Текст книги "Элемент 68"

С тревогой наблюдал, как Ольга заболталась и выпала из очереди. Стоявшая следом бровастая дама сразу же рванула вперед и закрыла брешь в линии обороны прилавка. Ольга пристроилась к боку пролетария, и тот на всякий случай переложил купюру в дальнюю руку. Когда очередь перетопталась еще на шаг, Ольга попыталась втиснуть плечо между недоверчивым мужчиной и бровями. Тетка с бровями действовала решительно и с силой расплющила свой бюст о спину работяги. Тот на наезд сзади отозвался легкой мечтательностью лица.

– Позвольте, – попыталась Ольга.

– Женщина, вам чего? – Бровастая дама приняла воинственную позу. Очередь встрепенулась и для лучшего обозрения занесла хвост вправо. Словно гигантский скорпион перед атакой.

– Обнаглели совсем! Всем надо побыстрей! – раздались воинственные выкрики.

Ольга закусила нижнюю губу и отступила от прилавка. Ситуация требовала вмешательства.

– Товарищи! – провозгласил Алексей и решительно двинулся к бровастой даме.

Очередь с удивлением рассматривала Деда Мороза-самозванца со сверкающим посохом, седой курчавой бородой и в отороченном мехом колпаке. Подозрение граждан вызывало отсутствие красных сапог и длинной, до пят, шубы, но объемистый мешок с подарками свидетельствовал о благонадежности старика.

– Товарищи, – повторил Дед Мороз и громко ударил посохом в пол. Воцарилась тишина.

– С Новым годом! – поспешил закрепить успех Алексей. – Поздравляю вас с первой крупной удачей в наступившем уже кое-где Новом году. Подарки и призы от нашего спонсора! – Тут Алексей быстро проговорил название конфет, только что закупленных в соседнем отделе.

При слове «призы» очередь оживилась, но суровая женщина смотрела с подозрением.

– Подарки достанутся лишь хорошим мальчикам и девочкам. Вот вы, например, – шагнул Дед Мороз к Ольге, – вы хорошо себя вели в уходящем году?

Маленькая женщина все еще стояла, закусив нижнюю губу, но в глазах ее появились искорки смеха.

– Вижу, что хорошо, – решил за женщину Алексей и извлек из внутреннего кармана бархатный футляр. – Колье «Сваровски», от нашего спонсора. Примерять будем позже, в крупном плане.

– Не верьте ему! – выкрикнула недоверчивая старушка реплику из какой-то книги. – Это аферисты, я читала. Пока они тут дурачатся, остальные по карманам шарят.

Очередь принялась обхлопывать себя по бокам на предмет сохранности имущества, словно стая жирных, растревоженных гусей.

– Гражданочку из кадра вырезать, – крикнул куда-то вверх Алексей, которому близость провала лишь добавила куражу. – А вы, товарищи, можете сообщить своим родным, чтоб смотрели вас через час по местному каналу.

Очередь потянулась к мобильным телефонам. Работяга, наконец, отоварился и, открыв пивную бутылку о тяжелое звено часового браслета, приложился к горлышку с зажмуренными от удовольствия глазами. Кадык его ритмично ходил вверх-вниз, и с каждым тактом разглаживалась маска тихого страдания.

– Во! – радостно показал он горлышком опустевшей бутылки на новогоднего деда.

– Сама вижу, что «во», – сурово отозвалась женщина с пакетами. – А вы, мужчина, чем по сторонам глазеть, помогли бы лучше даме.

С этими словами она перевесила полиэтиленовую гроздь на руку чинно опохмелившегося мужика. Ближе всех к продавцу теперь стояла бровастая женщина, но ее внимание было занято Дедом Морозом.

– Вы, гражданочка, как вели себя в прошлом году? – Дед Мороз подтолкнул Ольгу к прилавку, а сам, прихватив бровастую под локоток, буквально натянул ей на руку горловину мешка с подарками. – Испытайте свою удачу. Не подсматривать!

