Текст книги "Уля Ляпина против Ляли Хлюпиной"

«Я тащусь, – ухмыльнулся ангел. – Щас все брошу и пойду открывать».

Хотя бросать ему было нечего, кроме часиков, булькающих в кармане.

И идти ему было некуда, ведь стоял-то он фактически рядом с дверью.

«Что за типус?» – спросила Ляля на беззвучном языке мимики.

На что ангел ответил коротко: «Объявился-таки, щучий скелет!»

И добавил с кривой улыбочкой: «Ишь как вырядился, будто на похороны».

Он достал краденые часы и, нащелкав на них «минус двенадцать», надавил на незаметную кнопочку. И в мгновение они со старухой провалились в недалекое прошлое – на двенадцать часов назад.

Глава 10. Черная звезда

Слух у Санта-Клауса был отменный – он, особенно при тихой погоде, слышал даже в воздухе стрекозу, пролетающую в милях от уха, и жужжанье метеорита в космосе – если не было магнитных помех. И, конечно, он расслышал за дверью тихий-тихий знакомый-знакомый звук.

Сердце ёкнуло в груди Санта-Клауса, едва тиканье, переплетенное с бульканьем, уловило его чуткое ухо.

Звук был сладок, как дыхание ландыша. Жаль, по-русски нет такого глагола, в одиночку способного передать его тикающе-булькающую основу.

На лапландском все много проще, в нем любым сочетаниям звуков существуют глагольные соответствия – а порою даже несколько видов. И для тикающе-булькающих созвучий на лапландском есть с десяток глаголов, выражающих их точно и весело. Главные среди них два: первый – «тилькать» и, второй, – «букать» (с ударением на слог «бу»).

Сам источник лапландского языка – удивительная природа севера, и лапландцы, ее добрые дети, прежде чем придумать слова, говорили на языке деревьев, просыпающихся под звон капели, бормотали голосами медведей, с которыми не враждовали, а ладили, пели в хоре с озерными камышами, наполняя разноцветными красками великую симфонию жизни.

И письменность у лапландцев древняя – пожалуй, самая древняя на планете. Только вот одна незадача – жители этой славной страны не использовали писчей бумаги; письма, расчеты, памятки, всевозможные деловые записи, даже стихи и сказки они писали на вяленой и сушеной рыбе, из которой варили себе потом похлебку – не пропадать же понапрасну еде. Это, кстати, описывается у Андерсена – помните его «Снежную королеву», место, где лапландка пишет финке письмо на сушеной треске.

Поэтому в культуре лапландцев памятников древней письменности, увы, практически не осталось.

Санта-Клаус унял волнение. По Нетунету связавшись с Санчо, он сообщил ему счастливую новость: мошенники скрываются в кочегарке. Брать нахрапом их было никак нельзя, брать их нужно было исключительно хитростью. Умной хитростью, хитростью деликатной, а не той, которой бездельник двоечник пытается уберечь себя от справедливого отцовского наказания.

Главное – не наломать дров. Спугнуть мошенников ничего не стоит (знал бы Санта – но он не знал! – что разоблачен коварным Аэрозолем). Поэтому, еще потоптавшись и для проформы подавив на звонок, Санта-Клаус вернулся к сантамобилю.

День решительно приближался к вечеру.

Уля Ляпина тоскливо кивала, слушая и не слыша, как тетя Соня рассказывает о происшествии в супермаркете.

– Самозванка! – возмущалась их московская родственница. – Я-то сразу раскусила эту нахалку! Она еще к прилавку не подошла, а я уже точно знала, что это не она, то есть – ты…

Уля Ляпина невпопад кивнула. Теперь, когда роль снегурочки отобрали у нее окончательно, мир как-будто обеднел красками, обеззвучел, лишился запахов, стал неинтересен и плосок. Супердевочки тоже люди; бывает, и на них, как на всех, накатывает колесо обстоятельств и давит, давит, хоть волком вой, – тем больнее, чем несправедливей обида.

– Парик фиолетовый, натуральный, волосы европейские, фирма «Далила Стиль». А она туда – крокодила!

– Крокодила?!! – ужаснулся Ульянин папа.

