Текст книги "Я – Джек-Потрошитель?"

Глава 6

1

Утром 28 марта я проснулся совершенно разбитым: тело ныло, одолевали мрачные мысли.

Я знал, кто преступник, однако торжества не испытывал. Увы, тащить Чаныгина к Хвостову еще рано – у меня нет ни единой улики, которую я мог бы предъявить майору вместе с именем убийцы. Доказательства вины Чаныгина добывать придется самому, но действовать нужно крайне осторожно.

Чаныгин молчит, пока ему ничто не угрожает, но стоит потревожить его, почувствует опасность, тут же позвонит в милицию и подставит меня.

Вряд ли Чаныгин знает мою фамилию и адрес, но из подслушанных в доме Тани разговоров имя и профессия ему известны. Достаточно будет произнести их по телефону, и Хвостов начнет розыск. В городе не так уж много журналистов по имени Дима, и уж, конечно, майор по старой дружбе с меня первого сдерет отпечатки пальцев.

Я был во власти убийцы и ощущал себя загнанным в угол.

Хмуро повертел в руках брюки, а точнее, то, что от них осталось. Обе штанины с внутренней стороны протерлись до дыр, все перепачкано известью. Куртка не в лучшем состоянии, карман выдран с мясом, подкладка торчит, туфли были непригодны для носки. Все это рванье становилось уликами.

«Спрятать?.. К черту!..»

Скомкал брюки и вместе с курткой закинул в дальний угол комнаты. Если после каждой вылазки избавляться от одежды, то в скором времени мне не в чем будет выйти на улицу.

Я прошелся по комнате.

Жизнь – хреновая штука, когда вокруг одни враги. Даже в собственной квартире я не чувствовал себя в безопасности. Не сегодня завтра я доберусь до Чаныгина, и тогда визит Хвостова ко мне обеспечен.

«Домой больше не вернусь», – решил я и начал собираться.

Вытряхнул из шифоньера кроссовки, джинсы, рубашку и свитер. В сумку уложил кожаную курточку – ночами и по утрам было еще холодно. Туда же бросил фонарик и перчатки.

Полистал второй том Вальтера Скотта, отсчитал половину денег, подумал и выгреб остальные.

Потом сбегал в ванную, побрился, принял душ, сунул в кухне что-то в рот и вернулся в комнату. Родителям на глаза не попался. Я быстро оделся, прихватил сумку и хотел незаметно улизнуть, но в прихожей, заслоняя выход, стоял отец. Он был еще в полосатой пижаме, но уже гладко выбрит и теперь перед зеркалом протирал лицо лосьоном.

– Привет!

– Доброе утро! – Отец вгляделся в мое лицо. – Как дела?

– Превосходно! – Я пропихнулся между спиной родителя и стенкой к выходу.

– Что-то случилось?

– Нет, с чего ты взял? – буркнул я.

Отец пожал плечами:

– Вид у тебя какой-то всклокоченный и на лице царапина.

– Да нет, все нормально, папа. – Я открыл дверь и вышел на лестничную площадку, но отец увязался за мной.

– Выкладывай, что произошло! – потребовал он.

Не отвяжется ведь теперь. Я вздохнул и соврал:

– В баскетбол с ребятами играли, кто-то ногтем случайно царапнул.

По лицу родителя было видно, что он мне не поверил. Он открыл было рот, но тут появилась Кудряшкина Настя в форме стюардессы, с профессиональным мастерством и изяществом спускаясь по лестнице, будто на виду у всего аэропорта сходила по трапу самолета.

Отец устыдился полосатой одежды узника и убрался восвояси.

Настя улыбнулась фирменной улыбкой стюардессы Аэрофлота.

– Чем это твой папаша недоволен с утра?

Я пригладил растрепавшиеся волосы и махнул рукой:

– Он с похмелья всегда такой. Третий день в запое, так нам с матерью прямо житья от него нет.

Настя вначале подверглась было изумлению, но потом засияла ямочками на пухлых щечках. Вытягивая гласную «а», будто зевающая кошечка, Кудряшкина сказала:

– Трепач! Я же знаю, что Александр Степанович непьющий, – «ю» она тоже вытянула. – Как там твоя Ленка поживает? Проведал?