Дама долго вслепую перебирала содержимое мешка, потом раздраженно вытянула ладонь, вцепилась в кончики пальцев зубами, содрала перчатку и стала нащупывать счастье обнаженной рукой. Но пальцы в сиреневом маникюре находили лишь фигурки шоколадных зайчиков, конфеты-«батончик» и какие-то бумажки.

– Главные призы – в конвертах, – шепнул Алексей даме, краем глаза убедившись, что Ольга забрала пакет с покупками.

Дама тут же выдернула кулак с тремя зажатыми между пальцев конвертами.

– Лишь один в руки, – строго заметил Дед Мороз, вырвал лишние бумажки и засунул себе в карман.

В этот раз очередь была на его стороне.

– Ну, тогда еще зайчика, – не сдалась мадам и выцепила шоколадную фигурку, прежде чем мешок перешел к следующему в очереди.

– Побыстрее, товарищи, время ограничено, – почти кричал Алексей, пытаясь вырвать мешок и поскорее ретироваться. – Конвертики открывать до Нового года нельзя, иначе купоны будут недействительны.

Угроза помогла, но подозрительная старушка, у которой из-за такого вот промедления в девяносто восьмом году пропали все сбережения, поспешила надорвать бумажный угол.

– Отходим! – крикнул Дед Мороз, оставил мешок на растерзание очереди и, схватив Ольгу за руку, выдернул ее из магазина. Проскочив сквозь горячую воздушную стену, они пробежали, держась за руки, еще метров двадцать, затем женщина начала отставать, остановилась, выскользнула узкой ладошкой из сжимающей ее пятерни.

– Спасибо.

– Давайте я вас подвезу.

– Меня встречают с электрички, – отказалась было Ольга, но от дверей магазина к ним растянулись боевой цепью подозрительная старушка, бровастая дама, гражданка, что была с пакетами, и влекомый ею работяга.

Боялись опоздать и объезжали сутолоку центрального перекрестка по плохо расчищенным переулкам. Старенький джип то и дело пугал пассажиров проскальзыванием всех четырех колес по снежному месиву. Пару раз машину кидал в занос сам Алексей – ему нравилось играть в ночные гонки. Точнее, нравилось слышать протяжное женское «ооох», когда машину тащило юзом.

Торопились зря. Ни на условленной электричке, ни на следующей никто не приехал. Поезда останавливались, и из разъезжавшихся с шипением дверей вываливались толпы пассажиров. Прибывшие осторожно скатывались по крапленным желтым песком лестницам и спешили по домам, на проводы года уходящего.

– Я пойду, – сказал женщина, – как-то нехорошо вас задерживать.

– Вы меня очень хорошо задерживаете.

– Скоро полночь.

– Боитесь, что карета превратится в тыкву?

– Страшнее, если кучер в крысу.

– А принцесса в кого?

– В дурнушку принцесса превращается. Замызганный халат, грязные ногти, волосы секутся.

– С двенадцатым ударом?

– Все по-разному.

– Но потом принц найдет избранницу по потерянной туфельке, и опять все красивы и счастливы.

– Принц счастлив. Новая избранница, которой подростковая туфелька подошла, – тоже ничего так, довольна. Не понимает, что лет через десять престарелый принц новую дуру на эту туфельку ловить побежит.

– Интересная интерпретация.

Время от времени звонил телефон. Пассажирка торопливо хватала трубку, но, взглянув на экран, отвечать не спешила. С каждым звонком говорила в трубку все более раздраженно: «Да, на станции, жду, начинайте без нас».

Закрутив снежный вихрь, прогремел скорый. Телефон пропищал сигнал входящего сообщения, и Ольга, взглянув на имя отправителя, торопливо прикрыла экран ладошкой. Пальцы опускала медленно, строка за строкой. Дочитав, отвернулась к окну. Там раскачивалась какая-то уж слишком показательно-новогодняя сосновая лапа: с шишкой в идеальных треугольниках чешуек, с длинными иголками, облитыми глазурью безупречной белизны. Даже покачивалась ветка чересчур осторожно, оберегая собственное совершенство.

Подъехала следующая электричка, но Ольга в толпу больше не всматривалась.

– Ладно, я пошла, – она потянулась к ручке.

– Куда? – поинтересовался Алексей.

