Текст книги "Я – Джек-Потрошитель?"

«С этой все ясно – выгораживает свою бывшую любовь, – злился и в то же время жалел я Бережкову, поднимаясь по лестнице. – Рассчитывает подобрать, отмыть, приодеть и еще попользоваться. Но кто же тогда ответит за смерть Тани? Я?»

Николаевы дома отсутствовали. Я поскитался по этажам, но жильцы подъезда ничем существенным мои сведения о Борисе не пополнили – пьет, скандалит, неизвестно где работает. Я снова спустился на седьмой этаж, позвонил к Николаевым. На сей раз двери отворились. Передо мной стояла та самая женщина, с которой я около часа назад повстречался этажом ниже. Я растерялся:

– Вы… Николаева?

Женщина улыбнулась мне, как старому знакомому.

– Нет, – сказала она равнодушно. – Я их соседка. А вы, верно, из милиции?

Я кивнул.

– Заходите, – пригласила она и повела меня по коридору, точно такому же, как и снизу, но без пеленок и ярко освещенному неоновыми лампами. – Я давеча ходила по магазинам, как вас увидала, сразу поняла – из милиции. Днем приходил один парень – Евгений Кимович, кажется. Расспрашивал о Борисе. Горе-то какое! За что убили девушку? – сетуя, женщина ввела меня в квартиру слева. – Евгений Кимович хотел с моим мужем поговорить, но он эту неделю работает в первую смену до четырех часов. Только-только пришел с работы. Евгений Кимович обещал позже зайти, вас, значит, прислал.

Слова хозяйки потрясли меня. Я до того вжился в образ детектива, что и думать перестал об осторожности. Я шел по следам Хвостова и Жени и в погоне за сведениями совсем упустил из виду возможность столкнуться нос к носу с кем-нибудь из настоящих работников ГУВД. Надо было пошевеливаться.

Мы вошли в полупустую комнату. Тарахтел древний телевизор, громко тикали часы. Богатства никакого – на стенах выцветшие фотографии в рамках, в углу потертый шифоньер, у стены никелированная кровать, на ней большие подушки, накрытые тюлевыми накидками. Ни единой современной детали. Такое впечатление, будто старенькую деревенскую избу перенесли на седьмой этаж и заковали в бетон.

Меня усадили за круглый стол, застеленный розовой плюшевой скатертью с бахромой.

– Я чай заварю, как раз вскипел, – сказала женщина, направляясь в кухню.

– Мне бы с хозяином поговорить, – возразил я, но женщина уже скрылась.

Вернулась она с чайником и чашками.

– Владимир Петрович душ принимает. Через несколько минут выйдет к вам, – сообщила она, ставя чайник и чашки на стол. Потом убавила звук стрекотавшего телевизора, принесла варенье в розетке и печенье в вазе. Села напротив. – Угощайтесь… А вы, значит, сыщик?

– Сыщик, – признался я, попробовал малиновое варенье, отхлебнул чаю. – А вы почему лифтом не пользуетесь? – Я вспомнил, как женщина бодро скакала по ступенькам.

– Да ну его, то работает, то нет. Ногами надежнее… Может, вам обед разогреть?

– Спасибо, я сыт.

Хозяйка подлила мне чаю, сокрушенно покачала головой.

– Эх, Борька, Борька! Сколько раз говорили ему – не пей! Пьянка до добра не доведет. Допрыгался: милиция интересуется. А какой бы мужик был, если бы не проклятая водка! Чего ему в жизни не хватало? Работа в институте отличная, жена – красавица. Как, бывало, придут сюда к родителям – залюбуешься. Что за чудесная была пара… И на тебе: работу бросил, с женой разошелся – вся жизнь коту под хвост. С одной бутылкой-подружкой и остался.

– Я слышал, будто Николаев работает сейчас в министерстве. Это правда?

– В министерстве?! Да что вы! Грузчик он на базе.

– Я хотел бы с ним познакомиться.

– Он на работе. Придет поздно, наверное, опять пьяный. Вы сходите к нему на базу, может, застанете?

– Это далеко?

– Рядом. Выйдете на центральную дорогу, пройдете вдоль нее в сторону военного училища, – для наглядности хозяйка чертила пальцем на скатерти путь. – У магазина, который будет на той стороне, свернете направо. Эта дорога и ведет к базе. Не заблудитесь.

