Текст книги "Я – Джек-Потрошитель?"

Николаев стоял, опираясь одной рукой о стену. Между его широко расставленных ног бежал по земле ручеек. Я докурил сигарету, а Борис все не иссякал. Наконец он повернулся. Я отбросил окурок, посмотрел по сторонам – никого. Подошел к Николаеву, схватил за грудь, придавил к стене.

– Ты убил Таню? – спросил я, четко разделяя слова.

Николаев был ниже меня, но широкоплеч и жилист. Физической силой он обладал незаурядной. Я это понял сразу, едва ощутил под своими пальцами его тугие мышцы. С трезвым Николаевым справиться было бы нелегко, но сейчас у него не хватало сил даже для того, чтобы удивиться. С кашей во рту он сказал:

– Ты с ума сошел? Ты кто?..

– Отвечай!

– А-а… понял. – Голова Николаева упала на грудь. – Отпусти, сейчас отвечу.

Я поверил ему, убрал руки. Неожиданно сильный пинок в коленную чашечку подломил мою ногу, и тут же я почувствовал мощный удар в лицо.

Ощущение было такое, будто носом налетел на стену. Я взвыл от боли, кинулся к Николаеву и нанес удар в челюсть. С него слетела шляпа. Подхваченная ветром, покатилась по асфальту. Охнув, Борис присел, но мгновенно поднялся и, набычив голову, пошел на меня с кулаками. Я был пьян, и это разъярило меня. Двумя короткими точными ударами в лицо я сбил Николаева с ног, оседлал его и ударил по щеке.

– Ты убил Таню?

Николаев попробовал вывернуться из-под меня – напрасно: я держал крепко.

– Ты?

Борис промычал что-то нечленораздельное. Я хлопнул его по другой щеке – Николаев прикинулся мертвым. Тогда я стал хлестать его по щекам, приговаривая:

– Ты мне скажешь… ты мне скажешь…

Голова Николаева стучала об землю. Вдруг он открыл глаза и вполне отчетливо произнес:

– Пошел ты к черту!

– Что?!.

– Ммм…

Большего я от Бориса добиться не мог. Многое я хотел бы узнать у Николаева, в том числе и о папке бывшего тестя, но дальнейшее выколачивание сведений из него было равносильно выколачиванию ответа из куска говядины на вопрос: «Свежий ли ты?» Потирая покалеченную ногу, я принес шляпу. Борис лежал без движения. Поднял его, отряхнул, надвинул на лоб шляпу. Ноги не слушались Бориса, были как у тряпичной куклы. Я положил руку собутыльника к себе на плечи, обнял его и повел к дороге.

О том, чтобы ехать на автобусе, не могло быть и речи. Я стал останавливать такси, отметив про себя, что содержание Николаева обходится мне слишком дорого. Никто не хотел везти странную пару. Завидев нас, машины отчаянно сигналили, переезжали на встречную полосу и на повышенной скорости уезжали вдаль. Бориса пришлось укрыть в нише автобусной остановки. Я вновь вышел на дорогу и напустил на себя кроткий вид. Третье по счету такси завизжало тормозами. Я наклонился к распахнутой дверце.

– Мне до Пушкинской, но по дороге подбросим приятеля. Он чуть-чуть навеселе.

– Сколько дашь?

– Сколько скажешь.

Таксист согласился.

Николаев никак не хотел покидать насиженное место и будто прирос к скамейке. Я с трудом выдернул упирающееся тело, дотащил до машины, впихнул на заднее сиденье. Борис сразу оценил преимущество теплого салона перед продуваемой насквозь остановкой. Он развалился, заулыбался, запрокинул голову и всю дорогу храпел. Я ему не мешал.

Автомобиль остановился точно у подъезда Николаева. Я попросил водителя подождать. Борис окончательно размяк. Не могу сказать, что обходился с Николаевым гуманно: он сидел у меня в печенках. Извлек из машины безжизненное тело, взвалил на плечи и побрел к подъеду. Николаев слюнявил мою шею и казался не легче статуи Максима Горького с одноименной площади нашего города. К счастью, лифт работал. Я вошел в кабину, прислонил ношу к стене, нажал на кнопку. Когда повернулся, Борис мокрой тряпкой распластался на полу. Поднимать его у меня не было ни сил, ни желания. Я отбросил церемонии, схватил Бориса за шиворот и поволок из остановившейся кабины. У квартиры Николаевых прислонил Бориса к двери, позвонил и, когда в коридоре послышались шаги, быстро зашел в лифт и спустился на первый этаж.