– Отмечать самый веселый праздник в году. – Пассажирка выкинула ногу в высоком сапожке на снег.

– Неужели не хотите ничего спросить?

– Например?

– Ну, например, с чего старушка пустилась за нами в погоню.

– Не хочу.

– А вы верите, что в Новый год желания у всех сбываются?

– Если двое желают разного, то сбудется не у всех.

– Ну, если не туфельку, то оставьте хоть телефон. – Алексей занес карандаш над прикрепленным к торпедо блокноту. – Дайте я угадаю. Ваш номер начинается с цифры. Верно?

– Поразительно! – Нога вернулась в салон. – А вы сами-то куда едете?

– Ехал в Москву, к друзьям. Но, похоже, придется слушать бой курантов в дороге. Говорят, как встретишь, так и проведешь. Хоть в это вы верите?

– Не хотелось бы. Какого цвета поезд?

– Длинно-зеленого.

Ольга посмотрела на водителя с любопытством:

– Дайте руку.

Алексей протянул раскрытую кверху ладонь. Женщина приладила сверху свою ладошку и держала ее с минуту, притворив ресницы.

– Хотите встретить Новый год с нами?

– С вами – это с кем?

– С моей компанией, тут десять минут пешком.

– Да кто же меня там ждет?

– Все. Все ждут меня с другом.

– С каким?

– Какая разница, с каким. Вы хотите быть моим другом?

– Очень хочу, – сознался Алексей. – А можно – лучшим?

– Что, лучшим?

– Лучшим другом быть можно?

– А почему не сразу единственным?

– Ну, лучший – он единственный по определению. Остальные же хуже.

– Лучший про остальных просто не знает. Он для этого слишком лучший. Поехали, я покажу дорогу.

Алексей потянул рычаг, на панели приборов загорелась зеленая буква «D», джип вырулил с парковки.

– Через сто метров поверните налево, – командовала пассажирка. – Через пятьдесят метров налево. Через десять. Третий фонарь. Сейчас налево. Не туда.

– Я повернул налево! – возмущался Алексей.

– Я же показывала в другую сторону.

– Так это направо.

– Не спорьте с опытным штурманом. Развернитесь в безопасном месте.

Приехали, припарковались, втиснулись в незапертую прихожую, долго искали свободную вешалку, не нашли и бросили свои одежды на кучу других, наваленных в углу.

Заглянул в комнату: много молодых, живых лиц. Всплыло в памяти, как отмечали Новый год в общежитии лет двадцать назад.

В общаге жил Баграт. Алексей частенько заходил в гости. Порой на день – на два.

Алексей с Багратом были тогда однокурсниками. На втором курсе боролись за сердце первой красавицы. В техническом вузе на курс всего-то три дамы и было. Отличник Алексей за вторую и третью красавицу бороться не желал. Баграт с ними перебывал уже во время осенних сельхозработ. Поэтому выбора у соперников не оставалось. А у первой красавицы факультета выбор был – она предпочла комсорга. Первую красавицу звали Анастасией. Протягивая собеседнику голую от плеча руку, она настаивала, чтобы именно Анастасией, а не Настей звали ее. Красота Анастасии была точеной, но какой-то мелкой: тонкий носик, близко посаженные глаза, ровные зубки. Рот маленький, отчеркнутый яркой помадой от бледного лица, с очень подвижным треугольником верхней губы.

Алексей на почве несчастной любви с Багратом задружился, а с комсоргом поссорился. Баграт дружбу Алексея принял, но и с комсомольским лидером ругаться не стал. Дружба с активистом оказалась очень полезной лет через пять, когда первые ростки предпринимательства всходили при отделах технического творчества районных комитетов ВЛКСМ.

Баграт – жучила. Смотрит подозрительно, говорит осторожно, своего не отдаст. Воображение у Баграта приземленное: Форбсом не замечен, но в четырехместной комнате в общаге жил один, курса с четвертого. Холодильник в его комнате урчал всегда сыто. Вскоре рядом с тем холодильником пристроился первый в общаге видеомагнитофон. Весь этаж ходил любоваться проделками Фредди Крюгера. Сначала весь. А потом лишь те, у кого деньги на просмотр были. Нужные люди, конечно, бесплатно.

