Текст книги "Элемент 68"

– Убили! – закричала она со своей тумбы.

Толпа ахнула. Недалеко от Алексея затряслись в рыдании рыхлые плечи. Мужчина из прохожих плечи успокаивал:

– Кем приходился вам погибший?

– Завхозом.

Лежащий на земле человек вдруг зашевелился. Открыл глаза и, выкинув руку вверх, показал средний палец отступающим охранникам. По толпе прошелестело еле слышное: «Жив». Прохожий приобнял рыхлые плечи и увел их в безопасное место.

Через забор Алексей рассмотрел, что введение его в права собственника достигло верхних этажей. С улицы было видно, как в помещениях распахиваются двери. Некоторые двери открывались плавно, другие разлетались створками по стенам, как от удара молотом. В распахнутые двери входили люди в черной униформе, и сразу окна ослеплялись опавшими жалюзи. Глазницы окон затягивались белыми бельмами одно за одним, комната за комнатой, этаж за этажом. Алексею подумалось, что так последовательно и бесстрастно выкалывали глаза зодчим, создавшим храм Василия Блаженного. И тут же убедил себя, что аналогия неуместна. Там художники от бога, а здесь сухари с пробирками.

Иногда план захвата давал сбои. На третьем этаже бородач в белом халате кинулся к подоконнику с коробкой в руках, распахнул окна и закричал охранникам: «Не приближаться!» Грозил, что уничтожит результаты научной работы за двадцать лет. Бородач орал на всю улицу, но угрозы не действовали. Четыре черных рукава оплели локти шантажиста, ладони его разъехались, и коробка перевернулась. Засверкали в воздухе блестящие пробирки. Алексей не мог видеть стеклянных брызг на асфальте, но слышал звон и видел, как бородач при каждом ударе вздрагивал, словно в него попадала пуля. С последним выстрелом бородач безвольно обвис в объятиях черных мундиров.

На покоренном третьем этаже ожили жалюзи, разошлись рамы, и в оконном проеме вырос страшный человек: гора мышц со скошенной лобовой броней. Сквозь щели глазниц он рассматривал толпу и что-то говорил в огромный правый кулак. На много уровней выше страшного человека стояла женщина. Тоже смотрела в окно: маленькая, подтянутая, сильная. Высокий чистый лоб, морщины у рта, лицо с распахнутыми глазами. В руке женщина держала трубку. Скорее всего, оба главнокомандующих в этот момент пытались вызвать силы, которые могут решить исход операции. Лобовая броня нервничала, видимо, план не предусматривал митинга за воротами. Маленькая женщина выглядела спокойной. За спиной у страшного человека появился Баграт. Он ткнул пальцем в сторону Алексея и поманил рукой. Алексей вылез с заднего сиденья и, распихивая толпу портфелем, стал пробираться к воротам. Баграт в окне пропал. Женщина с верхнего этажа Алексея тоже заметила.

Проталкиваясь между людьми, Алексей видел, как сдаются последние кабинеты. Калитка скрипуче отхаркивала на улицу новых людей.

В группе митингующих появились маргинальные личности ненаучной наружности. Кто-то кинул в ворота бутылкой. В задних рядах возникли люди с плакатами. Пара лозунгов политического содержания, один – в защиту меньшинств и написанный от руки плакат с требованием выселить жильцов из сорок восьмой квартиры. Люди с транспарантами в давку не лезли и охотно позировали случайным фотографам.

Перекрывая плакаты, в кадр залезали девицы с задранными майками и загадочной надписью «ПО» «ОР» на оппозиционных бюстах. Появились новые ораторы и оседлали соседние тумбы с требованием пригласить депутатов, написать президенту, разрешить продажу пива около метро. Гул толпы нарастал. Наряд милиции из-за забора пытался восстановить порядок – через громкоговоритель призывали всех разойтись и опомниться. Женщина в окне выглянула в сторону проспекта и подняла руки в жесте, требующем внимания. Она показывала пальцем вдаль и что-то кричала. Слов Алексей не разобрал, но кто поближе, видимо, все понял. Над толпой пронеслось: «ОМОН».

