Текст книги "Графиня Солсбери"

– Милостивейший государь мой, отсутствие мужа вынуждает меня жить в уединении, – ответила графиня, – а разлука – это полусмерть и полутраур. До возвращения графа я больше ни с кем видеться не буду.

– Но я же устраиваю в Виндзоре празднества по случаю закладки часовни святого Георгия! – воскликнул Эдуард. – Кто же будет королевой турнира, если вы не приедете?

– Государь, для меня было бы великой честью и великим удовольствием, если бы на турнир меня привез мой муж, – ответила графиня.

– А без графа?

– Я не приеду.

Эдуард и графиня молча вошли в столовую, и все приглашенные заняли свои места за столом. Но завтрак был печален, ибо король не проронил ни слова, а никто из гостей не смел нарушить молчания. Что касается Алике, то она не осмеливалась поднять глаза, поскольку чувствовала, что король смотрит на нее не отрываясь. Никто из сотрапезников не понимал причину подобной подавленности, кое-кто даже считал, что Эдуард недоволен тем, что от него ускользнули шотландцы; но короля волновало не это, а любовь, так глубоко вошедшая в его сердце, что он не мог ее преодолеть.

К концу завтрака вернулся Уильям Монтегю; он подошел к королю и, увидев, что тот, по-прежнему погруженный в задумчивость, не обращает на него внимания, сказал ему:

– Государь, пароль передан внешним и внутренним караулам, жду ваших распоряжений.

– Прекрасно, мой юный рыцарь, – ответил Эдуард, медленно подняв голову, – вы такой удачливый гонец, что я поручу вам доставить новое послание. Будьте готовы отправиться в шотландскую армию и вручить письмо королю Шотландии Давиду Брюсу. Возьмите в королевских конюшнях лучших коней и конвой, какой потребуется, чтобы обеспечить вашу безопасность.

– Государь, у меня есть свой боевой конь, – ответил Уильям, – он скачет быстро или медленно, в зависимости от того, погоняет его мой голос или сдерживает. Есть меч и кинжал, всегда преданно служившие мне при нападении и обороне; ничего другого мне не требуется.

– Отлично, ступайте и готовьтесь к отъезду. Уильям вышел, а король, обратившись к Алике, спросил:

– Позволит ли мне графиня написать письмо в ее присутствии?

Графиня сделала знак пажу; тот положил перед Эдуардом пергамент, чернила, перо, воск и шелковые красные нити для скрепления печати.

Написав письмо, Эдуард встал и, обойдя вокруг стола, подошел к Алике и подал ей послание. Графиня читала письмо с нарастающим волнением; потом, дойдя до последних строчек, бросилась к ногам Эдуарда: в письме этом король предлагал Давиду Брюсу обменять графа Муррея на графа Солсбери; но, хотя последний был пленником короля Франции, а не короля Шотландии, было вероятно, что Давид Брюс, благодаря своим хорошим отношениям с Филиппом де Валуа, легко добьется освобождения графа Солсбери. Эдуард на какое-то мгновение пережил грустное упоение от благодарности Алике; ведь в эти минуты он думал, что отныне может рассчитывать только на такое ее чувство; потом он, вздохнув и глядя в сторону, поднял с колен Алике и посмотрел на Уильяма Монтегю, уже готового к отъезду. Тут Эдуард, осторожно освободив руки из рук Алике, медленно вернулся на свое место, сложил письмо, перевязал его красной нитью и, сняв с пальца перстень, приложил его вместо печати к воску, на котором отпечатался герб королевства.

– Мессир Уильям, вот письмо, – сказал Эдуард. – Скачите до тех пор, пока не настигнете Давида Брюса, пусть даже он будет на другом конце своего королевства. Вы передадите мое послание в руки короля, а его ответ доставите мне в Лондон, где я буду вас ждать. После этого мы, в награду за вашу честную службу, устроим церемонию вашего посвящения в рыцари, чтобы вы смогли преломить копье на турнире, на котором, я надеюсь, граф Солсбери будет одним из участников, а графиня – королевой.

Сказав это, Эдуард холодно поклонился графине и, не дожидаясь изъявлений благодарности от Алике и Уильяма, удалился к себе в покои.