Алексей жил с родителями, недалеко от института, но в общаге зависал частенько. Иногда и правда там к экзаменам готовился, но чаще подготовка заключалась в разведении водой спирта «Рояль» в пропорции три к двум. Лить надо было спирт в воду. Ни в коем случае не наоборот. Если спирта было мало, то раствор загоняли в оплетенный серебряной сеткой сифон и газировали. С газированного спирта болели даже здоровые головы пятикурсников.

Как-то в новогоднюю ночь в комнатушку Баграта набилось человек тридцать. Сидели на подоконнике, на верхних ярусах кроватей – буквально на головах. Среди гостей отметилась и Анастасия – им с комсоргом выделили отдельный стул, и было сложно понять, как в переполненной до отказа комнате хватило места на свободный разворот гладкой Анастасьиной спины, на раскинутые по мужниным плечам руки и на бесконечность ноги, вынесенной из высокого разреза платья на середину комнаты. Красавица устроилась на колене мужа вполоборота ко всем, закинув ногу на ногу, и указывала висящим в воздухе острым концом туфли на просящего тост – будто милостиво предоставляла слово.

И ведь умудрялись студенты-второкурсники в этой тесноте слышать друг друга, и передавать гитару, и петь, положив руки на плечи друг друга и раскачиваясь из стороны в сторону:

 
Быть может, декан нас осудит,
Быть может, кефир он лишь пьет,
Но все мы, товарищи, люди,
И каждый студент нас поймет.
 
 
Когда за столом мы все рядом,
Грустить нам, конечно, нельзя.
Давайте ж бутылки с малиновым ядом
За счастье поднимем, друзья!
 

В тот Новый год отчислили с факультета лишь двоих. С очень расплывчатой формулировкой: «За нарушение учебной дисциплины». По факту, за то, что из окна второго этажа громко болталась студентка. И даже не из-за громкой студентки, а из-за ее ботинка, упавшего на голову проверяющему. То ли девушка вылезла из окна на спор, то ли из пьяной удали хотела перебраться на бетонный козырек над главным входом – теперь уже сложно вообразить, что могло прийти в голову выпившей третьекурснице. Тем более если она занимается в секции альпинизма. Факт остается фактом: двоих собутыльников, которые удерживали ее за руки и пытались затянуть в комнату, от учебы отстранили. Попал в список на отчисление и Баграт – как хозяин комнаты. К счастью, выгоняли тогда лишь на год, с одновременным направлением бойцами в постоянно действующий студенческий строительный отряд. По существу, приговорили к году принудительных работ на благо родного вуза. В молодости подобные несчастья переживаются легко, через пару недель все в той же комнате провожали товарищей отбывать трудовую повинность в глубокое Подмосковье.

Ни комсорга, ни Анастасии, как установили позже, на момент новогоднего дебоша в комнате не было. Разбирая проступок нарушителей на расширенном заседании комитета комсомола, влиятельный супруг Анастасии хмурил брови, задавал сердитые вопросы и осуждающе качал головой. Баграт на все вопросы отвечал по существу, имена присутствующих вспомнить затруднялся и поэтому отделался легким выговором, даже без занесения в личное дело. В отличие от честного Арнольда, которого память подвела, он комсорга на дебоше вспомнил и тем собственную участь только усугубил.

Отчисленные за новогодние безобразия в институт, кстати, так и не вернулись: один предпочел коммерцию, а Арнольд перевелся поближе к дому – в Рижский институт гражданской авиации.

После института Алексей с Багратом редко встречались, но часто перезванивались. Продавали друг другу несуществующие вагоны сахара, серые партии видеодвоек и грузовики «двести восемьдесят шестых». Выстраивали невероятные цепочки, выторговывали себе откат натурпродуктом. Клялись в честности и полном доверии к собеседнику, но телефон следующего в цепочке посредника сообщать отказывались категорически.

Уже к пятому курсу Баграт был директором десятка фирм, и к нему обращались друзья, если надо было обналичить деньги, получить справку на вывоз валюты, растаможить автомобиль – иными словами, провести операцию, не то чтобы запрещенную законом, но предписанную к исполнению в таком неудобном виде, что соблюдение официальных инструкций становилось практически невозможным.