Люди заволновались, началась паника, маргинальные личности и те, что с плакатами, организованно исчезли. Толпа рванула в одну сторону, потом в другую, но каждый раз откатывала назад, словно натыкаясь на глухую стену.

Самого побоища Алексей не видел – Баграт приоткрыл калитку и втянул Алексея внутрь. С улицы раздавались крики и сытые чавканья литой резины по летней беззащитности тел. Кричали ученые невыразительно, тонко. Даже не ругались, а скорее скулили от собственного бессилия.

– Это новый хозяин, – представил Баграт Алексея начальнику поста, державшему оборону ворот, – прошу любить и жаловать.

– Пожалуем, – ответил охранник и обмял Алексея взглядом.

Баграт проволок Алексея мимо поста у входных дверей и впихнул в холл первого этажа. С застекленного стенда на Алексея уставились фотографии передовиков, пожелтевшие от времени. Перед фотографиями на затянутом красной материей стояла огромная голова Ленина и пялилась на вошедших мраморными бельмами. Голова смотрела далеко в будущее поверх жирных комьев грязи, втоптанных в мраморный пол рифлеными подошвами штурмовиков.

Операция подходила к концу. Оставшихся сотрудников выводили через боковой выход, под конвоем людей в черном доставляли к воротам и оттуда, тщательно обыскав, выпроваживали на улицу. Коридор первого этажа был зачищен – из кабинета в кабинет деловито ходили человек с блокнотом и сопровождающий его фотограф. Деловитый человек что-то записывал, фотограф взблескивал вспышкой, потом они пропадали внутри и через пару минут повторяли действо у следующей двери.

– А вот и наши герои, – радостно заулыбался фотограф. – Позвольте ваш портрет на фоне Ильича. Прекрасная получится композиция. Даже подпись уже придумал: «Вожди новой эпохи».

Фотограф находился в том возбужденно-восторженном состоянии, которым часто прикрывают смущение люди по воспитанию приличные, но вынужденные участвовать в деле не совсем красивом. Когда Алексей был богатым, он не раз наблюдал восторженный стыд рафинированных знаменитостей, привлеченных для украшения банкетов жрущих руками нуворишей.

– Меня не надо, а вот представителя акционеров, пожалуй, зафиксируй. – Баграт отошел в сторону.

– С удовольствием. – Фотограф прицелился в Алексея и сложился локтями и коленями в охоте на нужный ракурс. – А теперь на фоне передовиков производства.

Вспышка сверкнула еще пару раз. Баграта позвали, и он заспешил по коридору частым перебором коротких ног.

– Ой, да вы уже в передовиках! – продолжал радоваться фотограф.

– В смысле? – удивился Алексей.

– Да вот, фотография ваша на стенде.

Алексей обернулся и увидел фотографию с подписью «Бальшаков». Не свою, конечно, фотографию, а отца. На той фотографии отцу под сорок, почти как сейчас Алексею. Отец с фотографии глядел строго, жестко, как и другие снимки, – осуждающе.

– Не надо больше фотографировать, это не я, – попросил Алексей, загородился портфелем от новой вспышки и бросился по коридору догонять Баграта.

– Да как же не вы? Одно лицо! – не верил фотограф.

– Не я! – кричал из глубины коридора Алексей.

Алексей поднялся на два лестничных марша и заглянул в коридор – Баграта нигде не было. Алексей побежал на четвертый этаж – там охранники ломились в какое-то особо укрепленное помещение – возможно, кассирша забаррикадировалась за сейфовой дверью.

У входа на пятый этаж была пара охранников, но штурм сюда еще не докатился. Около охранников стоял Баграт и командовал в трубку прислать подкрепление для штурма директорского этажа.

– Камилла заперлась, – пояснил он Алексею. – Придется дверь выбивать.

– Это ужасно! – возмутился Алексей. От быстрого подъема по лестнице дыхание его сбилось, выкрик получился каким-то писклявым.

– Ничего, выбьем, – успокоил Баграт.

– Ужасно, что происходит вокруг. Это зверство!

– Не спеши с выводами, – предостерег Баграт. – Восторженную оценку событий даст завтра пресса.

– Мы не имеем права!

– Хорош истерить. – Баграт посмотрел на Алексея с презрением: – Ты, похоже, так и не вырос.