– Проведал, – сказал я. – Выздоравливает. Пошли, не то самолет останется без стюардессы.

Пока мы шли к остановке, Кудряшкина с «плавающим» звуком поведала мне о проблемах с насморком, который она подхватила дня четыре назад в одном из северных аэропортов. Простуда оказалась настолько сильной, что ей пришлось вызывать на дом врача.

Стюардесса прожужжала мне все уши. Я был вынужден посадить Настю в такси и убедил ее, что нам с ней не по пути. Сам залез в следующую машину.

По золотистым от утреннего солнца улицам я доехал до центра города и из первого же телефона-автомата позвонил домой. Ответила мать:

– Алло!

Связь работала с признаками бронхита: хрипы, сухой кашель, одышка…

– Это я, мама… Отец ушел?

– Ушел, ушел… Только что. – Голос матери искажался и слышался из-за тридевяти земель.

– Пару дней я не приду ночевать домой, – заявил я.

– Куда придешь? – не расслышала мать.

Я прокричал:

– Два дня дома ночевать не буду!

– Почему? – вдруг спросила мать совсем рядом.

– Есть причина.

Мать опять уехала далеко-далеко.

– Какая?

– Ссора с законом.

Мать – непуганая душа – усомнилась:

– Не смешно.

– Дальше будет смешнее… Слушай внимательно. Сегодня или завтра к нам придут из милиции. Они будут говорить про меня ужасные вещи. Но ты не верь.

– Какие вещи, слюшай? – громко, но почему-то с кавказским акцентом сказала мать. – Ты что-то украл?

– Свою молодость.

– Ты можешь говорить человеческим языком? – рассердилась мать. – И перезвони. Ты все время пропадаешь.

– Да автомат так работает, а другого здесь нет.

– Какой автомат? – раскудахталась мать.

– Калашникова! – Я тоже разозлился и оглянулся. Рядом со мной, ожидая, когда освободится телефон, стоял парень с челюстью зевнувшего бегемота и ушами слона. Хотя будка была без единого стекла, я хлопнул дверью так, что эхо отозвалось на другом конце улицы, потом отвернулся и прикрыл трубку ладонью. – В общем, за меня не волнуйся – я у Христа за пазухой. Из милиции будут спрашивать, где я, говори: не знаю, как утром ушел, так до сих пор не видела. Все! Привет отцу!

– Дима! Что все это значит? – На сей раз мать расслышала меня прекрасно.

Я бросил трубку на рычаг и с силой пнул по двери телефонной кабины. Парень успел-таки убрать свой нос.

2

«Научно-исследовательский институт» – это словосочетание я слишком часто слышал последние три дня, и интуиция подсказывала мне, что именно он источник всех моих несчастий и только там следует искать разгадку убийства Тани. Ну что ж, буду ворошить осиное гнездо.

Я закинул сумку на плечо и направился к круглому скверу, откуда расходились главные дороги города. У двадцатидвухэтажной гостиницы на стоянке влез в свободный таксомотор.

Машина описала вокруг сквера полукруг и нырнула в тоннель из вековых деревьев. Дорога прямая, гладкая – такси летело, едва касаясь шинами асфальта, уже с утра отполированного щетками и водяными струями поливальных машин. Я наслаждался скоростью, калейдоскопом уличного пейзажа, ревом несущихся мимо машин и ложным счастьем свободы от исчезнувших вдруг проблем…

Поэзия кончилась внезапно – мы уперлись в серую вывеску «Ремонт эл. бритв, фенов и др. эл. быт. приборов» на деревянном вагончике мастерской. Приехали.

Я расплатился с таксистом и сошел на конечной остановке городского и пригородного транспорта. Нелегко было разобраться в нагромождении коробок домов, магазинов и заводских труб окраины. Я подошел к новенькой диспетчерской.

Небритый дядька с плохо вставленными зубами прозудел мне, словно через расческу, прикрытую полоской газеты, о том, что научно-исследовательский институт находится за чертой города и в стороне от дороги. Автобусы туда не ходят, за исключением служебных, но они бывают утром и вечером – придется идти пешком. Я еще раз хорошенько выспросил дорогу и отправился вдоль шоссе, мимо яблоневого сада. Возле одинокого коттеджа свернул влево, в сад.