Алексей ни разу на посредничестве и «серых» операциях не заработал, устал от призрачных миллионов и стал строить свой бизнес по копеечке: сам приторговывал на рынке, потом расставлял по лоткам первокурсников, открыл пару палаток. Поднимал бизнес осторожно – на территории закрытых институтов и предприятий.

Начал Алексей со своего родного вуза и процветал на охраняемой территории пару лет, пока жадный проректор не удвоил арендную плату. Алексей столько платить не мог, и проректор прикрыл лавочку, отомстив несговорчивому коммерсанту увольнением за прогулы – Бальшаков числился сотрудником монтажного управления. Испорченную трудовую книжку было жалко – Алексей подрабатывал то здесь, то там с первого курса, и месяцы случайных работ сложились к пятому курсу во вполне солидный стаж.

В город Алексей вывел бизнес в начале девяностых, в сопровождении вполне уважаемых людей, так что мелкая шпана торговле не мешала. С уважаемыми людьми, и даже, не всуе будь помянут, с майором, познакомил Алексея тот же Баграт, который обзавелся очень весомыми связями через спарринг-партнеров своей борцовской секции.

Десять лет встречал Алексей Новый год чинно, с бизнес-партнерами. Выпив, любили гадать, как все вместе встретят новое тысячелетие. И вот для Алексея век начался в совсем незнакомой компании.

– Знакомьтесь, это Андрей, – заявила Ольга громко и вытянула Алексея в гостиную.

– Андрей – это для близких, – поправил Бальшаков, – в миру я Алексей. До первого брудершафта можете меня так и называть.

– Оригинально! – восхитилась женщина в золотых очках. – А как вы зовете Ольгу?

– Зайчик, – соврал Алексей.

– Вы романтик! – изумилась женщина.

Ольга затолкала Андрея обратно в прихожую. Маленький тамбур был завален шубами, пуховиками и обувью. Тяжелые тупомордые сапоги Алексея стояли у самого входа и уже успели напустить под себя лужу.

– Какой зайчик! – прошипела Ольга.

– А какой Андрей? – возразил Алексей Павлович.

– Вам что, тяжело один вечер побыть Андреем?

– Зачем?

– Ну не могу же я с порога признаться, что в соседнем магазине нашла незнакомого мужика.

К ним втиснулась дама, собранная из полусфер: тяжелый купол волос, налитые щеки, окатыши плеч. Грудные полусферы были утянуты алым вечерним платьем без бретелей. Из жесткого треугольного корсажа торчали ушки серебряного зайца-аппликации.

– Это Марина. Со школы дружим, – представила Ольга.

– Надеюсь, для меня вы тоже станете Алексеем, – Марина предоставила руку для приветствия.

Руку она подала скорее для пожатия, но Алексей, освобожденный новым именем от условностей, зафиксировал на запястье продолжительный поцелуй.

– Ох, какой вы галантный! – Марина сделала паузу для взволнованного вдоха. При этом корсаж пополз вниз, и зайчик подмигнул из-за жесткого бордюра. – Прошу к столу.

Гости уже расселись. Большинство моложе Алексея лет на десять-пятнадцать. Красивые, раскрасневшиеся от ощущения праздника, которое к двадцати пяти годам еще не успевает потускнеть. Подвигав стульями, Алексея впихнули между Ольгой и дамой в очках. Все торопливо представились. Имен Алексей, конечно, не запомнил, но расклад был самый обыкновенный.

На дальнем конце большого стола расположились: инициативный дурак, перекрикивающий всех; красавец-спортсмен, добродушный от уверенности в собственном превосходстве; парочка, которой ни до кого нет дела. В середине сидели молодые родители, достаточно интересных дам, пара одиноких кавалеров, определивших свой интерес на сегодня, и стайка холостяков, еще с планами не определившихся. Все холостяки проявляли живой интерес к притулившемуся на Марининой груди зайчику. В компанию зайколюбов входил даже один женатый, маневренность которого серьезно ограничивалась супругой, повисшей на локте.

