Текст книги "Были древних русичей"

– Принес бы черного петуха, рассказала бы тебе всю твою жизнь, а на бобах могу только кинуть, будет ли удача в деле, – молвила она через силу, точно намеревалась сказать другое, но не осмелилась.

– Мне больше и не надо. – Он оглядел избу, выискивая, на что бы сесть, ничего не обнаружил, даже лавки не было, а если убрать стол – и вообще пусто будет. – Сесть бы. Говорят, в ногах правды нет. Или без нее обойдемся?

– Зачем пожаловал? – грубым, мужским голосом спросила горбунья.

– Сама же сказала: узнать, будет ли удача в деле. Оно у меня вот какое: княжича от порчи избавить. Бобы кинешь или так сообщишь?

Горбунья молчала, смотрела в красный угол, во вновь загоревшиеся, зеленые глаза, точно спрашивала у кошки, как поступить с непрошеным гостем.

– А лучше ответь, кто на него эту пакость наслал, – продолжил ярыга.

– Не знаю. Я ворожу, а не колдую.

– Разве это ни один черт?!

– Кому – один, кому – нет.

– Ладно, некогда мне тутс тобой тары-бары разводить. Кто порчу наслал?

– Не знаю, – повторила она, продолжая глядеть в кошачьи глаза.

Ярыга подошел к ней, схватил за грудки и, оторвав от пола, придавил спиной к печи. Горбунья двумя руками вцепилась в ворот своей рубахи, передавивший шею, задрыгала ногами, захлопала тонкими губами, над которыми росли несколько длинных черных волосин.

– Скажешь?

– Не зна-а… – прохрипела она.

Ярыга оторвал ее от печи и швырнул на пол:

– Неохота руки о тебя марать, ведьма горбатая. Будешь сидеть дома, пока не вспомнишь или пока я виновника не найду.

Он взял стоявшую у печи кочергу, пошел к двери. Горбунья вскочила на четвереньки и поползла за непрошеным гостем, пытаясь забрать у него кочергу. Ярыга ногой отбил ее руку, а потом ударил носаком сапога в висок, отбросив ведьму к печи. Переступив через порог, он поставил кочергу так, чтобы перегораживала наискось дверной проем, загнутым железным концом вверх. Горбунья задергалась, зашевелила губами, намериваясь что-то сказать, но вдруг застыла в неудобной позе, с вывернутой за спину рукой. Глаза ведьмы налились кровью, набрякли, стали похожи на переспелые вишни.

– Лежи и вспоминай! Если одумаешься, дай знать – ворон за мной пришли!

Выйдя на крыльцо, ярыга с удивлением посмотрел на тополя, голые и как бы другие. Вороны исчезли, даже в небе не видно было ни одной. Ярыга высморкался, вытер пальцы о полу ферязи и пошел на княжеский двор.

6

Утро выдалось морозным. Желтовато-зеленая трава, покрытая инеем, хрустела под ногами. Ярыга спустился с сенника, расположенного в чердаке конюшни, вычесал былинки из головы и бороденки, как гребенками, двумя руками с растопыренными пальцами посмотрел по сторонам с таким видом, будто не мог понять, проспал ли он целые сутки или только самую малость и все еще продолжается вчерашнее утро. Он подошел к поилке, выдолбленной из толстого бревна, которая лежала у колодезного сруба. Верхние кромки корыта были погрызены лошадиными зубами, а земля вокруг изрыта копытами и покрыта черно-желтыми лепешками раздавленных конских «яблок».

Ярыга наклонился к серо-коричневой воде, в которой как бы полоскались комковатые облака, а поверху плавало несколько льдинок, тонких и прозрачных. Ярыга развел льдинки руками, а заодно как бы и облака, зябко поежился, зачерпнув полные пригоршни студеной воды, плеснул себе в лицо несколько раз, тихо поскуливая и отфыркиваясь при этом. Вытирался рукавом ферязи. Лицу как бы передалось красной краски изматерии, оно порозовело и посвежело.

