Текст книги "Элемент 68"

Александр Игоревич Дергунов
Элемент 68

© Дергунов А., текст, 2019

© Славникова О., предисловие, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Русский интеллигент в эпоху интеллектуалов

Предположим, в одном полуразвалившемся в 90-е российском НИИ некоему гению удалось синтезировать вещество, способное пятью каплями окислить целый нефтяной бассейн. То есть сварить нефть до состояния битума. Мало того, под земляной шкурой образуется опасный кислородно-водородный пузырь, и если он рванет, то от территории мало что останется.

Нет, роман Александра Дергунова – не антиутопия. И не боевик в духе Яна Флеминга. Эпохальное открытие – может, оно состоялось, а может, и нет. Вещество нестабильно, сведения недостоверны, результаты экспериментов утрачены, сам ученый погиб на секретном полигоне в заполярной тундре. Где-то они есть, заветные микрофильмы, где-то близко, и герои романа ощущают их присутствие, как железки чуют магнит. Вроде бы у всех своя жизнь: бизнесмены делают деньги, бандиты крышуют, интеллигенты на старых дачах читают книги да копают огороды. Но в траектории каждой судьбы есть неуловимое смещение, роковая неправильность, выверт. Показать это общее смещение в многогеройной мозаике романа – настоящая удача автора.

Микрофильмы в конце концов найдутся (они и правда были близко, руку протяни). Загадка будет разгадана – но главные вопросы останутся без ответов. В роковые девяностые, когда все вокруг ломалось через колено, – был ли у интеллигенции выбор? Могла ли она не допустить, исправить, встать у руля? А если выбора не было, если весь ход событий вел к печально известному «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?» – тогда откуда этот груз ответственности и вины?

Главный герой романа Алексей Бальшаков – из пасынков девяностых. Это его отец синтезировал тетраоксид эрбия – вещество, один слух о котором привел в движение капиталы, спецслужбы, авантюристов всех мастей. До поры не знающий о своем наследстве, Алексей попытался делать бизнес, но оказался не из тех, кому на Руси разрешено зарабатывать деньги. Соблазнившись «схемой», предложенной старым знакомцем, он оказался вовлечен в рейдерский захват отцовского института и чуть не погубил последнюю действующую лабораторию. Сам же и попытался исправить. Усилия его значили не больше, чем жужжание залетевшей в самолет мухи. Но непонимание собственной слабости обернулось силой. А еще Алексей оказался умный. Действия его, как выяснит читатель в конце романа, были с двойными и тройными кодировками. Все закончится – нет, не миллиардами в банке и не всеобщим торжеством справедливости. Но главный герой сумеет оптимизировать собственную судьбу – в тех пределах, какие изначально интеллигенту заданы.

А еще в романе есть любовный многоугольник. Участвуют в нем только два человека: Алексей и его сложная женщина Ольга. Много углов образуется потому, что Ольга и Алексей не раз меняются за долгую совместную и несовместную жизнь. Сперва девяностые, потом эмиграция в Канаду, где правила, может, и понятнее, но ответов на главные вопросы по-прежнему нет. Но как бы ни искажала линии судьбы загадка тетраоксида эрбия, героев поддерживают прочные константы: любовь, нежность, совесть.

Роман Александра Дергунова – живое, ироничное чтение с изящной интригой. И сюрприз: «Элемент 68» – первый роман российско-канадского писателя, прежде публиковавшего только рассказы. Как принято в таких случаях говорить – от автора в будущем можно ожидать многого.

Ольга Славникова

Пролог

Скрип тормозов, кульбиты через крышу, огненный столб.

Ничего такого не было.

Лишь желтый «Пежо» и большеротая женщина за рулем. А после та же машина и женщина, спрессованные воедино жесткой опорой моста. Он сам не знает, как оказался на месте аварии, – в байковой пижаме и домашних тапочках.

Пугает даже не сама катастрофа, а минуты после нее. Человек в пижаме боится подойти к искореженному кузову и впустить в сны инсталляцию из порванного металла, уцелевших бус и рассыпавшегося лица. Он мечется у обочины, не зная, как следует себя вести. Следует курить одну за другой, но уже лет десять назад бросил. Еще уместно обезуметь и кататься по земле, но зеваки вокруг, и вообще, как можно взять и упасть на мокрую траву.