– Пустите, я должен сам. – Алексей протиснулся между охранниками и побежал к кабинету Камиллы. Охранники вопросительно посмотрели на Баграта, но тот только пожал плечами: «Пусть ломится».

Алексей добежал до тяжелой двойной двери приемной и постучал. Ответа не было. Алексей загромыхал кулаком. Тишина. Тогда Алексей пихнул дверь ногой и закричал:

– Откройте! Это я!

Замок щелкнул. Потом еще один, и навалившийся на дверь Алексей влетел в помещение. Там стояла Камилла Андреевна. Одна. Прижимая к груди тяжелую картонную папку, будто собиралась обороняться ею от захватчиков.

Женщина была бледна, но собранна. На Алексея смотрела с тем же презрением, что и Баграт.

Баграт в это время совещался с телефоном и посматривал на директорскую дверь.

Дверь эта распахнулась через пару минут, и Алексей вылетел в коридор. Бросился к Баграту. Схватил его за кожаную куртку свободной рукой:

– Прикажи охране уйти.

– И солнцу остановиться. – Баграт ударом по запястью скинул руку Алексея.

– Это беззаконие!

– Или торжество закона. – Баграт смотрел мимо. – Я убью тебя. Проводите товарища, – он показал взглядом на Алексея, – велите на воротах, чтобы выпустили.

Охранник что-то сказал в рацию и, жестко прихватив Алексея за плечо, подтолкнул к лестнице. На первом этаже распахнул дверь и выставил Алексея на крыльцо.

Захлопнул дверь. Внутри проскрежетала задвижка.

Алексей, растирая плечо, пошел к воротам, охранник его узнал, но на всякий случай переспросил рацию. Видимо, Баграт был занят, новых инструкций не последовало, и охранник выпустил Алексея равнодушно – без того уважения на лице, которым он встречал нового акционера, но и без унизительной процедуры обыска, которому подвергались остальные сотрудники.

Новый собственник выбежал за ворота, когда мостовую уже очистили от бунтовщиков. Было много мусора. В мокрый бордюр некрасиво вцепилась вставная челюсть. От дородной дамы остался растоптанный зонт. Высоко на ветке висела одинокая галоша. Сложно было представить, как тучный бунтарь мог вскарабкаться на такую высоту. Вокруг валялось много раздавленных оправ.

Силуэты в черных шлемах еще двигались по полю сражения. Стражи порядка подошли к джипу Баграта, проверили номера и ничего не сделали.

Алексей оглянулся на здание – оно приняло капитуляцию белыми полотнами жалюзи. Осмотрелся и метрах в ста увидел, как уминают в автобус последних демонстрантов. Трое пихали в салон грузного человека в галоше. Он что-то орал и упирался растопыренными конечностями. Потом наткнулся печенью на черный жезл, съежился и засипел, как надувная кукла, из которой выпустили воздух.

Два милиционера, приняв Алексея за бунтаря, двинулись к нему. Алексей ждать не стал и сам решительно пошел к автобусу, продумывая на ходу вступительную фразу – начало должно быть энергичным, чтобы все поняли, кто тут главный. Замедлил шаг, нащупывая в кармане документ о собственности – без документа они не разберут, кого надо слушать. Подошел сбоку к самому толстому милиционеру – решил, что тот здесь командует.

– Простите, – начал Алексей твердо.

– Тебе, мля, чего? – развернулось к нему широкое лицо.

– Я акционер.

– Да у меня уже три автобуса таких акционеров.

– Вы должны меня выслушать.

– Лезь в автобус, там всех выслушают. – Черная крага больно сдавила плечо. Рация стража порядка нечленораздельно захрипела, и он ослабил хватку.

– Гуляй лесом. – Черная рука оттолкнула Алексея в сторону.

– Как акционер я обязан… – продолжил Алексей, отступив на всякий случай пару шагов к скверу. – Как гражданин… и как порядочный человек.

– Мля, ты сначала сам реши, кто ты. – Собеседник развернулся к Алексею широкой спиной с надписью «Милиция». После влез на подножку, поговорил в рацию. Двери закрылись, колонна тронулась. Алексей сделал еще пару шагов к скверу, обернулся на автобусы, отметил краем глаза Баграта в распахнутом окне – тот по рации командовал зачисткой недовольных.