Из поварни вышли стрельцы, те самые, светло-русый и темно-русый. Похожими жестами они вытерли губы и повели плечами, приноравливаясь к холоду после тепла избы. Следом за ними вышла девка, мясистая и румянощекая, сблудливой улыбкой на полных губах. Стрельцы расступились, пропуская ее, и вдвоем шлепнули девицу по ягодицам. Ляскнуло так, будто двумя оглоблями огрели кобылу по крупу. Девка взвизгнула и, хихикая, побежала через двор в мыльню, а стрельцы громко заржали, приглаживая одинаковыми жестами усы и бороды. Заметив ярыгу, приосанились, напустили на лица строгость и придвинулись плечом к плечу, точно готовились биться стенка на стенку.

– Воевода тебя ищет, – сказал светло-русый.

– Срочно, – добавил темно-русый.

Они приблизились к ярыге, намереваясь оттеснить его к воеводиному терему, если не пойдет по-хорошему.

Ярыга с тоской глянул на дверь поварни, сглотнул слюну, развернулся пошел к красному крыльцу княжеского терема, на котором как раз появился воевода, хмурый и грозный, даже рыжая борода топорщилась воинственно.

Воевода спустился с крыльца, стал посреди желтовато-зеленого островка травы, посеребренного инеем. Широкорасставленные, кривые ноги его, казалось, примерзли к траве – не стронешь. Левая рука, веснушчатая и со вздувшимися венами, мяла рукоять сабли, точно хотела затолкать ее в ножны вслед за клинком. Когда ярыга с понурой головой остановился в двух шагах от него, воевода еще сильнее нахмурил брови и произнес не то, чтобы обвиняя, но и не без укора:

– Медлишь… Княжич уже еле дышит. И не ест ничего. – Воевода сыто отрыгнул. – Все никак не решат, постригать его монахи или подождать, может, выздоровеет.

– Пусть подождут, – тихо сказал ярыга.

– И я такдумаю. Что мертвый, что монах – все нам плохо будет. – Воевода сдвинул на затылок соболью шапку и потер шрам на лбу.

– Ошибся я, в другом месте поищу, – повинился ярыга.

– Поищи да побыстрее, – приказал воевода и собрался вернуться в терем, когда мимо него прокатился кожаный мячик, набитый сеном.

Воевода остановил мячик ногой, поднял и протянул подбегающему мальчику, сыну поварихи. На лице воеводы появилось заискивающее выражение. Мальчик взял мячик и, не поблагодарив, побежал к житнице, где его поджидали два ровесника, одетые побогаче, наверное, боярские дети.

Воевода, глядя ему вслед, недовольно гмыкнул, сердясь на себя за раболепство, и произнес шутливо, но не без горечи:

– Глядишь, попомнит, когда его время придет!

И тут ярыга догадался, кого напоминал ему мальчик.

– А поговаривают, что купец заезжий наведывается к ней по ночам, – сообщил светло-русый стрелец и презрительно сплюнул.

– Он снимает лавку в красном ряду, заморским товаром торгует, – добавил темно-русый и тоже презрительно сплюнул, но в другую сторону.

– Не мужское это дело – сплетни собирать, – бросил воевода и пошел в княжеский терем.

Ярыга посмотрел на мальчика, тузившего одного из своих приятелей, на стрельцов, будто ждал, что и они сейчас подерутся. Зажав нос пальцами, высморкался и вытер их о ферязь.

– Давно купец объявился? – спросил он у стрельцов.

– В конце лета, – ответил светло-русый.

– На Евдокию-малинуху, – уточнил другой.

– И хороший товар у него?

– У-у!.. – в один голос ответили стрельцы.

– Вотмы и сходим к нему втроем, посмотрим, как торгует, – приказал ярыга и пошел, не оборачиваясь, уверенный, что стрельцы на ослушаются.

7

В лавке купца не оказалось. Холоп его – бойкий малый с языком без костей – сообщил, не забывая нахваливать товар:

– Дома он. Заутреню отстоял, теперь завтракает… Покупай, красавица! Алтабас – из за семи морей привезен!.. Вон в том доме стоим, в крытом дранкой… Сердоликовые, матушка, из самой Византии привезены! Бери, не пожалеешь…

Стрельцы слушали его, покачивая головами: ну и ботало! Ярыга же внимательно осмотрел товар, особенно благовония, которые перешибали смрад, идущий отрыбного и мясного рядов. Увидев все, что ему нужно было, ярыга, жестом позвав за собой стрельцов, пошел к дому, крытому дранкой.