Кто сказал, что спортивная обувь самая удобная? Уже через пятнадцать минут новая кроссовка натерла мне ногу, а еще через десять я хромал, как инвалид, проклиная таксиста, который сэкономил на мне несколько миллилитров бензина.

Наконец яблоневый сад со множеством изгибов разбитой дороги кончился, и столь далекие вначале тополя в преддверии института приблизились.

Научно-исследовательский институт, как я узнал позже, делился на закрытую территорию института и территорию жилгородка, где размещались штук пятнадцать кирпичных домов, два магазина и кинотеатр. Здесь же находилось и здание администрации. Оно, точно обрубленный нос корабля, неожиданно выплыло из-за поворота.

Без каких-либо препятствий я вошел в вестибюль, сверкающий холодным блеском мрамора, – и первое, что мне бросилось в глаза, был стенд «Наши маяки», центральное место на котором занимала большая фотография мордатого мужика средних лет. Я прочитал надпись: «Директор института Чаныгин К.В.» Невероятно! Подошел ближе. Ба! Да сколько ж здесь знакомых фамилий! Еще один сюрприз. Мужчина с рыбьей головой, жидкими волосами и гнусной улыбкой был Рудаковым Семеном Анатольевичем. Он оказался заместителем директора института по хозяйственной части. Рядом – Казанцева Елена Сергеевна. «Восточная красавица» выглядела, как всегда, гордой и недоступной. Глядя на ее строгий облик, никто бы не подумал, что она может откалывать такие номера в постели.

Несколько ошарашенный, я обыскал глазами стенд. В комплекте не хватало Николаева Бориса, зато в предпоследнем ряду фотографий я наткнулся на снимок старика лет шестидесяти. Господи, да откуда же я знаю это суровое лицо, орлиный взгляд, а самое главное – бородку а-ля Николай II?! Я обшарил закоулки памяти. Ну конечно, же это приятель Таниного отца. Его я видел на фотографии вместе с Чернышевым в квартире Тани. «Старая гвардия» – вот кто мне может помочь. Я еще раз перечитал фамилию – Рубан А. А. – и отошел от стенда.

Широкая лестница, меж двумя колоннами, после первого марша раздваивалась. Я поднялся на второй этаж и без труда отыскал табличку «Директор». Постучал и вошел.

Если в недалеком будущем я стану начальником и у меня будет приемная, я непременно возьму в секретарши девушку, которая займет первое место на каком-нибудь конкурсе красоты и которая будет улыбаться всем моим посетителям. У Чаныгина вкус иной. В приемной за пишущей машинкой сидела женщина, которая заняла бы первое место на конкурсе «Мисс Образина». Особенно противными были большой курносый нос и темные пятна на подмышках красного платья. Она даже не подняла глаз.

– Чаныгин у себя? – спросил я.

Ответом мне был бравурный марш пишущей машинки. Я спросил громче. Секретарша пролаяла:

– Директор с сегодняшнего дня в отпуске.

Я задал еще вопрос:

– А как найти Рубана?

– С двенадцати до часу будет на территории жилгородка.

– А как его имя и отчество?

– Андрей Андреевич.

– А как…

Секретарша перестала печатать и наставила на меня мерзкий нос. Так брезгливая хозяйка смотрит на таракана, застигнутого врасплох на чистенькой кухне.

– Я все понял, – сказал я, вставая на цыпочки. – Зайду позже.

В конце концов, адрес Чаныгина, добытый на АТС, лежал у меня в кармане, замдиректора Рудакова – тоже. Они от меня никуда не денутся. Я вышел из приемной и осторожно прикрыл за собой двери.

До полудня оставалось еще порядочно времени. Я зашел в магазин, потом побродил по городку, знакомясь с местными достопримечательностями. Без четверти двенадцать стоял у финского домика, служившего чем-то вроде караульного помещения, и наблюдал за воротами и проходной института. Закрытая территория охранялась прекрасно: высокий забор, усиленный сверху колючей проволокой, по углам его торчали четыре вышки с прожекторами.