Уильям тотчас же уехал и, во весь опор гоня коня, через шесть дней пути нагнал в Стерлинге шотландскую армию. Он сразу назвал себя, и его провели к королю. Рядом с Давидом Брюсом стоял Уильям Дуглас. Молодой воин преклонил колено и подал Давиду послание Эдуарда. Тот с видимым удовольствием прочел его и удалился в соседнюю комнату писать ответ. Уильям Монтегю и Уильям Дуглас остались наедине. Оба молодых человека, желающие соперничать в славе и рыцарстве, какое-то время надменно смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Уильям Дуглас первым нарушил молчание.

– Вы узнали, мессир, хотя и не понимаю каким образом, – обратился он к молодому врагу, – что я был намерен вызвать вас на поединок под стенами замка Уорк и преломить с вами копье на глазах прекрасной графини Алике и благородного короля Давида.

– Да, мессир, – с улыбкой ответил Уильям, – но я также знаю, что вы поспешно бежали, и я не смог отыскать вас по моем возвращении и только сегодня сумел догнать. Ваш вызов был для меня слишком приятен, чтобы я сам не поспешил сообщить вам, что я его принимаю.

– Вам известно, – презрительно обронил Уильям, – что я предоставил вам право выбора времени и места, поэтому выбирайте.

– К сожалению, мессир, возложенное на меня поручение вынуждает меня отложить поединок, но, если вы согласитесь, он состоится на празднествах, что король готовит в Виндзорском замке. Место и условия схватки будут одинаковы для всех.

– Вы забываете, мессир, что мы находимся в состоянии войны с Англией.

– Я привез письмо с предложением перемирия. Во всяком случае до турнира король Эдуард собственноручно посвятит меня в рыцари, а я попрошу у него подарок, и он мне не откажет: это будет охранная грамота для вас, мессир.

– Значит, все решено, – ответил Дуглас, – и я рассчитываю на вашу память.

Тут вошли двое пажей; они пришли за Уильямом Монтегю, чтобы отвести его в приготовленную для него комнату и прислуживать ему все то время, что он пробудет в Стерлинге. Он тотчас последовал за ними, но в ту секунду, когда уже вступил на порог, обернулся к будущему противнику.

– Значит, до встречи в Виндзоре? – спросил Уильям Монтегю.

– Да, – ответил Уильям Дуглас.

Молодые люди раскланялись с горделивой учтивостью, и Уильям ушел. В тот же вечер он получил ответ Давида Брюса, обещавшего королю Эдуарду быть посредником в освобождении графа Солсбери; несмотря на настойчивые приглашения остаться, с которыми обращался к Уильяму его царственный хозяин, он на рассвете следующего дня выехал в Лондон. Однако, поскольку на его пути лежал замок Уорк, он заехал туда, провел там целый день, но увидеть графиню не смог. Что касается Эдуарда, то он, как мы знаем, уехал из замка на другой день после изображенной нами сцены.

XVII

Прибыв в Лондон, Эдуард нашел гонца от графини Монфорской, требовавшей от короля выполнения обещания, которое он дал ее мужу, принимая от него присягу в верности. Чтобы еще больше упрочить этот союз, графиня просила отдать в жены своему сыну одну из дочерей короля Англии; ей предстояло носить титул герцогини Бретонской. В этот момент ничто не могло доставить Эдуарду большего удовольствия, нежели это предложение. Бретань являлась одним из самых больших герцогств христианского мира, и, обретя его, король Англии получал открытые врата во Францию, со стороны Нормандии закрытые. Поэтому, заполучив Бретань, Эдуард не изменял данному им обету. Война, закончившаяся в одном месте, вновь начиналась в другом, и английский леопард переставал набрасываться на грудь своего врага лишь для того, чтобы вцепиться ему в бока.

Поэтому Эдуард, призвав к себе верного соратника Готье де Мони, приказал ему взять большой отряд надежных рыцарей, солдат и лучников и идти с ними на помощь графине. Готье поднял свое знамя, и тут же к нему съехалось множество именитых баронов, жаждавших одного – войны и свершения воинских подвигов. Они тотчас погрузились на суда, забрав шесть тысяч лучников, но их задержал встречный ветер, и они два месяца оставались в море; в течение этого времени дела графини Монфорской в Бретани значительно ухудшились.