Купец сидел за столом, доедал черную уху, сваренную с гвоздикой. Был он высок и толст, черные густые волосы старательно причесаны, как и борода, окладистая, длинная, в которой застряли хлебные крошки. Глаза, темно-карие и большие, со страхом смотрели на вошедших, а зубы, словно их это не касалось, продолжали старательно пережевывать пищу.

– Бог в помощь! – пожелал ярыга, махнув стрельцам, чтобы подождали в сенях. Он сел за стол, взял пирог, разломил. Пирог был с заячьим мясом, смешанным с гречневой кашей. Ярыга брезгливо поморщился, потому что считал заячье мясо нечистым, отложил пирог. – Жуй быстрее, разговор есть.

Купец поперхнулся и зашелся в кашле. Изо рта полетели крошки, несколько угодило в ярыгу. Прокашлявшись, купец перекрестился и молвил:

– Господи, прости! – вытерев полотенцем губы и нос, спросил тихим, настороженным голосом: – Кто такой и зачем пожаловал?

– Разве не догадываешься?! А ведь в Писании сказано: « По делам их воздастся им». Или надеялся, что твои черные дела останутся безнаказанными?!

– Не ведаю, о чем ты говоришь, человече. Да и кто тытакой, чтобы брать на себя божий суд? – сказал купец, поглаживая бороду.

– Красивая утебя борода! – усмехнулся ярыга. – Ну, как отрубят голову – на чем ее носить будешь? – и став вдруг суровым, отчеканил: – Хватит придуриваться! Ты княжича извел – тебе и ответ держать!

– Не губил я княжича, ей-богу! – перекрестился купец.

– Ты отраву поварихе дал, а она княжичу подсунула – так?

– Все она! – торопливо заговорил перепуганный насмерть купец. – Я сперва не знал зачем, попросила, дал. А когда княжич захворал, спросил ее: не ему ли дала? Она в ответ: «Молчи, а то скажу, что с тобой в сговоре была».

– Значит, сговора не было?

– Не было, вот те крест! – перекрестился купец.

– Врешь, однако, – равнодушно молвил ярыга. – Ну, да черт с тобой, в аду доплатишь. Лекарство от яда есть?

– Есть! – купец с трудом выбрался из-за стола и метнулся в красный угол, достал из-за складня ларчик темно-красного дерева, украшенный сканым серебром.

Ноги у купца оказались слишком короткие, будто достались от другого человека, поэтому стоя он выглядел не таким представительным, как сидя. Он на цыпочках, словно боялся, чтобы кто-нибудь не услышал его шаги, подошел к ярыге, отдал ларчик, предварительно вытерев с него пыль рукавом красной атласной рубахи. Внутри ларчика на черной материи лежали два золотисто-зеленых ядрышка, напоминающие овечьи катышки. Дух отних шел горьковато-соленый и такой, резкий, что уярыги засвербило в носу и он громко чихнул, захлопнув непроизвольно ларчик.

– Растворить одно ядрышко в вине и выпить маленькими глотками. Потом ничего ни пить, ни есть, пока невмоготу станет. Тогда растворить в вине второе ядрышко и выпить залпом. Хворь как рукой снимет, – пояснил купец.

– Или голову твою снимут плеч, – предупредил ярыга.

– Али я себе враг?!

– Кто тебя знаете?! – Ярыга спрятал ларчик за пазуху, встал из-за стола. – Пойду проверю, а ты сиди ешь, если сможешь, и жди меня. Чтобне было скучно, стрельцы повеселят тебя. – Он открыл дверь в сени, позвал стрельцов. – Глаз с него не спускать! Сбежит – не сносить вам голов!

8

Молодой князь лежал на широком ложе под грудой пуховых одеял, атласных, шитых золотом, из-за тяжести которых, казалось, и не мог вдохнуть на полную грудь, а потому и вовсе не хотел дышать, лишь изредка приоткрывал губы, тонкие и покрытые коростой, а ноздри белого, заострившегося носа и вовсе как бы слиплись за ненадобностью. Только красно-коричневые тенивокруг глаз выглядели живыми, но существующими на особицу отбледного с желтизной лица, сливавшегося по цвету с золотистой подушкой. В ногах княжича сидела его мать – полная женщина сдвойным подбородком, когда-то, наверное, красивая: васильковые глаза, хоть и заплаканные и покрасневшие, впору бы были и пятнадцатилетней девице, столько в них сохранилось очарования. Пухлыми руками она держала худую, высохшую руку сына. Рядом на стольце сидела мамка – такая же полная, как княгиня, с такими же красными от слез глазами. Слезы у нее текли без перерыва, непонятно было, откуда столько берется. Обе женщины как бы не заметили приход ярыги и воеводы, неотрывно следили за умирающим, боясь пропустить его последнее дыхание.

