Текст книги "Княгиня Монако"

XXVIII

Госпожа де Грансе настолько завладела душой Месье, что позволяла себе все и вынуждала принца держаться заносчиво с самим королем, в чем вы вскоре убедитесь. Мадемуазель де Ла Мот-Уданкур, та самая девица, которую г-жа Суасонская собиралась предложить королю вместо Лавальер и от имени которой писали такие прекрасные письма, вышла замуж за герцога де Вантадура, безобразнейшую обезьяну, горбатого, почти косого, упрямого как осел, в высшей степени испорченного и распутного человека, – словом, худшего из мужей… рогоносцев. Поэтому молодая и красивая герцогиня приковывала к себе взоры всех придворных волокит, возлагавших на нее надежды, которые она, следует это признать, до тех пор не обманывала. Мой отец говорил ей на следующий день после ее бракосочетания, когда она принимала всю Францию, лежа в постели:

– Сударыня, все эти молодые люди в восторге, и они правы. По всей вероятности, вы не станете отказывать другим в том, чем вы одариваете господина де Вантадура.

– Ах, да, – заметил Бенсерад, – мне бы очень хотелось, чтобы какая-нибудь матушка, тетушка или подруга пожелала отчитать подобную женщину за то, что она ненавидит собственного мужа и имеет любовника; ей-богу, они бы ее оправдали, и я очень хотел бы это увидеть!

– Вы совершенно правы, – отвечала я, – сейчас прескверное время для того, чтобы прослыть такой красивой девицей.

– Черт побери, сударыня, я как-то говорил: единственное, что утешает меня в невозможности быть господином д'Арманьяком с его замечательной красотой, это то, что я не господин де Сент-Эрем с его жутким уродством; но я беру свои слова назад: оказывается, и у таких образин бывают свои звездные часы.

Урод понял, что над ним насмехаются, и решил себя обезопасить. Отличаясь непристойными манерами, герцог быстро нашел верное средство, и кавалеры разбежались, так как он, по выражению г-жи Корнюель, поставил у своих дверей надежного стража.

Я понимаю, что он ничего не терял, дожидаясь, но, наконец, он своего дождался, и даже сверх того, что можно было предположить.

На свадьбу г-жи де Вантадур мы с г-жой Неверской явились с прической, придуманной г-жой Мартен, – эта прическа была введена в моду нами, и все о ней стали говорить. Мартен убрала наши коротко остриженные и вьющиеся от природы волосы так, что наши головки стали походить без шляпок на небольшие круглые кочаны капусты; это весьма недурно смотрелось у молодых женщин, но у старух выглядело нелепо. Мы ликовали, будучи уверенными, что все дамы последуют нашему примеру, и они поспешили это сделать. Прическу назвали «чудачка» – это имя дал ей мой отец, насмехавшийся надо мной.

Все женщины словно сошли с ума; они заставляли накручивать свои волосы на папильотки, а затем долго приходили в себя, словно после операции, ибо все эти папильотки в первые ночи причиняли им адские муки. Волосы, разделенные на прямой пробор, как у крестьянок, стригли ровными кольцами ряд за рядом; с каждой стороны образовывалось по огромному снопу из волос; в них обычно вплетали ленты, а с краю привязывали длинную буклю, ниспадавшую на грудь. Эти стареющие дамы, с гривами как у кобылиц, выглядели невероятно смешными и к тому же уродливыми. Госпожа де Шуазёль, по словам Нинон, напоминала юную трактирщицу. Я не в состоянии описать, насколько безобразными были прочие, в том числе бедная г-жа де Маран, сестра Монтале, бывшая любовница господина герцога, от которого она родила дочь, получившую имя Гэнени (это была анаграмма имени Энгиен).

В конце концов не удержалась и королева. Она вверила свою голову г-же Вьенн, а придворные дамы – мадемуазель де Ла Борд; эти мастерицы подвергли их тем же мукам, а о г-же Мартен все забыли, что привело ее в ярость. Я слышала своими ушами, как королева резко отчитала г-жу де Крюссоль, которая во всеуслышание заявила на вечерней аудиенции, едва увидев ее величество:

– Ах, сударыня, стало быть, ваше величество обзавелись нашей прической!

– Вашей прической? – отвечала королева. – Уверяю вас, что я отнюдь не собиралась обзаводиться вашей прической. Я велела себя подстричь, потому что королю это больше нравится, а вовсе не для того, чтобы обзаводиться вашей прической.