Провожали старый год. В суете не заметили, как приблизилась полночь. Спортсмен долго боролся с упрямой пробкой – тряс бутылку и целился в люстру. Хозяйка делала испуганные глаза, но напрасно – шампанское переморозили, пробка вылезла с трудом. Инициативный дурак схватил пробку, изображая полет, побежал вдоль стола, бросил корковым спутником легонько в люстру. Все закричали: «Бабах!»

Новогодний тост разливали второпях, широко наполняя из бутылки сгрудившиеся над центром стола узкие бокалы. Чокались практически одной пеной. В этой суете пропустили смену власти в стране. Телевизор включили с первым ударом курантов.

– С Новым годом! С Новым счастьем! – кричали гости и старались потереться бокалами каждый с каждым. После первого тоста молодежь ожидала чуда, и все, кому полагалось по статусу, начали целоваться. Застыла в показательно-долгом поцелуе женихающаяся парочка, строго соединились губами молодые родители. Женатый ловелас быстро поцеловал жену и, имитируя порыв восторга, впился губами в Марину, которая возмущенно махала ладонями, как застывшая у поилки колибри, и так же, как колибри, тянула вперед вытянутые трубочкой губы.

По любопытному взгляду инициативного дурака Алексей понял, что от него с Ольгой тоже ждут чего-то подобного, и он развернулся, повинуясь подсказке ее рук. Ольга приложилась к губам Алексея плотно сжатым ртом, косила глазами на собравшихся и больно прикусила кончик нахального языка, когда заместитель Андрея попытался проскользнуть за границы дозволенного.

Потом было весело. Алексей даже ощутил неловкость перед старыми товарищами, на Новый год к которым не доехал. Представлял себе, как сидят те сейчас в большой московской квартире, осоловев от обжорства и алкоголя, который на четвертом десятке лет уже не добавляет веселья, а лишь тяжело тянет ко сну. А он тут, дезертир, сбежавший с обязательного ежегодного мероприятия, хохочет на шуточной викторине, сгибается в три погибели, протягивая за руку через ручеек незнакомую подружку, залихватски распевает «Бояре, вы зачем пришли» и обнимает Ольгу, не сумевшую разбить схваченные замком руки.

Кидались снежками, лепили снежную пару с ненужными детям подробностями, соревновались, кто оставит лучший отпечаток в белой целине. Сложность заключалась в том, чтобы упасть наотмашь спиной в глубокий снег, а затем встать так хитро, чтобы не обвалить форму. Тут требовалась помощь, и Алексей поспешил протянуть руку рухнувшей на спину Ольге. Тут же помощь предложила другая рука, в ярко-оранжевой перчатке. Ольга выбрала руку Алексея, и он с силой выдернул ее из сугроба. Дернул, пожалуй, даже слишком сильно, отступил, чтобы поймать равновесие, обо что-то споткнулся и завалился на спину, увлекая за собой Ольгу с ее невозможным «ооох». Их лица оказались совсем рядом. Они затаились от всех на дне глубокого снежного окопа. Алексей залюбовался снежинками, вплетенными в веер Ольгиных ресниц, она очень по-свойски стряхнула снег с его белой бороды и засмеялась:

– Да ты и впрямь настоящий Дед Мороз!

– Будешь моей Снегурочкой?

Ольга не успела ответить, она вдруг начала отдаляться, полетела вверх и оказалась на плече инициативного дурака, который схватил пленницу оранжевыми перчатками и, подражая бегу оленя, поволок в дом.

С мороза отогревались чаем, потом время раскрошилось на фрагменты, с танцами, глубокомысленными беседами, откровениями малознакомых собеседников. Сказать надо было многое, и поэтому собеседники для надежности вцеплялись Алексею в лацкан пиджака.

Вначале Алексей держался вровень с молодежью. Но к концу новогоднего марафона разница в возрасте дала о себе знать, он то и дело проваливался в сон, невпопад отвечал на вопросы. Ближе к трем задремал на плече дамы в очках во время слишком уж медленного танца. Обнаружив свою голову на женском плече, не придумал ничего лучше, как оттолкнуться от сухой шеи быстрым поцелуем.