Наконец заявился Владимир Петрович. Такой же морщинистый и дряблый, как и хозяйка, – заплесневелый огурец прошлогоднего посола. Владимир Петрович расческой зачесывал назад мокрые волосы.

– Здравствуй, начальничек, – сказал он неожиданно блатным голосом, потом сдул с расчески капельки воды и сунул ее в задний карман спортивных штанов.

«Зек, что ли, бывший?» – я привстал.

– Здравствуйте.

– Сиди-сиди, – хозяин заправил майку в штаны, хлопнул резинкой, подошел ко мне.

– Грелкин Владимир Петрович.

Я назвался, пожал протянутую руку.

– Налей-ка мне, Валя, чайку, – сказал Грелкин, присаживаясь к столу. – Поговорить, значит, со мной хотел?

– Хотел.

– О Борисе?

– Да.

– Валентина говорила, что ты интересовался, в котором часу Борис вернулся вчера домой…

– Да-да, только, пожалуйста, все по порядку. – Я сидел как на иголках. Украдкой взглянул на часы. Стрелки показывали полпятого.

– Торопитесь? – усмехнулся Грелкин. – Я в молодости тоже все спешил. Не мог ни устоять, ни усидеть на месте.

«Сейчас молодость начнет вспоминать», – подумал я, меланхолично соображая, какие доводы приведу в оправдание, ежели Женя или, еще хуже, Хвостов застукают меня здесь. Грелкин никуда не торопился.

– Набегаешься, бывало, за день, только голову на подушку – сразу в объятия Морфея попадаешь, – говорил он медленно, со смаком попивая чай. – Не то что нынче. Среди ночи будто кулаком кто толкнет в бок. Открою глаза и хлоп-хлоп в темноте. Злюсь, а уснуть не могу. Вчера вот тоже проснулся в два часа ночи. Жена спит. Я ворочался, ворочался – не уснуть. Встал покурить. Вдруг звонок в дверь. Я обрадовался, думал, сын из командировки вернулся. Он у меня нефтепровод прокладывает, должен на днях приехать. Вышел. Коридор, как вы заметили, у нас на две квартиры общий. Двери мы с Николаевыми сами установили. Звонок тоже один, в коридоре. Пользоваться им неудобно – неизвестно, к кому пришли. Ключей у Бориса нет, а он может заявиться в любое время дня и ночи. Опять же дружки Бориса, любители выпить, без конца таскаются. Я все собираюсь в каждую квартиру по звонку провести и на входе установить две кнопки, да руки никак не доходят… Открыл дверь – Борис стоит. Весь мокрый, грязный, еле-еле на ногах держится. Из-за частых пьянок и скандалов, которые устраивает дома Борис, последнее время мы с соседями не контачим. Я молча впустил Бориса и ушел в свою квартиру.

Эта новость была для меня открытием тайны Бермудского треугольника.

– Вы запомнили, который был час? – спросил я возбужденно.

– Четверть четвертого.

«Таню убили в половине третьего, – заработала в голове счетно-вычислительная машинка. – Борис пришел в четверть четвертого. Сорок пять минут – достаточное время для того, чтобы совершить преступление и вернуться домой. Выходит, Борис врал Хвостову, что в час ночи был уже дома?..»

Алиби Николаева рассыпалось, как столбик сигаретного пепла. Жаль, Хвостов не присутствовал при этом.

Я допил чай и стал прощаться:

– Спасибо за информацию, Владимир Петрович, вы мне очень помогли.

– Куда же вы? – всполошилась хозяйка. – Посидите еще.

– Извините – служба! – И я выскочил за дверь.

2

Я стоял перед вывеской базы и безуспешно пытался расшифровать аббревиатуру. Дохлый номер. Бросил пустую затею и вошел в открытые ворота.

Небольшая контора стояла в огромной луже, покачивая отражением. В отдалении с десяток неказистых строений также тонули в болотной жиже. Еще дальше – высокая эстакада для удобной погрузки и выгрузки железнодорожных вагонов. Там стоял пустой товарный состав и копошились несколько человек. Дефицитом здесь и не пахло – пахло гнилыми овощами и кислятиной. Дрянная база, что и говорить, даже сторожа ни-где не видно.