– Крокодила, – подтвердила Софья Прокофьевна. – Завязала его петлей и напялила на голову этой несчастной даме.

– Прямо бедствие какое-то, живем словно в джунглях! – Мама Ули возмущенно швырнула в раковину недомытую крышку от сковородки. – Скоро в ванну нужно будет влезать в специальном скафандре, чтобы из сливного отверстия не вылезла какая-нибудь рептилия и тебе ногу не откусила. Тут показывали передачу про олигархов, так они для своих детей покупают вместо игрушек всяких там молоденьких крокодильчиков, львят, горилл, анаконд, удавов, а потом, когда этим балбесам звери надоедают, выпускают их за порог, на улицу. И куда только правительство смотрит!

– Пустяки! – успокоил маму Ульянин папа, доедая цыплячье крылышко. – Вот недавно, по пятому каналу передавали, что сбежала из зоопарка пума. Ну и что? Съели ее бомжи, слопали и косточек не оставили.

Папа сплюнул в тарелку куриный хрящик, предварительно его обсосав.

– А на пляже у Петропаловки? – Мама хмуро посмотрела на папу. – Это надо же, до чего мы дожили – акула напала на иностранца! Хорошо он оказался профессиональным ныряльщиком с Соломоновых островов!

– Это оттого, что Нева все никак не может замерзнуть, – ответил на это папа. – Был бы лед, была бы зима, никакие акулы из-подо льда не лезли б. А вообще, конечно, полное безобразие. Экология совсем никуда. Всемирное потепление климата.

– Нет, а этот-то! – возмущалась тетя. – Тот, который крылья ангелам резал. Сам-то, хам, небось из тюрем не вылезает, а туда же: мол, хватайте бандитку! Вроде как она это ты. – Тетя пальцем показала в Ульяну. Затем грозно потрясла кулаком. – Обознался, так и пасть свою схлопни. Выясни сначала, потом ори. А то – племянницу родную позорить! Обвинять ее на весь магазин! Даже в сердце пересохло, как вспомнила. – Тетя Соня хлебнула кофе. – Я им объяснила, что это ложь, только эти двое уже исчезли. Будто испарились – момент, и нету.

– Как исчезли? – спросила Уля.

В этом месте тети Сонин рассказ вдруг вернул ее отсутствующее внимание. Что-то щелкнуло в голове Ульяны. Мигом вспомнилась вчерашняя мысль про заслоночку на часах времени: «А не пользуется ли ими ее двойник? Не потому ли он… то есть она такая неуловимая?»

А еще из памяти выплыла фраза Санчо: «Эта фальшивая супердевочка специально все так подстраивает, чтобы настоящей супердевочке не досталась роль».

И вот тут она впервые задумалась: а не одна ли это персона – самозванка, что ее подставляет, и Ляля Хлюпина, таинственный вундеркинд из заведения, несуществующего в природе.

«Что ж, – сказала себе Ульяна. – Завтра генеральная репетиция. Эта Хлюпина появится в школе. Там и выясним, что она за фигура. Разберемся, где гений, а где злодейство».

– Шут гороховый, – ругался Аэрозоль, вспоминая кольцо Сатурна из полей бутафорской шляпы и пронзительные дула очков, нацеленные в дверной глазок. – Ишь как вырядился, думает, не узнали! Хило дело, – добавил он и поцокал своим ангельским зубом. – Нет, не хило. – Ангел почесал кончик носа. – Мы ему устроим такой шпильгаген, никакое чаромутие не поможет.

– Кто он хоть, этот барбудос в шляпе? – вяло спросила Хлюпина. Эти муторные прыжки во времени – из сегодня во вчера и обратно – укатали ее, как Сивку, – поэтому и голос был вялый.

– Так, один провинциальный учителишко. Вел в Лапландии школу дедов-морозов, – воровато отмахнулся Аэрозоль, явно что-то скрывая от своей ругливой помощницы.