Карл Блуаский, взяв Нант и отослав в Париж своего недруга Иоанна Монфорского, счел себя победителем. Но очень скоро он убедился, что самое трудное для победы еще предстоит сделать. Графиня находилась в городе Рене. В этой женщине, как мы уже сказали, билось сердце героя: вот почему, вместо того чтобы оплакивать мужа, которого она считала погибшим, графиня решила отомстить за него. Посему она велела бить в колокол и созвать на площадь простой народ и солдат, потом вышла на балкон дворца, держа на руках сына. Их встретили громкие крики радости: графиня и ее супруг были столь щедры, что люди их очень любили. Это изъявление любви придало ей мужества; она, подняв на руках сына, показала его толпе и воскликнула:

– Сеньоры! Добрые люди! Не теряйте мужества! Вот сын мой; его, как и отца, зовут Иоанном, и в нем бьется отцовское сердце. Мы потеряли графа, но с утратой его лишились только одного мужчины. Уповайте же на Бога и верьте в будущее. Благодаря Небу, у нас есть деньги и отвага, а вместо командира, которого мы лишились, я представлю вам такого человека, что вам не придется об этом жалеть.

Говоря это, она намекала на помощь, ожидаемую из Англии, надеясь, что к ней придет сам Эдуард.

Речь эта, за которой последовала щедрая раздача денег, вернула мужество жителям Рена; после этого графиня, убедившись, что горожане решили стоять до последнего, оставила им комендантом Гийома де Кадудаля и стала разъезжать с сыном из города в город, из гарнизона в гарнизон. Наконец графиня, вдохнув мужество во все сердца и заставив всех поклясться в верности, укрылась в городе Энбон-сюр-Мер, большом и хорошо укрепленном, и, готовясь к обороне, стала там ожидать известий из Англии.

Тем временем французские рыцари, ведомые его светлостью Карлом Блуаским – маршалом у них был мессир Людовик Испанский, – оставив в Нанте гарнизон, осадили город Рен. И все же как бы мощно ни атаковали они город, он столь же мощно защищался. Но горожане, устав от непривычного им воинского ремесла, решили, несмотря на желание их коменданта, сдать город. Поэтому ночью они ворвались в замок, схватили Гийома де Кадудаля и отвели его в тюрьму; потом немедля отправили посланцев к Карлу Блуаскому, предлагая сдать ему город на условии, чтобы сторонники графини Монфорской смогли уйти, сохранив жизнь и добро. Сделка была слишком выгодной, чтобы Карл Блуаский мог от нее отказаться. Посему посланцы возвратились в город, а поскольку буржуа составляли в нем большинство и всем там заправляли, было объявлено о свершившейся капитуляции и предложено от имени его светлости Карла Блуаского Гийомуде Кадудалю такое вознаграждение, какое тот пожелает, если захочет примкнуть к французской партии. Но благородный бретонец наотрез отказался, попросив у горожан, изменивших своим клятвам, только оружие и коня. Потом, когда просьба его была исполнена, он проехал по городу с горсткой оставшихся верных ему храбрецов и отправился сообщить графине, укрывшейся, как мы знаем, в городе Энбон, что ее враги завладели Реном.

Французы, в чьих руках уже находился граф, сочли, что если они смогут взять в плен графиню и ее сына, то войне скоро придет конец, и стали наступать на Энбон. Поэтому в середине мая, как-то утром, на крепостных стенах часовые закричали: «Тревога!». Это на горизонте показалась французская армия.