Выйдя на улицу, я попал в грозу. Сел в такси. Из-за шквалов ливня пришлось останавливаться. К своему дому подъехал, когда свет в окнах уже не горел, родители уже спали. Я поднялся на свой этаж, тихонько открыл ключом дверь – и скрипнул зубами: в комнате работал телевизор.

Вспыхнула люстра. Завернутый в покрывало, которое сзади складками ниспадало на пол, а спереди открывало взору голые ноги, отец предстал передо мной в обличье Немезиды – богини возмездия.

– Когда ты подправишь антенну, – возмутился он. – Телевизор смотреть невозможно.

– Завтра.

Не торопясь, я стал стаскивать одной рукой ботинок, а другой – рыться в кармане отцовского пальто. Затем переменил позицию и нащупал ключ. Я зажал его в руке. Незаметно достал точно такой же, но от нового замка, и подменил на старый.

«Надо не забыть утром выкинуть старый замок», – мелькнула мысль.

Отец продолжал что-то говорить, но я не слушал. Мне было не до разговоров; юркнув в свою комнату, я скинул с себя одежду и уснул, рухнув в кровать.

Глава 4

1

Утром по дороге в ГУВД я выбросил дверной замок в глубокую канаву.

В 8.30 как штык стоял в кабинете Хвостова и был немало удивлен его радушным приемом. Но вскоре разъяснилось, чем вызвано благое отношение ко мне майора.

– Должен тебя огорчить, – начал он, – но в дальнейшем ходе следствия ты участвовать не будешь.

Мне показалось, будто Хвостов сломал о мою голову табурет. Такой подлости я от майора не ждал. В довершение всех моих бед он лишал меня главного источника информации.

– В чем моя провинность? – сказал я, хватаясь за крышку стола.

Майор, раскачиваясь на задних ножках стула, развел руками:

– Это решение начальника ГУВД. Он также склоняется к мнению, что в нашем городе завелся Джек Потрошитель, поэтому считает: нельзя допускать утечку информации за пределы управления. В интересах следствия тебе не рекомендуется освещать в печати что-либо об убийстве Николаевой. – Майор объявил вердикт, явно довольный решением патрона.

– Как же теперь быть с моим очерком? – Я был растерян.

Продолжая качаться на стуле, майор, сцепив на затылке руки, равнодушно заметил:

– Ты его напишешь, но не об убийстве. Иди сейчас в двадцать пятый кабинет к майору Юсупову. Он завершил дело о квартирных кражах. Поговори с ним, возьми данные – получится отличный очерк или репортаж.

– Да не хочу я к майору Юсупову! – взвился я. – Я хочу с вами.

– Сожалею, но ничем помочь не могу.

– А если я пойду к начальнику ГУВД и попрошу разрешения остаться в вашей группе?

По лицу майора пробежала тень беспокойства.

– Не советую, он зол как черт, – хрустнул Хвостов. – Твоя вчерашняя прогулка в составе опергруппы обошлась мне довольно дорого. Шеф разъярился, когда узнал о присутствии на месте преступления журналиста.

– Но он же сам направил меня к вам.

– Не он, а заместитель начальника ГУВД, которому не успели сообщить об убийстве и о том, что это дело буду вести я. В противном случае тебя сразу отправили бы к майору Юсупову, а не ко мне.

– Но я хочу писать об убийстве, а не о кражах.

Майор перестал раскачиваться на стуле.

– Напрасно ты цепляешься за это дело, – сказал он тоном дружеского совета. – Поверь моему опыту, ты ставишь не на ту лошадку.

– Это ваше мнение.

– К нему стоит прислушаться. У дела об убийстве Николаевой пока нет конца. С него не настрижешь шерсти. За ту пару дней, которая у тебя осталась для работы в милиции, мы все равно не успеем раскрыть преступление. Следствие может растянуться на месяцы, а то и годы. А потому, на данной стадии расследования, оно не представляет для печати интереса.

– Вы не правы.