На переднем плане – два мужика. Из двоих я выбрал сидевшего на перевернутом ящике у железобетонного забора. Привлек он мое внимание не резиновыми сапогами, ватником и лыжной шапочкой, а годами, которые никак не подходили к Борису. Николаев должен быть значительно моложе. Мужик, подставив солнцу подошвы сапог и лицо, кемарил.

Я подвернул брюки и, осторожно ступая по следам шин, до краев наполненных вонючей жижей, направился к нему. Мужик открыл глаза и следил за моими па со вниманием зрителя, перед которым выступает эквилибрист. Я приблизился.

– Здорово, дядька! – Разъезжавшиеся ноги никак не хотели стоять вместе.

Мужик, ожидавший от моего шоу чего-то большего, приуныл.

– Привет.

Я ступил на сухой островок.

– Николаева не видел?

Мужик попался смекалистый.

– Это Борьку, что ли?

– Его самого.

– Здесь где-то шляется. Погляди в сарае, может, в карты режется.

– Я с ним не знаком. Как он выглядит?

– Как фраер.

– Что это значит?

– Увидишь.

Я подумал.

– Во сколько вы заканчиваете работу?

– Когда как. Сегодня вот с утра ждем машины. Как погрузим – освободимся.

– Примерно к которому часу?

– Бог даст, часам к семи… А ты чего хотел-то?

– Да так…

Я круто повернулся и, чавкая ногами в луже, пошел к дощатой постройке, прилипшей к кирпичному зданию. Крохотное окошко находилось выше уровня головы. Я встал на мысочки, с трудом дотянулся, заглянул.

За самодельным столом на скамейках сидели четверо мужчин и играли в карты. Их лица, увлеченные игрой, освещала висевшая на проводе лампочка. Недопитая бутылка вина приподнимала игрокам настроение, тела согревал обогреватель.

Хамскую рожу Николаева я узнал сразу – опухшая, как кислородная подушка. Цвет – бордо. Борис в поношенном сером плаще и мятой шляпе, которую он, верно, подцепил из мусорного бака, сидел ко мне лицом. Чтобы получше рассмотреть и запомнить Бориса, я положил руки на оконную раму, подтянулся. Моя тень коснулась головы прыщавого паренька. Он вскинул глаза от раскрытых веером карт. Я отпрянул и прыгнул вниз, забрызгав брюки грязью. Быстро зашел за угол, постоял минуты две, но из сарая на шум никто так и не выглянул. Пересек двор, выбрался на сушу. В воротах разминулся с тремя грузовиками, которые, надсадно рыча, въезжали на территорию базы. Посмотрел им вслед. К сараю, откуда вышли четверо мужчин, отовсюду стекались рабочие. Мои часы показывали 17.20 – успею.

Отмыв в луже обувь, я дошел до центральной дороги. В магазине через дорогу полным ходом шла торговля рыбой, но в коммерческом отделе было пусто. Купив бутылку водки, еще не зная, какое найду ей применение, бросил ее в пакет и вышел на улицу. Был час пик. Люди стояли на остановке, устремив лица навстречу потоку машин. Автобусы подходили переполненными, но, поработав локтями, я влез в один из них. Автобус довез меня до Центрального парка культуры и отдыха.

Я соскочил с подножки, когда городские куранты отбили три четверти шестого.

В противоположной от входа в парк стороне дороги, за низкой оградой небольшого сквера, обнаружил неприметную скамейку, сел на нее и приготовился ждать Семена Анатольевича – человека, который назначил Тане свидание на сегодняшний день.

Место я выбрал удачное. Отсюда, сквозь обнаженные деревья, парк просматривался из конца в конец со всеми сооружениями, статуями и фонтанами.

Из слов Тани я понял, что Семен Анатольевич человек пожилой, поэтому внимательно осматривал каждого из дефилирующих у входной арки мужчин, чьи годы перевалили за сорок, и сидел в напряжении, готовый в любую минуту сорваться с места и последовать за подозрительным субъектом. Что я скажу Семену Анатольевичу, если он заявится, я не знал – полагался на импровизацию и собственную коммуникабельность.

Большая стрелка курантов прыгала с деления на деление, но Семен Анатольевич не появлялся. У входа в парк все мужчины в итоге дождались пары и под ручку, за ручку или в обнимку, оживленно разговаривая, удалялись. Лишь один никого не дождался. Он долго томился у колонны, потом сплюнул, махнул рукой и, оглядываясь, убрался прочь. Но юноша был слишком молод, и я сомневаюсь, чтобы у кого-то повернулся язык хоть раз в жизни назвать его по имени-отчеству.