– Ага, провинциальный учитель. А ты не выучил формулу глюконата кальция, поэтому и слинял в прошлое. – Ляля Хлюпина злорадно расхохоталась. – Чтобы не поставили двойку. – Ее буквально трясло от смеха. – Сами кушайте позавчерашнюю лягушатину. И снимайте лапшу с ушей. Думаешь, такая я идиотка, чтобы верить сказкам из секонд-хенда. А ну колись, налим без костей, чем так страшен этот бородатый дедуля? Не то устрою культурную революцию, уволюсь на фиг из твоей унылой шараги, вот и колдуй тогда один-одинешенек.

Последний довод, видимо, озадачил ангела. С досадой крякнув и уныло поморщившись, Аэрозоль зашевелил ртом.

– Санта-Клаус, – сказал он тихо. – А приперся он сюда за часами. – Ангел хлопнул по карману пальто. – Типа хочет возвратить собственность.

– Санта-Клаус! Мужчина моей мечты! – Ляля Хлюпина так и взвизгнула от восторга. Даже тусклая кожа ее тронутого молью лица раскраснелась на некоторых участках. – О! И я от него бежала! Ангелочек Аэрозольчик, миленький! Ну пожалуйста, только одним глазком, ну хоть маленьким сегментом зрачочка! Санта-Клаус – это же как Париж – раз увидеть и умереть от счастья!

– Ишь, расквакалась: «Париж», «умереть»… Ну насчет последнего это просто. Умереть? Пожалуйста, в чем проблема! Вот сорвет нам Санта-Клаус наш праздник, и покатимся мы оба в тартарары. Ты останешься по жизни старухой, я… – Он плюнул под ноги и замолк. – Ладно, хватит, возвращаемся в будущее. Чем травить себя досужими разговорами, будем думать, как избежать сложностей.

Ляля Хлюпина продолжала хлюпать.

– Ты ревнуешь меня к этому человеку, – неожиданно сказала она. – Ну конечно, интересный мужчина, модный, видный, в шляпе, очках. Не какой-нибудь грубиян, как некоторые.

– Я? Ревную? – рассмеялся Аэрозоль. – К этому занюханному хмырьку? К этому «дорогие деточки, ой, а что это под елочкой за коробочка»? Было бы к кому ревновать! – Ангел снова плюнул себе под ноги. – И из-за кого, выдра!

– Я-то? Выдра? А ты – удод! Штопанный удод в огороде!

– От такого же удода и слышу. – Ангел вынул из кармана часы. – Всё, отставить, болтовню по боку! Вот отправлю вплавь на голодный остров, будешь тень свою с пола языком слизывать.

Ляля Хлюпина мгновенно умолкла, испугавшись предложенной перспективы.

Ангел щелкнул на часах кнопочкой и, пока они летели сквозь время, наставлял свою напуганную помощницу:

– Завтра генеральная репетиция. Ты должна быть на недосягаемой высоте. Танцевать, как Майя Плисецкая. Очаровывать публику, как Мэрилин Монро. Петь, как Верка Сердючка в дуэте с Эдитой Пьехой. И смешить смешнее, чем Клара Новикова. Ты должна им всем показать, что самая лучшая снегурочка это ты. Чтобы не было никаких сомнений. Не то отыщется какой-нибудь злобный критик, напишет кляузу министру по новогодним праздникам и поломает весь наш замечательный план.

– «Что общего у снега с животным?» – прочитал Санта-Клаус вслух.

Он чаевничал, лениво листая знаменитое сочинение Кеплера, – то есть думал и делал выводы.

Санта снова был в привычной одежде, маскировочные очки и шляпа, длинный плащ и флибустьерские сапоги воротились на обычное место, борода была отмыта до белизны и искрилась, будто снежная вата…

Санчо тоже поменял цвет. Если кузов был до этого радужный, то теперь стал долматинской породы – в черных пятнах на белом поле. Занавески тоже стали другие – не в горошек, а в веселую дрипушку. И покрышки вместо угольно-черных превратились в шаловливо-сиреневые.

Все эти серьезные перемены имели целью отвлечь внимание нежелательных посторонних глаз – если таковые имелись – от примелькавшегося средства передвижения.

Кеплеров трактат о снежинках неожиданно был отложен в сторону. Санта вырвал из усов волосинку и пустил ее летать по салону.

