Текст книги "Другая история"

08.2008

…впоследствии Алексей часто вспоминал эти встречи – вышло так, что для него они оказались едва ли не более сложными, чем для нее. Когда они в первые несколько недель обсудили тривиальные психологические инструменты, которые зачастую используют в работе с людьми – оказалось, что возникающие по ходу обсуждения вопросы могут быть очень глубокими. А ответы на эти вопросы были для него понятными и простыми ровно до тех пор, пока ему не нужно было произнести их вслух.

– …значит, отношения – это, на самом деле, математика?

– А как думала ты? Романтика?

– Нууу, ведь чувства у людей…

– Романтика. Как это бывает: украл – выпил – в тюрьму. Ну, или: познакомился – влюбился – ты ушла – я пришел – я ушел – ты пришла, а она красивше, свадьба – работа – корпоратив – следы помады на лацкане пиджака – скалкой в лоб – можно я у тебя переночую, меня жена выгнала.

– Ну это ты смеешься, понятно, что не так. А как на самом деле?

– На самом деле, есть законы, по которым отношения развиваются. Основных всего три. Закон порядка, закон принадлежности и закон оборота в отношениях.

– Порядка, принадлежности, и оборота… [записывает]

– Да. Вот, смотри: про закон порядка. Есть система отношений – устойчивая конструкция: например, родительская семья. Так вот: закон порядка говорит, что во всякой системе взаимоотношений тот, кто присоединился к системе раньше, имеет приоритет по отношению к тому, кто пришел позже.

– Уважать старших?

– Ага. Сразу вспоминается классическое «уважать старших» и «слушаться маму». Только тут жестче – например, благодаря этому закону, фактически, дети, как младшие члены семейной системы, могут быть вынуждены «расплачиваться за долги» родителей, как старших членов системы, поддерживая их приоритетное положение и снимая с них нагрузку.

– Долги? Мы должны?

– У всех есть долги.

– …чтобы вырасти, руководить людьми не обязательно?

– Бывает по-разному. Кто-то не может без людей – так часто в больших проектах. Кто-то – один в поле воин.

– А ты?

– А я – ни то, ни сё [смеется]. Думаю, я во всём недостаточно хорош.

– А я?

– А это ты сама решишь.

– А почему люди за мной пойдут, если я буду руководить? Ну, ведь идут за опытными, за сильными. Это появляется со временем, верно?

– Я думаю, так бывает не всегда. Знаешь, пожалуй, найдется кое-что, ради чего и я пошел бы за тобой – буквально, работать в твою команду, и каждый день охотно приходил к тебе на работу.

– Это что же?!

– Ну, например, я бы пошел к тебе работать ради того, чтобы посмотреть, в чем ты придешь на работу завтра. Или послезавтра.

– Что за ерунда!

– Нет. Не ерунда. На самом деле, люди ходят на работу не ради каких-то жутко умных вещей. Обычно мотивация намного проще.

[задумывается]

– …расскажи про принадлежность?

– Там очень формальное определение. Но правило важное. Никто не может отнять право принадлежать к системе у ее участника – иными словами, у каждого есть равное право на принадлежность к своей системе.

– К какой системе?

– К связанным между собой людям. К примеру, к семье – то бишь, к семейной системе. Можно отнять право у ребенка быть сыном его матери?

– Ну, это же бред!

– Ну, это же происходит каждый день. И не только формально – «ты мне не сын» и прочая ерунда. К примеру, разводятся двое…

– У тебя грустные примеры.

– Да, есть такое. К примеру, разводятся двое – и ребенок остается с женой. Она сначала выходит замуж повторно, а потом заставляет ребенка нового мужа называть папой. А реального папу, как иногда бывает, исключает – ну, потому, что у нее с мужем, который настоящий отец ребенка, были отношения плохие. И ребенок постепенно вслед за ней учится, что его папа – на самом деле, не папа, а чужой мужик. А новый мамин муж – как раз папа. Есть же идиотская поговорка про «не тот отец, кто зачал, а тот, кто вырастил».