Я напрасно потерял пятьдесят минут. Семен Анатольевич проигнорировал встречу. Обвинять его в чем-то пока рано, но чутье подсказывало мне, что он не явился по простой причине: незачем приходить на свидание с девушкой, которой уже нет в живых. Семен Анатольевич прекрасно знает о гибели Тани, причем не окольным путем, а либо он сам принимал участие в преступлении, либо имеет к нему прямое отношение.

Я не отчаивался. В ближайшее время я обязательно выужу Семена Анатольевича из водоворота нашего города и уж тогда обязательно узнаю, какую ценность представляет папка.

Около семи я топтался у стыка дорог овощной базы, ждал Бориса. В начале восьмого с территории базы выехали тяжело груженные машины. Минут через десять появился Борис в сопровождении двоих приятелей – прыщавого паренька и длинного лупоглазого мужчины с обширной лысиной, примерно одних лет с Борисом. Несуразный мужчина шел размашистым шагом с высоко поднятыми плечами, отчего казалось, будто клетчатый пиджак ему узок и коротковат. Паренек заглядывал в лица товарищей, что-то рассказывал.

Я скользнул в магазин, сквозь стекло витрины принялся наблюдать за троицей. Приятели перешли дорогу, остановились недалеко от входа. Борис и лысый полезли в карманы. Деньги вручили пареньку. Он заскочил в магазин, купил бутылку водки и присоединился к компании. Жестикулируя, мужчины о чем-то заспорили, потом, очевидно, пришли к единому мнению, разом успокоились. Все трое свернули за угол.

Натыкаясь на покупателей, я ринулся из магазина и последовал за ними. Мужчины удалялись в глубь массива. Я замедлил шаг, дождался, когда расстояние между нами увеличится метров до пятидесяти, потом включился в общий ритм движения. Но такая мера предосторожности была лишней. Никто из троих за все время пути ни разу не оглянулся. Шляпа Бориса минут пятнадцать маячила между домами, наконец мы вышли к пивному бару летнего типа.

Издалека было видно, что пивной бар работает. За невысокой кирпичной кладкой под навесом торчали ряды голов. Они куда-то ныряли и выныривали вновь с кружками у рта. Друзья скрылись в заведении. Я повременил и тоже вошел внутрь.

Собственно говоря, это был не бар, а столовая, к которой пристроили кирпичные стены высотою по грудь и разделили их на ячейки, где установили длинные столы и скамейки. Ныне столовая утратила свое былое назначение и являлась уже придатком пивнушки, где собиралась окрестная пьянь. Пиво лилось рекой, пахло шашлыком и луком, и, судя по оживлению, царившему здесь, бар работал круглогодично и чуть ли не круглосуточно.

Я пробежался взглядом по лицам посетителей, отыскал Бориса. Он и лысый товарищ сидели в одном из отделений пивнушки, друг против друга. Лысый вертел в руках пустой стакан; Борис скучал. Оба ждали прыщавого паренька, который толкался в очереди.

Середину бара занимала клумба, засыпанная на зиму опилками. Я обошел ее и пристроился за парнем. Страждущие медленно ползли к конечной цели – одиноко торчащей шейке пивного крана. Кран отмерял положенное количество желтого напитка, презрительно шипел и тыкал свой нос в следующую кружку.

Прыщавый подхватил в обе руки сразу шесть кружек, скособочившись, отчалил. Дошла очередь до меня. Я протянул в окошко деньги, получил взамен пиво с большой шапкой пены и, обогнув клумбу, подошел к приятелям.

Рядом с Борисом место пустовало. Я не спросил разрешения сесть. Полубоком примостился на самый краешек скамейки, будто на минутку, как человек, который не станет мешать чужой компании, а выпьет пиво и уйдет. Возражений не последовало, лишь Лысый бросил на меня косой взгляд выпученных глаз.

Борис сидел, как вымоченный в уксусе. Я украдкой разглядывал его круглое, почти безволосое лицо, уже утрачивающее живые природные краски. Недовольный толстогубый рот, отвисавший мягкий подбородок, широкий нос, выдающиеся скулы, щелки глаз – на всем печать пьянства. Наверное, я относился к Николаеву с предубеждением, но мне показалось, что его терзают мысли о совершенном злодеянии.