– Прав! – Хвостов не давал мне и рта раскрыть. – Ну что ты можешь написать в газете? Убита девушка, и это дело рук сексуального маньяка? Своей статьей ты только поднимешь ненужную шумиху и перепугаешь народ. Я обещаю: как только выловим Джека Потрошителя и передадим дело в суд, я выкрою время и обязательно познакомлю тебя со всеми обстоятельствами расследования. Вот тогда и пиши очерк, репортаж или как там у вас это называется. А сейчас давай, – майор вытянул руку в сторону двери и растопыренными пальцами сделал движение, будто пробовал клавиши рояля, – двигай к Юсупову, у него хватит материала на целый роман.

Я не уходил, готовый, если надо, объявить голодовку.

Майор без симпатии отнесся к такой настырности. Он с осуждением смотрел на меня сквозь зеленые стекла очков, за которыми лишь угадывались контуры глаз.

– Конвой вызвать? – наконец усмехнулся Хвостов.

Я молчал. В дверь постучали.

– Минуточку! – крикнул Хвостов, потом вскочил, подошел ко мне и, понизив голос, нетерпеливо сказал: – Пришел важный свидетель по делу об убийстве Николаевой. Иди, ты мне мешаешь! – С этими словами майор уперся в мой бок и попытался вытолкать из комнаты.

Я стоял как приваренный.

– Борис Егорович, – так же шепотом сказал я, – я все понял. Я пойду к Юсупову, но разрешите мне сегодня посидеть у вас еще хотя бы на одном допросе.

– Я же обещал: закончим следствие – все материалы твои.

– Борис Егорович! Для будущего очерка мне необходим этот допрос.

Вместо ответа Хвостов продвинул меня на полметра к двери. Я молитвенно сложил руки:

– Товарищ майор, я вас прошу!

– Не канючь! Я же сказал – потом.

Я отпрыгнул в сторону и шагнул на середину комнаты. Рука Хвостова царапнула воздух.

– Борис Егорович! – Мой голос пошел по восходящей. – Потом мне не надо, ведь дело об убийстве Николаевой превратится в пыльную архивную папку документов, написанных скупым канцелярским языком. В ней не будет жизни. Мне именно сейчас, пока есть возможность, необходимо повидать живых свидетелей, прочувствовать обстановку, в которой ведется расследование. Разрешите!

Однако майор был неумолим. Он бесцеремонно вытолкал меня за дверь, впустив в кабинет незнакомую мне женщину.

– Дуй к Юсупову, мне надо работать.

Я расстался с Хвостовым с мыслью не идти к майору Юсупову и вообще в городском Управлении внутренних дел больше не появляться.

2

В надежде разузнать что-либо о личной жизни Тани я оправился в иняз.

Институт иностранных языков – три учебных корпуса, три корпуса общежития и студенческая столовая, кубиками рассыпанные вокруг большой бетонной площадки, – встретил меня сутолокой перемены. Девок – море, одна другой краше.

По узкой аллейке между зданиями я продрался сквозь непрерывный поток женских лиц и ног к «пятачку» перед главным корпусом и направился к девушке, сидевшей на скамейке. Если бы не мини-юбка – ничего особенного. Сидит, закинув ногу на ногу, читает «Унесенные ветром», том второй.

Я изогнулся в услужливой позе официанта перед капризной клиенткой.

– Два дня назад убили девушку из вашего института. Слыхали?

Девчонка подняла отрешенное лицо. Она находилась в приятном обществе героев книги, и мое появление никак не вписывалось в историю жизни Скарлетт.

– Что, простите? – сказала она, обидевшись за надругательство над бессмертным произведением Маргарет Митчелл.

– Девушка погибла. Слышали?

– Да. Это Николаева Таня с третьего курса.

– Можете показать кого-нибудь, с кем она училась в одной группе?

Зажав палец в книге, девушка повертела головой, высматривая знакомых.

– Никого не вижу. Посидите, может, кто пройдет. – Она явно желала, чтобы кто-нибудь появился, а я навсегда исчез из ее жизни и жизни Скарлетт.

Я присел. Минуты через три прозвучал звонок, отдаленно напоминающий тарахтение моторной лодки, и основная масса студентов рассосалась, оставив на скамейках самых нерадивых.