– Ну, она же про другое. Поговорка. Про тяжелые времена, после войны, не знаю. Про что-то такое.

– Отцовства это не отменяет. Нельзя отнять у отца право принадлежать к системе родительских отношений, где у него ребенок есть.

– А что будет, если отнять?

– Хм. Будет плохо.

– Отцу или ребенку?

– Обоим.

– …и как так получается, что законы исполняются?

– А они и не всегда исполняются. Из-за этого у людей часто серьезные последствия.

– Типа каких?

– Замечала, что иногда люди ходят по кругу? Ну, к примеру, мама вышла замуж, родила, бросил муж, дочка выросла, вышла замуж, родила, бросил муж – и так далее? Как думаешь, чью жизнь живет дочка?

– Мамину?

– Не факт, что мамину. Может, и мама живет не свою. Но в целом – да: дочка, выходит, не хозяйка себе.

– И из-за чего так?

– Есть у людей совесть. Она бывает, как бы, двуликая. К примеру, у каждого есть личная часть совести. Это знания из семьи о том, что такое хорошо, и что такое плохо. Если мы поступаем в соответствии с этими знаниями, чувствуем удовольствие – а если против этих знаний, чувствуем неудовольствие. Можно сказать, чувствуем удовольствие через невиновность и неудовольствие через вину. Личная совесть нужна для простого – чтобы в семейной системе носителя этой совести прибавлялось ресурсов, возможностей для роста, и было легче конкурировать с соседними системами, и поменьше угроз было.

– Получается, что это как бы архив таких правил из семейной истории, которые приводили к успеху и улучшениям в жизни этой семьи, семейной системы?

– Точно.

– Но ведь наши предки жили в другое время – и какие-то вещи, которые для них были неприемлемые и опасные, сейчас могут быть обычными, нормальными…

– Это что, например?

– Например? Ну, про необходимые, наверно, я преувеличиваю – но все-таки… Вот, пятьдесят лет назад быть инженером считалось хорошо и правильно, а заниматься коммерцией – нелегально и опасно. И как же тогда стать, например, бизнесменом, если ты из семейной истории чувствуешь, что…

– …чувствуешь опасность, хотя, на самом деле, это уже лет двадцать, как нормально?

– Например, так. Как тогда люди начинают заниматься новыми вещами, которые раньше считались неправильными?

– В таких случаях говорят о рамках, границах совести. Чем строже эти рамки, чем уже границы – тем меньше риски для системы, и тем больше ограничений в жизни у носителя совести. Вот, посмотри: у одного человека больше ограничений внутри, у другого – почти никаких. Кто преуспеет в том же предпринимательстве из них двоих?

– Тот, который без ограничений?

– Вполне вероятно. Говорят же, что хорошие предприниматели – бессовестные. [смеется] Кстати, совести ведь часто приклеивают паровозом еще и морально-этический аспект. Но это, по-моему, чисто религиозная вещь, из церковной культуры привнесенная:нет в номинале личной совести таких аспектов. На войне две стороны друг друга убивают – и у солдат с обеих сторон совесть чиста, каждый уверен в правоте своего дела. – Да куда уж правее… —Да. Ну, а еще, кроме личной части совести каждого, есть у всех глухонемая часть совести, которая безмолвно занимается тем, что оставляет безнаказанными тех, кто живет по этим самым системным законам, и обеспечивает последствия тем, кто их нарушает. Своего голоса у нее нет. Она вместо чувства удовольствия-невиновности и неудовольствия-вины обеспечивает некоторые серьезные последствия прямо в семейной системе нарушителя.

– Это какие последствия?

– Чтобы разобраться, какие, надо чуть отступить назад, на пол-шага. Людей в семейных системах связывает между собой любовь. По свойствам она похожа на воду в водопроводе…

– В смысле?

– В прямом. Считай, что она течет между людьми по трубам, сверху вниз, от старших по порядку к младшим по порядку. Как с верхних этажей на нижние. Ну и – она адресная: вот по этой трубе от папы к дочери течет отцовская любовь, вот по этой – от мамы к сыну материнская. Ну и, частенько – кстати, из-за решений, связанных с личной совестью – на этих самых трубах закручивают краны. Тогда любовь…

– Перестает течь?