Лысый с пониманием относился к похмельному синдрому Николаева. Он уже держал наготове бутылку.

– Ничего, Боря, сейчас полегчает. Тебе закусить надо, – посоветовал он, откупоривая под столом бутылку, и повернулся к пареньку: – Ты сходи, Марат, возьми чего-нибудь там. Шашлык, пирожки… Деньги есть?

– Есть. – Парень ушел.

Николаев надул щеки, с шумом выпустил воздух.

– Ничего в рот не лезет… тошнит… Днем выпил вина, думал – легче будет. Отпустило на полчаса, сейчас еще хуже.

Лысый плеснул в стакан водки, зажал его сверху ладонью, под наклоном протянул Борису.

– Ты разгладься, Боря, разгладься, – порекомендовал он, очевидно, имея в виду помятый лик Николаева.

Борис взял стакан так, будто был очень недоволен его содержимым. На столе уже стояли тарелка с солеными помидорами и тарелка с пирожками. Борис поднес к губам стакан.

– Фу… – Организм Николаева водку не принимал. Целую минуту цедил он жидкость, конвульсивно содрогался и фыркал в стакан. Лысый терпеливо щерился на приятеля. Наконец сосуд опустел, и Николаев вгрызся в помидор. С лица Лысого сползло сострадательное выражение. Он снова налил водки, подал стакан подошедшему Марату, который принес тарелку с дымящимся шашлыком.

– Пей, Марат, твоя очередь.

Марат поглотил водку без отрицательных реакций, как, впрочем, и Лысый, который пил следующим.

– Ну как, Боря, полегчало? – Он взял палочку и с аппетитом снял с нее зубами первый кусочек мяса.

Николаев покачал головой, высасывая из помидора сок:

– Еще не провалилось.

На несколько минут установилось молчание. Борис терзал помидор, Марат и Лысый перемалывали шашлык – все трое потягивали пиво.

– Ты чего сегодня целый день у меня на работе околачиваешься? – спросил вдруг Лысый Марата.

– Скучно дома.

– Постой, ты же в училище учишься.

Марат удивился всеми прыщиками:

– Да вы что, Рустам? У нас же каникулы до первого апреля.

– Правда? – улыбнулся Лысый. – Я уже забыл об этой привилегии учеников. – Рустам подходил к тому состоянию, когда белый свет становился мил. – Чем мне нравится двоюродный брат, – сказал он, обращаясь ко всем, включая и меня, – так это тем, что он всегда называет меня на «вы».

Николаев с наигранным оживлением потер руки:

– Чего ты там насчет еды говорил?

Рустам рассмеялся:

– Провалилось! Закусывай, Боря. Марату хватит, а мы с тобой еще врежем по пятьдесят.

– Почему это – хватит? – не согласился Марат. – У меня ни в одном глазу.

– Достаточно! – на правах старшего отрубил Рустам. – Твоя мать опять будет звонить с претензиями, что я тебя спаиваю.

Смеркалось. В баре зажглись неяркие фонари. Было шумно, пьяно.

Я допил пиво, снова наполнил кружку, вернулся за стол и расположился уже основательно. Компания травила анекдоты. С Николаевым произошла заметная перемена. Рука обрела твердость, голос – уверенность, чувствовался внутренний подъем.

В бар, озираясь, вошел старик – из тех, по кому некому будет плакать на поминках.

– Эй! – крикнул ему Рустам и помахал рукой. – Иди сюда… Мой знакомый, хороший мужик, – пояснил он тише.

Старик подошел. Давно не стриженная шевелюра всклокочена; он смахивал на человека, которого сильно ударило током. Одет хуже нищего, но весел.

– Привет, отец! – Рустам сделал широкий жест. – Присаживайся.

– Спасибо, меня ждут.

Рустам хохотнул:

– Это кто?.. Оркестр, двое с носилками и один с лопатой?

– Не говори глупостей. Здоровья мне не занимать. Еще тебя переживу.

– Дай-то бог. – Рустам налил на донышко стакана водки, по привычке зажал его ладонью сверху, подал старику: – На, дед, выпей за свои грехи.