– Андрей, – сказал дама недостаточно укоризненно.

– Для вас Алексей, – сократил он дистанцию.

– Вы же пришли со спутницей!

– Женщины непостоянны, – громко пожаловался Алексей в сторону Ольги.

Ольга не отреагировала. Она смеялась в танце с кем-то из неопределившихся холостяков.

Когда все потихонечку успокоились, Алексей выбрал себе кресло в дальнем углу и перестал бороться со сном.

Первый раз его разбудил настойчивый шепот и рывки за бороду.

– Я тебе говорю – настоящая, никакой это не костюм.

– Не может быть настоящей, Ольга говорила, что Андрей младше ее.

– Спорим, что настоящая?

– На что?

– Кто проиграл, завтра весь день дежурит по кухне.

– По рукам?

– По рукам. Кто разобьет?

Судя по голосам, спорили спортсмен и дурак.

Второй раз он проснулся в кресле от жаркого спора уже под утро.

– Да пусть человек спит, – убеждала Ольга.

– Ты чего, Оль? Знаешь, чего мне стоило освободить для вас отдельную спальню?

– Да ладно…

– Никаких ладно! Андреей! – Марина принялась тормошить Алексея за рукав.

Спящий разлепил веки неохотно, пытался отказаться от общего ложа, но решительная подруга, схватив скромников за рукава, буквально отволокла их в отведенное для счастья помещение.

– Смотрите, а вы идти не хотели, – укорила подруга, ощупывая огромную, человек на шесть, кровать.

Подруга была девушкой энергичной, из породы тех, что уж если решили сделать вас счастливым, отбиться от этого практически невозможно.

Проснулись они вполне довольные друг другом. Алексей встал первым. Достал из своего чемоданчика электрическую бритву и тщательно, клок за клоком, выстриг бороду. А вместе с ней и седину – волосы у Алексея были черные, без добавок серебра, а вот борода пестрила белыми заплатами с самых ранних лет.

Утро первого января самое тягучее. Все двигаются медленно, словно продираются сквозь поток времени, загустевший до вязкости золотистого меда. Восстают разбросанные по матрасам гости и не спеша подтягиваются на горьковатый запах кофе. Истратив все силы на пробуждение, подолгу щурятся от слепящей белизны окна. Заглядывают в холодильник, в три ряда нашпигованный кулинарными излишествами, и с отвращением захлопывают дверцу.

Вышла Ольга, растерянно-сонная, на вопросительный взгляд Марины ответила утвердительно.

– Ну как?

– Супер! Даже не знаю, что бы мы без тебя делали.

– Сколько?

Ольга что-то показала на пальцах, Марина подняла бровь. Потом Ольга признала Алексея без бороды, смутилась своей лжи, стряхнула хвастливую руку, забилась в кресло и все утро исподтишка изучала нового знакомого.

Вломились, громко и в обнимку, дурак со спортсменом, разворошили пижамный уют утренней кухни похмельной клоунадой, набухали прямо в кофейник коньяка, не признали Алексея и предложили вновь прибывшему выпить штрафную до дна.

– Да мы же вчера знакомились, я Алексей, тот, который Андрей, – напомнил бывший Дед Мороз.

– Да мы сразу догадались! – соврал без зазрения совести спортсмен, в то время как его простоватый товарищ еще не мог осознать тонкостей чудесного превращения.

– Да, кстати, ребят, а вы бороду мою не видели? Снял вчера и куда-то бросил, – спросил Алексей с самым невинным видом и по опавшему лицу дурака понял, кто сегодня дежурит по кухне.

В первый вечер нового века Ольга обняла Алексея, и они вдруг сделались вместе. Еще не настолько вместе, когда можно молча стоять обнявшись. Надо о чем-то разговаривать, пока тела пообвыкались друг к другу через колючую шерсть свитеров.

– Нравится? – спросила Ольга, заметив, что он разглядывает развешанные по стенам картины.

– Задумчиво писано, – похвалил Алексей.