Из противоположного здания вынырнула длинноногая герла в короткой юбке и красной кофте. Прижимая к груди сумочку размером с большой кошелек, девица устремилась в главный корпус.

Моя наблюдательница перестала раздраженно болтать ногой.

– Вон идет староста группы, в которой училась Таня, – сказала она уже на полпути в увлекательный мир героев романа.

«Блондинки – моя слабость. Впрочем, брюнетки и шатенки тоже». Срываясь с места, я шепнул:

– Дрянь книга.

И кинулся вдогонку герле. Настиг у самого входа в главный корпус.

– Хочу с вами поговорить, – сказал я, вырастая на пути блондинки.

Герла поняла, что я заигрываю с ней, потупила глаза.

– Ну, что такое?.. – сказала она тоном женщины, которой мужчины не дают прохода, но тем не менее от этого ей приятно. Отставив в сторону сумочку, она не очень настойчиво попыталась обойти препятствие.

– У меня порядочные намерения, – сказал я без намека на флирт.

Девица подняла раскрашенное нахальное лицо с шаловливыми глазами и тонким фигурным носом.

– Вы кто? – спросила она дерзко.

В моих руках мелькнуло удостоверение и тут же исчезло в кармане пиджака.

– Уголовный розыск.

Герла вытаращила глаза. В них пылало любопытство.

– Насчет Таньки, да?.. – Девчонка дышала мне прямо в лицо, я отодвинулся. – Утром приходили из милиции, но я опоздала на первую пару. Мне как девчонки сказали – я обалдела… – Она шагнула вперед и наступила мне на ногу. – Ее убили, да?..

Я отошел и с сожалением посмотрел на испачканную туфлю.

– Вы их поймаете?.. – навязчивый нос опять оказался напротив моего. – Ее изнасиловали, да?.. – Оттеснив меня на край «пятачка», девица недовольно выкрикнула: – Ну что же вы молчите?

– Я совсем не против задать вам пару вопросов. Можно?

Герла хаотично взмахнула рукой:

– Ой, да, конечно, спрашивайте!

В результате натиска я растерял все свои мысли и ляпнул:

– Вы замужем?

Девица взглянула очумело.

– А говорил, порядочный.

Я с трудом рассмеялся:

– Вы не дослушали. Вы за мужем Николаевой не замечали жестоких выходок и нападок?

– Думаете, Борька?

– Я ничего не думаю, я спрашиваю.

Герла загнала язык за щеку и подержала там секунды три.

– Такой случай был на прошлой неделе. Борис человек ревнивый. Ему кто-то сказал, будто Таня встречается с парнем. Он приехал в институт и устроил безобразную сцену. Мы толпой выходили из института. Пьяный Борис поджидал Таню у ворот. Она попробовала увильнуть, пошла в сторону, но Николаев догнал ее, схватил за руку и ударил по лицу, выкрикивая ругательства. Мы с девчонками вступились и держали Бориса, а Таня села в подвернувшееся такси и уехала вся в слезах. Он обозвал нас проститутками и по-всякому. Потом ушел. Танька такая дура! – в сердцах воскликнула девушка. – У нее столько парней было, а она вышла замуж за этого алкоголика. – Девица вдруг всхлипнула: – Ой, я что-то не то говорю. Она же умерла.

Я не дал девушке расчувствоваться. Времени на слезы катастрофически не хватало.

– Не плачьте, – сказал я, проведя пальцем под ее глазами, чтобы вытереть набежавшие капельки. – Тушь потечет.

– Спасибо. – Девушка вслед за мной потерла под глазами.

Я чарующе улыбнулся и сказал:

– Таня действительно встречалась с парнем?

Пошмыгивая неожиданно покрасневшим фигурным носом, герла призналась:

– Да нет, что вы! Не было у нее «ловера». – И, видя мое недоумение, пояснила: – Ну, любовника, по-нашему. Она все принца ждала.

– Неужели среди студентов таковой не нашелся?

Герла сморщилась:

– Среди этих, что ли? – Она махнула сумочкой на кучку ребят. – Да у них на уме секс один, а в кармане денег только на презервативы.

– Я все понял. Вы с Николаевой были подруги?

– Да, мы дружили. Она такая классная девчонка была. Если бы вы ее увидели, обалдели бы.