Старик осклабил небритое лицо:

– Прошлые или будущие?

– Тяжкие.

– Э-э… Тут я безгрешен.

– Врешь, дед. Все мы происходим от страшно согрешивших Адама и Евы и рождены в грехе.

Старик поднял стакан:

– Тогда пью за свой самый тяжкий грех – день рождения. Кстати, он у меня на прошлой неделе был.

– Поздравляю. Давай, дед, – Рустам фамильярно подмигнул. – За задержку тары Иван Грозный бояр убивал.

Старик поднес было ко рту стакан, но опять опустил.

– А вот убийство – тяжкий грех. Шестая заповедь Христа гласит – не убий. За него на этом и на том свете воздастся по заслугам.

Борис тыкал концом шашлычной палочки в колечко лука. Вдруг он поднял голову, его лицо вспыхнуло гневом.

– Пошел ты! – сказал он злобно.

Старик вытаращил глаза, но ничего не сказал. Быстро опрокинул в рот водку и отошел в темный угол бара. Там его поджидал приятель с сеточкой в руках. Вдвоем они вышли из пивнушки.

За столом возникла неловкая пауза.

– Да-а… – протянул Рустам. – Нехорошо получилось. Прости его, Боря, он ведь не знал, что у тебя стряслось.

Борис сделал движение щекой, будто по ней пробежал муравей.

– Помолчи.

– А что у вас случилось? – не вовремя вклинился окосевший Марат.

Рустам грубо оборвал его:

– Заткнись, не твое дело! – Потом налил в стакан водку и неожиданно протянул мне: – Выпей, браток. – Я стал отнекиваться. – Давай-давай, не стесняйся.

Я взял стакан, выпил и запил пивом.

Рустаму требовались свежие уши. Он решил расширить аудиторию.

– Двигайся поближе… Сам чем занимаешься?

– В министерстве – референт. – В глазах присутствующих это имело вес. – А вы, если не секрет, кем работаете? – в свою очередь спросил я у Рустама.

– Бездельник он, – сумрачно заметил Борис.

Лысый сделал вид, будто польщен определением, и погрозил пальцем:

– Ну, Боря, я с тобой поквитаюсь. Не верьте ему. Мы, – он пожевал губами, – работаем в одном НИИ… старшие научные сотрудники.

Я выкроил на лице улыбку:

– Очень приятно… Отмечаете какое-то событие?

– У нас каждый день – событие. Вчера вот окончание недели праздновали.

– Удачно?

– Весьма. У меня в этих краях подруга живет. Превосходная женщина и хозяйка. Я всю ночь у нее провел. Ну, давайте по последней.

Погода испортилась. На смену теплому дню пришла холодная ночь. Порывы ветра выдували из пепельницы окурки, забирались под воротник, трепали волосы. Борис поглубже натянул шляпу. Марат застегнул куртку. Рустам в особенно жестокий налет ветра прятал плешивую голову за бруствер пивного бара, почти касаясь щекой стола. Бар потихоньку пустел. Пиво и водка у нас кончились, и сразу не о чем стало говорить.

– Ну что ж, – Рустам обвел взглядом стол. – Пить нечего. Денег тоже нет. Пора по домам.

– Вот что, ребята, – сказал я, запуская руку в пакет. – Мы тут договорились с одним приятелем встретиться, посидеть. Но он, видимо, уже не придет. У меня есть бутылка водки. Предлагаю продолжить знакомство и выпить за успехи отечественной науки.

Гордо вставшая на столе бутылка «Русской» вызвала вначале оцепенение, затем удивление и в итоге шумный восторг.

– Здорово! – Марат потянулся за бутылкой, передал Рустаму. Тот взял ее за горлышко, как гранату.

– Пошли, мужики, в столовую. Не то у меня лысина от холода лопнет. – Наш тамада встал, прихватив стакан.

Остальные собрали то, что осталось. Вчетвером мы поднялись в столовую, где стояли квадратные столики и железные, с дерматиновыми сиденьями и спинками, стулья. Нас приветствовал мерный гул пчелиного роя. Сизый сигаретный дым окутывал хмельные лица, поднимался к потолку и выплывал через открытые двери в ночь. На всю ораву мужиков приходилось три женщины. Одна торговала в буфете закусками, другая убирала со столов, третья – мощная баба с широким лицом – сидела в углу, закинув ногу на ногу. Ее обнимал усатый южанин.