– Ляля Хлюпина! – сказал он уверенно. – Похититель часов она. Доказательства? Первое – фотография с изображением и адресом кочегарки. Ляля Хлюпина в качестве компромата подсовывает фотографию завучу. Та уверена, что на фото Ляпина, и лишает ее роли Снегурочки. То есть эта Хлюпина таким способом убирает претендента на роль. И второе доказательство – главное: сегодняшний мой визит в котельную. Украденные клепсидры там, я их слышал, они со мной говорили. Складываем первое со вторым и получаем: преступник – Хлюпина…

– Стоп-стоп-стоп, – остановил его Санчо. – Получается какая-то неувязка. Получается, что в школе дедов-морозов целый год проучилась девочка и никто этого не заметил. Но девчонок там в принципе быть не может – она, что же, так удачно маскировалась?

– Ну, не знаю. Накладные усы, брови, борода – что тут сложного? В любой лавке такого добра навалом. Нарумянила нос румянами, посох в руку, и все дела.

– А обязательный для всех медосмотр? Традиционная сауна по субботам? Общежитие? Тренажерный зал? Не поверю, чтобы никто ни разу не обратил на нее внимание.

– Все, я понял! Хлюпина не девчонка. – Санта-Клаус чуть не прыгал от возбуждения. – Она просто переоделась в девочку. Сбрила бороду, причесала брови, наманикюрилась, напедикюрилась, пирсинг, дансинг… В общем, полная перемена облика от носков до ушей и пяток. Оригинальный криминальный прием, но мы тоже не подбородком думаем. Раскусили тебя, дедушка-отморозушка, – как веревочке, как говорится, не виться…

– Вот так новость, – перебил его Санчо, слушая одновременно и Санту и новостные сообщения из Нетунета. – Астрономы обнаружили в космосе одинокую кочующую звезду. Звезда абсолютно черная. Движется в направлении Солнца. Ты когда-нибудь о подобном слышал?

Санта-Клаус наморщил лоб. Переключка с Ляли Хлюпиной на Вселенную потребовала промежутка секунды в три. Наконец он поднялся с места и потопал по салону сантамобиля к шкафчику с походной библиотекой. Открыл дверцу и с дальней полки, где хранились древнеегипетские папирусы, взял какой-то из драгоценных свитков. Развернул его, пробежал глазами. И мгновенно уши у Санта-Клауса сделались прозрачными, как аквариум. Что, напоминаю, показывало высший градус Санта-Клаусова волнения.

– Катастрофа, – сказал он тихо и, задумавшись, поплелся к столу.

Нос у Санты обвис и съежился. Санта дернул его за кончик и вернул в первоначальное положение. Никая катастрофа на свете еще не повод, чтобы вешать носы. Это он понимал четко.

– Не отчаиваться и верить в победу, – повторил он скороговоркой вслух. И закончил медленно и уверенно: – И никогда не забывать улыбаться.

Глава 11. Разные нехорошие разности

Перенесемся в просторы космоса.

Черная звезда Энтропия тихо кралась по задворкам вселенной. То, что попадалось ей под руку, – звездочка ли размером с муху или зазевавшаяся комета, – все она ощупывала лучами и бессовестно запихивала себе в рот. Энтропия была всеядная, но главным ее лакомством было время. Она нюхом чуяла его запах, выскребала, как медведица из колоды, до последней крохотули-секундочки и летела, ненасытная, дальше. Там, где проходила звезда, оставались лишь трухлявые оболочки, словно выпитые извергом пауком пустотелые мушиные тушки.

Так она скиталась годами – но годами не простыми, а световыми. И ни разу не находилось витязя, чтобы выскочил на лихом коне, размахнулся проворной сабелькой и скосил чумной звезде ее головешку. То ли вымерли они подчистую, то ли все попрятались по чуланам, не желая рисковать жизнями.

И в какой-то неприятный момент – не простой, а световой, ясно дело – вдруг унюхала звезда Энтропия маленькую, чуть заметную точечку, звездочку под именем Солнце, и вблизи этой бледной звездочки мелкую зелененькую планетку, называвшуюся скромно – Земля. Времени там было – заешься!