При дворе только об этом и говорили – мы совершили то, что называется переворотом. Госпожа де Субиз чуть не умерла от горя, ибо состояние зубов не позволяло ей иметь подстриженные волосы, и она ужасно этого стыдилась; дело в том, что дамы уже не отваживались показываться в обществе с откинутыми назад локонами, как прежде, и мы торжествовали note 14Note14
  Таково происхождение английских буклей и причесок а ла Севинье. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

Вначале, в первые дни, против нас стали строить козни, и мы решили обороняться. (Я возвращаюсь к тому, с чего начала эту главу). Господин герцог, в присутствии которого говорили об этой дворцовой войне, сказал мне:

– Итак, сударыня, я – на стороне чудачек, и если вам угодно, мы уладим дело на собрании, где речь пойдет об этой милой выдумке.

Не стоит и говорить о том, что ангелы присоединились к нам. Господин герцог был страстно влюблен в г-жу де Марси; он был настолько без ума от этой особы, что пригласил ее в свое бургундское губернаторство, когда был при исполнении своей должности в Дижоне, и приказал стрелять из пушки в честь ее приезда. Он ревновал свою возлюбленную до такой степени, что все другие проявления ревности меркли на этом фоне: то была воплощенная ревность, самая суть ее, и я удивлялась, что, после того как люди столько натерпелись от этого чувства, оно еще уцелело в мире.

Господин герцог задумал устроить для нас охоту. Среди его гостей были: графиня Суасонская, г-жа де Куэткен, г-жа де Бордо, ангелы и я, а также несколько мужчин, в том числе шевалье де Лоррен и герцог Монмут, внебрачный сын Карла II, о котором мне еще предстоит подробно рассказать; увеселение получилось восхитительным. Дело было в субботу, во время Великого поста; после охоты мы отужинали в Сен-Море, где нас угостили превосходнейшей морской рыбой, а затем отправились в маленький домик, расположенный возле дворца Конде; после того как пробило ровно полночь, мы позволили себе там разговенье из весьма изысканных мясных блюд, под аккомпанемент волынок, скрипок и гобоев, в окружении цветов и всего что есть роскошного и занятного на свете.

Госпожа герцогиня там не появилась, и это даже не обсуждалось; святош, которые метали в наш адрес гром и молнии, возмутило не столько ее отсутствие, сколько то, что столь благоговейно ожидаемое воскресенье было Вербным воскресеньем, когда недозволено и недопустимо употреблять в пищу любое мясо. В честь возведения наших причесок на трон лились шампанские и бургундские вина, и, когда мы вернулись домой, уже совсем рассвело.

Госпожа де Монтеспан хотела бы быть в числе приглашенных, но ангелы терпеть не могли эту особу и отговорили господина герцога, намеревавшегося ее позвать; таким образом, г-жи де Монтеспан с нами не было. Она страшно разгневалась и принялась всюду кричать о нашем буйном пиршестве, кощунстве и чуть ли не святотатстве; она настроила против нас короля, который воспринял это серьезно и выбранил господина герцога, а также всех дам, за исключением меня, поскольку со мной он тогда не разговаривал.

Месье увидел, что г-жа де Грансе вернулась из Сен-Жермена вся в слезах; он пришел в настоящее бешенство и, не желая ничего слушать, приказал заложить лошадей и отвезти его во дворец; приехав туда, принц направился прямо в кабинет короля и осведомился, почему тот так сурово обошелся с его подругами. Король, привыкший к весьма смиренному поведению брата, был ошеломлен.

– Однако, сударь, – заметил он, – я ничего не сказал шевалье де Лоррену; для него это столь мелкий проступок, что я не собираюсь терять время, обращая на такое внимание.

– Ваше величество, речь идет отнюдь не о шевалье де Лоррене, а о дамах, которых вы своим отношением к ним довели до болезни из-за какого-то жалкого крылышка фазана или жирной овсянки, которыми они угощались у господина герцога.

Принц бунтовал подобным образом в течение получаса; король проявил величайшее терпение: он спокойно выслушал брата, унял его гнев всяческими обещаниями, и тот удалился почти что успокоенный. То был один из редких случаев, когда Месье выходил из своей неизменной апатии, – очевидно, принц был сильно очарован г-жой Грансе, раз он отважился на подобный поступок. Позже он хотел определить ее на место придворной дамы, ведающей нарядами Мадам, взамен Гурдон и купить ей должность за пятьдесят тысяч экю, но Мадам воспротивилась, так как я нисколько не была в этом заинтересована.

