Текст книги "Уля Ляпина против Ляли Хлюпиной"

Столовая начала оживать. Бармалей уже не торчал у стенки, а пружинящей спортивной походкой прохаживался по проходу между столами. Уля Ляпина с подносом в руках терпеливо стояла в очереди. Оставалось три человека, когда тихий щелчок в мозгу дал понять, что Нетунет заработал.

Голос Санта-Клауса был веселый.

– Как дела? – спросил он, хихикнув, и тут же выложил супердевочке главную новость дня: – Никакого лицея для особо одаренных детей в Петербурге не существует. Есть три школы, но Ляля Хлюпина ни в одной не учится. Так что все это блеф, обман и надувательство в чистом виде. – В этом месте колокольчики смеха превратились в голове супердевочки в настоящий смеховой водопад, и Ульяна огляделась тревожно, как бы кто-нибудь из стоявших в очереди не услышал этих плещущих звуков. – В общем, все идет лучше некуда. Наши шансы найти преступника увеличились на двести процентов. Ты еще не ходила к завучу? Не тяни, это очень важно. Ляля Хлюпина ее кандитат, значит завуч может знать, кто она такая. Только действуй осмотрительно, не навязываясь. Хотя что я тебя буду учить, ты же супердевочка Уля Ляпина.

– Эй, заснула? – сказали сзади, и острый край пластмассового подноса больно ткнул Ульяну под ребра.

Супердевочка даже не обернулась. Это были мелочи жизни, все эти тычки и уколы, по сравнению с тем ответственным делом, которое ей предстояло выполнить.

В коридоре никого не было, только одна Ульяна. Супердевочка стояла у двери с табличкой «Кабинет биологии» и прислушивалась к непонятному бормотанию, доносящемуся с той стороны. Она еще не решила толком, что скажет, оказавшись за дверью. Главное, сначала войти. Супердевочка почему-то вспомнила Пашкину нелепую фразу: «Я однажды, когда был на продленном, заглянул в биологический кабинет, а она там стоит у шкафа и целуется с пластмассовым черепом». Уля фыркнула, представив эту картину. Затем проговорила скороговоркой: «Не отчаиваться, верить в победу и никогда не забывать улыбаться», – постучала и, не дожидаясь ответа, шагнула за опасную дверь.

Вечерина Леонардовна Делпогорло стояла у раскрытого шкафа и целовалась с черепом. Череп был искусственный, белый, он лежал у завуча на ладонях, и слепые его глазницы отвечали равнодушием и презрением. Он был выше всего земного – поцелуев, объятий, ревности и прочих человеческих проявлений обоюдных симпатий и антипатий. Он принадлежал вечности.

Ульяна как вошла в кабинет, так и встала изваянием на пороге. Пашкина фантастическая история оборачивалась суровой правдой.

Заведующая скосила взгляд и заметила нежданного посетителя. Не выпуская из рук объект своей противоестественной страсти, завуч показала глазами, чтобы Ульяна подошла ближе.

Супердевочка переборола себя и нерешительно шагнула вперед.

Вечерина Леонардовна Делпогорло немного отступила от шкафа и, отведя от лица череп, произнесла, растягивая слова:

– Бедный Йорик! Я знала его; человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик; он тысячу раз носил меня на спине; а теперь – как отвратительно мне это себе представить!

Она взглянула на Ульяну тревожно и продолжила, убитая горем:

– У меня к горлу подступает при одной мысли. Здесь были эти губы, которые я целовала сама не знаю сколько раз. Где теперь твои шутки? – Она обращалась к черепу. – Твои дурачества? Твои песни? Твои вспышки веселья, от которых всякий раз хохотал весь стол? – Голова ее безвольно повисла, подбородок уперся в грудь. – Ничего не осталось, чтобы подтрунить над собственной ужимкой? Совсем отвисла челюсть? Ступай теперь в комнату к какой-нибудь даме и скажи ей, что, хотя бы она накрасилась на целый дюйм, она все равно кончит таким лицом; посмеши ее этим. – Вечерина Леонардовна вскинула голову, взгляд ее стал суровым. Зрачками, как насадкой электродрели, она всверливалась в ничего не понимающую Ульяну. – Прошу тебя, Горацио… то есть нет, Ульяна, скажи мне одну вещь.