– Люба, вытри со стола, – попросил Рустам уборщицу.

Кудрявая Люба с высохшей левой половиной туловища, прихрамывая, подошла, сгребла со стола рыбью чешую и протерла его тряпкой.

– Походка называется «потанцуй со мной», – прокомментировал Марат причудливые телодвижения Любы, которая скрылась в подсобке.

Рустам дал ему подзатыльник.

– Нехорошо смеяться над убогими. Поди-ка лучше купи еще пива и принеси стаканы на всех. Сейчас полно свободных.

Я полез в карман за деньгами.

– Тебя это не касается, – категорично заявил Рустам. – Пиво и закуска с нас.

Мы сели за стол у окна с загаженными занавесками. Марат выполнил просьбу, принес стаканы и пиво. Рустам купил две тарелки салата из огурцов и помидоров. Застолье продолжилось.

– Пора познакомиться, – предложил Рустам и разлил по стаканам водку. На этот раз перепало и Марату.

Я улыбнулся:

– Я уже знаю ваши имена из разговора. А меня зовут Дима.

– Очень рад… Я вот что хочу сказать, – начал Рустам задушевный тост. – Ты, Дима, свой парень. Я это понял сразу, когда ты подсел к нам. Марат – мой двоюродный брат. Хулиган, правда, – Рустам потрепал брата по шее. – Но хороший малый. Борис давний приятель. У него сегодня тяжелый день. По этому поводу мы и собрались. Хотели как-то растормошить Бориса, отвлечь. – Рустам поймал неодобрительный взгляд Николаева, стушевался. – Ну да ладно. Я хочу выпить за крепкую мужскую дружбу и товарищей, на которых всегда можно положиться в роковую минуту. А это в наше время большая редкость.

Звон четырех граненых стаканов на миг перекрыл гвалт в зале. Мы выпили. Затеялся нетрезвый разговор сотрудников научно-исследовательского института, который сводился к взаимному выражению симпатии и заверениям в искренней преданности и вечной дружбе. Как я ни пытался навести присутствующих на разговор о Тане, у меня ничего не получалось. Борис и Рустам упорно обходили эту тему. Я замкнулся, хмелея от воздуха столовой, настоянного на парах алкоголя и сигаретном дыме. Хотелось поскорее выбраться на улицу. К счастью, вторая бутылка кончилась гораздо быстрее первой, и Рустам, не переставая зевать, сказал:

– Собираемся, мужики. Время позднее, завтра на работу.

Основательно нагруженные, мы шумно поднялись, вышли из столовой. Пивной бар сворачивал работу, разбегались последние посетители, но в столовой жизнь еще теплилась. Мы дошли до ворот, стали прощаться.

– Ну пока, ребята! – сытым котом проурчал Рустам. – Я к своей подружке заскочу, у нее заночую. – Он хлопнул меня по плечу: – А с тобой, Дима, как-нибудь встретимся, посидим. Заходи в бар, мы там часто бываем. Пошли, Марат, нам в другую сторону, я тебя на автобус посажу.

Братья ушли. Мы с Борисом остались одни. Наискосок перешли дорогу и остановились у киоска – закурить. Николаев достал из кармана пачку, сунул в угол рта сигарету. Я поднес ему зажигалку, прикрывая от ветра пламя. Прикурил сам.

– У тебя деньги есть? – тоном, каким грабитель требует у прохожего вывернуть карманы, спросил Борис.

– Есть, а что?

– Там, в буфете, я видел, вино продавали. Может, еще возьмем?

Рассчитывая напоить Бориса до такой степени, когда он начнет говорить все, что придет в голову, я согласился.

Мы вернулись в столовую. Толстая буфетчица встретила нас недовольным взглядом, но Борис пошептался с ней, и женщина выставила на прилавок большую бутылку красного вина с блеклой этикеткой. Мы взяли салат, два стакана и сели за тот же столик, что и в прошлый раз. Борис казался трезв, как стеклышко, чего я не мог сказать о себе. Я до краев наполнил стакан Бориса, себе – на два пальца. Наметанным глазом Николаев сравнил объем двух порций жидкости.

– Чего так скромно?

– Норма.

– Как знаешь, – равнодушно сказал Борис и осушил стакан с жадностью странника, перешедшего знойные пески.