Я решала все при этом дворе до тех пор, пока не заболела. Шевалье де Лоррен выказывал г-же де Грансе любовь лишь для вида, чтобы не говорили, что он слишком увлекся мной; этот человек ничуть меня не интересовал и не потому что его чувство было мне неприятно или казалось ложным, а из-за возможных последствий.

Месье женился на второй Мадам очень скоро и совсем не скорбя по усопшей. Этот брак устроила принцесса Пфальцская Анна Гонзага; нынешняя Мадам – племянница ее покойного мужа. Меня хотели послать встречать принцессу, но я отказалась, считая это неприличным для себя, ведь я была в таких хороших отношениях с госпожой Генриеттой. Туда отправилась принцесса Пфальцская. Это отъявленная интриганка. Недавно ей удалось сделать свою племянницу королевой Польши. Когда я говорю «ее племянница», все смотрят на меня с удивлением, ибо никто, вообще говоря, не подозревает об этом родстве; сейчас я расскажу о нем, ибо это любопытная история. Матушка разузнала все от своего дяди кардинала де Ришелье, и я храню письмо, подтверждающее это родство.

Сестра принцессы Пфальцской г-жа Мария Гонзага вышла замуж за польского короля, и все до сих пор помнят, какую роскошную и необычную посольскую миссию за ней прислали. Однако еще до брака барышня не отказывала себе в кавалерах: сначала ее любовником был господин Главный, несчастный Сен-Map, а затем у нее была тайная связь с господином принцем, ныне Великим Конде, который держит свою жену взаперти. Госпожа Гонзага родила от него дочь, и утаить это было не так просто. Господин принц был женат и, следовательно, возместить ущерб, нанесенный чести мантуанского рода, было невозможно. Господин и г-жа д'Аркьен любили принцессу Марию как сестру; та предложила им выдать еще не родившегося ребенка за своего, а господин принц дал ему очень богатое приданое. Госпожа д'Аркьен притворилась беременной и якобы произвела на свет маленькую Марию, крестной матерью которой стала принцесса; когда Мария Гонзага отправилась в Польшу, она взяла с собой дочь, намереваясь в дальнейшем ее там пристроить.

Собеский, ставший впоследствии выдающимся маршалом, этот поистине заслуженный человек и к тому же красивейший мужчина, счел мадемуазель д'Аркьен партией, привлекательной во всех отношениях. Королева Мария потеряла мужа и вторым браком вышла замуж за брата короля, сменившего его на престоле; все дела в Варшаве вершила она. Ее крестница привлекала к себе внимание всех знатных женихов; предстояло решить, кому она достанется. При всем своем благородном происхождении Собеский был слишком молод, и у него имелись грозные соперники. Однако юноша был влюблен в крестницу королевы больше других, и ему казалось, что она к нему не совсем равнодушна.

XXIX

На всех северных реках всегда устраивают катания в санях, соревнуясь в роскоши и выставляя себя напоказ. Мадемуазель д'Аркьен страстно любила такие прогулки; честь быть ее спутником дворяне оспаривали друг у друга со шпагой в руке, ибо в этих почти диких краях люди не привыкли особенно церемониться. Как-то раз, в солнечный февральский день, каждый стремился завладеть в дворцовых садах санями прекрасной Марии. Дело дошло до того, что были выхвачены ножи; только Собеский держался и стороне, но не из-за отсутствия желания и не из-за страха, а потому что он знал, насколько мадемуазель д'Аркьен, воспитанная во Франции, далека от подобных нравов. Девушка это заметила и была благодарна Собескому за такое самоотвержение. Вечером, во время бала, она выбрала его своим кавалером и, опустив глаза, выслушала признание, которое он осмелился ей сделать, но ничего пока ему не ответила.