Ярыга подошел к столику, что у изголовья, налил в кубок вина, светло-красного и пахучего, кинул ядрышко. Оно закружилось на поверхности, шипя и оставляя за собой зеленоватый пенный след. Когда растворилось полностью, ярыга помешал пальцем вино в кубке, пока не осела пена. Вино потемнело, приобрело зеленоватый оттенок.

Обе женщины боковым зрением неотрывно следили за каждым движением ярыги, и когда он поднес кубок к покрытым коростой губам, встрепенулись обе, дернулись, чтобы помешать – и тут же поникли, поняв, что хуже сделать больному уже невозможно, всхлипнули одновременно и захлюпали привычно носами.

Ярыга надавил пальцем на подбородок юноши, заставил открыть рот. Приложив край кубка к потресканной нижней губе, наклонил его, чтобы вино потекло в рот. Зеленовато-красная струйка разбилась о язык, покрытый толстым слоем творожистого налета, потекла дальше. На шее под дряблой кожей судорожно дернулся острый кадык. Губы попытались сжаться, чтобы не пропускать в рот жидкости, но ярыга сильнее надавил на подбородок и наклонил кубок. Ноздри княжича вдруг затрепетали и разлепились, порозовев. От них краснота перетекла к щекам, лбу, шее, и когда княжич допил последнюю каплю из кубка, бледным оставался лишь кончик заострившегося носа. Юноша открыл глаза, мутные, с белесой пеленой, как у вареной рыбы, и вздохнул шумно, полной грудью. Из глаз потекли слезы, которые унесли с собой пелену, очистив васильковые радужные оболочки и черные зрачки, в которых засверкали золотисто-красные искорки.

– Матерь божья, царица небесная, заступница наша… – закрестилась мамка, но не закончила, заплакала от радости в навзрыд.

Следом за ней заревела княгиня.

– Ну, завелись, теперь не остановишь! – пробурчал воевода, однако улыбка у него была до ушей. Он похлопал ярыгу по плечу: – Говорил же, что справишься! Чуяло мое сердце!.. – Он хотел похлопать и княжича, но лишь неловко поправил одеяло. – Теперь выздоровеешь! М с тобой еще о-го-го!.. – Не договорив, воевода потряс в воздухе огромным рыжим кулаком.

– Ни есть, ни пить ему не давать, пока я не вернусь, – предупредил ярыга.

– Я прослежу, – пообещал воевода. – А куда это ты собрался? Сейчас князя пойдем порадуем.

– За снадобье заплатить.

– Князь заплатит, сколько скажешь!

– Плата особая нужна, – сказал ярыга и еще раз напомнил: – Ни капли, ни крошки!

– Не бойся, не получит! – положив руку на рукоять сабли, произнес воевода и сверкнул глазами на мамку, словно она пыталась втихаря сунуть что-нибудь княжичу.

9

В поварне стоял такой густой запах жареного мяса, что, казалось, а. дохнешь несколько раз – и насытишься на целый день. Около печи сновали две девки, толстозадые и с блудливыми улыбками на губах. Повариха стояла у стола, нюхала какую-то сушеную заморскую траву, собираясь приправить ее стряпню. Почувствовав спиной взгляд ярыги, плавно оглянулась, зазвенев сережками сканого серебра, и выронила траву на пол.

Серая в черную полоску кошка кинулась к пучку, понюхала, неодобрительно фыркнула и, задрав хвост, потерлась о ногу женщины. Повариха оттолкнула кошку.

– Ну-ка, девки, – ярыга шлепнул обеих по заду, – пойдите погуляйте!

Они, хихикая, отскочили от мужчины и вопрошающе посмотрели на повариху, Та проникла головой, давая понять, чтовласть сейчас не у нее. Когда девки вышли во двор, ярыга поднял с пола сушеную траву, понюхал. Запах был горьковато-соленый, как у ядрышек.