Все раздражало меня в Николаеве: как он пьет, с шумом заглатывая воздух; как ест салат, постанывая и шлепая толстыми губами; как мусолит фильтр сигареты, обсыпая себя пеплом. Я с трудом выносил его общество. Николаев уперся в меня глазами:

– Ты считаешь меня алкоголиком?

– Нет, конечно.

– Врешь. Я вижу, как ты на меня все время посматриваешь.

– Как?

– Презрительно.

– Тебе показалось. Я на всех так смотрю. Извини, если что не так.

– Смотри. Мне какая разница. – Второй стакан Борис выпил с меньшей алчностью. Глаза его постепенно мутнели. – Рустам врет, будто работает в научно-исследовательском институте, – объявил он вдруг. – Грузчик он на базе. Это я работал в НИИ.

– Верю.

Еще одна компания мужчин покинула столовую. После нее хромая Люба закрыла на крючок двери и принялась за уборку. Посетителей осталось человек шесть. Буфетчица бросала на всех зловещие взгляды и время от времени кричала: «Мальчики! Заканчивайте, закрываем!» Борис пьянел на глазах. Он разговорился, болтал обо всем подряд, но не о том, что мне было нужно. Я уже потерял надежду услышать что-нибудь интересное, загрустил и начал подумывать о том, как избавиться от собеседника.

Борис разлил остатки вина и стаканы и вдруг хмуро сказал:

– Сегодня ночью погибла моя бывшая жена. Давай помянем.

Я мигом протрезвел:

– Да ты что?! Как это случилось?

– Ее убили.

– Кто?

Сигарета потухла, он прикурил новую. Когда Борис поднял голову, в его глазах поселился дикий зверь. Внезапно он схватил меня за ворот рубашки, притянул к себе.

– Ты тоже думаешь, что Таню убил я? – сипло сказал он мне в ухо.

На секунду я потерял дар речи.

– Пусти, дурак! – Не без усилия я отодрал цепкую руку Николаева и с возмущением подул на пепел, который он стряхнул на мои брюки.

Борис сделал непроизвольный жест, сбил стакан. Он завертелся волчком и покатился к краю стола. Я подхватил его, поставил на место. На нас оглядывались.

Николаев совсем сломался. Он заговорил, как испорченное радио, у которого время от времени пропадает звук.

– Милиция думает, что Таню убил я… – выговорил он с трудом и пьяно ухмыльнулся. – Но они ни черта не докажут… Я ночью приходил к ней. Соседи видели… Таня, кажется, завела себе нового хахаля… Он был вчера у нее дома… Мне не открыли…

Напрасно я напрягал слух. Дальнейшую речь Николаева разобрать было невозможно. Мне ужасно хотелось стукнуть Бориса по голове, чтобы добиться более качественного звучания, но я сдержался. Борис переключился на меня.

– А ты подлец!.. – рука Николаева опять потянулась к моему горлу. Я отвел его руку и нежно похлопал по сжатому кулаку.

«Неужели все же Борис убил Таню? – подумал я. – Увидел, как я выхожу от нее, приревновал, а потом ворвался к ней в квартиру».

Конечно, было бы слишком просто, задав один вопрос, узнать имя убийцы и раскрыть преступление, однако я спросил:

– Таню убил ты?

У Николаева еще оставались проблески сознания.

– Ты слишком много задаешь глупых вопросов. Ты кто – прокурор?

Я промолчал.

Буфетчица не выдержала, хлопнула в ладоши и взмахнула руками, словно кур сгоняла с насеста.

– Мальчики! Заканчивайте, закрываем! – в который уже раз крикнула она и, давая понять, что не шутит, стала подкрадываться к нашему столику.

Я встал, положил руку на плечо Николаева.

– Идем, Боря.

Николаев поднял тяжелую голову, явно не понимая, чего от него хотят. Однако встал, опрокинул в рот вино из моего стакана. Красная струйка растеклась по подбородку. Он провел по нему ладонью, размазал вино по щеке. Вместе с остальными бражниками мы выползли на улицу в ночь. Свежий воздух подействовал на Бориса благоприятно, он пришел в себя. Миновали безлюдный бар.

– Облегчиться надо, – пробурчал Борис и, пошатываясь, поплелся за столовую. Я, прикурив сигарету, отправился следом.