– Она делилась с вами тайнами?

– Ой, да, конечно!

– Таня никогда не говорила о папке и документах, которые вызовут сенсацию?

Герла закатила глаза:

– Дайте вспомнить… Кажется, говорила. Она нашла дома среди книг старую папку, которая принадлежала ее отцу. Он какой-то там ученый был.

– Что еще? Вспоминайте!

– Все вроде. Я не думала, что это так важно, и не придала значения словам Тани.

– Жаль, но спасибо и на этом.

Итак, резюме состоявшегося интервью:

«Ловеров» у Тани не было, следовательно, круг подозреваемых не расширился. Наконец-то всплыла папка с документами, уже связанная с именем отца Тани, который был ученым. И я еще больше укрепился в подозрениях против Николаева. Не знаю почему, но чувствовал: Борис тоже имеет отношение к папке… Двадцать восьмого возвращается из санатория Чернышева, нужно что-то предпринять».

Герла толкнула меня сумочкой:

– Эй, когда похороны?

– Не знаю. Завтра приезжает мать, ей решать.

– Ну пока. – Чувствуя мой взгляд, длинноногая герла взошла на возвышение перед зданием, как на пьедестал, и скрылась в вестибюле.

3

Выспрашивая у прохожих дорогу, я маршировал в сторону 14-й горбольницы, где лежала Казанцева Лена.

У одного из магазинов на глаза мне попался торговый ряд, состоящий из нескольких лотков, за которыми скучали продавцы. Я приценился и купил у старика в стеганом халате полтора килограмма крупных яблок с красной глянцевой кожей, а в коммерческой палатке приобрел коробку конфет. Презенты для Лены сложил в целлофановый пакет и десять минут спустя шел по тупику, который оканчивался двумя двухэтажными зданиями, соединенными между собой галереей.

Между створками приоткрытых ворот висела цепь. Я перепрыгнул через нее и осведомился у сторожа, где находится приемный покой. Он указал на дальний конец здания. Я прошел по асфальтированной дорожке. Минуя ступеньки, вспрыгнул сбоку на крыльцо перед дверью с матовой табличкой, подтверждающей, что мне нужно именно сюда.

Постучал и открыл дверь. Специфический запах антисептики, стеклянные шкафы, забитые медтехникой и лекарствами, возбудили во мне панический детский страх, который я всегда испытывал в медицинских учреждениях. Поборов неприятное чувство, я переступил порог.

Просторную комнату разделяли деревянные перила с толстыми балясинами. В вольере за письменным столом с настольной лампой сидело прелестное существо лет восемнадцати. На ней был белый халат, ее идеальной формы головку украшал белоснежный цилиндр без полей, равный по высоте доброму отрезку заводской трубы. Девушка коротала время за модернизацией своей внешности. Широко открыв и без того огромный глаз, она смотрела в зеркальце и при помощи туши и щеточки наращивала и без того длинные ресницы.

На месте главврача я бы не только поставил здесь перила, но вообще отгородил бы эту часть комнаты металлической сеткой и повесил табличку «Кормить и гладить воспрещается».

Подтянув штаны и взлохматив волосы, я подошел к ограде.

– Сестричка, можно спросить?

Глаз несколько раз моргнул, проверяя на прочность работу щеточки и туши, и удовлетворенно застыл. Его владелица певуче промолвила:

– Говорить нужно не «сестричка», а «медсестра».

– Простите, тетя… Могу узнать, в какой палате лежит одна моя знакомая?

Ресницы сомкнулись, издав характерный для металла скрежет.

– На входе висит список больных с номерами палат. Не поленитесь сходить и посмотреть. – Не отвлекаясь от зеркальца, девушка приоткрыла маленький рот, взяла губную помаду и провела красным столбиком по восхитительным губкам.

– Я уже там был, – возразил я, – но в списках моей знакомой нет.

Все так же глядя в зеркальце, девушка покачала колпаком, амплитуда колебания которого на макушке составляла не менее полуметра.

– Не может быть.

– Может. Мою знакомую положили в больницу прошлой ночью и, очевидно, еще не успели внести в список. Посмотрите, пожалуйста, по регистрационной книге.

Молчание. Девушка поджала губки и потерла одной о другую, размазывая равномерным слоем помаду. Потом достала малиновый карандаш и начала обводить контуры губ.