Ровно в двенадцать охранник с кобурой на боку вошел в помещение проходной и нажал кнопку. Грохоча, обе створки ворот разъехались. Оттуда маршировала нестройная колонна сотрудников института, одетая разношерстно. Миновав ворота, колонна распалась и начала всасываться в жилые дома. Исключение составляли живущие в городе, которые редкой цепочкой потянулись к столовой.

Рубан вышел одним из последних, узнал я его по бороде и, когда он сравнялся со мной, пристроился рядом.

Приятель отца Тани в жизни был чуть прозаичней, нежели на фотографиях, но все тот же внушающий почтение вид и взгляд человека, видящего вас насквозь. Шел он легко, упруго, чувствовалось, что темный костюм в едва заметную полоску надет не на старческую немощь, а на крепкое и здоровое тело.

Я взял ритм движения Рубана.

– Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Что вам угодно? – в бороде сверкнули крепкие зубы, способные разгрызть любую кость.

– Это касается убийства Николаевой Тани.

Раскусил меня Рубан сразу.

– Вы журналист? – спросил он сухо.

– Да.

– Газетчикам информацию не даю. – Рубан ускорил шаг, я тоже.

– Это не для газеты. Я в частном порядке.

– Тем более, – сказал мой спутник и круто свернул к столовой.

– Вы очень любезны! – бросил я ему в спину, но Рубан уже исчез за дверью.

«Ничего, после обеда подобреет», – решил я, отошел к кинотеатру и встал так, чтобы был виден вход в столовую. Сотрудники сновали туда и обратно. Двадцать минут спустя в дверях появилась поджарая фигура Рубана. Я стоял на страже и мгновенно вырос перед ним.

– Вам безразлично, найдут ли убийцу дочери вашего друга или нет?

Рубан разглядывал меня в упор.

– Какое вы ко всему этому имеете отношение?

– Непосредственное. – Черт меня дернул за язык, но я сказал: – В ночь убийства я был в квартире Тани. Теперь меня разыскивает милиция как сексуального маньяка.

Рубан посмотрел на меня еще более внимательно.

– Идемте! – сказал он вдруг и свернул за угол столовой. Мы прошли за угол здания и сели на укромную скамейку напротив фельдшерского пункта с графиком режима работы на закрытых дверях. – Рассказывайте! – приказал Рубан, доставая пачку сигарет.

Мы закурили, и я, поддавшись порыву, выложил ему все, исключив лишь некоторые подробности и детали дела. Рубан слушал меня с возрастающим интересом, сигарета в его руках слегка дрожала.

– Чем я могу вам помочь? – спросил он, когда я закончил говорить, и аккуратно бросил окурок в урну.

– Расскажите мне, какую ценность имеют документы, о которых Таня не успела мне сообщить. Я думаю, убийство произошло из-за них.

– Откуда такая уверенность?

Рубан выкачивал из меня сведения не хуже опытного следователя. Я уже жалел, что развязал язык, однако выложил и это.

– Вчера ночью я залезал в квартиру Чернышевых, бумаги исчезли.

Рубан полез в карман за новой сигаретой.

– Это был опрометчивый поступок. Ваши действия можно квалифицировать как кражу со взломом. – Рубан говорил одно, а думал о другом.

Я поднес ему огонек зажигалки.

– Кража со взломом лучше убийства на сексуальной почве. У меня не было иного выхода. Я только пытаюсь доказать свою невиновность и найти убийцу Тани.

Рубан глубоко затянулся. Он почему-то медлил с ответом на мой главный вопрос.

– О чем вы заботитесь больше: докопаться до истины или спасти свою шкуру? – наконец спросил он.

Я психанул:

– А вы? Прочитать мне мораль или все же помочь? Скажите прямо: какое отношение имеют бумаги Чернышева к Чаныгину?

От подобия улыбки борода Рубана раскрылась веером.

– Не лезьте в бутылку, – сказал он, усмехаясь. – Я задал вам вопрос не просто так… Видите ли, Чаныгин случайный человек в науке. Он смыслит в ней не более, чем, извините, свинья в апельсинах. Однако может оказаться, что Таню убил не он. Поэтому важно не только обличить убийцу, но и независимо от этого распутать историю с документами до конца.

– Это так важно? – вставил я.