Алексей подобрал чьи-то разбитые очки. Побежал за удаляющейся колонной. Заорал в никуда: «Вы не имеете права!» Поднял с газона вывернутый кусок дерна, вместе с оправой бросил вслед автоколонне. Задохнулся. Постоял, упершись грязными руками в новые брюки, размазал влагу по потному лицу. Снова побежал. Перешел на быстрый шаг. Остановился и посмотрел назад – погони не было.

Город укорачивает человека на расстояние от переносицы до горизонта. Отбирает перспективу. Лишает взгляд свойства бесконечности. Загнанный в отсеки комнат, глаз топчется по стенам, крошится деталями интерьера, запутывается в клубок. Разбежавшись в желобе проспекта, взор кромсается на лоскуты острыми углами рекламных щитов, с разгона разбивается об отбойник небоскреба.

Взору в городе пойти некуда. Глазам в толпе тесно, они ныряют вниз. Натеревшись до красноты о серый наждак асфальта, поднимаются по спинам прохожих, ищут разнообразия во встречном потоке лиц и тут же опадают, подрезанные прищуром подозрительных век.

Пространство мегаполиса разбито на короткие отрезки: от дома до магазина, от магазина до метро. Вакуумный шприц метрополитена протягивает по подземным туннелям сосисочные гирлянды в натуральной металлической оболочке. Спрессованные вагонами люди не жаждут единения. Нормальный пассажир желает отлепиться от рыхлого, кислого, с острыми костями локтей человеческого холодца. Состоятельные горожане консервируют личное пространство в порционной жестяной упаковке. Но в машине вместо подвешенной за поручень влажной подмышки в нос водителя упирается кудрявыми испарениями выхлопная труба грузовика. Именно в часы пик, в бесконечных пробках придумывал Алексей, как замечательно и бесконечно будет жить вдали от колючего ошейника МКАД.

В деревне все наоборот. Пространство шероховато, но монолитно. Взгляд прыгает на жирных гребнях пашни, обтекает тощие жерди ограды, процарапывается по плоским пикам трав. Дальше шероховатости пейзажа растушевываются законами перспективы, и трение о мелкие детали взора не тормозит. Разогнавшись до скорости света, глаз сшивает мироздание в единое лоскутное полотно. Оттолкнувшись утром от тугого восточного горизонта, око может бесконечно скользить по монотонному пейзажу, пока не упрется в оранжевый занавес заката.

За закатом наступает ночь. Про деревенскую ночь – густую, непроглядную, жутковатую – Алексей до переезда сюда ничего не знал.

Деревенские сумерки скатывают рулон горизонта к наблюдателю, как нерадивый муж пинает ковер. Пропадает перспектива, пейзаж становится плоским. Размытые контуры передвинуты от горизонта к забору. В безлунные ночи темнота перехлестывает через ограду и заклеивает окна черным бархатом. В такие вечера Алексею казалось, если он захочет выйти, то вязкая темнота не позволит отворить дверь. В дни черного новолуния Алексей хотел сбежать в столицу. Вспоминал, что после заката город совсем другой.

Город ночью щедрый. Пространство, одолженное у человека при свете, город ночью возвращает сполна. Раздвигает горизонт до далеких огней телебашни. Запаляет свечи небоскребов, воткнутые в маслянистые ломти кварталов. Приставляет косые подпорки прожекторов к шпилям сталинских высоток.

Ночной мегаполис похож на освежеванную тушу. Вывернут наружу. Выставил внутренности напоказ. На максимум выводит контрастность в витринах бутиков. Высаживает ярких женщин за окнами ресторанов. Оживляет шторы квартир силуэтами людей, обнаженных до полутени.

Кровеносная система мегаполиса насыщается темнотой. Красные тельца стоп-сигналов пульсируют в артериях магистралей, продираются сквозь тромбы дорожных пробок, рассасываются по тонким сосудам переулков. Ярко-рубиновый центр прокачивает через свои предсердия эритроциты автомобилей, заряжает их и выдавливает через клапаны мостов. Ночной город – это бешеный драйв, пульс сто пятьдесят ударов в минуту, глаза, выискивающие ответный взгляд в барном зеркале. Мегаполис разливает суррогат жизни в кофейные чашки, в запотевшие бутылки, соленые бокалы с долькой лайма и щедро подпаивает злой силой выжатых днем горожан.