– Не из нее ли отраву готовила? – не дожидаясь ответа, поразмышлял вслух: – На костре тебя сожгут или в землю живой закопают? Или как в прошлом году ведьму закопали, а земля на этомместе два дня ворочалась, тогда ее разрыли, закидали дровами и подожгли, чтоб не мучилась. Славно горела! – Он посмотрела на пламя в печи, буйное, жаркое.

И повариха посмотрела.

– Князь, может, и пожалел бы тебя по старой памяти, но княгиня – у-у-у! – не успокоится, пока не плюнет на твою могилу. А воевода – этотсобственноручно сживой шкуру сдерет, медленно, со смаком! Нет, сперва с твоего сына, на твоих глазах.

Повариха положила руку на нож с длинным широким лезвием, к которому прилипли зеленовато-белые капустные ошметки.

– Поздно! – усмехнувшись, молвил ярыга. – Вчера надо было.

– Да, – согласилась повариха, – чуяло мое сердце, что накличешь беду.

– Ты сама накликала. – Он еще раз понюхал траву и швырнул в печь, где она занялась синеватым пламенем. – Ну, что, на костер пойдешь или замуж?

– 3а тебя, что ли? – повариха удивленно вскинула голову и вытерла губы, словно готовилась целоваться.

– Мне что – жить надоело?!На кого укажу, за того и пойдешь.

– Нет.

– Куда ты денешься! – уверенно произнес он. – Воевода тебя и под землей найдет, а увидишь, как с сына шкуру сдирают, на все согласишься, да поздно будет!

– Нет, – упрямо повторила повариха.

– Думаешь, князь за него заступится? Может и пожалеет, но в монахи уж точно пострижет и монастырь найдет подальше и построже. Да и без тебя ничего сынок не добьется, слишком балованный.

Повариха зашевелила полными красными губами, словно хотела плюнуть в лицо обидчику, но никак не могла набрать слюны.

– К князю пойдем или в церковь?

Она одернула поневу и засунула под подвязь выбившуюся прядь.

– Значит, в церковь, – догадался ярыга.

– Мне переодеться надо, – произнесла повариха с вызовом и тряхнула головой, позвенев серебряными серьгами. – Венчаться ведь иду.

– Переоденься. И приданое прихвати вместе с отравой – вдруг на новом месте пригодится?!

Они вышли из поварни, повариха направилась к избушке, которую ярыга считал казначеевой. Он остался во дворе, сказав:

– За сыном твоим присмотрю, чтоб не напроказил: норовом, ведь, в мать пошел?

Повариха метнула него злом взгляд, но ничего не сказала и сына в избу не позвала, поняв, что сбежать вдвоем не дадут.

10

Купец все еще сидел за столом, успев здорово опьянеть. Лицо побурело, а глаза потемнели, слились со зрачками и как бы занырнули под набрякшие веки, выглядывая оттуда затравленными зверьками. В бороде в придачу к хлебным крошкам появились комочки яичного желтка. В центре стола стояли четыре пустые бутылки желтоватого, толстого, заморского стекла, а пятую, наполовину пустую, держал в руке купец, намереваясь налить из нее стрельцам. Они сидели по боками от него, обнимали с пьяным дружелюбием, а может, держались за него, чтобы не свалиться под стол. Темно-вишневые носы стрельцов нависли над чашами, серебряными и с рукоятками по бокам, и ждали, когда туда нальют вина. Увидев новых гостей купец поставил бутылку на стол, расплескав немного на скатерть.

Ярыга сглотнул слюну и запел хриплым, пропитым голосом:

 
Вьюн над водой
увивается,
Жених за столом
дожидается.
Просит он свое,
свое сужено,
Просит он свое,
свое ряжено:
– Вы подайте мне
мою сужену!
Вы подайте мне
мою ряжену!
Вывели ему
красну девицу,
Вывели ему
лебедь белую:
– Это вот
твое сужено,
Это вот
твое ряжено!
 

Ярыга засмеялся натужно и вытолкнул вперед повариху, нарумяненную, в венце из золотой проволоки в несколько рядов с поднизью, украшенной жемчугом, в белой рубахе до пят с вышитым золотом подолом, поверх которой был надет летник до щиколотокиз червчатой камки с серебряными и золотыми узорами, поочередно представляющими листья, вошвами из черного бархата, расшитого к: анителью и трунцалом, подолом из лазоревого атласа и шейным ожерельем из черной тесьмы, унизанными жемчугом и пристегнутыми к воротнику пятью золотыми пуговицами.