Рядом с графиней были епископ города Леона, что в Бретани; ее племянник мессир Эрве, ранее оборонявший Нант, мессир Ив де Трезегиди, сир де Ландерно, владелец замка Гэнган, братья де Кирьек, мессиры Анри и Оливье де Пенфор. Все они по сигналу тревоги бросились на крепостные стены, тогда как графиня, приказав бить в большой колокол, вооружившись, как мужчина, верхом на боевом коне разъезжала по улицам города. Французы, подойдя ближе, увидели, что город не только надежно защищен укреплениями и мощными стенами, но также имеет много закаленных солдат и доблестных капитанов; посему они остановились на расстоянии полета стрелы и стали разбивать лагерь, как это делается, когда намереваются начать осаду. Между тем несколько молодых генуэзских, испанских и французских воинов подошли совсем близко к внешним укреплениям, на тот случай если осажденные пожелают вступить с ними в схватку. Защитники города оказались не из тех, кто отступает; силы противников были почти равны, и завязался упорный, жестокий бой, показавший, что мощная атака встретит ожесточенное сопротивление. После двух или трех часов битвы осаждавшие были вынуждены отступить, оставив – особенно генуэзцы, самые отчаянные из них, – немало трупов на поле сражения. На следующий день французские рыцари держали совет и решили, что завтра они атакуют внешние укрепления, чтобы проверить, как будут держаться бретонцы. Поэтому в час заутрени французы выступили из лагеря и атаковали укрепления. Тогда горожане открыли ворота и бесстрашно вышли защищать выдвинутые вперед укрепленные рубежи. Сразу же начался штурм, и с тем же ожесточением, что и накануне, он продолжался до трех часов дня, когда вторично отброшенные французы были вынуждены отойти, потеряв много убитыми и унося множество раненых. Увидев это, французские сеньоры, которые вышли из лагеря и присутствовали, словно на спектакле, при этом бое, пришли в ярость великую и отдали приказ своим воинам, усилив их свежими войсками, снова идти на приступ. Защитники же Энбона, ободренные первым успехом, с мужественным сердцем и доброй надеждой опять вступили в бой. Все сражались как могли – одни идя на штурм, другие защищаясь, – когда графиня, поднявшись на башню, чтобы посмотреть, как держатся ее люди, заметила, что французские рыцари оставили свои палатки и выдвинулись к месту сражения; тогда она спустилась с башни, вскочила на лошадь и, собрав три сотни самых храбрых воинов на самых резвых конях, выехала с этим отрядом из ворот, которые нападавшие не штурмовали, сделала большой крюк и с тыла ворвалась в лагерь рыцарей Франции: он охранялся только слугами, разбежавшимися при этом нападении. Каждый из всадников, державший в руке горящий факел, швырял его или на полотняную палатку, или на деревянную хижину; весь лагерь мгновенно был объят пламенем. Французские рыцари увидели густой столб дыма, поднявшийся над лагерем, и услышали крики беглецов: «Нас предали! Предали!». Они тотчас прекратили штурм, чтобы отразить эту внезапную атаку, и, вернувшись в свой лагерь, увидели, что графиня со своими людьми отступает в направлении Оре: она решила, что раз ее обнаружили, то она не сможет вернуться в Энбон. Мессир Людовик сразу же оценил, насколько слабы силы тех, кто только что посеял панику в рядах целой армии, и, вскочив в седло, бросился с пятьюстами всадниками в погоню за графиней, но успеха не достиг. Слишком далеко вперед ушли она и ее люди, и маршалу удалось нагнать лишь тех из них, кто был на плохих конях; эти всадники, отстававшие в скорости от других, были убиты или взяты в плен. Графиня же целой и невредимой вместе с почти двумястами восемьюдесятью воинами прискакала в замок Оре (по преданию, он был выстроен королем Артуром): в нем находился сильный гарнизон.

Однако французские рыцари, потерявшие свой лагерь, едва оправившись от внезапной атаки, решили расположить новый лагерь ближе к городу. Они срубили почти весь лес в окрестностях и начали строить бараки; жителям Энбона они громкими криками предложили отправиться на поиски пропавшей графини; горожане, видя, что графиня не вернулась, были склонны поверить, что с ней случилось несчастье, и сильно встревожились. Со своей стороны, графиня думала, что ее отсутствие очень беспокоит и ослабляет горожан. Поэтому она усилила свой отряд всеми воинами, коих посчитала лишними для обороны Оре, оставив капитанами гарнизона мессиров Анри и Оливье де Пенфоров, и, встав во главе небольшого отряда, численностью в пятьсот храбрых всадников, выступила из замка около полуночи и, тихо, под покровом темноты обогнув французскую армию, подъехала к воротам Энбона той же дорогой, какой и выбралась из города. Как только ворота за ней захлопнулись, слух о возвращении графини распространился по всему городу. Тотчас затрубили трубы и забили барабаны, подняв такой шум, что осаждавшие тут же проснулись, считая, что их лагерь атакуют, и схватились за оружие. Убедившись, что вылазки не последовало, французы решили, что, поскольку они готовы к бою, следует предпринять новый штурм. Защитники города, вдвойне ободренные и своими прежними успехами, и неожиданным возвращением графини, как обычно, встретили осаждавших в полной готовности; по мере того как французы продвигались вперед, бретонцы выдвигались к внешним укреплениям. Но и на сей раз произошло то, что не однажды случалось раньше: после сражения, продолжавшегося с рассвета до часа пополудни, французские рыцари были вынуждены отступить, ибо стало очевидно, что их люди гибнут бесполезно и без всякой надежды на успех.