Супердевочка даже вздрогнула, так неожиданен был переход от черепа к ее личности.

– Какую, Вечерина Леонардовна?

– По-твоему, нормальная девочка, претендующая на роль снегурочки, способна протянуть возле дома проволоку, чтобы несчастные пешеходы ломали себе руки и ноги, спотыкаясь о невидимую преграду?

– Вы о ком? – спросила Ульяна с наивной простотой в голосе.

– Ты еще спрашиваешь? – взволнованно сказала заведующая.

Она отложила череп и вынула из учительского стола факс с компроматом на супердевочку.

– Вот доказательство твоего злодейства. Никого здесь не узнаёшь?

Завуч показала на фотографию. На темном фоне выщербленной стены за переполненными мусорными контейнерами виднелось мутная, расплывчатая фигура не то чудовища из фильма «Чужие», не то какого-то урода в скафандре, напоминающего шемякинского Петра. Рядом к небу поднималась труба, на ней темнели поперечные скобы – должно быть, чтобы взбираться к небу было и удобно и безопасно.

– Не ты ли это? – Завуч щелкнула по фотоулике, угодив наманикюренным ногтем в голову существа в скафандре. Звук был гулкий, какой бывает, когда сторож колотит в било, созывая деревенское население на собрание или пожар.

– Нет, не я, – сказала Ульяна, внимательно изучив картинку. – Очень похоже на фоторобот, а со мной никакого сходства.

– Как не ты? Почему никакого сходства? – Теперь заведующая внимательным взглядом изучала фотоизображение. – Ноги, руки, голова – все твое. И даже пальцев на руках столько же. Так что запирательства бесполезны. Вчера вечером на бульваре Парашютистов перед домом номер тринадцать ты совершила хулиганское действие, приведшее к травматической ситуации. Поэтому роль снегурочки я с тебя снимаю, а на ближайшем педсовете намерена поставить вопрос о переводе тебя в отстающий класс.

Голова Ули Ляпиной опустилась, и если бы не звание супердевочки, которые, как известно, не плачут, Ульяна точно разрыдалась бы в три ручья от обиды на такую несправедливость. Но тут ее обиженные глаза заметили на фотографии нечто, заставившее супердевочку вздрогнуть и с надеждой обратиться к заведующей.

– Вечерина Леонардовна, вот же! – Она ткнула в фотографию пальцем. – На фасаде, разве не видите? «Проспект Котельникова, дом четыре, корпус один». А вы сказали, что на бульваре Парашютистов. И дом не тот.

– Я сказала – значит, сказала, – завуч затрясла головой. – И менять свое решение не собираюсь. Может, ты и на проспекте Котельникова учинила такое же безобразие, почем мне знать? С такой, как ты, притворщицы станется.

– Но… – Ульяна собиралась сказать, что никакая она не притворщица, и все, что завучу говорят про нее плохого, это чей-то злой умысел, и…

Сказать она не успела.

– Никаких «но»! – как мечом, отрубила завуч.

В руках у нее опять появился череп.

– Бедный Йорик! – Ульяны для нее больше не существовало. – Я знала его; человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик; он тысячу раз носил меня на спине… – Она оторвала свой взгляд от черепа: – Ты еще здесь?

Супердевочка опустила плечи, повернулась и направилась к двери.

Глава 7. Тот же день. Ближе к вечеру

Неутомимый трудяга сантамобиль колесил по улицам Петербурга, пытаясь методом случайного тыка снова выйти на след преступника. Вероятность была мала, но не терять же драгоценное время, пока хозяин его чаевничает.

«Чаевничает» – вовсе не означало, что Санта-Клаус отлынивает от дела. Это было лишь условное выражение, означающее: в голове Санта-Клауса идет сложный дедуктивный процесс.

Не будем читателям объяснять, что это за слово – «дедукция», – о гениальном Шерлоке Холмсе знает всякий образованный человек. Вот и Санта-Клаус, чаевничая, пытался выстроить из мелких деталей возможную картину событий. И вычислить по этой картине, где скрывается таинственный похититель.