– Точно. Вот, смотри: живут на свете четверо братьев. Трое – умницы и исключительно толковые. Четвертый – разгильдяй, пофигист и бабник.

– Отличные братья.

– Да, мне тоже по душе. Так вот. Трое «хороших» братьев четвертого принимают постольку-поскольку – ну, брат все-таки, но как бы сам по себе: хлопот от него не оберешься. То деньги украдет, то наркотиков наестся, то еще в какую историю попадет. Недолюбливают его «хорошие» братья, словом, но терпят. И вот однажды этот непутевый брат возвращается домой, пьяный, с чужой женой на угнанной машине – и случайно насмерть сбивает одного из трех «хороших».

– Слушай, ужасно…

– Да. И для полноты картины, представим, что брат-убийца ведет себя агрессивно, вины не признает, говорит, к примеру, «он сам дурак и под колеса прыгнул, а вы еще его крышуете – ляпнете лишнего милиции и тоже отправитесь на тот свет». Страшно представить себе, какие чувства испытают два «хороших» оставшихся брата. Что они скажут? Возможно, что-нибудь вроде «не брат ты нам больше». С высокой вероятностью, будут содействовать следствию и сдадут непутевого родственника в руки правосудия, которое совершенно справедливо отправит его в места не столь отдаленные. Два брата вздохнут спокойно, будут ходить на могилку усопшего третьего и избегать вспоминать о четвертом, который непутевый. И вот как раз личная часть совести будет говорить им, что поступили они правильно – мол, от четвертого брата ни тебе прибавления ресурсов в семейной системе, ни вообще ничего хорошего не было. Только одни неприятности. Кстати, с большой вероятностью этот непутевый брат в силу, к примеру, скверного поведения, сгинет в местах заключения. Понятно, что к этому моменту, оставшиеся «хорошие» братья, скорее всего, практически исключат его из собственного круга, вычеркнут из памяти – и, возможно, с облегчением воспримут весть о кончине, чтобы лишний раз и не вспоминать о нем. И детям рассказывать о нем не станут.

– Понятно – зачем детям про такое знать…

– Кстати, есть зачем. Ясно, что с точки зрения личной части совести «хорошие» братья ведут себя оправдано – их чувства говорят: «плохой» убил «хорошего», к примеру, и поэтому нашим братом больше быть не может. Но вот системная часть совести – она следит за выполнением закона о принадлежности, гласящего: члены системы имеют равное право принадлежать к ней. То есть, брат-убийца, каким бы «плохим» не был, все равно принадлежит к своим «хорошим» братьям. Личная часть совести гласит «исключить» – и всё здесь выглядит, как победа личной части совести над коллективной. А в действительности…

– И что в действительности?

– Помнишь, мы говорили, что любовь – как вода в трубах? Определенного рода любовь от братьев и их родителей адресована и исключенному непутевому брату. Исключая его, члены семьи как бы перекрывают краны и любовь перестает поступать к адресату. Но это не значит, что она куда-то девается – как и в водопроводных трубах, в похожих случаях, в связях семейной системы поднимется давление, и любовь, как и вода, будет искать выход. Как думаешь, куда она хлынет?

– Прорвет трубу? [невесело улыбается]

– Навряд ли. Скорее – по закону о порядке, где старшие имеют приоритет по отношению к младшим, любовь направится сверху вниз по этажам – например, к одному из младших членов семейной системы. Причем – близкому по характеристикам к исключенному брату. Таким может оказаться один из сыновей или даже внуков оставшихся в живых братьев.

– Любовь перепутает адресата, да еще и через поколение?

– Ну, или скажи – вода дырочку найдет, да.

– И что будет?

– Неадресная любовь, которую получит младший член системы, определенно повлияет на него. Он начнет проявлять, к примеру, признаки поведения сгинувшего исключенного. Может буянить, может пить начать, может неожиданно для всех из отличника превратиться в раздолбая. То есть, получается, что он становится как бы немножко тем самым ушедшим братом – за счет того, что получает адресованную исключенному любовь.