– Конечно. Тем самым можно доказать, что Чаныгин – подлец, и избавить институт от его руководства. Кроме того, я хотел бы отдать должное заслугам Чернышева перед Отечеством. Окажете содействие?

– В чем оно будет заключаться?

– Во взаимном обмене информацией.

Сейчас я мог пообещать все, что угодно. Я кивнул:

– Согласен.

Морщины на лице Рубана разгладились.

– Прекрасно. Итак… – Рубан отбросил потухшую сигарету. – В свое время Чернышев работал над одной проблемой. Я не могу вам раскрыть ее содержание из соображений секретности, скажу только, что он сделал открытие, которое даст новое направление в развитии науки.

Работал Чернышев над расчетами дома. Не будучи до конца уверенным в успешном завершении исследований, об открытии он помалкивал. Знали о нем лишь члены семьи Чернышева и я, да и то в общих чертах. Последние дни жизни он сильно болел. Развод дочери с Николаевым доконал его. Он умер, а папка с научной работой не нашлась. Незадолго до смерти Чернышев признался мне, что к его работе давно подбирается Чаныгин – беспринципный прощелыга и стяжатель, тогда еще обычный сотрудник института, и ему даже удалось заполучить кое-какие расчеты из папки.

– Но как?! – не удержавшись, воскликнул я.

– Не знаю, – признался Рубан, глядя на одному ему видимую точку под ногами. – Из членов семьи Чернышевых, кто мог бы ответить на этот вопрос, остались двое: жена Чернышева и его бывший зять – Николаев. Впрочем, есть еще один человек, которому многое известно, – это Чаныгин. Но он вряд ли согласится дать вам интервью.

– Но зачем ему открытие Чернышова?

– Деньги, молодой человек, деньги. За него на Западе можно получить миллионы.

– Вы так считаете? – спросил я потрясенно.

– Ну, насчет миллионов я, может быть, и преувеличил, но продать можно дорого. И вот что я еще думаю: одному Чаныгину такое дело не провернуть. Чтобы разобраться в документах Чернышева, требуются мозги. Чаныгину помогали.

– Думаете, зам?

Рубан взглянул удивленно:

– Вот именно. Как вы догадались?

– Мне многое известно, – усмехнулся я. – Не зря же я веду расследование.

– Между прочим, зря усмехаетесь, – заявил Рубан. – Вот как раз таки зам у Чаныгина грамотный и умный человек.

«Лестную характеристику дал Рубан Рудакову», – подумал я, с неприязнью вспомнив рыбью голову и гнусную улыбку замдиректора института, однако на сей счет промолчал.

Рубан вдруг выпрямился, очевидно, приняв какое-то решение, и посмотрел на меня.

– Сегодня в три часа состоятся похороны Тани. Ее мать уже в городе. Она звонила мне утром. Я буду там и постараюсь выяснить у Марины Павловны интересующие нас подробности. Позвоните мне сегодня после семи часов вот по этому телефону. – Рубан протянул визитную карточку. – Мы с вами встретимся и обсудим план дальнейших действий.

Я взял визитку.

– Андрей Андреевич, – сказал я хмуро. – Все это пустые хлопоты. Папка исчезла из тайника. У нас нет никаких доказательств.

– Если папка еще цела, мы ее найдем! – Голос Рубана прозвучал убедительно. – Без меня ничего не предпринимайте. Главное сейчас не спугнуть Чаныгина, не то, не ровен час, он поторопится и сбудет документы с рук. – Рубан встал и протянул мне сухую ладонь: – А теперь, извините, мне пора. Я должен уладить кое-какие дела на работе и ехать к Чернышевым. Желаю удачи.

Четкая отрывистая речь Рубана и деловой тон вселили в меня уверенность. Я с чувством ответил на рукопожатие и потом долгим взглядом проводил удаляющуюся легкой походкой фигуру Рубана.

Сидеть сложа руки я тоже не собираюсь.

3

Такси для меня стало единственным средством передвижения. Я сел в подвернувшееся прямо здесь, в городке, и назвал шоферу адрес Тани. Спустя пятнадцать минут выскочил у знакомого дома.