Чаевничать ему помогала любимая с детства книжка – трактат «О шестиугольных снежинках», сочинение Иоганна Кеплера. Это старое доброе сочинение усиливало работу мысли, и в трудные минуты всегда он перечитывал пару главок, чтобы дедукция работала продуктивнее.

– Где мы едем? – не прекращая чаевничать, Санта-Клаус поинтересовался у Санчо.

– Проспект Котельникова, – ответил сантамобиль.

Санта-Клаус оторвался от Кеплера и отдернул на стекле занавеску.

– Тормози, – сказал он сантамобилю.

Возбуждающая сознание мысль пришла внезапно, как приходит любовь-злодейка.

«Проспект Котельникова, дом четыре, корпус один, – вспомнил он недавнее сообщение об Ульянином визите к заведующей. – Чем ни шутит мировой разум! Может, там мы натолкнемся на след?»

– Свернем к зданию, вон к тому.

Здание было очень уж специфическое. Приземленное, как мысли прагматика, оно боком выходило на гладь проспекта, а высокая прямая труба с прилепившейся завитушкой дыма словно говорила прохожему: «Здесь творятся дела сугубо земные! Кто с возвышенными запросами, тем туда» – и указывала нужное направление. Окон на непонятном сооружении – во всяком случае, на видимой его части, той, которая смотрела на них, – по какой-то причине не наблюдалось, только грубые металлические нашлепки – не то заплаты, не то веки механического дублера Вия, который глянет и из прохожего душа вон.

– Санчо, – Санта-Клаус кивнул на здание, – по Нетунету на этом месте значится фитнес-центр. Верно, проспект Котельникова, дом четыре, фитнес-центр «Силушка». Но мне это больше напоминает какую-то заштатную мыловарню. Да и запах чисто нечеловеческий. – Санта-Клаус посмотрел на трубу, на белесый завиток дыма, вылезающий из ее верхушки, и поморщился от этого зрелища. – Или здесь, в Петербурге, принято заниматься спортом в таких строениях?

– Эй, милейший, – Санта-Клаус чуть опустил стекло и, показав головой на здание, обратился к подвернувшемуся прохожему, – я ищу фитнес-центр «Силушка». Это он?

– Кочегарка это, – ответил тот, кого Санта назвал «милейшим», и торопливо зашагал дальше.

– Кочерга? Кочерыжка? Повторите, пожалуйста, я не понял, – крикнул ему вслед Санта-Клаус, но прохожего уже проглотила улица.

– «Кочегарка, – ответил сантамобиль, сверившись по словарной базе из Нетунета. – Устаревшее, означает помещение котельной, то есть место, где расположены топки паровых котлов. Прилагательные – кочегарный, кочегарная, кочегарное…»

– Стоп, достаточно, – остановил его Санта-Клаус. – Как стремительно меняется этот город. Вчера фитнес-центр, сегодня котельная, завтра какой-нибудь стоэтажный билдинг с парковочной площадкой для вертолетов на крыше. Действительно, Петербург – город будущего, так, кажется, говорилось в рекламном ролике?

– Думай о настоящем, – напомнил сантамобиль хозяину популярный древнегреческий афоризм, – а будущее придет само.

– Да, конечно, извини, я отвлекся. – Санта-Клаус потрепал бороду. Его уши меняли цвет от брусничного до цвета пареной репы, что говорило о большой амплитуде внутренних колебаний психики их носителя. Наконец цветовая гамма сменилась ровным бодрящим цветом свежеобожженного кирпича. Санта-Клаус поднялся с места. – Стоит эту кочерыжку проверить.

– Кочегарку, – поправил Санчо. – Только я бы сначала понаблюдал снаружи. Чтобы ненароком не вспугнуть похитителя, если он действительно окажется здесь.

– Время, время! – помотал головой хозяин. – Времени катастрофически мало! – И он тоже процитировал кого-то из древних греков: – Надо опережать события, а не тащиться у них в хвосте.

Санта-Клаус взял из стенного шкафа ярко-синий маскировочный плащ, снял с крючка зеленую широкополую шляпу, наскоро побрызгал на бороду из баллончика рыжей краской, переобулся в сапоги с отворотами и надел на глаза очки.

Посмотрев на себя в зеркало, Санта-Клаус остался доволен собственной неприметной внешностью, хитро подмигнул отражению и вышел из машины на улицу.