Потом прибудут милиционеры и врачи – люди, для которых чужая смерть – будни. Проберутся к железному узлу в кювете, что-то расскажут в рацию, подпишут бумаги. Доктора, убедившись, что спасать некого, уедут, а усталый милиционер – почему-то всегда усталый – начнет задавать вопросы. И тогда уже не надо думать, как себя вести. Надо просто рассказывать.

– Как звать?

– Алексей Павлович Бальшаков. Через два «А».

– Кем приходится погибшая?

– Жили вместе. Не в браке, скорее любовница. Пишите «гражданская жена».

– Как познакомились?

– Да лет пять назад, в магазине. Я за нее заступился. Не перед хулиганами, перед очередью. Но тоже, знаете ли.

– Как давно живем вместе?

– Да с того дня и живем.

– Почему не расписались?

– Не знали, что лежит в бархатном футляре.

– Где прописан?

– Там-то и там-то, да, Москва. Но адрес проживания другой – совсем маленькая деревня под Волоколамском.

– Кем работала погибшая?

– Полиграфический дизайн. По большей части из дома.

– Сам?

– Да уже лет десять не работаю. Был свой бизнес, но бросил. Тогда входил в моду дауншифтинг. Нет, это не курорт в Турции.

– Когда общались в последний раз?

– Она звонила около восьми, сказала, что выезжает. Но сейчас-то уже почти одиннадцать. Ну, начало одиннадцатого, какая разница!

– Ругались с погибшей?

– Да кто не ругается.

– Из-за чего?

– По мелочам. Вот последний месяц из-за предстоящего отъезда. На две недели к маме. Вы можете себе представить? Разве это нормально! Для вас, да? Ну, хорошо, пусть так.

Он устало прикрыл глаза.

С затворенными веками вспомнил, как они жили завершающий месяц – ссоры, недоговоренности, сборы втихаря. Почти задремал, но сон расшатало чавканье шин в луже перед калиткой. Потом свет фар распечатал на стене узор тюлевых занавесок. Заскрипели ворота, тюлевый узор переполз на потолок, зацепился за рожок люстры, исчез. Мужчина в байковой пижаме перекатился по замятым бессонницей простыням, подтянулся к подоконнику и увидел желтый «Пежо» во дворе. Значит, сегодня беда прошла мимо. Можно спокойно жить еще пять дней.

Он сполз на кровать – слушать скрип калитки, шум воды в ванной, крадущиеся шаги в спальню. Скрючился под одеялом, разогревая обиду за свои страхи. Не отозвался на тихое «Милый, привет!». В ответ на несмелую ласку притворился спящим. А когда услышал рядом ровное дыхание, перевернулся на другой бок, приподнялся на локте и долго любовался выученным наизусть лицом.

Проснулся рано. Умылся холодной водой, вышел на улицу. Тщательно притворил дверь, чтобы не затекало в дом черное утро ноября. Ушел к обрыву.

Вернулся не скоро, когда оранжевая полоса на востоке уже отчеркнула прожитую ночь. Хлопотал по хозяйству, подтапливал печь, не смог удержаться от соблазна заглянуть в спальню. Застыл у кровати, подкарауливая улыбку первого пробуждения. Не дождавшись, ушел, но скоро надумал повод вернуться и снова ждал, пока, наконец, не дрогнули веки спящей. Тогда он решился пробраться в ее сон торопливым перебором губ по выкинутой из-под одеяла голени, смешным пофыркиванием у уха, щекотанием ресниц по отпечаткам подушки на теплой щеке. Она щурилась сонной улыбкой. Вертела головой – то ли уворачиваясь от поцелуев, то ли пытаясь поймать его губы. Пряталась за ладошками, досматривая сон.

Когда выглянула из-за пальцев, мужские зрачки спрятались.

Он вспомнил вечер, пробурчал зло: «Шляешься по ночам» – и ушел варить кофе. За завтраком вся поза его выражала обиду и раздражение. Молча разлил кофе, громко стучал ножом по разделочной доске, уселся за стол, отгородившись тяжелыми барьерами придуманных обид.