Вне города энергия жизни существует в натуральном, непереработанном виде. Сила сочится из земли, свободной от смирительной рубашки асфальта, из деревьев, у которых небоскребы не крадут солнца, из воздуха без свинцовой отдушки выхлопного газа. Горожанин не может жить этой силой, как не могут дышать в воде млекопитающие, покинувшие океан миллионы лет назад. Алексей задыхался разреженным воздухом деревни. Полного вдоха не хватало, чтобы насытить мозг. Сидел, сгорбившись, на ступеньках. С трудом доходил до дровяного сарая. О походе на обрыв даже подумать боялся.

Прошло две недели после захвата НИИ. Про Алексея словно забыли. Трубка молчала, черный джип не приезжал. Алексей знал, что приговорен.

Он больше не встречал Ольгу у калитки. Прятался от света фар в спальне за занавесками. Страх перехватывал горло. Лишь убедившись, что приехал маленький «Пежо», Алексей мог вздохнуть и проглотить спазм. Услышав голос Ольги, страшные видения прятались за занавеску. Ольга пыталась поговорить, понять, помочь. Алексей лишь злился и орал, что она во всем виновата. Ольга плакала. Рисовала углем грустных людей под проливным дождем. Алексею становилось стыдно, он садился на ковер и прятал лицо в ее коленях. Она перебирала его волосы, что-то рассказывала. Как в детстве, когда между страхами мира и маленьким человечком стоит самая сильная и самая бесстрашная на свете мама. Алексей засыпал в объятиях Ольги, но близости не было. Чтобы овладевать, нужен кураж, а Алексей был пустым. Ольга уезжала, и страх опять хозяйничал в доме.

Алексей защищался, расставлял по углам иконы, жег в комнатах освященные свечи, высыпал на пороге соляной крест. За этим занятием как-то застал его Василий.

– Ты что это, дом на зиму засаливаешь? – удивился сосед.

– Бабка научила, – пояснил хозяин, – чтобы нечисть в дом не ломилась.

– Зря продукт переводишь, нечисть, она изнутри лезет.

Сосед оказался прав – ужас не проходил. Истекал ужас из страшного человека и густой массой двигался к лежащему на кровати Алексею. Он пытался бежать, но не мог выпутаться из простыней. Барахтался, пробовал вырваться или хотя бы понять, что его держит. Потом догадался, что держит Ольга. Она лишала его свободы, воли, силы. Она своими тонкими щиколотками оплетала его ноги и мешала бежать от страшного человека. Она была причиной его несвободы. Стоит ему заснуть, и страшные руки проникнут через стену и выжмут в лоскуты острые конусы ее грудей. Он вскрикивал, ощупывал пустую кровать рядом с собой.

Грязно-зеленая желчь страха выплескивалась наружу и отравляла ночь, мозг, дом Алексея. Он не мог заснуть, вскакивал, метался по дому и, найдя женскую вещь, с силой швырял ее об стену. Засорял эфир короткими упреками сообщений. Набирал молчавший номер без перерывов. Утомившись, засыпал в кресле. Проваливался в новый кошмар, выжатый истерикой, бессильный дойти до кровати.

Сон не дарил успокоения. Ужас перед черным человеком смешивался со страхом потерять Ольгу. Яд проникал в ночные видения сценами ее измен. Сцен безобразных, грязных, противоестественных и в то же время возбуждающих его воображение до кульминации, когда мозг отключается и дарит узнику страха несколько часов забвения.

Просыпался Алексей никем. Очнувшись, долго нащупывал себя – собирал человека божьего из осколков детской памяти, солнечных зайчиков на простыне и запаха Ольги, пропитавшего подушку. Выдирал спину из лужи черного безумия, смывал остатки ночи ледяной водой и тащил тело к обрыву.