– Что морщишься? – подначил ярыга купца. – Смотри, какая тебе невеста досталась – кровь с молоком! И приданое богатое, – он вытолкнул вперед мальчика, который в чем играл на дворе, в том и был приведен, и теперь с приоткрытым ртом разглядывал мужчин за столом, соображая, наверное, за кого из них собралась его мыть замуж, – князь не поскупился! – ярыга засмеялся было, но и сразу смолк под гневным взглядом поварихи.

Купец, догадавшийся, что ему предстоит, мигом протрезвел и потемнел лицом… И стрельцы сразу стали трезвыми и в глазах их появились лукавые искорки: ловко мы притворялись, а?! Стоило купцу пошевелиться, как оба, положив руки ему на плечи, придавили его к лавке: сидеть!

– Не нравится невеста?! – ерничал ярыга. – Зря! Если бы не служба, сам бы на ней женился! А что с приданым – так тебе меньше работы!

Стрельцы хохотнули и толкнули купца локтями.

– Деваться тебе все равно некуда: три головы лучше, чем ни одной. Собирайся быстро, а то невесте, вишь, замуж невтерпеж. Деньги не забудь: наш батюшка богатых в долг не венчает. Стрельцы помогут тебе нарядиться, а я за невестой пригляжу, чтоб не сиганула в окно, не осрамила тебя!

Повариха, стоявшая с понурой головой, прижала сына лицом к своему животу, чтобы ничего не видел и не слышал. Ярыга отпустил руку мальчика и перестал улыбаться, с грустью посмотрел на икону Богородицы в красном углу.

11

В церкви отслужили обедню, почти все уже разошлись, только самые истово верующие, с трудом переставляя затекшие ноги, выбирались на паперть, торопливо спускались по ступенькам, отворачиваясь обиженно от слепого, точно это он должен был подать им, но пожадничал. Нищий тоже виновато клонил голову и чем больше проходило народа. не кинув монетку, тем ниже. Обеими руками он крепко сжимал шапку, подаренную ярыгой, на дне которой лежало две полушки, и часто шевелил ноздрями и сглатывал слюну, почуяв ароматы обеда, готовившегося в доме попа.

– Подай нищему, – посоветовал ярыга купцу, – не каждый день женишься.

Пока купец рылся, отыскивая мелкую монету, в прямоугольном кошельке из мягкой дубленой яловки, сложенной вдвое и прошитой двумя рядами медной проволоки, оба стрельца, ярыга, повариха и, после того, как мать столкнула с его головы шапку, мальчик перекрестились на крест на икону над входом.

Мальчик надул губы и собрался покапризничать, но мать потянула его за собой внутрь церкви, старясь не отстать от купца, зажатого между стрельцами.

Воздух в церкви был тепл, пропитан запахом ладана и казался желтоватым из-за света догорающих свечей. Священник около ризницы разговаривал, мелко тряся седой бородой, с церковным старостой – благообразным стариком, настолько похожим на святого Петра, каким изобразили его на висевшей рядом иконе, что создавалось впечатление, будто с нее и сошел и, видимо, за это сходство и выбранным для исполнения этой обязанности.

Ярыга подождал, пока они закончат разговор, и обратился к попу:

– Батюшка, обвенчай молодых.

Священник, прищурив подслеповатые глаза, удивленно посмотрел на ярыгу, решив, что именно он надумал жениться, тряхнул головой, отгоняя наваждение, и лишь заметив стоявших поодаль купца и повариху, улыбнулся виновато и пригладил бороду:

– Что это они так поздно спохватились? С утра надо было.

– Совесть замучила: в скверне живут, – ответил ярыга, – а жених узнал только сейчас, что надо срочно и надолго ехать по делам торговым. Уважь, Батюшка, а он. тебе вдвое заплатит.

– Церкви, не мне, – поправил священник, – мне уже ничего не надо. А что ж он сам молчит?

– Язык от счастья проглотил, – без тени насмешки ответил ярыга. – Невеста долго раздумывала, все никак решиться не могла.

– Бывает, – согласился священник.

Он послал служку за вином и когда тот вернулся, приступил к обряду венчания.