Женщина была легкой. Перемахнула обиды, подошла сзади, запустила ладонь под отворенный ворот клетчатой рубахи, прижалась к небритой щеке. Мягко перебирая ноготками, соскребала обиду с его сердца, мятным дыханием растопила холодный злой ком.

– Ты же знаешь, как я волнуюсь, – выдохнул он тревоги прошлой ночи.

– Ты же знаешь, что со мной ничего не случится.

– Я люблю тебя.

– Милый…

Имен не было. Имена нужны, чтобы различать подобное, а они были в этом деревенском доме единственными мужчиной и женщиной. Как первые люди в Раю. У тех тоже не было имен, пока потомки не начали разбираться, кто кого родил.

Часть первая

Баграт стоит прочно на земле короткими раскачанными ногами. Руки жилистые, пальцы цепкие, шерстистые до ногтей. Высокий, с вмятиной, лоб. Остальное по мелочи: пестрые фасолины глаз, изломанные уши, три золотых коронки невпопад.

При всей своей приземленности Баграт склонен к театральным эффектам. Примчался в деревню к Алексею на угловатом «Мерседесе», сорвал гудком грачей с веток дуба, выдавил зубастыми колесами мутную жижу из подсыхающей земли. Возвышаясь на подножке, обвел широким жестом деревенский двор и пропел, отчаянно фальшивя, строфу из неофициального гимна студенческих строительных отрядов:

 
Пускай работает железный самосвал,
Не для того меня папаша создавал.
 

Алексей наблюдал за представлением, обвиснув локтями на черенке лопаты. За ним, в кильватере, тянулся короткий след вспененной земли. Вместо чаек по перевернутым жирным комьям важно разгуливали склочные вороны и выцепляли из развала тянучки дождевых червей.

– Забор придется укрепить, – голос Баграта прервал мечты Алексея, – а вот здесь мы поставим охранника.

– Что охранять? – поинтересовался Алексей.

– Дом-музей олигарха, – пояснил Баграт. – Народ захочет знать, как живут лучшие люди.

– Ты купил мне лотерейный билет?

– Пять дней назад, но ты не выиграл.

– Соблазнил мною богатую вдову? – догадался Алексей.

– Немилосердно подсовывать тебя убитой горем женщине.

– Приехал известить меня о наследстве?

– Бинго! – заорал Баграт.

– Мне некогда участвовать в розыгрышах, – сообщил Алексей. – Но если поможешь с огородом, я займу тебе «пятихатку» на пару недель.

Баграт соскочил с хромированной подножки и зашагал к дому. Шел аккуратно. Прежде чем сделать очередной шаг, надавливал лакированным ботинком на серую тротуарную плитку и лишь после переносил на ногу тяжесть тела. Блестящие туфли, белые носки, идеальная стрелка на брюках. У крыльца мощеная дорожка заканчивалась. Баграт пощупал голую землю, та засочилась влагой. Гость отступил.

– Для весенних сельхозработ ты оделся несколько легкомысленно, – заметил Алексей, ополаскивая руки под уличным умывальником.

Умывальник он собрал сам, привязав к столбу большую пластиковую бутылку. Бутылка с отрезанным дном вешалась горлышком вниз, а винтовая крышка протыкалась расплавленным гвоздем. Если нажать на гвоздь снизу, то польется вода. Не самая совершенная конструкция, но зато можно не ходить лишний раз в дом и не разносить грязь по комнатам. Алексей вытер руки висевшим на том же столбе полотенцем и двинулся к гостю для официального приветствия.

Баграт распахнул объятия. Алексей тоже развел руки в широком жесте, но, рассмотрев невозможной белизны сорочку гостя, передумал и отгородился протянутой для пожатия рукой. Баграт пробежался взглядом по Алексею: джинсы с зелеными коленками, майка в пятнах земли – и на объятиях настаивать тоже не стал. Зато руку сжал крепко, даже больно.

– Дурью меряешься? – выдернул ладонь Алексей.

– Проверяю, достаточно ли крепка твоя рука, чтобы поднять два центнера.

– Почему не три?