Глава 8. Супердевочка в супермаркете

Я – супер, я всегда в ударе!

Я – супер в квадрате, в кубе, в шаре!

Я супердевочка, йе-йе-йе!

Йе-йе-йе-е-е-е-е-е!

Голос, как мяч на футбольном поле, скакал, летел, бешено кувыркался в полете, переходя от игрока к игроку. Игроками были стены, витрины, высокий потолок супермаркета, где происходил этот супер-йе-йе-йе-матч.

Тетя Соня, услышав голос, оторвала взгляд от прилавка.

По проходу, пританцовывая и дергаясь в рок-н-рольном ритме, шла ее родная племянница. То есть Софья Прокофьевна так решила, увидев знакомую фигурку в знакомой куртке со знакомым рюкзачком за плечами.

Хотя с голосом было что-то не так. Голос был не родной, Ульянин, а какой-то вроде бы не такой. С какими-то визгливыми нотками, что ли, с дребезжанием, с ржавчинкой, с сухотцой.

«Ага, – подумала тетя Соня, – уже успела простудить горло».

Она собралась было окликнуть нерадивую родную племянницу, как вдруг увидела совсем уже невероятную вещь. Ее племянница, продолжая дергаться, резко выбросила руку к прилавку, мимо которого проходила, и выдернула из связки воздушных шаров-смешариков длинный узкий зеленый шар в виде нильского крокодила. Продавщица еще «ах» сказать не успела, а девчонка, совершив свой первый хулиганский поступок, тут же совершила второй – завязала крокодила петлей и надела ее на голову проходившей мимо особе в модном фиолетовом парике.

– Приятно сделать человеку приятное, – сказала малолетняя хулиганка, приседая в шутовском реверансе перед жертвой своего хулиганства. И прибавила, резко выпрямившись и довольно хохоча на весь зал: – Но неприятное делать человеку куда приятнее!

– Куд… куда… – хором закудахтали и жертва и продавщица.

Что они имели в виду, собственно говоря, не важно. Важно, что в поле зрения опешившей тети Сони попал странного вида дядечка, стоявший у прилавка напротив. Пока прочие посетители супермаркета глазели на неприятную сцену, он ножиком оттяпывал крылышки у игрушечного ангела на прилавке из компании таких же, как он, рождественских подарочных небожителей. Быстренько обескрылив первого, он продолжил обескрыливать следующего. Должно быть, это пакостное занятие доставляло ему страшное удовольствие, и лицо его буквально горело, как конфорка на электроплите.

Градус возмущения тети Сони достиг критического предела, и она уже хотела кричать продавщице у прилавка с подарками, чтобы та наконец разула глаза и хватала безобразника за руку. Но тут она услышала фразу, до того ее смутившую и взбесившую, что судьба обезображенных херувимов отодвинулась на второй план.

– Всем привет от супердевочки Ули Ляпиной! – заявила хулиганствующая девица, раздавая продавщицам и покупателям откровенно издевательские улыбки.

Лишь сейчас взбешенная тетя Соня рассмотрела племянницево лицо.

Лицо было сложено в кулачок и такое же ссохшееся, как голос. Возраста на нем не читалось, но оно явно не отличалось молодостью. И уж точно это была никакая не Уля Ляпина.

– Врешь! – закричала тетя. – Леди, джентльмены, граждане дорогие! Эта… девочка?… просто лгунья!

Но на нее не обратили внимания из-за общей суеты в зале.

Сквозь толпу уже спешила охрана. Продавщица вместе с женщиной в парике и с напяленным на голову крокодилом, видимо, опомнились от удара и, как два загонщика в лесной чаще, наступали на возмутительницу спокойствия. Даже этот подозрительный дядечка, тот, что полминуты назад так жестоко поступил с ангелами, штопором ввинтился в толпу и заорал, будто вампиром укушенный:

– Значит, вот ты какая есть, супердевочка Уля Ляпина! Хватайте хамку и хулиганку Ляпину! В милицию ее, хамку! Бандитку Ляпину хулиганку к ответу!

В кармане его серенького пальто что-то тикало и одновременно булькало. А может быть, в животе урчало – тете Соне было не до того, чтобы вдумываться в характер звуков. Она хотела объяснить окружающим, что Уля Ляпина совсем ни при чем и эта наглая безбашенная девица просто прикрывается ее именем.