– И так бывает всегда? [смотрит с испугом]

– Бывает время от времени. Такой процесс называется идентификацией. Получается, что в такой ситуации человек начинает жить как бы не совсем вою жизнь. Его к чужим поступкам подталкивают чужие чувства, полученные из семейной системы вместе с любовью, предназначенной другому человеку. Ну, а деятельность идентифицированного совесть направляет на то, чтобы восстановить исключенного в правах. Как бы, сказать: вот, старшие исключили одного из участников системы – теперь адресованная ему любовь приходит к тебе, и ты сам становишься немножко им. Так что идентифицированный просто будет себе не хозяин – к примеру, это будет в немотивированных поступках выражаться.

– «Вася, зачем ты вчера напился и побил Федю?»

– Примерно так. Обрати внимание: идентифицированный может и не знать ничего о существовании в прошлом в его семье исключенного.

– Как так может быть?

– Ровно так чаще всего и случается. Получается, что с любовью чувства передаются через поколения – и не только хорошие чувства.

– Ого. А как от такого защититься?

– Что значит – защититься? Процесс ведь направлен на восстановление целостности исходной системы – от чего тут защищаться-то. Надо системные законы соблюдать, они же простые – вот и все. Как защититься от милиции? Она сама нас защищает, если вдруг.

– …и вот про закон брать-давать я тебе рассказать хотел…

– Третий, последний?

– Да. Он говорит, что в отношениях существует оборот, обмен: по очереди люди друг другу дают что-то и берут что-то друг у друга.

– Ну, так все делают?

– Да.

– Тогда в чём закон-то?

– Как его нарушить, ты имеешь в виду?

– Ну и как?

– Например, брать и отказываться давать в ответ. Или – только давать и отказываться в ответ брать.

– Это как?

– Ну, представь. Вот, я, старый и страшный, начинаю ухаживать за девушкой…

– Тебе только двадцать восемь! [смеется]

– …начинаю ухаживать за девушкой. Дарю ей цветы. Ей приятно. Хочется сделать что-нибудь для меня – она говорит: мол, загляни ко мне, давай посидим, чаю выпьем. А я говорю ей: нет, ничего не надо, не стоит твоей благодарности. На следующий день прихожу, дарю ей ключи от машины. Она шокирована…

– Ну, такого же не бывает?

– Ну, конечно, мы с тобой фантазируем – но важно, чтобы ты принцип увидела. Дарю ей ключи от машины. Она изумлена, и говорит: может, давай поговорим, то да сё, пойдем в отношения, что-то еще? А я говорю: нет, ничего не надо, у меня дела, я побежал. А на следующий день я прихожу, и дарю ей документы на квартиру…

– И что она?

– Я думаю, она меня выставит. Вместе с машиной и квартирой. И, возможно, цветами. Понимаешь, почему?

– Думаю, да. Ты не хочешь брать в ответ от нее, так?

– Так. Кстати, счастье в отношениях прямо пропорционально обороту «брать-давать». Чем больше между людьми обмен – тем больше в отношениях счастье.

– В парных отношениях?

– Не только.

– …а ты веришь в бога?

– Верю, конечно.

– Ты в церковь ходишь?

– Ну, скажем, я агностический теист.

– Это что такое?

– Это значит, что я совершенно уверен, что есть Нечто Большее, но это точно не мужик на облаке. Не Иисус и не Аллах – то есть, не протагонисты монотеистических религий.

– Протагонисты?

– Да. Не герои единобожия, если хочешь.

– А ты же крестик носил, разве нет?

– Церковь, с моей точки зрения – это институт обеспечения определенного рода принадлежности между людьми. Как бы, вступив в нее, я становлюсь больше связан с моими предками, которые тоже были христианами. Мои бабушки и дедушки были христианами, и я тоже стал.

– То есть, ты не веришь, на самом деле?

– В принадлежность – верю.

– А если нет такого бога, то какой есть?