Молитва сотворялась все реже. Если вдруг начинала звучать, то вытягивала скрюченное тело вверх, и из перемешанных страхом осколков восставал человек. Светлый восставал человек, с огромной нежностью к миру. Так после тяжелой болезни человек способен на простое сострадание к беспомощности всего, в миру живущего. В такие моменты ангел стоял за спиной и смеялся. Алексей не решался обернуться и посмотреть.

Ночью страх брал в союзники темноту. Алексей, стараясь обмануть время, пораньше укладывался в кровать, но лишь разметывал себя по простыням. Бредил наяву, вслух разговаривая с воображаемым милиционером, недалеко от развальцованного бетонным молотом «Пежо»:

– Где ночевала погибшая?

– Где-то у подруги.

– Знаете, что женщина погибла не совсем одна?

– Нет. И не хочу. Бред. Я тут ни при чем. Прекратите этот допрос немедленно! Я имею право на адвоката.

Алексей знал, что это случится километрах в пятидесяти от деревни, там, где дорога резко изгибается под мостом, и малейшая ошибка, замерзшая лужа, неверный маневр в продавленной большегрузами колее сделают встречу автомобиля и опоры неизбежной.

Приехав поздним вечером, Ольга обходила комнаты и подбирала с полу свои покалеченные вещи. Не тряпок было жалко. Треснувший пополам фен или сжавшаяся на полу блузка приводили ее в отчаяние, как приводит в отчаяние проявление новых симптомов смертельного заболевания у любимого человека. Кот оказался ябедой и, встречая Ольгу, плаксиво жаловался на ужасы, пережитые в мире чужого безумия.

Никодимыч трубку не брал. Алексей звонил в течение трех дней после штурма, писал сообщения с просьбой перезвонить. Без результата жал кнопки домофона на железной двери подъезда.

Тишина. Звонил опять. «Абонент вне зоны связи». На следующий день пробовал повторно. «Номер не обслуживается».

Два дня караулил Чистякова у подъезда – без результата. Ждал еще два дня – не может же бесследно раствориться женатый человек с тремя детьми. Оказалось, что может. Много позже из обрывочных рассказов бывших одногруппников узнал, как Никодимычу угрожали, как бегал тот с семьей из города в город, как однажды не успел сменить места до приезда Баграта с бригадой.

Были и хорошие слухи – что Чистякову удалось уйти, да и вообще он никуда не бегал. Рассказывали в деталях, как Никодимовна огрела сковородкой мелкого питекантропа, зашедшего покошмарить Чистякова, что нашлись хорошие люди, которые бухгалтера сберегли. Алексей хотел верить хорошим слухам, про Никодимовну со сковородкой звучало очень правдоподобно, да и хорошие люди у Никодимыча действительно ходили в друзьях.

Последний год их деревенской жизни начался преступлением Ольги, разбитой топором калиткой и воспалением легких у Алексея.

Преступление было тяжким – Ольга осталась на новогодний корпоратив и тем превысила разрешенный ей срок отсутствия. Калитку по этому поводу приговорил к порубке он сам. Немедленно привел приговор в исполнение и долго корежил лезвие топора о тяжелую щеколду, вымазанную прикосновением страшной руки. Воображал, что рубит пальцы, протянувшиеся к его мирку. Пальцы не поддавались, лезвие отскакивало от них, покрываясь зазубринами. Алексей выдохся, ополз на снег, задремал. Чуть не замерз в месиве из снега и щепок.

К счастью, год был теплым, и Ольга приехала не слишком поздно. Над Алексеем не рыдала, а зло била по щекам, отволокла в дом, поливала сморщившееся на поддоне тело из горячего душа, завернула в одеяло и, влив насильно литр горячего чая, всю ночь согревала собой. Перепеленывала, натирала грудь водкой, заматывала вновь, вливала горячий чай. Без слез. Без упреков. С сухим отчаянием. Взяла отпуск за свой счет, нянчилась с Алексеем, и он поправляться не спешил. Оплетал слабыми руками ее бедра, твердил, что Ольгу любит, умолял его не бросать. У ее лона окреп и восстановился в своих мужских правах.