Только тут произошло непонятное. Когда плотное кольцо из людей затянулось тугой петлею и не то что человек, даже ящерица не смогли бы ускользнуть незамеченными, псевдоУля ухмыльнулась злорадно, потом сморщилась, как пленка на молоке, и исчезла, будто ее и не было.

И, конечно же, никто не заметил, как сейчас же испарился и дядечка, уличенный тетей Соней в ангелофобии.

Глава 9. Ляля Хлюпина и ангел Аэрозоль

В помещении стояла жара и сидели на низких стульях две скрюченные человеческие фигуры. Первая человеческая фигура в профиль походила на собачонку, в фас – на сморщенную сливу из сухофруктов, а с затылка напоминала школьницу, беспардонно прогуливающую уроки. Другая была в сером пальто с оттопыривающимся левым карманом. В кармане что-то тикало – или булькало? За гулом парового котла и мелким перезвякиваньем приборов невозможно было с уверенностью сказать, какой звук доносится из кармана. Судя по покрою пальто, с пуговицами на правую сторону, фигура принадлежала мужчине – весьма солидному и возраста пожилого. Чего нельзя было сказать о второй, той, что в профиль походила на собачонку.

Ляля Хлюпина, а это была она, временами втягивала ноздрями жаркий воздух приватизированной котельной, вскакивала и бежала к плите. Там, в огромной трехведёрной кастрюле, что побулькивала на газовом факелке, шевелилось что-то круглое и железное, гулко билось о борт посудины и канючило на разные голоса. Ляля Хлюпина сдергивала лопату, дремлющую на пожарном щите, и, как грешников в адском вареве, перемешивала пожарным инвентарем громыхающую в кастрюле массу.

– Лист лавровый положить не забыла? – поднял голову человек в пальто. – Соль, укроп, чеснок две головки? Перец черный? Селедочные хвосты?

– Тихо, чайник! – сказала Ляля. – Кто готовит, ты или я?

– Я не чайник, я – ангел! Ангел! – взъерепенился человек в пальто. – Сколько можно повторять тебе, бестолочь!

– Пусть я бестолочь, а ты неудачник! – Ляля Хлюпина черенком лопаты покрутила издевательски у виска. – С неба рухнуть это круче, чем с дуба! Это круче, чем с горы Арарат! Это супер, Прометей недоклеванный!

– Все, не будет тебе молодости ни грамма! Так и будешь ходить в старухах, пока не ссохнешься до горохового стручка!

– Тихо-тихо, то ж я шучу! То ж я ради поддержания аппетита. – Ляля Хлюпина вернула лопату на ее место на пожарном щите. – Ты же знаешь, что французы перед едой нарочно портят себе аппетит конфетой. Здесь, в России, примерно то же, только русские вместо конфеты устраивают перед едой скандал.

– И едят стоя, чтоб больше влезло, – кивнул тот, кто называл себя ангелом. – «Раз уж оказался в этой стране, так и жить надо по ее законам». Знаю, слышал, сто раз уже говорила. Ничего, немного терпеть осталось. Остановим время на этой слякоти, и – как это по-русски: одна нога здесь, другой – нет?

– Мерин драный! И тут не въехал! Клоп дремучий волосатый космический! Это я чтоб лучше елось, для аппетита! – Ляля Хлюпина, увидев его гримасу, тут же сбавила ругательную волну. – Супчик, кстати, уже готовый. Так что мойте, как говорится, руки, и айда, как говорится, к столу.

Руки мыть никто, конечно, не собирался – это было фигуральное выражение. Ангел встал и, не снимая пальто, устремился к трехведерной кастрюле. Подойдя, он широкой ложкой, непонятно откуда взявшейся, зачерпнул из обжигающей гущи и отправил свой улов в рот.

Пожевав с задумчивым выражением, «Недосолила», – сказал он хмуро и выплюнул изо рта в ладонь недоеденный циферблат часов.

– Вон солонка, макай и ешь, – огрызнулась сморщенная кухарка. – Ишь нашел себе стряпуху дешевую – суп-харчо ему из часов вари! Ты б еще из утюгов суп заказывал или из пудовых гантелей. Вот бы сам бы поворочал бы поварешкой, надорвался б, небось, ворочавши. А то, видите ли, новость – «недосолила»!