Тогда французы решили действовать иначе; людей у них хватало, но не было осадных орудий, поэтому они разделили армию на две части: одна под командованием его светлости Карла Блуаского пошла осаждать Оре; другая (ею командовал мессир Людовик Испанский) осталась под стенами Энбона. Потом был послан большой отряд: он должен был перевезти в армию Людовика Испанского двенадцать больших осадных орудий, оставленных французами в Рене. В тот же день это и было исполнено. Его светлость Карл Блуаский ушел на Оре, а мессир Людовик Испанский остался под стенами города до тех пор, пока не будут доставлены осадные машины.

На это ушла неделя, и осажденные, не понимающие, чем вызвана подобная бездеятельность, с высоты крепостных стен язвительно издевались над леностью своих врагов, узнали наконец ее причину, увидев, как к французскому лагерю медленно ползут башни на колесах и огромные метательные орудия (в ту эпоху они составляли необходимый арсенал всякой осады). Французы не стали терять времени и, выстроив осадные орудия в ряд, начали засыпать город градом камней, которые не только убивали прохожих на улицах, но и разрушали дома, проламывая крыши и разбивая стекла. После этого большое мужество, проявленное осажденными, начало ослабевать, и епископ Леонский – как церковнослужитель он проявлял гораздо меньше усердия в обороне, нежели те люди, кому то полагалось в силу их ремесла, – стал внушать горожанам Энбона, что благоразумнее начать переговоры с его светлостью Карлом Блуа-ским, нежели продолжать защищать дело, против которого выступает столь могущественный сеньор, как король Франции. Предложения, прямо касавшиеся выгод горожан, всегда встречали отклик. Люди начали глухо роптать, потом стали громко заявлять о сдаче города и договоре, и слухи об этом дошли до графини, с минуты на минуту ждавшей подкреплений, что должны были подойти из Англии; она умолила сеньоров и горожан подождать три дня и не принимать никакого решения. Ужас, внушенный горожанам епископом, был так велик, что люди, поклявшиеся защищать город до смерти, сочли отсрочку, потребованную графиней, слишком долгой; тем не менее одни настаивали на том, чтобы она была графине предоставлена, другие же, наоборот, хотели сдаться на следующий день. Вся ночь прошла в спорах этих сторон, и, конечно, если бы французам пришла мысль пойти на приступ, то они легко овладели бы городом, осада которого обходилась им так дорого; но они, не зная, что происходит за его стенами, продолжали разрушать укрепления. Короче говоря, партия епископа Леонского победила, и спор теперь шел лишь о выборе гонцов, чтобы послать их к мессиру Людовику Испанскому, когда графиня, удалившаяся к себе в комнату и даже не уверенная в том, позволят ли ей с сыном покинуть город, выглянув в окно, увидела, что на море появилось много кораблей. Она закричала от радости и выбежала на балкон дворца.

– Судари мои, – обратилась она к горожанам и солдатам, заполнявшим площадь, – теперь и речи не может быть о сдаче и договоре. Пришла обещанная нам помощь, и если вы мне не верите, поднимитесь на крепостные стены и посмотрите на море.

Графиня, действительно, все рассчитала правильно. Едва толпа горожан увидела сквозь бойницы и окна английский флот, состоящий более чем из сорока судов, как больших, так и малых, но прекрасно вооруженных, к ней вернулось мужество и она, как всякая толпа, стала обвинять епископа Леонского в трусости, которой недавно сама поддалась. Поэтому епископ, понимая, что дела принимают для него опасный оборот, поспешил вместе со своим племянником мессиром Эрве де Леоном к одним из городских ворот и, тотчас сдавшись мессиру Людовику Испанскому, сообщил тому о помощи, что так кстати подошла к графине. Графиня же, увидев, что корабли вошли в порт, поспешила навстречу тем, кто их привел: в данных трудных обстоятельствах они явились к ней не как союзники, но как спасители.