Тело Тани уже привезли из морга: у дверей подъезда стояла красная крышка гроба. Яркий прямоугольник не вписывался в грязно-серый фон дома, казался нереальным, притягивал, но тут же отталкивал взгляд подобно зияющей ране на теле человека. На такие вещи стараются не смотреть.

К горлу подступил комок, в глазах защипало. Я отвернулся.

По двору носилась стайка мальчишек. Я определил самого смышленого на вид, подозвал и попросил сходить в квартиру к Чернышевым, вызвать Николаева. Слегка робея, мальчишка ушел и вскоре появился в сопровождении Бориса. Николаев был одет соответственно трагическому событию: черный костюм, темная рубашка и галстук. На носу – зачем-то солнцезащитные очки, которые делали его похожим на дешевого пижона.

Я приветливо махнул рукой – Борис меня узнал.

Я правильно рассчитал, что встречу здесь Николаева, но неправильно подумал, будто он ничего не помнит о нашей недавней драке. Борис помнил все, хотя и напился позавчера до коматозного состояния. Он подлетел ко мне скоростным снарядом и содрал с лица очки. Под глазом красовался синяк размером с детский кулачок. Кипевшей в Николаеве ярости хватило бы на то, чтобы убить троих таких, как я.

– Ну ты, козел! – Борис сложил губы в куриную гузку и дохнул на меня зловонной струей перегара. – За что? – Плод нашего знакомства переливал всеми цветами радуги, но преобладал все же фиалковый.

– Заткнись, ублюдок! – рявкнул я, круто меняя миролюбивую тактику, которой решил придерживаться в самом начале. – Не то под вторым глазом фонарь повешу.

– Ты?! – То ли от вечного похмелья, то ли от злости Николаев трясся, как отбойный молоток. – Сопляк! Да я тебя… – Борис растопырил пятерню и попытался наложить на мое лицо.

Я увернулся.

– Еще по морде хочешь? Давай отойдем в сторону.

На нас действительно пялились из двух соседних домов, между которыми происходила стычка.

– Идем! – Борис с готовностью повернулся и, сжав кулаки, походкой боксера пошел по бетонной дорожке вдоль торца дома.

Я шел за ним. Помня о его подлой тактике, был заранее готов к нападению и не ошибся. При очередном шаге Николаев вдруг сделал поворот на сто восемьдесят градусов и попытался нанести мне мощный удар в лицо. Я ждал этого и резко отклонил голову вправо. Кулак Николаева все же задел ухо. Не встретив особой преграды, Борис потерял равновесие и наткнулся на меня. Тут я ударил его в подбородок. Противно хрустнули зубы. Николаев отлетел к краю дорожки, зацепился за штакетник и рухнул в чей-то огород. Я перешагнул низкий заборчик, схватил Бориса за отвороты пиджака, рывком поставил на ноги.

Николаев отфыркивался, из прикушенной губы сочилась кровь, но он не сдался. Отбойный молоток заработал в нем с новой силой.

– Убью! – вдруг заорал Борис.

Размахивая руками, как ветряная мельница, он бросился на меня. Вестибулярный аппарат Николаева работал отвратительно. С такой координацией движений метить в чью-то голову – все равно что нормальному человеку продевать нитку в игольное ушко, глядя на отражение в зеркале. Я без труда увиливал от мелькавших в воздухе лап. Наконец мне надоело это занятие, я еще раз съездил по физиономии Бориса и, уловив момент, когда он оказался ко мне спиной, схватил его за шиворот и с силой пихнул вперед. Борис пробежал несколько метров, споткнулся и вновь растянулся, теперь уже на бетонной дорожке. Это было унизительно. Борис не двигался. Я подошел, пнул его по подошве ботинка.

– Вставай. Разговаривать будем.

Борис пошевелился, вскочил и, не обращая на меня внимания, стал с остервенением отряхивать костюм от налипшего мусора. Потом выпрямился.

– Ну, какого хрена тебе нужно? – сказал он зло. – Чего привязался?

– Ответь-ка мне: почему ты развелся с женой?

– Чего? – сказал Борис так, будто отказывался верить своим ушам.

Я повторил, Николаев не воспринял мои слова всерьез. Он обсосал губы и сплюнул кровь.

– Да пошел ты… – Борис сделал попытку пройти, но я поставил ногу на фундамент дома.