– Цыц, болванка! – Ангел насупился, но ругаться со старухой не стал. Чувство голода пересилило раздражение. Он ворочал в кастрюле ложкой и выхватывал оттуда часы. Выхватит, обмакнет в солонку и закинет в свое ангельское нутро. Последней жертвой его странного аппетита был пузатый, еще тикающий будильник. Ангел с нежностью схватил его за головку и отправил в свой безразмерный рот.

Насытившись, он вернулся к стулу, плюхнулся на него устало и, довольный, замурлыкал себе под нос:

По небу полуночи ангел летел

И тихую песню он пел…

На стенке на гвоздиках и булавках были развешаны надувные ангелы. Ангел, не прерывая пения, тянул руку к горшочкам с кактусами, выставленным на подоконнике и под ним, затем выдергивал из горшка растение и, прицелившись, пулял им по стенке. Попадая в надувную игрушку и слыша резкий щелчок и свист от выходящего из мишени воздуха, он прищелкивал от радости языком, и сразу песня становилась мажорнее. Наоборот, попав мимо цели, он сменял мажор на минор.

Скоро это ему надоело. Из-под стула он достал уповальню и стал выкладывать из нее свой ангельский инструмент. Первым вытащил на свет раздражало, потом – злило, далее – пресмыкало, после пресмыкала – страшило, повертел им с полминуты возле лица и, вздохнув, положил на место. Затем вынул комплект задрипышей в ярко-красном пластиковом пенале, побренчал ими немного над ухом и с рассеянной улыбкой убрал.

– Скучно. – Ангел громко зевнул. – Лялька, Хлюпина, где ты там? Почему так долго тянется время?

– Это уж тебе лучше знать, – просипела ему Хлюпина из-за стула. – Ты ж у нас по этой части специалист. Одних будильников сожрал миллион. Толк бы был от этого хоть какой.

– Увянь, женщина! – заткнул ее ангел. – Каждый съеденный часовой механизм разжижает вещество времени. Скоро, скоро, может быть, послезавтра над планетой взойдет звезда, которая называется Энтропия. Она черная, этой звезды не видно, и лучи ее тоже черные. Едва луч от черной звезды попадет на это вот стеклышко этих обезьяньих часов, – ангел вынул из кармана пальто тикающе-булькающее устройство, скрученное, как лента Мёбиуса, в какую-то немыслимую спираль, – разжиженное вещество времени устремится по лучу вверх, звезда всосет его до последней капли и времени на Земле не будет. – Ангел улыбнулся мечтательно. – Будет одна вечная слякоть – ни снега, ни солнца, только грязь под ногами, противный дождик, а вокруг хлюпающие носы.

Он засунул часы обратно.

– Ой, я счастлива, когда грязь и слякоть. – Ляля Хлюпина от удовольствия даже всхлюпнула. – Мне стихи писать хочется, так мне бывает радостно, и всякие хорошие рифмы так и лезут, так и просятся на бумагу: «слякоть – плакать», «навзрыд – болит», «младость – гадость», «розы – неврозы».

Ляля Хлюпина схватила лопату и прижала ее к груди. Затем выбежала на площадку перед котлом и закружилась в счастливом вальсе, как юная Наташа Ростова на первом в своей жизни балу. Вдруг она остановилась в тревоге. Лопата звякнула о бетонный пол.

– А не получится как тогда – с небом? Когда ты сверзился из ангельских кущ вверх тормашками в Маркизову лужу. Может, лучик не попадет в стеклышко. Или ты сожрешь по ошибке не будильник, а эти часики, и нечем будет этот лучик ловить.

– Ну уж нет уж, – ответил ангел. – Как говорили негры в государствах колониальной Африки – «сесибон», что в переводе значит «соси банан». Все расчитано с точностью до мгновения. И в себе я уверен как никогда. Что я, дикий, – упускать такой шанс? Грызть веревку, на которой качаюсь?

Ангел выдернул из горшка растение и, сощурившись, метнул в стену. С тихим звуком из очередного страдальца отлетел его мирный дух.

– Да не любите и не любимы будете! – философически заключил стрелок. И прибавил, перекрестясь: – Аминь.