– Знаешь, я бы привел такой пример. Вот у меня на окне в горшочке растет базилик. Я его поливаю. Иногда отрываю от него листочки – когда много, когда мало – и отправляю их в еду. Ну и – так, получается, я влияю на его жизнь и судьбу. Могу не полить – и он засохнет. Могу, наоборот, залить водой. Могу выбросить в окно. Как думаешь, он понимает, что мы связаны?

– Ну, ты ведь влияешь на него…

– Безусловно, влияю. Тем не менее, по понятной причине, понимать ему просто нечем. У него нет не то, что органов мышления – он в другом времени живет. И в другой динамике, и в другой системе обмена веществ. Хотя, безусловно, мы с ним в одной пищевой цепочке, он просто не сможет узнать о моем существовании никогда – даже когда я отрываю от него листья. Так вот: я думаю, что на самом деле между нами и богом – ровно такой же разрыв, как между нами и базиликом в горшке на подоконнике.

– Интересно…

– Это не я придумал. Кто-то рассказывал – и в меня очень попало.

– Не помнишь точно?

– Нет.

– «Читал где-то?» [смеется]

– Именно так.

– И у всех есть бог? Один, общий?

– Не думаю. Разве нет дикого базилика, который с тобой не связан, и не растет на окне?

– Верно, да… Растений полным-полно – в лесу, в поле, где-то еще растут. Значит, у каждого?..

– Не знаю. Я же говорю – слишком большой разрыв между нами. Но что есть Нечто Большее – лично для меня несомненно. Есть нечто влияющее на меня – иногда поливает, а иногда обрывает листья.

– И ты в это веришь?

– Я предпочту верить, что я базилик в горшке на подоконнике, нежели дикое растение в лесу.

– А я?

– Я не знаю. Я всего лишь рассказал тебе, как я думаю теперь об этом. И не более того.

09.2008

Однажды, примерно через квартал с момента, как они стали проводить время вместе, Ольга заглянула к Алексею. Вид у Ольги был настороженный и почему-то беспокойно-напряженный. Алекс поймал себя на мысли, что собирается улыбнуться – настолько собранной и серьезной она была в этот момент.

– Алексей, скажи, а ты… занят? Я хотела поговорить.

– Оля, мое почтение. Рад тебя видеть. Располагайся, буду рад ответить на твои вопросы.

– Нет… – ее голос немножко дрогнул. – Я бы хотела поговорить на улице. Не здесь.

Алексей пожал плечами, поднялся и взял со стола пропуск.

Они вышли на задний двор компании. Едва начавшее увядать лето, прекрасная погода и красивая молодая девушка – только уж очень серьезная. Чересчур.

– Оля, что случилось?

– Алекс, я хотела спросить… – она смотрела вниз, не на него, себе под ноги. – А ты вот со мной занимаешься, тратишь время, учишь меня… Зачем?

Алексей выглядел удивленным.

– Ну, скажем, мне это очень по душе. Нравится, приятно этим заниматься. И получается у тебя здорово, – они шли по маленькой аллее яблонь: на ветках гроздьями висели маленькие душистые плоды. Кто тут, на бывшей фабрике, будет яблоки собирать?

Она посмотрела на него напугано.

– И теперь… Я теперь должна буду для тебя… что-нибудь делать?

Алексея обожгло – он понял, что мгновенно покраснел.

– Уфф… Как же тебе такое в голову могло прийти?

Она не ответила, но тоже покраснела.

– Оля. Я занимаюсь именно с тобой потому, что едва ли найдется в моем кругу общения кто-нибудь, кто готов также серьезно и основательно учиться, как ты. Если я где-то сумел создать впечатление человека, который…

– Нет-нет! Я не хотела…

– …который собирается нарушить твои личные границы ТАКИМ образом – я прошу прощения, и также прошу считать подобное недействительным. У меня и вправду нет ничего за душой, – последнюю фразу он добавил, едва ли не оправдываясь. Да, хорош, фрукт – а ведь лицо сейчас у него алого цвета, ничего не скажешь.

– Но ведь ты говорил, что во всем есть баланс брать и давать? А я ничего не отдаю тебе в ответ?