Энтропия облизнулась по-волчьи и тишком заковыляла в ту сторону.

Но вернемся с небес на Землю, в ту ее низинную часть, где из серых балтийских волн встает над миром лучший на свете город.

В Петербурге настало утро. Уля Ляпина разжмурила веки и прислушалась к разговорам с кухни. Голосов было сразу несколько – мамин, папин и тети Сони, но последний заглушал прочие.

– Мне приснилось, – говорила она, – что на мне очки с линзами, каждая толщиной в палец. И во рту нет семнадцати зубов! Интересно, к чему бы это?

– Зубы к счастью, – сказала мама. – Я имею в виду финансовое.

– Я не понял, – вмешался папа. – Я вот до сих пор в своей жизни финансового счастья не испытал, хотя зубов во рту имею четырнадцать… Нет, пятнадцать. – Он пересчитал языком.

– То ж во сне, – утешила папу мама.

– А, во сне, – уныло ответил папа. – Я сегодня спал, как лохматый, и практически ни разу не просыпался. И не храпел… – Он взглянул на маму и добавил осторожно: – Практически.

– Это все тепличный эффект, – сказала тетя Соня вприхлебку. – Мегаполисы уродуют человека. Отрицательное психическое давление. Орудуют энергетические вампиры. Все эти ночные дозоры и прочая эзотерическая возня. – Она хрустнула поджаренным тостом. – Дождусь мая, уеду на чистый воздух сажать луковичные растения на огороде. Уже купила двадцать пакетов натурального почвогрунта «Родина», хочу вырастить на участке араукарию…

Уля Ляпина вскочила с постели.

«Репетиция!» – вдруг щелкнуло в голове, но мгновенно, будто бы в телефоне, зазвучали гудки отбоя. Супердевочка, погасив обиду, начала собираться в школу. Новый день обещал быть хлопотным. И ей надо быть ко всему готовой. А для начала хорошенько позавтракать.

Ранним утром, город еще потягивался, а в котельной на Котельникова, 4, уже кипела суетливая деятельность. Черная звезда была близко, по приблизительным рассчетам Аэрозоля она должна была зависнуть над Петербургом во второй половине дня – но не раньше трех часов пополудни. Точно угадать было трудно, с таким характером, как у мадам Энтропии (и с таким, как у нее, аппетитом), делать ставки на ее пунктуальность заведомо означало проигрыш.

Ангел нервничал, хватаясь одновременно за великую прорву дел и бросая на середине каждое. То готовил телескопическую пешню, чтобы сделать в атмосфере над школой, где сегодня репетирует Ляля Хлюпина, незаметную озоновую дыру, сквозь которую пройдет луч звезды. То всухую жевал будильники. То латал специальные рукавицы, чтобы не обжечься, удерживая нагревающиеся часы-клепсидры, когда время устремится по лучу в небо. То чертил на бумаге схему незаметного проникновения в школу.

Ни одна живая душа, даже въедливая его помощница, не должна была знать о том, что он рядом и готов действовать, когда начнется эта чертова репетиция. Ляле Хлюпиной он наплел с три короба про какую-то мифическую задержку – мол, звезда по причине лени появится не раньше, чем послезавтра. Хитрый ангел вовсе не собирался возвращать своей помощнице молодость. С этой вредины довольно было того, что он тратился на нее столько времени. И к тому же, думал Аэрозоль, дай возможность этой жадной старухе приложиться к лучу звезды, чтобы скинуть с себя лишние годы, ее ж трактором потом не оттащишь. Она ж будет молодеть до тех пор, пока не сделается грудным младенцем. Пока вовсе не уменьшится до микроба. Хотя, возможно, это будет и к лучшему – прилетит какой-нибудь воробей и склюет ее, как вредное насекомое.

В хитроумной плане Аэрозоля Ляля Хлюпина была лишь прикрытием. Она должна была… Впрочем, стоп! Не интересно открывать раньше времени все коварные ангельские уловки.

– Молчать в тряпку! – орал он Ляле, когда та, как вздорная собачонка, что-то вякала на него со стула, пока ангел разрывался в делах. – Репетируй молча свою снегурку, тебе сегодня на людях выступать. – Ему было не до ее вякания.