Покои для английских сеньоров были приготовлены во дворце, а лучников разместили на постой в городе; впрочем, тех и других встретили с одинаковыми радостью и благодарностью. Все старались как можно радушнее принять гостей, а графиня пригласила их назавтра отобедать у нее. Мессир Готье де Мони, столь же учтивый кавалер в обществе дам, сколь и доблестный рыцарь в схватках с врагом, не мог не принять любезного приглашения; графиня же – она была очень кокетлива как женщина и отважна как воительница – принимала за столом английских рыцарей с такой изысканностью, что они сочли это счастливым даром судьбы, которая заставила их переплыть пролив, чтобы прийти на помощь столь прелестной союзнице.

После обеда графиня провела гостей на башню, с высоты которой просматривался весь французский лагерь; осаждавшие продолжали «поливать» город дождем камней, и зрелище это производило тяжкое впечатление. Поэтому графиня не могла его выносить, горестно скорбя о несчастных людях, что так жестоко должны из-за нее страдать. Готье де Мони, поняв, какая боль терзает графиню, и спеша отблагодарить ее за оказанное гостеприимство, обратился к английским и бретонским рыцарям:

– Милорды, не желаете ли вы, подобно мне, уничтожить это проклятое орудие, причиняющее большие неприятности нашей прекрасной хозяйке? Если вы согласны, милорды, скажите слово, и все будет сделано.

– Клянусь Богоматерью Герандской, вы правы, ваша милость! – воскликнул в ответ Ив де Трезегиди. – И я буду с вами в этом первом деле.

– И я, разумеется! – вскричал сир де Ландерно. – И никто да не упрекнет нас, что англичанам пришлось переплывать море, чтобы выполнять нашу работу! Поэтому, принимайтесь за дело, а мы всеми силами вас поддержим.

Английские рыцари тоже с радостью встретили предложение своего командующего и пошли готовиться к вылазке; графиня изъявила желание лично облачить Готье де Мони в доспехи; ее предложение молодой рыцарь принял c великой благодарностью; она надела на него доспехи гораздо быстрее, чем он на то надеялся, ибо графиня была сведуща в воинской науке так же глубоко, как самый благородный паж или самый опытный оруженосец.

Рыцари, приготовившись к вылазке, взяли с собой триста самых метких лучников и велели открыть ворота, ближайшие к осадным орудиям. Как только ворота раскрыли, лучники рассеялись по равнине, ведя стрельбу с привычной меткостью; охрана, не успевшая спастись бегством, полегла у орудий, перебитая длинными стрелами атакующих. За лучниками следовали рыцари: боевыми топорами и тяжелыми мечами они быстро изрубили на куски самое большое и самое грозное из орудий. Другие рыцари обливали обломки смолой и поджигали. Потом лучники и рыцари бросились к баракам и, прежде чем французы успели занять оборону, ворвались в лагерь врага, разбрасывая кругом горящие головни; поэтому очень скоро, в десяти разных местах сразу, запылало пламя и повалил густой дым, и это возвестило горожанам о том, что вылазка удалась на славу. , Английские и бретонские рыцари добились всего, чего хотели. Они в четком порядке начали отход, когда увидели, что прямо на них несется отряд французов, которые, наспех вооружившись, кинулись за ними в погоню, громко крича и вызывая на бой. Тогда английские рыцари пустили в галоп своих боевых коней, а Готье, наоборот, остановился, заявив, что ему будет стыдно слышать, как прекрасная дама станет Приветствовать его, называя нежным другом, если он возвратится в город, не сбросив на землю нескольких наглецов, что за ним гонятся; сказав это, он развернул коня, обнажил меч и двинулся вперед на французов. Увидев это, братья де Ленондаль, мессир Ив де Трезегиди, мессир Галеран де Ландерно и некоторые другие последовали его примеру, и закипела настоящая битва: свежие воины из французской армии Приходили на помощь боевым товарищам, Готье де Мони и его соратники были вынуждены отступить, что они и сделали в полном порядке, оставив позади себя множество убитых и раненых французов, но немало и своих людей. Подойдя ко рвам и наружным укреплениям, английские рыцари повернулись лицом к противнику, чтобы дать время рассеянным по равнине лучникам вернуться в город. Тогда французы решили преследовать английских стрелков, но лучники, оставшиеся в городе, выскочили на крепостные стены и обрушили на нападавших такой град стрел, что те в свой черед были вынуждены отойти на расстояние вне досягаемости стрельбы, оставив на поле сражения превеликое число людей и лошадей. После этого бретонцы и англичане беспрепятственно укрылись за заграждениями, а у подножия ведущей в замок лестницы рыцари встретили графиню: она хотела своими руками снять с каждого шлем и расцеловать всех в благодарность за оказанную ей огромную помощь.