– По поводу «ничего не даю в ответ» – это не так. Повторюсь, мне очень по душе работать с тобой. И приятно, что, возможно, то, о чем я рассказываю, с тобой и твоими действиями получит определенное продолжение. Ну и, наконец, мне просто нравится проводить в твоей компании время.

Аллея кончилась, они свернули направо и пошли вдоль длинного офисного здания с застекленным первым этажом.

– Я подумаю над тем, что ты сказал, – серьезности Ольга не растеряла. – Но…

– Я безопасен, – Алексей улыбнулся. – Сейчас я полностью безопасен для тебя.

– А кто ты мне тогда? И что за отношения у нас сейчас?

– Не знаю, – он развел руками. – Если тебе очень надо как-то их назвать – реши сама, какие тебе по душе. И назови их как захочешь, и действуй в соответствии с тем, как они называются. Только не ошибись.

10.2008

Осень догоняла зиму, как могла – бежала, несла перед собой охапки рыжих листьев, пыльные порывы ветра, редкие заморозки. Год был хлебным – в компании дела шли неплохо. Алексей и Ольга успевали и делать свою работу, и проводить время друг с другом. Дополнительные задания давались Ольге легко – книжки она любила, и прочесть в дополнение к каким-нибудь «Два рода счастья» Вебера еще и «Поля профессиональных взаимоотношений» Стамма, а вслед за ними классического Адлера с его «Наукой жить» проблемы не составляло. Она продолжала задавать вопросы – но со временем, почему-то, они становились проще, а не сложней. Ольга действительно понимала, о чем идет речь – и постепенно брала изученное на вооружение. Правда, друзья, привыкшие бывать с ней в развеселых компаниях, ее не узнавали – прежние темы она поддерживала как будто играя, с показной заинтересованностью, но без искры в глазах. И в обществе ровесников Ольга бывала все реже, а те уже почти открыто сторонились ее.

Алексей же все чаще бывал мрачен, переругивался с коллегами, устало огрызаясь, и частенько запирался в собственной комнате, уходя позднее поздних уборщиц – а те работали в офисе едва ли не в ночную смену. Что там происходило, за дверями – Ольга не знала, а Алекс не очень-то и делился. Так, мелочи жизни, не обращай внимания – ну, случаются конфликты с коллегами, надо написать письмо в ответ, привык в одиночестве и при выключенном свете работать.

Как-то она заглянула к нему еще до того, когда он в очередной раз заперся.

– Скажи, а тебе нравятся… танцы?

Алекс оторвался от ноутбука.

– Не умею я танцевать, – он буркнул так, как будто только и ждал этого вопроса. – Посмотри на меня – я как медведь. Хромой, старый, под центнер весом – какие тут танцы?

Ольга посмотрела на него с нескрываемым скепсисом и улыбнулась.

– В соседнем здании открылся клуб танцев. Они набирают группы для обучения. Может, сходим разок?

Алекс посмотрел на нее многозначительно мрачно.

– Алексей, может быть, просто попробуем? – она была само очарование в этот момент. – Мне хотелось бы сделать для тебя что-нибудь, что компенсирует время, которое ты проводишь со мной, и усилия, которые ты тратишь на мое обучение.

Мрачность на лице Алексея сменилась озадаченностью. Да, вот так вот – компенсация, оборот в отношениях…

– Хорошо, – он пожал плечами. – Если хочешь – давай попробуем.