Юноша вернулся домой глубоко опечаленным и взволнованным: после его танца с мадемуазель д'Аркьен королева позвала свою крестницу, и та больше не отходила от нее. Очевидно, она запретила девушке впредь слушать Собеского в ожидании более богатого и влиятельного претендента на ее руку. В самом деле, начиная с этого дня им не позволяли больше встречаться. Молодому человеку не удавалось сказать Марии хотя бы слово; королева обращалась с ним необычайно сурово и едва отвечала ему, когда он отваживался засвидетельствовать ей свое почтение. Несчастный юноша был настолько удручен, что даже собирался отправиться в Венгрию сражаться с турками и погибнуть там на поле брани.

Настала весна, лед растаял, распустились листья, а затем и цветы. Начались праздники, как это принято в тех краях, но Собеский не участвовал в общем веселье. Он удалился в один из своих замков и стал жить уединенно, не желая слышать, как его соперники говорят, до чего мило выглядела Мария, какие красивые ленты она носила, какой на ней был прекрасный венец и с какой грацией она танцевала в балете «Времена года». Однажды утром, когда солнце светило особенно ярко, воздух был особенно чист и розы благоухали особенно дивным ароматом, молодой человек стоял в одиночестве на берегу ручья в своем парке; внезапно он увидел, что к нему приближаются две женщины в платьях литовских крестьянок, но при этом сшитых из бархата, шелка и украшенных драгоценными камнями. Собеский, поглощенный своей печалью, не узнал их и хотел молча пройти мимо. Одна из женщин, которая, казалось, вела другую, остановила его и сказала:

– Прекрасный отшельник, поскольку вы не желаете больше появляться вместе с нами при дворе, мы решили жить вместе с вами на лоне природы. Вы же нас не прогоните?

Молодой человек не мог поверить своим глазам! Он увидел королеву и Марию в сопровождении придворных, притаившихся за деревьями и показавшихся, как только государыня подала им знак; все они были в необычайно нарядных костюмах пастухов и пастушек. Собескому казалось, что ему видится сон, и он потерял дар речи.

– Вы оказались самым скромным, самым кротким и самым преданным, – сказала королева, – вы достойно выдержали испытание и теперь будете самым счастливым: вот ваша жена.

Свадьбу сыграли в замке Собеского, и двор пребывал там несколько недель. Поляки, в отличие от нас, не соблюдают этикета, королевская власть у них передается избирательным путем, и каждый может стать королем. Впрочем, польские вельможи очень богаты и чрезвычайно любят пышность.

После смерти мужа г-жи де Гонзага король по просьбе принцессы Пфальцской употребил свое влияние в пользу Собеского; таким образом, мадемуазель д'Аркьен ныне является королевой Польши; ее так называемая сестра вышла замуж за г-на де Бетюна и стала женой нашего посла в этой стране, что придало ей весьма довольный вид.

Коль скоро речь зашла о Севере, я расскажу еще одну историю, о которой мало говорили при дворе и все обстоятельства которой я узнала от Мадам, поскольку дело касалось представительницы ее семьи и своего рода фаворитки – госпожи принцессы Тарантской, урожденной Эмилии фон Гессен, тетки Мадам, которая без труда заняла бы мое место, не будь она фанатичной протестанткой. Король не позволил ей находиться возле его невестки, к величайшему сожалению обеих дам. Они с удовольствием говорили о чем-то по-немецки, ели кислую капусту и прочие мерзости своей отвратительной кухни. Шпик и колбаса были их излюбленным угощением. Я наблюдала, как Мадам поднималась голодной от королевского стола, на котором стояли самые изысканные яства, а затем поедала в каком-нибудь уголке Пале-Рояля гнусное фрикасе, от одного запаха которого я лишалась чувств.

В свете ходили слухи, что я была уже не в столь хороших отношениях с Мадам, так как она узнала о моей любовной связи с шевалье де Лорреном, и на этот счет строились всевозможные догадки. Госпожа Тарантская сочла уместным просветить, по ее словам, Мадам относительно того, что творилось вокруг принцессы и с чем она мирилась. Мадам стала на меня обижаться, не решаясь ничего мне сказать, но у меня хватило хитрости стать необходимой принцессе, сначала поссорив ее с Месье, а затем помирив их, – это было под силу мне одной. Мадам была вынуждена изменить свое отношение ко мне и рассказать обо всем. Я отплатила г-же Тарантской, но не в присутствии принцессы, которая подобного не любила, а когда осталась с ней наедине. Я как следует отчитала ее и запретила ей заходить к Мадам в неурочные часы без особого на то приглашения – словом, я так прочно утвердилась на своих позициях, что г-жа Тарантская уступила мне место и удалилась в свое поместье Витре, расположенное в Бретани; там она жила целый год, не показываясь при дворе. В тот же день, желая развлечь Мадам и избавить от сожалений, вызванных отъездом ее тетки, я отправилась с ней вдвоем инкогнито на прогулку по городу и Тюильри; нас сопровождал д'Аквиль, поклонник моей одноглазой сестры. Мадам была в восторге от этой проделки, и, когда король узнал обо всем и выразил своей невестке удивление и почти что недовольство по этому поводу, она весьма находчиво ответила:

– Ваше величество, если женщина вроде меня не намерена любезничать с мужчинами, она вправе немного позабыть о своем достоинстве и дать себе волю. Все знают, что я не совершаю дурных поступков, и люди меня простят, будьте покойны, не в пример прочим – тем, что сидят на месте, но знают, как вознаградить себя за это.

У г-жи Тарантской была дочь, мадемуазель де Ла Тремуй; мать послала ее в Данию, король и королева которой были ее близкими родственниками. С мадемуазель де Ла Тремуй приключилась при датском дворе чрезвычайно романтическая история; девушка обстоятельно описала ее Мадам, и принцесса по моей просьбе дала мне прочесть это письмо. Я собираюсь рассказать здесь эту историю, так как она мало кому известна, ибо произошла слишком далеко от нас, а придворные обращают внимание либо на то, что видят собственными глазами, либо на то, что может им пригодиться.

Мадемуазель де Ла Тремуй отправили в Копенгаген, к королеве, ее двоюродной сестре. Это очень красивая и приятная особа. Она поехала в Данию не за тем, чтобы искать себе мужа, но нашла там больше, чем могла бы пожелать: такое непременно случается с хорошенькими, богатыми и знатными девицами. За несколько лет до этого ей приходилось встречать во Франции брата короля принца Кристиана, очень привлекательного и очень любезного человека, который, находясь вдали от нее, был полон юношеских воспоминаний и воспылал к ней страстью, как только снова ее увидел.

Мадемуазель де Ла Тремуй была прекрасной партией во всех отношениях. Королева догадалась, что юноша влюблен, и рассказала об этом своей кузине; убедившись, что девушка отнюдь не равнодушна к принцу, датчанка обрадовалась, что та останется возле нее. Однако Бог или дьявол распорядились иначе.

XXX

Во всякой стране есть свои фавориты; у датского короля тоже был один любимец, достойный стать героем какого-нибудь романа, самого необыкновенного из всех возможных. Этого человека звали Шумахер; он был всего лишь сын виноторговца и благодаря своим дарованиям и исключительным заслугам сумел подняться из ничтожества и занять видное положение, став графом Гриффенфеллем и великим канцлером Дании и Норвегии. Король считался с ним во всем, и сама королева, поддавшись влиянию графа, решила женить его на дочери герцога Гольштейн-Августенбурга, представителя младшей линии королевского рода. Канцлер превосходно управлял страной, установив законоположение, которого у нее не было вообще; он даже снискал прозвище «Северный Ришелье».

В то время как принцесса де Ла Тремуй прибыла в Копенгаген, принцесса Гольштейнская, направлявшаяся туда же, еще находилась в пути; едва только граф Гриффенфелль увидел принцессу Амелию, он влюбился в нее столь же страстно, как принц Кристиан, и тотчас же написал герцогу Гольштейнскому, что он отказывается от почетного брака с его дочерью.

Вообразите, что за этим последовало. Оба поклонника немедленно стали соперниками; Гриффенфелль обладал властью, но сердце принцессы было отдано Кристиану; таким образом, возможности для соперничества у них были равные. Когда королева, заручившись признанием кузины, отправилась к королю и рассказала ему о своем намерении выдать ее замуж за принца, она страшно удивилась, получив отказ; Гриффенфелль же никому ничего не говорил, скрывая свою любовь и свои притязания; подобно всем влюбленным, граф ждал знака одобрения от возлюбленной; король был единственным, кому он доверился. Его влияние на государя было столь велико, что он сумел добиться от него одобрения своего отказа от принцессы Гольштейнской, невзирая на проистекающие из этого неприятности.