– Я как вспомню, – сказал он через минуту, – эту тухлую небесную жизнь, эти вечные небесные смотры, эти «Ангел первый пошел! Ангел второй пошел!», да еще коленкой тебе под зад, – до сих пор пятки от злобы чешутся. А как по первому году службы над нами старики измывались! Квадратные облака катать, круглые таскать на горбу. А сколько грязных ангельских нужников я перечистил зубной щеткой за время службы. Это только апостол Петр мог наивно заявлять на все небо: никакой, мол, дедовщины не существует, я специально, мол, объехал все облака и не видел ни одного примера. Это ж смех один: он не видел. Да перед тем, как его встречали, даже тучи в облака перекрашивали и обрызгивали импортными духами! А архангелы, птицы в перьях? Летишь, гуляешь, а он, как коршун: это что, мол, за амбре изо рта? Да после ангельской столовской амброзии чем я должен пахнуть, какао?

Ангела всего передернуло, слишком живы были воспоминания. Он продолжил, уняв волнение:

– Я однажды летел по делу, сопровождал чью-то душу в рай, так подлетает кто-то из ихней банды и приказывает мне: «Ангел Аэрозоль…»

– Аэрозоль? Нормальное имячко! Пемолюкс, Аэрозоль – просто супер! Всякий раз радуюсь, когда слышу.

– Тьфу, засада! – плюнул в сердцах рассказчик. – Сбила с мысли своим ля-ля. А, ну да, архангел приказывает. Вверенную мне для доставки душу срочно выкрасить в обезьяний цвет. То есть как это, говорю, в обезьяний? Нет такого цвета в природе. Синий знаю, зеленый знаю, а обезьяньего, извините, – нет. Ну и знаешь, что они мне ответили?

– Да, конечно, трудно не догадаться. – Ляля Хлюпина коварно хихикнула. – Тебе сказали: на себя посмотри. Твой и есть – обезьяний цвет. Рожа, кожа – все, как у обезьяны.

– Я не понял! – Ангел оторопел. – Ты что, тоже тогда присутствовала? Слово в слово, не может такого быть. А не засланный ли ты ихний разведчик?

Он сурово посмотрел на старушку. Та схватила с пола лопату и заняла оборонительную позицию.

– Дурень, пень, динамо без провода! Две извилины и те буквой «гэ». Я у этой твоей тухлой истории знаю каждую дурацкую запятую. Вот сейчас ты станешь мне заливать, будто ты им на это – нет, а они тебя – цапэ и в болото.

– Не в болото, а в воду, в Балтику! Никогда им этого не прощу! Буду мстить этим уродам до посинения! До окончательной ликвидации их как класса. – Ангел вынул из кармана часы и поцеловал их горячо и с любовью в половину, издающую бульканье. И расцвел, словно болотная роза, когда вспомнил, как ловко он объегорил предыдущего их владельца. – Это ж надо быть таким робин-бобином – подарить мне ту единственную дубину, которой можно их накрыть одним махом. Ой, спасибочки вам, Санта-Баланда, чтоб вам веселее икалось! – Он снова поцеловал часы, теперь в место, где они тикали, и потряс ими в воздухе, как гранатой. – Вот мое орудие мести. И удар мой будет жесток, как жестока нанесенная мне обида. Жесток и стратегически точен. Раз ангелы, в отличие от людей, питаются энергией времени, то я и жахну по их желудкам, чтобы ангельской системе пищеварения больше не было что варить. Уморю этих тварей голодом. Сплавлю время на звезду Энтропию, и оставлю их, юродивых, на бобах. А энергии человеческих душ – она у ангелов навроде десерта – на всех не хватит при такой-то погоде. Когда серо вокруг и скучно, то и настроение у людей соответствующее – серое и скучное, как погода.

– Поскорей бы, – всхлипнула Ляля Хлюпина после страстного рассказа Аэрозоля, хотя и слышала его уже в двадцать такой-то раз. – Пойду добавлю в огонек порошочка, чуток подгажу небесным жителям.