– Потому, – пояснил гость, – что миллиард рублей весит два.

– Ты переборщил. В миллион я бы, может, и поверил.

– Нет у меня миллиона, бери, что дают. Свое счастье можешь забрать в любое удобное для тебя время, в помещении юридической конторы. – Баграт извлек из полы пиджака визитную карточку и двумя пальцами протянул Алексею: – Время работы и адрес указаны на обороте.

Алексей повертел в пальцах кусок бумаги, тисненный золотом. Гербовый орел на лицевой стороне, схема проезда на обратной. В пористый прямоугольник впитались отпечатки черных пальцев Алексея. Он сунул бумажку в задний карман брюк. Спросил, глядя за плечо бывшего однокурсника:

– Как там наши?

– Да никак особо. Секретарь сдулся, Никодимыч прет, Анастасия тебе привет передавала.

– Прямо так уж и мне?

– Да, так и сказала: «Встретишь наших – передай привет».

– Понятно… – протянул Алексей.

– Хорошо, – одобрил Баграт.

Помолчали. Алексей затирал носком ботинка в землю головку одуванчика. Баграт смотрел на экран телефона.

– Сколько жрет твоя железная лошадь? – Алексей указал рукой на джип.

– Какая разница?

– Хочу узнать, сколько денег ты потратил на топливо зазря.

– Ради друга я готов на все! – воскликнул Баграт.

– Мы знакомы сто лет, и я не верю в твои сантименты. Был рад тебя видеть, но как раз сейчас мне некуда девать миллиард.

– Мне кажется, физический труд плохо влияет на твои умственные способности.

– Возможно, – согласился Алексей, – но патология необратима. У меня есть все, что мне нужно.

– Вот в этой дыре?

– Ты еще в доме не был.

– Закрой глаза и попробуй ощутить себя на миллиард счастливее.

– Ощущаю сплошной головняк и обострение атипичного геморроя.

– Мой телефон указан на визитке. – Баграт пробрался к своей машине, ступая с прежней брезгливостью, хлопнул дверью, развернулся, чиркнув бампером о забор, и пропал в конце улицы – свернул у церковной ограды.

Алексей вышел за калитку, штыком лопаты крест-накрест проткнул глубокий отпечаток протектора, залюбовался нежным майским днем. Весна стояла чудесная, сострадательная, с духом прелого чернозема над перепаханными огородами и клейкой порослью на липовых ветвях.

Дом под Волоколамском Бальшакову достался от деда. Тому – от прадеда. Пока не покинула деревню жизнь, в каждом пятом срубе жила семья родственников, столь далеких и не похожих, что проще было считать их однофамильцами. В начале пятидесятых уехал в Москву и дед Алексея – учиться на машиниста метро. В Москве же защищал свою диссертацию отец Алексея – Павел. Бальшаков-младший родился уже городским, и отчая деревня вкрапливалась в детские воспоминания лишь жесткими ладонями деда и свободой ночных костров, немыслимой для десятилетних городских пацанов.

После поступления в институт в деревню Алексей почти не наведывался – он сдал вступительные экзамены в год Указа, тогда свободы хватало и в городе. Хотя указов тогда было много, но Указом с большой буквы их поколение привыкло считать майский – антиалкогольный.

Время было непонятное. Пригрозили перестройкой. Говорить разрешили все. У винно-водочных магазинов сколачивались первые бригады предпринимателей, которые держали очередь, спекулировали водкой и до полусмерти избивали недовольных перед толпой испуганных людей, слепо высматривающих затылок впереди стоящего.

Предпринимательство в галстуках – при райкомах комсомола – разрешили в Союзе позже, когда бригады у ликеро-водочных отделов уже набрали свою нахрапистую силу. Возможно, поменяй изобретатель гласности указы местами, то забродил бы в стране иной капитализм. Но история не знает сослагательных наклонений.

Неожиданно разрешили быть богатыми. У Алексея завелись деньги. Сеть торговых павильонов росла быстро, и через два года выручку собирал бронированный автомобиль. Кевларовые инкассаторы, подозрительно поводя по сторонам рыльцами коротких автоматов, затаривали нутро броневичка опечатанными денежными мешками. Проворные пальцы банковских служащих оттирали купюры от кислого запаха торговых палаток и складывали на счет Бальшакова семизначными цифрами. Дурные деньги без сожаления прожигались на дорогую выпивку, недорогих женщин и на подражание жизни из глянцевых журналов. Остаток средств тратился то на жилье в Испании, то на квартиры в новостройке.