Одну целую и две десятых секунды Ляля Хлюпина выдерживала молчание.

– А мне плевать на людей, плевать! – вновь соскакивала она с стопора. – На ангелов, на людей, на мух, на слонов, на крокодилов, – на всех! Я самая из самых, я – супер! У меня даже тень – отпад! Смотри, сидор, какая у меня тень клевая!

Она вставала напротив лампы и начинала выгибаться, как гусеница.

– Что, красиво? Скажи, не супер?

– Ладно, супер, змея очковая, – чтоб отделаться, говорил он Ляле. – Ты еще повыгибайся, я скоро.

Ангел понял, как просочится в школу, – карлик носа не подточит, так просто.

«В замороченные леса Валахии! – Он уже отщелкивал на клепсидрах три кубических хронолюкса времени. – Набрать мороку из Дракуловых колодцев и нагнать его на школьные помещения! Шахтно-вентиляционным путем. И частично воздушно-капельным».

– Без меня чтобы все тихо! Ни-ни! – наказал он на прощание старушенции.

Но ответа не услышал, пропал.

После русского был урок труда. Однорукий трудовик Сидор Львович скрипучим голосом объявил тему: «Обтесанность как высшая ступень деревянности». И затем на примере Буратино-Пиноккьо долго и занудно рассказывал о процессе получения из простого полена высококачественного художественного изделия. Сегодняшний урок был теория. Практикой предполагалось заняться самостоятельно на зимних каникулах.

Уля Ляпина торопила время. Школьные часы текли медленно. Репетицию назначили на пятнадцать, и нужно было еще придумать, как на нее попасть. Посторонних в зал не пускали, а она теперь причислена к посторонним.

На переменке к ней подошел Сосиськин. Официально его звали Данила Спицын, но на Данилу он откликался редко, уже отвык. Сосиськин был серьезен как никогда, и это было на него не похоже.

– Если бы ты оказалась закупоренной в избушке, висящей на краю пропасти, стала бы ты от голода есть ботинки? – спросил Сосиськин.

Вопрос был задан что говорится в лоб.

– Есть ботинки? – переспросила его Ульяна.

Она взглянула сперва на свои кроссовки, потом на сменную обувь любителя коварных вопросов.

– Твои бы точно не стала, – сказала она, поморщившись.

– Я не про свои, я вообще. В принципе, – не отставал от нее Сосиськин. – В избушке, висящей на краю пропасти.

– Вообще ботинок не бывает, Сосиськин. И в принципе не бывает тоже. Есть твои, есть мои, есть Пашкины.

Как раз мимо бежал Моржов, и она ткнула для примера в него.

– Ну, хорошо, а человека смогла бы? – нервным голосом прошептал Сосиськин.

– Что значит человека? Не понимаю. – Она взглянула на него, как на психа.

– Ну, человека, например, съела бы?

– Сосиськин, у тебя крыша съехала? Что это сегодня с тобой? Или с утра не завтракал? На, возьми, у меня есть сушки.

– А я думаю, что, наверное, съел бы.

Он стал бледный, как мясо рыбы, и тихонько отошел в сторону.

«Что-то с ним сегодня не правильно, – подумала Ульяна с тревогой. – Отрицательное психическое давление? Орудуют энергетические вампиры?»

На литературе Владислава Мартыновна запустила вдруг в Моржова туфлей. Пашка увернулся, конечно, и туфля попала в Ирку Туркевич. Ирка, не долго думая, отфутболила туфлю дальше. Так она летала по классу, будто первый советский спутник, пока вновь не возвратилась к преподавательнице. Владислава, как ни в чем не бывало, вдела ногу в возвратившуюся туфлю и, как будто ничего не случилось, продолжала вести урок.

Проходили «Сказку о рыбаке и рыбке». Владислава вслух прочла сказку, и каждый должен был своими словами изложить ее содержание – письменно, в рабочей тетради.

Уля Ляпина, как и положено супердевочке, быстро справилась с таким пустяком. Пашка вяло ковырял ручкой в неподатливом тетрадном листе. К концу урока он написал следующее: «Помню желтоглазого окуня как он спрятался в траве под лопух поднял жабру и слушал речку». И подписался под этим: Пушкин.