– Куда ты? Мы еще не закончили, – сказал я и прикурил сигарету.

Борис замер. Его опухшее лицо стало вдруг еще шире.

– Так ты мент? – догадался он.

Я улыбнулся:

– Хуже. Мент может тебя только побить, а я, если будешь придуриваться, изуродую. – На какой-то миг мне показалось, что Николаев сейчас повернется и убежит от меня. Я пнул его под коленную чашечку. Борис схватился за ногу и завопил:

– Да ты садист! Я сейчас в милицию позвоню.

Я скрестил руки на груди и тут же уступил дорогу.

– Звони. Могу подбросить телефончик. У Хвостова как раз есть вакансия для убийцы.

Борис вскинул брови:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. – Я выпустил струю дыма прямо Николаеву в лицо. – Ты сказал следователю, что пришел в час ночи, а на самом деле заявился четверть четвертого. Есть свидетель. В этот промежуток времени, как известно, убили Таню. Твоих рук дело?

Борис побледнел и отступил на шаг.

– Да ты спятил, придурок! – заорал он не своим голосом. – В ту ночь я нахрюкался до визга и проспал на скамейке.

– Вот ты пойди к Хвостову и расскажи ему об этом. Он любит сказки.

Николаев как-то обмяк. Вся фанаберия улетучилась из него, как воздух из проколотой надувной игрушки. Он тоже прикурил сигарету и сел на край бетонной дорожки, свесив ноги в канаву.

– Чего ты хочешь? – спросил он так, будто смертельно устал.

– Я уже задавал вопрос: почему ты развелся с Таней?

– Пил я, – буркнул Николаев.

– Это одна причина, а другая?

Борис поднял голову, прицеливаясь фонарем.

– Какая тебе еще нужна?

Я улыбнулся улыбкой Люцифера:

– Вторая. Документы тестя. Ты их продал Чаныгину?

Слова легли в десятку. От испуга синяк под глазом Бориса стал эффектней.

– Это-то тебе зачем знать? – спросил он ошеломленно. – И вообще, кто ты такой?

– Врач-нарколог. Давай, Боря, выкладывай. Мне некогда.

Николаев отвернулся, несколько секунд молчал, устремив взор куда-то вдаль, потом тихо произнес:

– Денег у меня тогда не было, а выпить хотелось до самоубийства… Ко мне приятель Чаныгина подошел…

– Рудаков?

Борис кивнул:

– Он. Предложил сделать несколько снимков с работы Чернышева. Я тогда мог мать продать… Согласился… Жил я у Чернышевых… Фотоаппарат был… Когда остался дома один, перещелкал штук пять листов из папки тестя. – Борис заглох, изучая структуру дощечки штакетника.

Я подстегнул:

– Дальше!

Николаев вздрогнул, как лошадь от шпор.

– Сфотографировал во второй раз. Рудаков мне приличную сумму отвалил – месяц пьянствовал. А в третий раз меня за съемкой Таня застукала и все рассказала отцу. Чернышев был в шоке, когда услышал мое признание. Папку он унес, во всяком случае, нам так сказал, чтобы за ней больше никто не охотился, но мне кажется, он просто спрятал ее где-то в квартире. Вскоре он слег. Таня простить этого не смогла, выставила меня из дому и подала на развод. – Борис раздавил окурок каблуком, потом встал. В его лице появилось нечто заискивающее, он поспешил прикрыть глаза очками. – Ты следователю ничего не говори обо мне, – попросил он. – Я ни в чем не виноват, а сам знаешь, начнутся ненужные допросы… Затаскают.

Я похлопал Николаева по плечу.

– Не волнуйся, Боря, не продам, – сказал я и собрался уходить, но вдруг вспомнил: – Таню на каком кладбище хоронят?

– На Центральном. – Борис помялся. – Денег дай взаймы, – сказал он неожиданно, будто потребовал долг. – Башка болит ужасно.

За информацию надо платить. Я порылся в карманах, достал несколько купюр, смял и сунул в руку Бориса. Но все-таки не удержался и сказал:

– Выпей за души Тани и ее отца, в смерти которых ты повинен. – Потом повернулся и пошел прочь.