В начале нулевых выяснилось, что быть богатыми разрешили не всем. За удовольствие иметь свой бизнес приходилось уже доплачивать. Алексею повезло выйти из дела без особых неприятностей. Попытался найти хорошее местечко, но оказалось, что «директор» – это не профессия.

Заграничные хоромы пришлось продать почти задарма после получения счета от управляющей компании. Российские девелоперы пропали еще на нулевом цикле строительства. А домик в деревне вот остался – классическая изба-пятистенок.

Пока водились деньги, успел довести деревенское жилье до ума, обеспечив собственной водой и удобствами не во дворе. Стены стояли на века, а печь совсем развалилась. Новую класть не стал. Купил входящий тогда в моду пиролизный камин – с большой стеклянной дверцей и вместительным поддоном для пепла. Застелил пол перед камином пестрым ковром. Вынес кухню на теплую террасу.

Жил без телевизора и газет. Латал дворовые постройки по мелочам. Мир сузился до размеров участка, и, засыпая, он придумывал, как завтра половчее починить двери сарая. Иногда по старой памяти брал в руки карандаш и, шаркая рейсшиной по ватману, придумывал остроумные бесполезности.

Так и провел свое первое безработное лето. А затем осень.

Городскую квартиру сдал. Денег тогда еще могло хватить и на другую жизнь – на теплых морях или даже за океаном. Друзья, толкаясь, покидали страну, а вот ему не хватило разбега. Долго думал, приценивался, даже отправил пару анкет, а потом уехал под Волоколамск да там и осел.

Местных жителей в деревне осталось человек пять, еще десяток домов был скуплен про запас городскими. Начиная с ноября про существование жизни вокруг можно было узнать лишь по серому дыму над щербатыми трубами да по следам соседа Василия.

Василий остался единственным в округе дееспособным аборигеном, и основным его занятием было ходить. Как догадался Алексей, ходил сосед чаще не из надобности, а из презрения к правам накупивших дома чужаков. Свой ежедневный маршрут сосед выбирал без оглядки на заборы и кадастровые планы. Шел напролом, протаптывал тропу через чужие участки, перемахивал жерди старых ограждений. Вреда не чинил, к посадкам относился деликатно. В друзья не набивался, проходил, словно слепое привидение, сквозь кучку суетящихся у мангала дачников.

Сначала Алексей пугался мосластой фигуры в пиджаке, надетом на майку-алкоголичку. Потом привык и даже окликнул как-то ходока, когда стало совсем уж тоскливо курить одному в беззвездной ноябрьской ночи.

– Эй, мужик, выпить хочешь? – позвал он и протянул в темноту налитый для себя стакан.

Сосед не откликнулся, но через пару дней, обходя деревенские владения, остановился напротив сидевшего на крыльце Алексея. Так молча и смотрел на хозяина дома, пока тот не догадался сбегать на кухню.

– А меня, значит, Василий, – сообщил новый знакомый, возвращая посуду. – Воду слей.

И уто́пал в темноту.

Алексей понюхал водку, ничего плохого не обнаружил, а про воду понял лишь с утра, когда увидел, что бочку с дождевой водой разворотило льдом первых ночных заморозков.

С того момента Василий включил дом нового жильца в свой маршрут. Когда Алексею нужна была помощь, он ждал появления деревенского патрульного, сидя на крыльце. Василий иногда помогал работой, чаще отделывался советом, а бывало, не дослушав просьбу, молча поднимался и уходил.

Позже Алексей догадался, что расхаживал Василий не просто так, а присматривал за деревней – за парой доживающих свой век старушек, за домами, прозябающими зимой без хозяев, за развалинами храма, у ворот которого сосед замирал надолго, всматриваясь в вышину, щурился, словно от блеска видимых лишь ему золотых куполов.

Мог Василий зайти и в неурочное время, чтобы сообщить что-то, по его мнению, важное.