Я решил поспорить с Дон Жуаном в искусстве соблазнения и завоевать сердце красавицы.

– Дитя мое! – сказал я с придыханием. – Вы слишком хороши для этой темницы. Идемте со мной, и я покажу вам мир. Поверьте моему слову – он стоит того, чтобы вы взглянули на него своими прекрасными очами.

Медсестра издала звук открываемой бутылки шампанского и застыла с открытым ртом, обнажив зубки, не уступающие в белизне кафельной плитке. Потом посмотрела поверх зеркальца, оценивая мои мужские достоинства.

– И как долго продлится прогулка? – спросила она снисходительным, но на пару градусов потеплевшим тоном.

Я незаметно напряг мышцы и встал в наиболее выгодную позу.

– Покуда вам не прискучат развлечения.

Девушка спрятала улыбку и отложила зеркальце.

– По той дороге нам встретится хотя бы один ресторан?

На меня нашло вдохновение:

– По той дороге нам встретиться не только ресторан с превосходной пищей и божественными напитками, но и райское место, куда я отнесу вас на руках и где буду убаюкивать под пение птиц и шепот листвы деревьев.

Сестричка оказалась кокеткой.

– Звучит заманчиво, – сказала она полусерьезно, полушутя. – Сегодня я занята. Нельзя ли отложить путешествие на завтра?

Я вошел в раж и заорал, прижав к груди руку:

– О, жестокая! Я не вынесу столь долгой разлуки!

Неожиданно приоткрылась дверь, которую я вначале не заметил. Из комнатки высунулась голова пожилой санитарки. На ее благообразном лице читалось удивление.

Сестричка прыснула со смеху и махнула рукой:

– Все нормально, тетя Валя. Ко мне поклонник пришел. Большой мастер художественного слова.

– Дураки! – сказала санитарка, убрав из дверного проема голову.

Сестричка нацарапала на клочке бумаги номер телефона и подала его мне. Я сложил листок и сунул в карман.

– Кого спросить?

– Там все написано. – Глаза девушки по-прежнему искрились весельем. – Вы уже забыли про свою знакомую, которую собирались навестить?

Я сделал вид, будто опомнился:

– Увидев вас, я забыл обо всем, даже о своей бедной старой тете.

Мои старания увенчались успехом.

– Как ее фамилия? – Рдея от удовольствия, сестричка наконец-то открыла большую тетрадь.

Я подвинулся ближе и перегнулся в вольер, слегка отклонив голову, чтобы не касаться белоснежного цилиндра.

– Казанцева Елена Сергеевна.

– Когда, говорите, тетя к нам поступила?

– Двадцать шестого марта.

Длинный, безупречно отточенный ноготок, покрытый карминного цвета лаком, заскользил по странице сверху вниз, отыскивая нужную фамилию. Я внимательно наблюдал за ним.

– Казанцева Елена Сергеевна, – повторила медсестра. – Так… Поступила ночью двадцать шестого, палата восемнадцать. – Сестричка подняла голову. – Это на втором этаже в конце коридора, дверь направо.

Я проследил строчку, на которой остановился пальчик девушки, и, затаив дыхание, заглянул в графу «время приема». Там стояли цифры 3.20. Этого было достаточно. Положив на стол два яблока, я не удержался и двумя пальцами слегка сдавил цилиндр. Туго накрахмаленная материя хрустнула, как лист ватмана.

– Хорошая шляпа. Фасон у Нефертити слямзили?

Медсестра рассмеялась, сдернув с красивой головки колпак. Блестящие черные волосы рассыпались по плечам.

– У нас весь медперсонал в таких щеголяет. Личная конструкция главврача.

– Отличный дизайн. Спасибо за помощь. Приятно было поговорить.

Сестричка склонила голову:

– Взаимно. – И, щелкая ресницами, проводила меня смеющимися глазами.

На улицу я вышел с лицом жениха, приятно удивленного неожиданным известием о богатом приданом невесты.

Мне приятно было узнать о том, что Лена имеет к убийству такое же отношение, как порок к добродетели. После разговора с Настей Кудряшкиной Казанцева на самом деле поехала на «Скорой» в больницу и уже в 3 часа 20 минут была окружена заботливым вниманием врачей и медсестер, о чем свидетельствует каллиграфическая запись в регистрационной книге.