– …Часто ходите в церковь, слушайте духовников, храните посты и праздники, подавайте милостыню, муж бей жену палкою, как подобает главе. – Он взял повариху за руку, вручил ее мужу и приказал – Целуйтесь! – Когда они исполнили приказ, дал купцу деревянную чашу с вином.

Отпив, муж передал чашу жене, та отпила и вернула ему – и так три раза, потом купец допил остатки разломал чашу и бросил под ноги. Жена первой наступила на обломки чаши и высокомерно глянула на мужа: не тебе верховодить в семье! Пока они топтали обломки, священник произнес:

– Пусть так под ногами вашими будут потоптаны те, которые станут посевать между вами раздор и нелюбовь. Аминь!

– Ну вот, – пригладил ярыга вихры на голове мальчика, – был княжеский байстрюк, стал купеческий сын.

Молодая, шагнувшая к выходу, споткнулась и посмотрела на мужа так что от него должна была бы остаться лишь кучка пепла. И молодой зыркнул на жену, как на беглого должника.

– Мир вам да любовь! – пожелал ярыга и добавил тихо: – Посмотрим, кто кого первым отравит.

Подобная мысль, видимо, приходила в головы обоим молодым, потому что вздрогнули и отпрянули друг от друга.

На паперти ярыга отчеканил:

– Времени у вас – всего ничего. Я до вечера буду молчать, но мир не без добрых людей…

12

Тополя во дворе ворожеи стояли голые, без листьев и без ворон. Вообще никаких птиц не было видно поблизости и даже пятен помета стало заметно меньше, наверное, всосались в раскисшую за день землю. В доме стояла гробовая тишина и воняло кошками и кислыми щами. Горбунья лежала у печи в той же позе, в какой оставил ее ярыга, только лицо стало шире, будто впитало влагу из земляного пола. На полке в красном углу сидела кошка с закрытыми глазами и гладкой, будто оплавившейся шерстью, и казалась игрушкой из обоженной глины, выкрашенной в черный цвет.

– Отдохнула – пора и честь знать! – шутливо произнес ярыга через порог и сбил ногой кочергу.

Она упала на пол с таким грохотом, будто бревно с крыши рухнуло.

В красном углу вспыхнули два зеленые огонька, кошка вздыбила шерсть и выгнула спину, словно приготовилась отбиваться от стаи собак. Зашевелилась и ворожея. С трудом оторвав от пола увеличившуюся голову, казавшуюся чужой на маленьком, худом теле, она села, поправила поневу, прикрыв ею кривые ноги, покрытые серой шерстью, отчего напоминали козьи. Движения ее были медленны и неуверенны, словно с трудом вспоминала, что и как делается.

– Так-то, коза драная, – произнес ярыга, – в следующий раз будешь знать, что со мной шутки плохи!

Когда он вышел из избы, то увидел на тополях тучи воронья, которое каркало громко и радостно и роняло на землю комки помета. Увидев ярыгу, они затихли, завертели головами, наверное, рассматривали внимательно, чтобы запомнить его на всю жизнь.

– И вы у меня смотрите, – пальцем погрозил им ярыга, – а то быстро управу на вас найду!

У церкви он встретил слепого нищего, который, сильно шатаясь и часто спотыкаясь, нес полные руки добра: штуку ярко-красной материи, заморское седло с высокой лукой, кусок копченого свиного окорока и недопитую бутылку вина, к которой постоянно прикладывался. Когда он спотыкался, то обычно ронял что-нибудь в грязь, наклонялся подобрать и ронял еще что-нибудь и подолгу возился в грязи, разыскивая. Вокруг него бегали мальчишки, дразнили, хватали за одежду и показывали язык, как будто он мог видеть.

– Вот я вас сейчас! – беззлобно грозился нищий.

– Седло зачем тебе? – спросил ярыга. – Решил на себе покатать кого-нибудь?!

– Все берут и я взял! Что под руку подвернулось, то и взял! – показав в улыбке гнилые зубы, ответил слепой.

– Лучше бы из одежды что или сапоги, а то ведь морозы скоро ударят.

– Мне хорошая одежда ни к чему, никто подавать не будет. А седло, – нищий понюхал его, – новое, на него всегда покупатель найдется.

– Тебе, конечно, виднее, – мрачно пошутил ярыга и пошел к дому скорняка.