– Хе-хе-хе, поди поработай, – лукаво рассмеялся Аэрозоль. – Надо, надо отрабатывать денежки за всемирное потепление климата. И за всемирное поглупение тоже. – Он убрал часы-клепсидры в карман. – Сколько, кстати эти дурни снеготорговцы отвалили в последний раз? Сколько капнуло на наш снежный счетец?

– Сколько капнуло, все мое. Я придумала этот малый бизнес, потому и не мути своим рылом мою личную предпринимательскую лохань.

– Ох и жадина ты, Хлюпина Ляля, ох и жадина, жаднее меня. Не была б ты такая жадная, никогда не взял бы тебя в помощницы. Ну и вредина, это само собой. Без вредности не бывает жадности. Но послушай, вредина и жадина Ляля Хлюпина, порошочек-то, которым мы небу гадим, вроде тоже имеет цену. Он мне ой как не задаром дается. Так что, вычтя из дохода процент, получаем, что счетец общий.

– Хам, обмылок, сельпо валдайское, раскладушечник, повидло из мух…

Пока они друг с другом собачатся, расскажем заинтересованному читателю причину их загадочного конфликта.

Дело в том, что при аренде котельной главным пунктом в договоре был следующий: «эсклюзивными угарными средствами обеспечить потепление климата на территории Санкт-Петербурга и Ленинградской области, а также прилегающих к ним территорий по Арктику и Антарктиду включительно». Инициатором такого почина была действительно Ляля Хлюпина. Аэрозоль вынашивал планы мести, котельная ему нужна была для того, чтобы дымом из вонючей трубы трепать нервы небесным жителям. Для этого он использовал порошок, придуманный еще Бен Бецалелем, знаменитым средневековым алхимиком и известным ученым-ангеловедом. Не сидеть же, думал Аэрозоль, в ожидании звезды Энтропии, не пакостя крылатым мерзавцам хоть таким примитивным способом.

Разумеется, к потеплению климата их работа отношения не имела. Это Хлюпина, стяжательская душа, оценила выгоду ситуации и предложила на партнерских началах торговать прошлогодним снегом. Мы вам, значит, подогреваем воздух «эсклюзивными угарными средствами», а вы, пользуясь отсутствием снега, продаете дефицитный товар. То есть нанимаете дальнобойщиков, и те гонят свои шаланды с «высокогорным качественным продуктом» хоть откуда, хоть с вершины Килимаджаро.

Настоящая причина того, что погода повредилась рассудком, крылась, как вы уже понимаете, в ловких манипуляциях временем при помощи волшебных часов. Точно так же как и хамские выходки, кончавшиеся всегда одинаково, – таинственным растворением в воздухе вредной хулиганствующей особы.

Вот такие чудовищные дела творились на проспекте Котельникова в обыкновенной вроде бы кочегарке.

– Компрачикос, скрыпидон, гроб повапленный… – продолжала Ляля Хлюпина вдохновенно жечь глаголом сердце падшего ангела. И вдруг замерла с зависшим на языке непонятным «Бовой-конструктором».

В дверь, закрытую на восемь ключей, позвонили, причем настойчиво.

Ляля Хлюпина и ангел Аэрозоль мягким шагом поспешили к глазку и, отталкивая друг друга лбами, заглянули в его хрусталик.

Перед дверью обнаружился человек очень даже неприметного облика. В сильно синем болониевом плаще, надувающемся, как парус на бригантине, в ядовито-зеленой шляпе, которая из-за широких полей была похожа на планету Сатурн, как ее рисуют в учебниках, в пиратских сапогах с отворотами, он стоял и прятал глаза за кругленькими джон-ленноновскими очками. Рыжая колючая бородища выпирала во все стороны ото рта – впрочем, не скрывая улыбки, хитроватой и какой-то дурашливой.

Ляля Хлюпина и ангел переглянулись.

Незнакомец по ту сторону двери громко хмыкнул и вынул из бороды половинку ярко-красного языка. Облизнул им ушные раковины, чтобы лучше было слышно ответ, и, сложив из ладони трубочку, прокричал в нее раздельно и четко:

– Извиняюсь за непредвиденное вторжение, фитнес-центр «Силушка» это здесь?

Но напрасно его чуткие уши вслушивалась в глухое молчание, что просачивалось в дверные щели, не на таких человек напал, не на лохов с разинутыми карманами, кричащими: «Бумажничек не желаете ли?»