Если даже предположить, что Динара Ахмедова ошиблась при предварительном заключении экспертизы и Таню убили не в полтретьего, а после трех, то у Казанцевой на это время алиби еще убедительней.

Ну что ж, снимаю шляпу, а вместе с подозрениями и сокращаю свой список на одного претендента в уголовники.

Обходя больницу, я скомкал бумажку с номером телефона сестрички и бросил в урну. Довольно с меня любовных приключений!

У дежурной медсестры я взял больничный халат, накинул его на плечи и поднялся на второй этаж, ужасно волнуясь перед встречей с Леной.

Ясно, что Лена не причастна к убийству, можно успокоиться, но теперь меня мучил вопрос: дошли ли до нее слухи о гибели Тани? Эта мысль занозой сидела в моем мозгу, не давала покоя. Лена мешала в осуществлении моих замыслов, как мешает фонарный столб на проезжей части. Выражаясь языком Хвостова, она являлась тем самым связующим звеном между мной и жертвой преступления. Казанцева – единственный человек в мире, которому известно о моем знакомстве с Таней. И стоит майору нащупать эту связь, как я тут же окажусь за решеткой, так и не отыскав настоящего убийцы.

Нумерация палат заканчивалась на номере 17. Последние двери справа были без номера, с рифлеными стеклами в обеих створках. Я остановился и прислушался. Из палаты доносились кряхтение и стоны, в которых чувствовалась бесстыдная страсть.

Встреча с Таней, неожиданно вспыхнувшая любовь и трагические события, последовавшие за ней, охладили мои чувства к Лене, если не сказать большего: в последние дни я испытывал к ней отвращение, словно она была во всем виновата. Но сейчас, почесывая затылок, я понял, что чувствует ревнивый муж, который во внеурочное время прибыл домой и на стук в дверь мужской голос ему отвечает: «Кто там?»

Я решительно постучал – мужской голос ответил:

– Кто там? – Самое обидное было то, что в нем звучала насмешка, а точнее издевательство.

Я размахнулся и пнул дверь.

В большой, залитой солнцем комнате, оборудованной под спортивный зал, атлетически сложенный парень с голым торсом подтягивался на перекладине, подцепив ногами сразу две пудовые гири.

Я ожидал увидеть иную картину.

– А-а… где же Лена? – не нашелся я, что спросить поумнее.

Парень повернул ко мне лицо вареного рака с выпученными от напряжения глазами, но ничего не сказал. Раздвинув ноги в стороны, он поставил гири на пол – они качнулись и замерли, похожие на свинцовые корзинки. Потом задрал ноги и, взмыв на турник, замер на нем, будто ласточка на ветке. Перевернулся. Крутанул пару раз «солнышко» – и вдруг как прилип к потолку. Он так и стоял вниз головой между потолком и перекладиной.

«Еще шею свернет, – подумал я, входя в спортивный зал. – Тогда от второго трупа мне уж точно не отвертеться».

Наконец гимнаст тяжело спрыгнул вниз. После него перекладина долго дребезжала цепями, которыми крепилась к полу. Я жидко зааплодировал.

– Тебе восемнадцатую палату? – спросил спортсмен, оттирая полотенцем пот с лица и шеи.

– Точно. Как раз ее я и ищу.

– Тогда туда! – ткнул он пальцем в угол спортивного зала, где по проекту должна находиться комната для хранения инвентаря, но на двери висел незатейливый номерок палаты 18.

– Чем болеешь-то? – спросил я, двигаясь в ту сторону.

– Эс… И… Эс… Эн… У… – сказал парень, шевеля губами между звуками, словно делал отсчет перед запуском ракеты.

– Чего? – я остановился. – Не понял…

– Синдром ипохондрический с ностальгическим уклоном. А вообще-то я здесь лечебную гимнастику провожу.

– А-а-а… Из старушек пыль выбиваешь?

Парень широко улыбнулся:

– Я больше на массаже практикуюсь.

– Ну-ну. – Я постучал в стекло двери и вошел в палату восемнадцать.