– Сударыня, – отвечал король, выслушав королеву, – мой брат никогда не женится на принцессе Амелии, у меня относительно них другие намерения. Мой брат женится на какой-нибудь принцессе из нашего рода; что касается вашей кузины, то один из самых выдающихся и блестящих людей моего королевства, тот, кому я стольким обязан и кого я желаю как можно более щедро вознаградить за его заслуги, попросил у меня ее руки, и я не могу ему отказать.

– Однако, сударь, это не в вашей воле: мадемуазель де Ла Тремуй не принадлежит к числу ваших подданных.

– Мадемуазель де Ла Тремуй не сможет устоять перед чувством, которое она внушает графу, а также перед дарованиями, мужеством и неоспоримыми достоинствами Гриффенфелля; впрочем, я вовсе не собираюсь принуждать принцессу Амелию к браку, граф сам бы этого не допустил – он желает получить ее согласие и услышать его из ее уст, а я лишь хочу ему в этом помочь, вот и все.

С тех пор жизнь принцессы стала крайне беспокойной. Двор разделился на два лагеря. Король отдавал предпочтение Гриффенфеллю, а королева – Кристиану; у каждого были свои сторонники и защитники; всюду говорились гадости и плелись всевозможные интриги. Принцесса встречалась с Кристианом в покоях королевы без ведома короля, который бы этого не потерпел. Молодые люди вели чрезвычайно нежные и трогательные беседы, ибо, как водится, чем больше их хотели разлучить, тем сильнее они любили друг друга. Королева оплакивала их горькую судьбу вместе с ними; принц собирался вызвать Гриффенфелля на дуэль и убить его; принцесса отговаривала принца от этой затеи во имя его благополучия и спокойствия. Это были душераздирающие переживания.

Однажды утром Кристиан получил строгий приказ отбыть и произвести смотр войскам (дело было в разгар войны); принц попытался воспротивиться, но брат заявил ему, что прикажет заключить его в крепость, если он посмеет его ослушаться. Выйти из тюрьмы труднее, чем вернуться из армии, и Кристиан согласился уехать.

На следующий же день было публично объявлено о предстоящей свадьбе. Принцесса Амелия услышала об этом, явившись к королю, и ей стало плохо. Королева, пришедшая туда одновременно с кузиной, увела ее к себе, и это привело весь двор в смятение. Придя в чувство, девушка тут же встала, привела себя в порядок и, не слушая возражений королевы, немедленно вернулась к королю; он принял ее одну в своем кабинете, едва лишь узнав, что она об этом просит.

– Государь, – сказала принцесса Амелия, – ваше величество знает о моих чувствах, ведь они отнюдь не держались от него в тайне; вашему величеству также известно о чувствах вашего брата-принца. Нежелание дать согласие на наш брак и, напротив, упорство, с которым вы стремитесь заключить другой союз, принуждают меня исполнить свой долг. Итак, я пришла просить позволения уехать и вернуться к моей матери, которой я дам отчет о своем поведении.

– Это невозможно, – отвечал король, – это невозможно, сударыня, вам не следует нас покидать.

– Я должна это сделать, государь, мое место больше не здесь; вы не разрешаете мне вступить в почетный брак с вашим братом, вы не желаете принять меня в свою семью.

– Я желаю большего, нежели принять вас в свою семью. Я отдаю вас своему другу, человеку, который мне дороже всех, самому честному и отважному, самому лучшему и благородному из всех известных мне людей.

– Государь, ваше величество, несомненно, не подумали о том, что род Гессен и род Ла Тремуй не могут породниться с сыном виноторговца.

– Вы высокомерны, сударыня, вы кичитесь своим происхождением больше меня; я сватал графа за дочь герцога Гольштейнского, и тот никоим образом его не отверг! Герой вправе требовать любых наград.

– От вас, государь, возможно, но я ничем не обязана графу, кроме страданий, которые я терплю по его милости, и не могу испытывать к нему ничего, кроме ненависти. Позвольте же мне уехать.

Король на это не согласился; узнав о намерениях своей дорогой кузины, королева стала громко роптать, заявляя, что не сможет без нее жить. Гриффенфелль note 15Note15
  Это тот самый Гриффенфелль, которого Виктор Гюго сделал одним из героев своего романа «Ган Исландец». (Примеч. автора.)