…занятия запомнились Алексею в деталях. Преподавали хастл – этот танец подразумевал, что мужчина может вести, а девушка – просто следовать за ним. В группе из пяти или шести пар танцевать никто не умел – и, в целом, все выглядели ровно такими же неуклюжими, как он. Чтобы не выглядеть настолько смешным и нелепым, он стал привозить на занятия пару лаковых ботинок и свежую белую рубашку. Но каждый раз, когда в зал входила Ольга, Алексей ловил себя на том, что его дыхание перехватывает. Она была чертовски красива. Когда она начинала двигаться, все вокруг как будто замирало, и можно было смотреть только на нее. Почему-то особенно Алексу запомнились ее туфли для танцев – она приносила их с собой каждый раз. А обучение… С одной стороны, все казалось очень простым – простой шаг, простые способы двигаться. С другой – он ловил себя на мысли, что ему нравится просто смотреть на нее с такого небольшого расстояния и осторожно прикасаться к ней. Это было странно и волнительно – как будто он впервые видел рядом с собой человека другого пола. Впрочем, был и еще один важный фактор – у Ольги немедленно стало получаться. Вся группа топталась на месте, хромала, наступала друг другу на ноги – и только Ольга грациозно кружилась в руках у преподавателя, который буквально с третьей или четвертой встречи стал показывать с ней все новые движения. В эти моменты Алекс стоял насуплено в сторонке, и терпеливо ждал, когда партнерша освободится. А Ольге нравилось – и она возвращалась смеющаяся, разгоряченная, с яркой улыбкой и светящимися глазами. Вскоре Алексей стал ловить себя на мысли, что и ему занятия танцами становятся по душе.

Но однажды – буквально через несколько недель – все изменилось.

В тот день он особенно долго сидел у себя в комнате, запершись, не отвечая на телефонные звонки и чертыхаясь. Наконец, злой и подавленный одновременно, он отправился домой. Дома – курил, набив трубку и считая пролетающие над головой облака. Случалось такое нечасто: курить он не любил. А наутро…

Наутро он вернулся в офис и направился прямиком в собственный отдел кадров.

Телефон на столе Ольги зазвонил.

– Скажи: у тебя найдется время? Я бы хотел поговорить.

– Да, конечно. В переговорной на четвертом?

– Нет, давай лучше в кухне на третьем. Выпьем кофе.

Раньше он не звал ее кофейничать. Что-то меняется. Ольга поймала себя на крохотном беспокойстве – и тут же выгнала его из головы. Ну, что ж: меняется – и меняется.

Алексей ждал ее. Кофе – еще теплый – стоял прямо на кофе-машине. Вид у Алексея был странный – грустный и как будто чуть насмешливый одновременно. Внутренний двор за окном был наполнен скудным осенним солнышком: природа как будто не хотела отдавать накопленное за лето тепло, но и удержать его уже не могла. Заморозки, первый снег – все это постепенно наступало, и присутствие солнца казалось чисто символическим.

– Кстати, хотел задать тебе вопрос – да повода не было. Я ведь правильно понимаю, что ты раньше занималась танцами? Уж очень быстро у тебя получается все новое.

Лукавить смысла не было. Ольга пожала плечами и улыбнулась.

– Если бы я сказала сразу – ты бы со мной не пошел.

– Верно, – Алекс улыбнулся, – пожалуй, так и есть. Что ж, мне кажется, ты меня практически провела – во всех отношениях, и это было просто здорово.

Ольга засмеялась – радостно, как смеются дети, разыгравшие старших.

– Ты ведь не обиделся?

– Нет. Думаю, твое обучение окончено, и ты у нас переходишь в службу продаж. Все в твоих руках – многомиллионные контракты, огромные банки, сложные клиенты, приключения и путешествия. Я говорил с директором по продажам – он готов к твоему переходу и ждет тебя.

Она посмотрела на него с удивлением. Продажи?!

– Есть еще кое-что, что я тебе хотел сказать, – Алексей продолжал, как будто бы один вопрос был связан с другим. – Я дорабатываю последнюю неделю. К сожалению, едва ли мы сможем продолжать видеться – и в офисе, и на танцах, увы. Впрочем, если я тебе чем-нибудь смогу быть полезен – буду рад: номер мой остается прежним, внешнюю почту ты знаешь.

Ольга погрустнела.

– Это… не связано со мной?

Он улыбнулся.

– Нет, вовсе нет. Просто некоторые разногласия с коллегами. Вполне вероятно, что я еще вернусь сюда – через пару-тройку лет. Тогда и увидимся.

Он развернулся и ушел – а она осталась у окна, наедине с залитым скупым солнцем внутренним двором. Рядом с ней по-прежнему стояли две полных чашки теплого кофе.