– Вот там щука хорошо берет, – говорил он без повода, указывая рукой на заросший травой берег. – Картошку пора выкапывать, а у обрыва молитва хорошо звучит.

Молиться Алексей Павлович научился еще в должности директора. В середине нулевых мир образца девяностых начал осыпаться. Звонки на заветные номера утратили свою спасительную силу. Кураторы из официальных и прочих структур лишь разводили руками и объясняли, что вопрос не в их компетенции. Процветающие бизнесы массово обретали новых собственников, без особой выгоды для прежних владельцев.

Как-то в марте, возвращаясь с беседы по делу, где значился пока свидетелем, Алексей вышел на станции «Сокол». Обманутый яркостью мартовского утра, оделся по-весеннему и пожалел об этом, как только покинул теплый вестибюль. В модном по-европейски пальто не было карманов, и бездомные руки стыли на плотном ветру.

Втирая тепло в обмерзшие до синевы костяшки пальцев, Алексей двигался вдоль торговых рядов. Спрятался от ветра, бьющего вдоль переулка, у желтой арки церковной ограды. За приотворившейся дверью почуял теплый полумрак. Протянулся к горячей дрожи свечей.

В храме сиюминутная благодать на него не сошла, но ослаб тугой узел иррационального ужаса. Алексей стоял в толпе, беззвучно шевелил губами вместе с молящимися, неуверенно и невпопад осенял себя крестным знамением.

Втянулся в неспешный молитвенный речитатив, пропитался сопричастностью к тайне, и прежняя жизнь показалась мелкой, суетной, ненастоящей.

Потом заходил в церковь регулярно. Не то чтобы уверовал, но решил, что хуже от этого не будет. Освоился с порядками. Молитв не знал, но слова «Господи помилуй» в неразборчивом церковнославянском уловил и почти их выкрикивал, стараясь обратить внимание адресата именно на свои чаяния. Может, и вправду был услышан – по меньшей мере, уберегся от сумы, от тюрьмы и от клеветы на ближнего.

Церковь делила пополам центральную улицу деревни. С шершавыми стенами красного кирпича, расшитого толстым слоем желтоватого раствора. Рваные заплаты белой штукатурки еще цеплялись за пилястры под звоновым ярусом, но давно осыпались с фасада, продавив проплешины в густых зарослях чертополоха. На немой колокольне свили гнездо аисты. Сложно представить, кого могут здесь облагодетельствовать продолжением рода эти длинноногие, неторопливые птицы.

Каменные столбы ворот стянуты железными скобами. К скобам прикреплен почтовый ящик, светло-голубой, еще советского образца – с гербом Советского Союза и табличкой: «Выемка писем – один раз в сутки».

Решетку церковных ворот змеиными кольцами оплетала жирная цепь. На цепи болтался пудовый замок с застрявшим в скважине ключом. Алексей как-то пытался ключ провернуть, но тот приржавел намертво.

Служб в церкви не проводили давно, и Алексей по утрам ходил к обрыву. Не потому, что поверил болтовне соседа, а просто под обрывом жила река, горбатая широкой излучиной. Светилась за рекой прозрачная березовая роща. За рощей бесконечно волновались луга, густо окропленные многоцветием.

К этой живой бесконечности и обращался Алексей с немногими запомнившимися молитвами. Стоял подолгу, то шевеля губами, то впадая в оцепенение. Очнувшись, продолжал шептать. К тексту из псалтыря обязательно добавлял просьбы – так сказать, «в конце позвольте и от себя». Просить приходилось много: все, казалось, не хватает денег, удачи, инструментов, мировой справедливости.

Василий старался не беспокоить замершего у обрыва горожанина.

– Не суетись, – во время очередного обхода посоветовал сосед, – а то шумишь только. Чего по мелочам выпрашивать, если он сам все знает.

– А ты откуда знаешь, что я прошу? – удивился Алексей.

– Если молитва зазвучала, то ангел всегда за плечом.

– Ангел? Это который с крыльями?

– Твой, похоже, бескрылый. Кстати, котенок не нужен?

Алексей отгородился рукой в жесте отказа, но Василий, развернув ладонь Алексея вверх, вложил в нее взъерошенный рыжий комок.