[Закрыть] не смел встречаться с принцессой, но осыпал ее всяческими знаками внимания, которые он мог себе позволить благодаря своему высокому положению. Граф рассылал гонцов во все стороны света, и они привозили для нее самые великолепные цветы и самые вкусные плоды. Он заказывал для своей возлюбленной самые великолепные наряды у лучших парижских мастериц. Не успевала принцесса выразить какое-нибудь желание, как оно тут же исполнялось; ее жизнь своим блеском стала напоминать волшебную сказку. Однако неблагодарная Амелия оставалась непреклонной, хотя граф не был ни старым, ни уродливым; напротив, он был молод, красив и обладал всевозможными достоинствами, но он не был дворянином, и от одной этой мысли Амелия лишалась чувств.

Между тем настала пора, когда король и его придворные должны были отправляться на войну со шведами; граф уехал, преисполненный пыла и решимости снискать как можно больше славы, чтобы тронуть сердце бесчувственной красавицы.

– Сударыня, – сказал он принцессе перед отъездом, – я вижу, как вы со мной обращаетесь, но я хочу заставить вас даровать мне ваше уважение.

Девушка лишь разрыдалась в ответ; однако в тот же вечер она была вознаграждена за свои страдания свиданием с Кристианом, которое состоялось у королевы. Принц явился во дворец переодетым, желая убедиться в постоянстве своей возлюбленной и поклясться ей, что ничто на свете не сможет разлучить их и что прихоти его брата не в силах помешать ему связать с ней свою судьбу.

Королева, любившая молодых людей, оставила их в своих покоях почти на всю ночь, и никто не подозревал об этом, не считая одной очень верной служанки. На следующий день принц уехал. Кристиан и Гриффенфелль состязались друг с другом в доблести, надеясь, что Амелия об этом узнает; слава об их подвигах доходила до нее каждый день. Граф придумал и того лучше: гонцы якобы по ошибке доставляли ему почту принцессы, а он отсылал письма обратно, рассыпаясь в извинениях, ради того лишь, чтобы написать своей избраннице и начертать на конверте ее имя.

Королева присоединилась к королю во время осады Висмара; принцесса последовала за своей кузиной, и ратных подвигов у соперников стало вдвое больше. Свет не видел более благородной и блистательной борьбы; но ничто не помогало: Амелия по-прежнему хотела уехать к матери либо выйти замуж за Кристиана; она даже не смотрела в сторону несчастного графа.

Гриффенфелль потерял терпение. Желая во что бы то ни стало добиться принцессы, он принялся чернить принца в глазах его брата и приписывать Кристиану преступные помыслы, которых, разумеется, у того не было; однако, прежде чем на это пойти и прибегнуть к еще более гнусной клевете, граф решил предупредить Амелию о своих намерениях. Это был тоже своего рода благородный поступок. Поскольку девушка все время избегала Гриффенфелля, он явился в маске на дворцовый бал и подошел к ней, когда она, спрятавшись за занавесями, предавалась мечтам.

– Сударыня, – промолвил граф, – ваша жестокость довела меня до крайности, я решил добиться вашей руки или погибнуть. Итак, я готов рисковать головой, служа вам, и прежде всего я заявляю, что, пока я жив, вы не выйдете замуж за принца. Ради этого я пожертвую не только жизнью, но и честью; я готов отречься от завоеванной мной славы и доброго имени – не все ли мне равно, если после всех этих жертв мне удастся заслужить хотя бы одну вашу улыбку.

– Вы не правы, сударь, – холодно отвечала красавица, – таким образом нельзя достичь своей цели: если вы лишитесь славы и доброго имени, я не очень хорошо понимаю, что у вас останется.

С этими словами рассерженная принцесса повернулась спиной к графу, запретив ему когда-либо к ней обращаться. Вне себя от гнева, граф направился прямо к королю и оклеветал принца Кристиана: он заявил, что тот замышляет чудовищный заговор, чтобы завладеть короной брата и жениться на принцессе. Гриффенфелль выставил свидетелей и изготовил подложные письма – словом, он добился полной опалы принца, его изгнания и его разрыва с принцессой.

– Вы сами этого хотели, сударыня, – сказал он девушке, застав ее всю в слезах, – вините во всем только себя.

– Мы с королевой известим короля о вашем вероломстве, сударь, мы не допустим, чтобы пострадал невинный человек.

– Увы, сударыня, я сделал гораздо больше и никого теперь не боюсь. Перчатка уже брошена. Она была в самом деле брошена, и к тому же далеко!