В тесной, как спичечный коробок, комнатушке умещались лишь две кровати. В проходе между ними стоял штатив с перевернутой бутылкой жидкости. От пробки в железной оправе прозрачная система капельницы тянулась к руке Лены. Хотя Казанцева лежала ко мне головой, я сразу узнал ее по каштановым волосам, раскиданным по подушке, всегда шелковистым, а ныне жирным и спутанным.

На второй кровати, уткнувшись лицом в стену, громко сопела женщина. Обе обитательницы были в казенных рубашках-распашонках в мелкий цветочек.

Я прокашлялся.

– Привет от здоровой части населения! – сказал я так, будто только что сошел с поезда и меня встретила счастливая толпа родственников.

Казанцева запрокинула голову, услышав мой голос.

Бог ты мой! Без косметики и ежедневной стимуляции кожи лицо Лены было похоже на сморщенную маску.

– Салям алейкум! – шутливо сказала Казанцева, признав во мне любовника, и не могла удержаться от удивленно-радостной улыбки. – Проходи, садись.

Я огляделся в поисках стула, но такового не нашел. Лена, не тревожа руку с иглой, повернулась на бок и сдвинулась к стене.

– Садись прямо сюда.

– Это тебе! – я потряс пакетом с яблоками и конфетами, положил их на тумбочку в изголовье. Потом чмокнул Лену в щеку, обошел штатив и присел на край кровати.

Несомненно, Лена жестоко страдала от болезни. Это подтверждало осунувшееся лицо кающейся Магдалины и темные круги под усталыми глазами в паутинке морщин. От Казанцевой пахло немытым телом, отчего ее прекрасные формы не выглядели привлекательно. Тем не менее я провел рукой снизу вверх по ее бедру и ущипнул за талию.

– Как дела, милая? Тебе уже лучше?

Лена покосилась на соседку и сделала мне знак вести себя скромнее. Выдав улыбку, она сказала:

– Мне хорошо точно так же, как хорошо было бы обесчещенной толпой мужиков девице. Все тело ломит и горло болит ужасно. – Лена сделала судорожное глотательное движение, будто пыталась пропихнуть в горло по меньшей мере бильярдный шар. – К дурацкому приступу стенокардии я подцепила простуду. Думала, не выкарабкаюсь, но все обошлось… Ты на работу ко мне звонил?

– Как и обещал. Там знают о твоей болезни.

– Кто взял трубку?

– Понятия не имею. Но, думаю, секретарша. Весьма словоохотливая женщина.

– Не она. Кто-нибудь из дежуривших в воскресенье сотрудниц.

– Она выспросила о тебе все. Между прочим, обещала проведать.

Казанцева посмотрела тоскливым взглядом бродячей собаки.

– Дождешься от них, как же! – сказала она с иронией и добавила: – Венок на похороны.

Я испытующе уставился на Лену. Не скрыт ли в ее словах намек? Но по измученному болезнью лицу нельзя было догадаться, знает ли Казанцева о гибели Тани.

С болью в голосе Лена пожаловалась:

– На работе сейчас такие дела творятся, а я здесь валяюсь, как Павка Корчагин. Врач даже вставать не разрешает. – Лена положила руку мне на колено, но, заметив облупленный лак на ногтях, тут же отдернула и сжала пальцы в кулак. – На улице весна! – восхитилась она. – И не подумаешь, что еще вчера кругом лежал снег. Хочу домой!..

Я тоже посмотрел в окно, где на фоне голубого неба отчетливо виднелись ветви клена.

– Погода превосходная. День-два, и можно ходить в рубашках.

Лицо «восточной красавицы» с удивительно четкими чертами оживилось:

– Ты знаешь, я просто жду не дождусь того момента, когда влезу в летнее платье и скину колготки. – Лена подтянула к себе ногу и придирчиво осмотрела голень. – Правда, они у меня после зимы бледные, придется позагорать на балкончике.

– Ноги у тебя прекрасные. Покажи повыше, – я сделал жест, будто пытался задрать на Казанцевой рубашку.

– Пусти, дурак! – Лена шутливо отбросила мою руку и засмеялась. – Я совсем голая.

– Меня это заводит. – Моя рука поползла между ее ног.

Казанцева задохнулась в притворном ужасе.

– С ума сошел! – пролепетала она, как женщина, которая не прочь позабавиться, но в другом месте и в соответствующей обстановке.