– Все равно не нужен.

– Тогда с вас соточка, – нахально заявил Василий.

– Это за что?

– Да за зверюгу.

– Мне и за бесплатно не надо.

– За бесплатно не положено, – согласился Василий. – Примета такая.

– Что от кота пользы? – отбивался Алексей.

– Зато кормить мышей макаронами великая польза, – заметил сосед.

– Мне на днях предлагали породистого, – отнекивался Алексей.

Нерешительные люди врут часто и неубедительно.

– От породистых в деревне мало толку, – согласился сосед. – А этот кот местный. Боевой. Из пролетариев.

У котенка была дерзкая морда, тяжелая поступь и отходчивый характер. Основной своей заботой он считал охоту на Алексея с целью получения дневной нормы пропитания. В ход шли приемы от грубой лести до требовательного ора. Учитывая пролетарское происхождение кота, Алексей был уверен, что орет тот исключительно матом. За особо наглые выступления кот получал тапкой, но не обижался, а улепетывал за сарай, высоко закидывая пушистый зад. Из вынужденной ссылки появлялся через пару часов с заискивающей мордой и поджатым хвостом.

Получив свою порцию, кот считал план на день выполненным и уходил по своим кошачьим делам. Мог принести на порог задушенную мышь или даже крысу. Не брезговал птичками и мелкими лесными зверьками. Следы кровавых преступлений гордо складывал у порога.

По ночам котяра бурно имитировал охрану границ. Гулко топал по половицам, тяжело обрушивался на пол в смертельном прыжке, громким мявом оповещал хозяина о победе. Но следы его ночных побед обнаружить удавалось не всегда.

С котом в доме порядка стало меньше, зато суеты внутри Алексея поубавилось. Теперь он ходил на обрыв слушать, и как-то все начало потихоньку прилаживаться. Приладилась к косяку амбара огромная тяжелая дверь, приспособился к деревенскому труду бывший горожанин, появилась в его доме и женщина.

Женщину под Новый год Алексей поначалу придумал. Можно сказать, что он себе женщину приврал, спасаясь от навязчивого соседа.

Новогодняя ночь в деревне ничем не отличается от любой другой зимней ночи – та же ватная тишина и шершавая чернь. Исключением из темноты – ярко-желтый параллелепипед на снегу с черным контуром посередине – это выплеснулся на улицу свет лампы из распахнутых сеней. Из макушки силуэта выползают колечки дыма и скользят в темноту по умасленной сиянием дорожке.

Докурив, Алексей нащупал в кармане брелок, замки машины щелкнули, дважды вспыхнули оранжевые огни. Алексей поднял с пола ящик и понес к машине. Опустил ящик на снег, открыл дверь багажника – кнопка заиндевела и вдавливалась с трудом, – погрузил бутылки и отправился за сумкой. Уложил спортивный баул с суточным запасом одежды на заднее сиденье, занырнул в салон, пытаясь дотянуться до скребка, а выбравшись из машины, вздрогнул от неожиданности. В яркое пятно на снегу вписался чужой силуэт – угловатый, растрепанный, одноногий из-за широких галифе, сросшихся в одну бочковатую тень. Алексей поднял глаза и увидел на крыльце спину соседа Василия.

– Василий! – позвал Алексей. – Меня ищешь?

– А кого еще? – обернулся Василий. – Вечер добрый. Собрался куда?

– Да к друзьям отмечать.

– Далеко?

– В Москву.

– Серьезно затарился, – с уважением протянул Василий, разглядывая запасы в багажнике.

– Ну так ведь Новый год, – пояснил Алексей.

– Ясное дело, – согласился Василий. – Ты не волнуйся, я за домом присмотрю.

– У меня брать нечего.

– Кому надо – найдут. А не найдут – так без дела разворотят.

– Да кому у нас тут надо.

– И то верно, пока некому, – согласился Василий. – Когда вернешься?

– Через пару дней.

– Дело хорошее, а то ты все один и один. Молодой вроде еще мужик.

– А может, уже и не один, – ответил Алексей, выпроваживая соседа, который про хозяйку в доме заводил разговор не в первый раз.