В феврале Ольга все же вышла на работу. Во вторник спросила у Алексея, как бы он хотел назвать их дочь. Вернувшись в четверг, ночью нашла дом полуразрушенным. Убирать не стала. Пробралась в спальню, перешагивая следы разрухи. Долго и жалостливо гладила по волосам Алексея, который, отвернувшись к стене, притворялся спящим.

– Я пошутила про дочь, – успокоила она его во время завтрака.

– Дурацкая шутка.

– Прости, я больше так не буду.

– Обещаешь?

– Честное дизайнерское.

Алексей поверил.

– Мама неважно себя чувствует, я съезжу к ней на пару недель, – сообщила Ольга на следующий день.

– На пару недель! Ты шутишь?

– Но, может, она пораньше поправится.

– Ты спрашиваешь или просишь?

Алексей не ответил. Ольга уехала, как обычно. Алексей боялся, что она не приедет уже тогда, но в ночи среды услышал влажное шуршание шин.

– Еле доехала, кажется, что-то с тормозами, посмотришь? – Это Ольга вспомнила позже, за пару дней до отъезда.

– А вчера не могла сказать?

Алексей пошел во двор, открыл желтый капот, долго светил фонариком в металлическое чрево, с трудом залезал в тесный салон, жал на педали, заглядывал под днище. Похоже, надломился закоченевший от времени тормозной патрубок. На земле смертельной метастазой разрасталось иссиня-черное пятно. Видимо, деталь надо было менять – это совсем не сложно, два часа поездки в город да еще минут сорок на сервисе.

Алексей захлопнул крышку капота. Размял в пальцах сигарету. Долго курил, закинув голову вверх и поплевывая в небо дымными кольцами. Вернулся в дом. Тщательно оттирал на кухне руки. На столе в комнате обнаружил древний чемодан. Ольга укладывала вещи, оглаживая каждый предмет пальцами. Алексей прошелся по комнате, шумно пнул замешкавшийся стул, подошел к окну и сообщил результаты технического осмотра:

– Да вроде все нормально, можно ездить.

– Спасибо, милый.

– Не за что. Правда, не за что.

– Я тебя люблю. Бесконечно, безнадежно, за двоих.

– Я тебя тоже.

– Ты не сказал как.

– Безумно, без тормозов, смертельно. Как никто другой уже не будет.

Потом Ольга ходила по дому, кажется, без цели, но за ней исчезали вещи. Те вещи, что не стали еще жертвами ночных истерик Алексея, спешили выскользнуть из дома и спрятаться в салоне желтого седана.

Накануне отъезда Ольга вытащила Алексея прогуляться. Шли молча. Алексей смотрел в землю и втаптывал в пыль проворотом подошвы чахлые ромашки. Дошли до храма. Конец толстой цепи раскачивался на ветру и отбивал глухую дробь на ржавой решетке ворот. За оградой вошли в силу сорняки. Расчищенную Алексеем тропу к алтарю пожрали жирные кусты чертополоха.

Ольга подошла к почтовому ящику, оттянула кверху металлический язычок, произнесла:

– Откройте рот. Вот так. Не дышите.

И засунула в узкую щель конверт.

– Что это? – спросил Алексей.

– Угощение для почтового ящика.

– Зачем сейчас бумажные письма? – удивился Алексей.

– Если не кормить, то ящики умирают. Ты видел, сколько их подохло на заборах пустых домов?

– Не смешно, – проворчал Алексей. – Кому письмо?

– Человеку, которого я очень любила.

– И теперь еще любишь?

– Теперь я живу с тобой.

– Если меня не станет, ты вернешься к тому?

– Какого тебя? – переспросила Ольга.

– Такого, какой я есть, – ответил Алексей раздраженно.

– Вернусь обязательно, – подтвердила Ольга.

– Куда дальше? – спросил Алексей.

– Не знаю, – и уже ящику: – Можете закрыть рот. Приятного аппетита.

– Сюда не ходят почтальоны, – произнес Алексей из вредности.

– Обними меня.

Постояли сомкнувшись. Глядели в разные стороны: Алексей – на незакрытую калитку своего дома, Ольга – на дорогу из. Внезапно она подобрала локти, оттолкнулась от шинели Алексея и побежала по улице. Обернулась, крикнув: «Догоняй». Остановилась.