Более точного определения придумать он не смог. На всех полотнах художник изображал резиновых человечков, непомерно раздутых в одних частях и туго стянутых тесемками у щиколоток и в запястьях. Чтобы нарушение пропорций не бросалось в глаза, художник накрошил холст на дюжину треугольников, а треугольники тщательно перемешал.

Алексей всмотрелся и обнаружил на полотнах осколки женщин. Иногда голых, иногда наполовину одетых. Причем одежда прикрывала не верх или низ, а именно правую или левую половину. Грудь со всех полотен прокалывала зрителя острым конусом с широким основанием. Вершину конуса художник драматизировал то выключателем, то пробкой, то дулом пистолета.

– Вы любите искусство?

– Был воспитан на соцреализме.

– Переметнулись в импрессионизм?

– Слишком общепризнанно. Все равно что любить Бродского.

– Кубизм?

– Похоже на сложный чертеж. Если не приложено либретто, не поймешь, о чем поют.

– Так уж и не поймешь?

– Абсолютно. Хотя постойте! – Забавная догадка пришла Алексею в голову: – Я правильно понимаю, что на всех картинах изображена одна и та же женщина?

– Возможно.

– Постойте, постойте, и эта женщина – вы? Ты?

– А говоришь, невозможно понять.

Алексей и сам не мог сообразить, как из беспорядочной мозаики, разбросанной по стенам, вдруг сложился образ Ольги. Узнать можно было, пожалуй, лишь брови – они были составлены у Ольги как бы из двух частей – взлетающей от переносицы густой полосы и через пробел ниспадающей к виску стрелки. У художника Ольгины брови получались в два прохода кисти – с тяжелым нажимом вверх, отрыв, и вниз по диагонали, почти не касаясь холста. Стали понятны перевязи на запястьях. Запястья Ольги были тонкими до хрупкости, до невидимости, до неосязаемости. Алексей поймал себя на том, что уставился на грудь Ольги и сравнивает ее с изображением. Он смутился и быстро отвел глаза, но Ольга поняла это по-другому:

– С тех пор я изменилась. Мы дружили лет десять назад.

– Вы дружили? – переспросил Алексей и вдруг уловил в пестроте треугольников элементы интерьера.

– Ты позировала здесь?

– Да.

– Не в одежде?

– Тебя это смущает?

– Нет, но раздеться перед чужим человеком…

– Он был мне не чужим. Моя первая любовь. Нас пустили на зиму здесь жить.

– Так мы ждали вчера на станции художника?

– Нет, программиста. Художник покинул меня давно.

– Художники непостоянны. Влюбился?

– Можно сказать, и так. В свою картину. Здесь только эскизы, но пара полотен ему действительно удалась. Принесли признание. Успех, выставки, интервью, международные поездки. Ему стало как-то не до меня. Уже месяца через три нашего счастья я поняла, что картину он любит больше. Этакий Пигмалион наоборот.

– Почему же наоборот? Самый настоящий Пигмалион. Ведь у того тоже была натурщица, но он предпочел влюбиться в статую.

– Ты тоже склонен к свежим интерпретациям.

– Это правда. Ведь была же наверняка женщина из плоти и крови, с которой он лепил. Но этому подавай холодный мрамор. Впрочем, в наше время на комплексе Пигмалиона построена вся массовая культура. Берут человека, ретушируют, закатывают в глянец, влюбляются в обложку, а после удивляются, что та несколько холодна.

– Да ты философ!

– Доморощенные философы – побочный продукт российской провинции. Вспомни Тургенева. Ты переживала?

– Из-за Тургенева?

– Из-за художника. Все-таки первая любовь.

– Переживала.

– Зря.

– Почему?

– Он был с тобой несчастен. Подавлен, не уверен в себе.

– Что еще придумаешь?

– Ты любишь джаз и позицию амазонки.

– Забавно, – улыбнулась Ольга. – Объяснишь?

– Про неуверенность в себе – просто. На всех картинах черный треугольник, символизирующий женское лоно, увеличен, вынесен на первый план. В то же время многочисленные символы, которые можно интерпретировать как фаллические, разбросаны, поломаны композицией, иногда многократно. Посмотри на этот зонт, оплывший в подставке.