– Приглядел кого? – спросил Василий из-за калитки.

– Может, и приглядел.

– Так не тяни. С суженой отмечаешь? – любопытствовал Василий.

– Может, и с ней, – ответил Алексей уклончиво.

Врать напрямую он не умел.

– Эка смутился. Вижу, что с суженой, – решил сосед для себя. – Там все и порешите. Новый год – новая жизнь.

– Может, и так, – спешно согласился Алексей и скрылся от настойчивых расспросов в дом.

Там лежал костюм Деда Мороза и мешок с подарками – роль деда из Великого Устюга Алексей исполнял много лет подряд. Когда Алексей переоделся, Василия у калитки уже не было.

Алексей завел мотор и осторожно стал пробираться по деревенской улице. Снег здесь расчищали нерегулярно, но, планируя выезд, Алексей договорился с трактористом, и тот расчистил дорогу ровно на ширину ковша. В свете фар Алексей снова увидел Василия – тот стоял посередине пути.

– Чего, Василий? – Алексей открыл водительское стекло.

– Да вот пожелать доброй дороги.

– Спасибо, Василий.

– И еще, подарок, – Василий протянул в водительское окно бархатный футляр: тяжелый, пыльный, с золотыми вензелями на вытершихся углах.

– Да ни к чему, Василий.

– Как – ни к чему? – обиделся Василий. – Новый год все-таки, нехорошо без презента.

– Мне презент?

– До свадьбы сбережешь. Ты же жениться собрался.

Алексей пожалел о своей лжи:

– Я сказал, что подумаю.

– Ну вот и я говорю: подумай, – позволил сосед, коробки не отпуская.

– Спасибо, Василий.

– И тебя пусть спасет. А презент знатный, еще от отца.

– А отец твой жив еще, Василий?

– Чудной ты человек, Алексей, иначе быть не может. Но я тебе про другое. – Василий футляр придерживал и, похоже, намеревался завести длинную беседу.

– Спасибо, Василий, мне пора ехать.

– Езжай, езжай. Алексей. А то я и говорю, что без подарка на Новый год нехорошо.

Алексей сообразил, чего ждет сосед. Пришлось вылезать из машины, пробираться к багажнику, зачерпнув в сапог снега, и при свете тусклой лампы разыскивать в ящике бутылку чего попроще. Бутылка сразу же утонула в огромном кармане галифе Василия, как будто ее и не было.

– Спасибо, Алексей, давай подтолкну.

– С праздником, Василий. Думаю, я сам смогу.

– Когда-нибудь да сможешь. Садись за руль, принимай потихонечку.

Алексей перегазовал, колеса джипа вырыли в снегу аккуратные ямки, и выбраться из них машина не могла, пока Василий не подналег сзади и враскачку, наваливаясь на счет «три», не вытолкал автомобиль на плотный снег.

Алексей встретил ее за пять часов до Нового года, в Волоколамске, в очереди в бакалею. Очередь чудесным образом подобралась из прошлой эпохи – сердитые мамаши с повисшими на руках детьми, похмельный работяга с зажатыми в кулаке купюрами, дородная дама со сросшимися аж у середины носа бровями. Стояли плотно, прижавшись друг к другу, уткнувшись обмерзшими носами в вытертые меховые воротники. Заскучавшие дети возились, пихали шапочными помпонами дородные зады сплотившихся в очереди домохозяек. За одну из подобных тыловых атак чуть не схлопотал по грустному лицу работяга, стоявший непосредственно после дамы, задетой за живое. Оскорбленная мадам энергично развернулась к обидчику, воинственно освободила от связки пакетов правую руку, но, рассмотрев сведенное похмельной мукой лицо, остыла. Не найдя на подозреваемом обручального кольца, даже припудрила лицо улыбкой.

Удерживая дистанцию, за пролетарием стояла девушка, в которую Бальшаков был влюблен уже минут восемь. Очень воздушная девушка, как, наверное, все девушки, слепленные из ворсинок: неспокойных ворсинок мехового воротника, широко расклешенных ворсинок ресниц, медового ворса над верхней губой. Женщина ответила на звонок. Алексей подслушал имя.