– Пашечка, – сказала ему Ульяна. – Пушкина убили на Черной речке, зимой. А зимой травы и лопухов не бывает. Никакого желтоглазого окуня он тоже видеть не мог, в Черной речке рыба вообще не водится, там один мазут.

– Ляпина, снова вместо урока занимаешься болтовней? – Владислава, как заправская снайперша, уже прицеливалась в нее туфлей. – Давно родителей в школу не вызывали?

Слава богу, громко прозвеневший звонок, не позволил материализоваться ее угрозе.

Со школой явно происходило что-то неладное. В школьную атмосферу будто впрыснули какой-то микроб, какие-то семена безумия, отчего и ученики, и даже преподаватели вели себя неадекватно и странно.

Метан Хлоридович, ведший химию в старших классах, брызгал кисточкой из ведра с водой на всех, кто попадался ему в коридорах школы, – должно быть, изгонял бесов.

Физкультурник Бармалей Павлович печатал коридоры спортивным шагом и на ходу обрывал пуговицы у встречных и поперечных. У кого их не было, тем он выдавал по звонкому щелбану и шагал дальше.

Из кабинета математики на втором этаже раздавались нечеловеческие удары. В промежутках между ударами тихий голос математички интересовался: «Так сколько сторон у треугольника, спрашиваю в последний раз?»

И только кабинет биологии, святая святых заведующей учебной частью, молчал, как партизан на допросе.

С супердевочкой все было в порядке, на нее, наверное, этот микроб не действовал, но все равно она передвигалась с опаской. В школьной улье, растревоженном неизвестно кем, Уля Ляпина чувствовала себя инородным телом. Она спустилась по лестнице в вестибюль, надеясь выяснить обстановку в зале, где должна быть генеральная репетиция. До начала оставалось совсем немного – урок с хвостиком.

Охранник Вова, когда она проходила мимо, выглянул из-за журнала с кроссвордами.

– Стой, Ляпина, ты куда?!! – Он вдруг выпучил тюленьи глаза и испуганно заорал, как рупор: – Ты ж на друга моего наступила!

Уля вздрогнула, посмотрела под ноги, но не нашла там ничьих друзей.

– Извините, – извинилась она. И подумала: «Еще одна жертва».

Охранник Вова наклонился над полом.

– Эй, Серега, ты как, живой? – произнес он тревожным голосом. – Жив, Серега, отвечай, или умер?

Он вздохнул и, выпрямив спину, укоризненно скосился на супердевочку.

– Жаль Серегу, если ты его раздавила. Мы с ним вместе служили под Таганрогом. Он же гений маскировки, мой друг Серега. Так мог спрятаться, комар не заметит. Типа Штирлица и Рихарда Зорге.

– Извините, – повторила Ульяна.

Вова сделал вдруг испуганные глаза.

– Не маньяки! – Он затравленно озирался. – Зря ты, мама, меня учила, зря. – Вова бросил на стул журнал. – Самое опасное не маньяки! – Вова медленно отступал к выходу. – А маньячки! – И с криком «А-а-а!» Вова бросился из вестибюля на улицу.

Уля Ляпина пожала плечами и осторожно обошла место, где лежал невидимый друг Серега. Она хотела заглянуть в зал, но была оттеснена в сторону каким-то странным человеком в пальто, вошедшим с улицы в вестибюль школы. На человеке был зеленый противогаз с большущим хоботом в гармошечный рубчик. Из кармана пальто вошедшего раздавались непонятные звуки – то ли бульканье, а может быть, тиканье, или первое и второе одновременно.

Дядька шел и бормотал на ходу, видно, думая, что его не слышат:

– Исключительно удачная заморочка! Вот что значит качественный продукт! Фирма веников не вяжет, как обещали!..

Он легонько потянул ручку двери и, как мышка, юркнул в актовый зал.

– …И частично воздушно-капельным… – долетела до ушей супердевочки незаконченная дядькина фраза.

Дверь захлопнулась у ней перед носом, и больше она дядьку не слышала.