Когда он добрался туда, солнце уже зашло, и все вокруг посерело, растеряло радостные, дневные цвета. В избе по-прежнему было тихо, но не так резко воняло, как раньше, будто разлагавшиеся трупы недавно унесли и закопали, правда, еще не успели проветрить помещение. В горнице не было ни единой связки шкур, зато на полу лежали горки пыли: черной, темно-коричневой, рыжей, а у печи – огромная серой, из которой торчали голова и руки и ноги скорняка сдлиннющими, в пядь, несточенными, медвежьими когтями.

– Эк, тебя завалило! – насмешливо посочувствовал ярыга, подходя к столу. – Ну что, образумился, понял, как впредь надо встречать меня?.. Или еще поваляешься?

Из кучи серой пыли послышался тихий, сдавленный стон.

– Ага, значит, образумился, – понял ярыга. – Тогда я тебя прощаю. – Он выдернул нож из крышки стола. – Только смотри мне, без глупостей! – отступая спиной к двери, предупредил он.

Закрывая за собой дверь, ярыга увидел, что горница опять увешена связками выделанных звериных шкур, а у печи на сером волчьем одеяле лежит скорняк и робкими, болезненными движениями царапает пол, оставляя глубокие борозды, гладенькие, словно раскаленным железом в коровьем масле. На столе появились две недошитые шубы, лисья и соболья, и несколько беличьих шапок, над которыми зависли иголки с нитками. Ярыга перекрестился – иголки попадали на стол, а скорняк взревел и задергался, словно они воткнулись ему в спину или чуть ниже.

13

В натопленной гриднице стоял терпкий запах дыма березовых дров и сладковатый – восковых свечей, стаявших на две трети. Князь кутался в шубу из чернобурки и злыми глазами буравил из-под седых бровей воеводу и ярыгу. Они стояли посреди комнаты, воевода чуть впереди и полубоком, словно готовился защитить ярыгу откнязя и от стрельцов, светло-русого и темно-русого, которые замерли у стены по обе стороны от входной двери, и от казначея, стоявшего, как обычно, одесную и поглаживавшего редкие усы, чтобы скрыть ехидную улыбку.

– Княжич здоров! – доложил воевода и перекрестился.

Перекрестились и все остальные, а казначей еще и пожелал:

– Многих лет ему и да хранит его господь!

– Приказ твой выполнен, – закончил воевода.

– А злодеи не наказаны! – язвительно произнес казначей, прихромал к ярыге и, заглядывая снизу ему в лицо, спросил: – Врагов покрываешь?!

– Не шуми! – тихо, но грозно остановил его воевода. – Он сделал как лучше!

Князь вскинул седые брови, погладил черную бороду и вопросительно посмотрел на ярыгу.

– Отрубил бы ты им головы – разве это наказание?! – начал ярыга. – Грех на душу взял бы – и зачем? Не чужие ведь… Пусть уж сами себя покарают: хорек и гадюка в одной норе не уживутся. Они теперь боятся друг друга сильнее, чем твоего гнева, а нет жутче казни, чем вечный страх.

Князь коротко гмыкнул, то ли одобряя действия ярыги, то липоражаясь его нахальству, и посмотрел на казначея, предлагая возразить. Тот не сразу нашелся, поэтому князь пригладил морщинистой рукой черные усы, положил ее на нагрудный восьмиконечный крест, золотой и украшенный драгоценными камнями и молвил:

– Рано или поздно приходится платить за грехи свои. – Повернувшись к казначею, приказал: – Дай кошелек.

Кошелек был сафьяновый, прошитый золотой проволокой и туго набитый монетами. Даже не заглянув в него, ярыга спрятал за пазуху и поклонился князю в земным поклоном, а потом вытер рукавом ферязи зеленоватую каплю с кончика носа.

– Дай ему шубу и шапку, – приказал князь.

– Пусть сюда принесет, – произнес ярыга хриплым, пропитым голосом.

– Что? – не понял князь.

– Сюда пусть принесет, а то вдруг слишком хорошую даст.

Князь присмотрелся к его ферязи, заметил прореху и приказал казначею.

– Горностаевую шубу и шапку, лучшие.

– Сделаю, как велишь! – елейным голосом молвил казначей и торопливо захромал из гридницы.