В ту же ночь осаждавшие поняли, что подошедшие к врагам подкрепления не позволят им взять город, и на военном совете решили, что придется снять осаду и идти на соединение с его светлостью Карлом Блуаским; наутро французы ушли, провожаемые криками и насмешками бретонцев и англичан. Подойдя к замку Оре, они рассказали обо всем, что произошло под Реном и почему они сочли нужным срочно снять осаду. Его светлость Карл Блуаский не стал их бранить за отступление и, не нуждаясь во вновь прибывших войсках, послал мессира Людовика Испанского осаждать город Биньян, принадлежащий графине.

Мессир Людовик двинулся в дорогу вместе с кавалькадой рыцарей и в полдень первого дня пути вышел к замку Конке. Это была хорошо защищенная крепость, находившаяся на стороне графа Монфорского, а командовал ею рыцарь из Ломбардии, опытный и отважный воин по имени Мансион. Мессир Людовик не пожелал пройти совсем близко от бретонского гарнизона, не попытавшись взять реванш за поражение под Энбоном. Посему он приказал сделать остановку и готовиться к штурму. Но защитники замка сохраняли хладнокровие и, когда французы подошли к крепостным стенам, так великолепно отбивались, что до наступления ночи противник ничего не мог добиться. Тогда мессир Людовик приказал бить отбой и повелел своим войскам окружить крепость.

Поскольку замок Конке находился всего в нескольких льё от Энбона, Готье де Мони быстро стало известно о том, что происходит под стенами крепости. Молодой рыцарь тотчас собрал своих друзей и спросил их, не считают ли они, что будет благородным делом атаковать мессира Людовика Испанского и заставить его снять осаду. Они сошлись во мнении, что не может быть более славного деяния и оно принесет им великую честь; поэтому в тот же вечер они выступили в поход под водительством своего отважного капитана и шли так быстро, что около девяти часов утра следующего дня увидели крепость. Но они опоздали: накануне вечером замок был взят, а гарнизон перебит. Мессир Людовик направился дальше на Биньян, оставив для защиты захваченной крепости нового коменданта и шесть десятков храбрых воинов. Поэтому цель похода не была достигнута, и английские рыцари заговорили о том, чтобы возвратиться в Энбон; но Готье де Мони заявил, что он пришел сюда издалека не для того, чтобы уйти, не выяснив, какие люди защищают этот замок. Он объехал кругом замка и, заметив пролом, через который мессир Людовик Испанский накануне проник в крепость (новый гарнизон не имел еще времени его заделать), спешился, предложив спутникам поступить так же; оставив лошадей оруженосцам и пажам, англичане, обнажив мечи, пошли к пролому; испанцы тоже выдвинулись вперед, чтобы его оборонять. Но англичан было больше, и они превосходили испанцев мужеством; через час схватки защитники крепости были разбиты и Готье де Мони вошел в замок через тот самый пролом, который проделал Людовик Испанский. Почти весь гарнизон был уничтожен, кроме десяти человек: английские рыцари пощадили их. Потом, поняв, что удержать замок будет трудно, Готье пошел обратно в Энбон, оставив крепость лишь под охраной убитых солдат гарнизона…

Вернувшись в Энбон, мессир Готье де Мони нашел там графа Робера Артуа, в его отсутствие высадившегося с новым подкреплением, присланным королем Эдуардом: он возобновил в Бретани против врага своего Филиппа де Валуа войну, которую, к великому сожалению, был вынужден прекратить во Фландрии.