Алексей догонять не пустился. Постоял. Сделал пару неторопливых шагов к Ольге. Она отбежала еще. Он ускорил шаг – она отбежала, широко раскинув руки-крылья. Из-за заборов показались лица любопытных дачников. Алексей развернулся на каблуках и зашагал к дому. Резко обернулся и поглядел назад. Ольга не пошла следом. Перед тем как зайти на двор, еще раз оглядел пустую улицу.

Встретились уже дома. Часа через два. Алексей сидел, уставившись в выключенный экран. В руке стакан. На столе – полупустая бутылка.

На скрип открывающейся двери спросил: «Зачем удрала?»

С тем же скрипом дверь захлопнулась. «Потому что ты не смог меня удержать».

Поставила в стакан букет диких маргариток. Пошла в душ. Алексей слушал шум воды из приоткрытой двери. Босые шаги в спальню. Уронила полотенце, проходя мимо. Он продолжал сидеть неподвижно. Так в кресле и заснул.

Ранним утром Ольга пробежалась по комнатам в последний раз. Нашла забытые бусы и накинула их поверх шубки. Тяжелые камни сразу утонули в глубоком меху, и лишь центральный медальон отливал на груди пуговицей-переростком.

– Борщ в холодильнике.

– Жрать – дело свинячье.

– Я поехала.

– Да, пока.

Фаршированная сумками машина не хотела ехать и проскальзывала ведущими колесами по мокрой траве. Алексей уперся грудью в багажник, сильно толкнул, завалившись на колени.

Когда автомобиль начал удаляться, Алексей попытался все вернуть, потянув машину за бампер назад. Но руки сорвались с обтекаемой поверхности, порезались о края номерного знака.

От деревни до места катастрофы ехать было тридцать три минуты. Все это время Алексей сидел в гостиной, упершись локтями в стол, подняв сочащиеся кровью ладони вверх и слушая метроном секундной стрелки. Время стало жестким, холодным, с металлическим привкусом. Привкус времени он ощутил, поймав языком алую каплю, которая спешила вниз по грязной линии жизни. Алексей считал удары. Цифры росли в голове и позволяли не думать.

Счет дошел до одна тысяча девятьсот восьмидесяти. Раздался взрыв, взметнулось пламя. Алексей очнулся от оцепенения и уставился на печку, где прогоревшее полено исходило огненными языками.

– Товарищ милиционер, я все рассказал, честь имею. – Мужчина за столом произнес это громко, в никуда, и, приложив руку к вязаной шапочке, отдал честь невидимому собеседнику.

Затем встал, прошел в ванную, отер кровь о розовый халат и запихнул его в печку. Позже за халатом отправились тапочки-котята и зубная щетка. Когда от женщины ничего не осталось, в топку отправилась фланелевая рубашка Алексея. Ее любимая.

На верхней полке в шкафу нашел Бальшаков незаконченную картину. Черный осенний лес, и только дорога, выстланная алыми кленовыми листьями, светится в ярких лучах.

Холст прогорел моментально, потом бока подрамника. Центральное перекрестье пылало дольше всех.

Расправившись с вещами, Бальшаков взял тряпку и начал выводить следы. Брызгал подоконники аэрозолем, широко проводил по ним сукном, а потом, нацепив материю на отвертку, выскабливал щели, в которые могла забиться память.

В ночь после катастрофы Алексей спал спокойно. Знал, что ничего не случится. Приступов безумия не было. Не было кошмарных снов. Черного джипа не боялся – теперь у Алексея нечего было забрать.

– А на-ка, брат, выкуси, – совал Бальшаков кукиш в нос страшному человеку. – Нет у меня ничего. Нет!

Никогда больше не снился Алексею злополучный мост. Уставший милиционер, наконец, получил освобождение от еженедельных изнуряющих допросов. Напрасно Алексей кричал служивому вслед: «Не убивал ее. Не ходите за мной!» – и в доказательство своей правоты тянул вслед капитану отмытые от крови руки. Все напрасно. Капитан дело уже закрыл, Бальшаковым не интересовался и лишь уходил от криков по ночному шоссе. Догнать сутулую серую спину до пробуждения Алексею не удавалось. Оправдаться было не перед кем.