно-русые завитки, прикрывающие затылок. Одним больше, одним меньше…