Текст книги "Люди греха и удерживающие"

Научное Предание

1934 г. Нацизм стал в Латвии государственной политикой

И. Киртовский выступил инициатором проведения школ молодых ученых-экономистов со всего Советского Союза. Первый раз такая школа прошла под Ригой, а потом ее ежегодно организовывали в столицах других союзных республик. На этих школах неделю мы слушали лекции ведущих экономистов страны, а потом в непринужденной обстановке обсуждали с ними интересующие нас вопросы. Дискуссии обычно велись по вечерам, в гостиничных номерах, за бутылкой хорошего вина. Один раз так довелось всю ночь проговорить с лауреатом Нобелевской премии Леонидом Витальевичем Канторовичем – создателем теории линейного программирования. Он рассказывал, как И. Сталин привлек его к реализации атомного проекта, где он решал задачи оптимального распределения материальных и трудовых ресурсов. До этого он работал на деревообрабатывающей фабрике, поставил и математически решил задачу как наилучшим образом раскроить фанерные листы. Кто посоветовал Сталину привлечь его к работе в рамках атомного проекта, Канторович не знал, но отметил, что министры и прочие начальники думали в то время о народе и искали тех, кто мог решать поставленные партией задачи. Леонид Витальевич рассказал также о том, как между собой после войны боролись различные научные школы и как в этой борьбе сами ученые прибегали к помощи партийных органов, а то и силовых структур, когда научных аргументов в споре не хватало. Время было неоднозначное.

Любая система ценностей передается как через письменные тексты – Писание, так и посредством устных рассказов – Предание. Это происходит как в религии, так и в науке. Мои старшие коллеги в Институте экономики написали много хороших книг, которые я с интересом прочитал, но кроме того, они рассказывали о разных важных общественных событиях, которым места в Писании не нашлось. Некоторыми из полученных сведений я поделюсь здесь.

Массовое нацистское движение возникло во Второй Латвийской республике в 30-е гг. Наибольшую известность получили Объединенная латвийская национал-социалистическая партия и «Перконкрустс». Главой последней был Густав Целминьш. «Перконкруста» выдвинул известный лозунг: «Латвия для латышей – хлеб и работа для латышей!». Партия имела развитую организационную сеть, насчитывала 15 тыс. членов, издавала свою газету.

В мае 1934 г. к власти в стране пришел диктатор Карлис Ульманис. Он поставил нацистские идеи на прочную государственную основу. При нем началось строительство этносоциальной иерархии, на вершине которой была латышская бюрократия, а в основании – наемные работники-инородцы.

Инородцев выгнали из государственного аппарата, ограничили в возможностях ведения бизнеса, в занятиях интеллигентскими профессиями, лишили их права на родной язык в официальном общении, права на поддержание этнической идентичности в школах, институтах, культурных обществах. Больше всего пострадали евреи, но досталось и русским, полякам, латгалам, белорусам. Немцев-остзейцев в 1939 г. вообще лишили гражданства, отобрали у них все движимое и недвижимое имущество и принудительно депортировали за пределы страны.

В преследовании инородцев участвовало большое число латышских чиновников, военных и членов национальной гвардии – айзсаргов. Все эти политические силы иначе как нацистскими назвать трудно, хотя формально в нацистских партиях они и не всегда не состояли. «Перконкрустс» при К.Ульманисе даже запретили, а Целминьша арестовали, а потом депортировали, как опасного конкурента диктатору.

Преследование инородцев, кстати, было немаловажным фактором того, что они с восторгом поддержали установление советской власти в июне 1940 г., но об этом в другом месте. Отмечу только, что установившаяся в июне советская власть местных нацистов практически не тронула: то ли не разобрались что к чему, то ли не хотели провоцировать Гитлера на преждевременное выступление.

В июне 1941 г. в ходе отступления советских войск, но еще до прихода немцев организовались отряды латышских добровольцев нацистского толка. Они стреляли в спины отходившим красноармейцам и их семьям, а также по собственной инициативе уничтожили около десяти тысяч евреев и цыган, присвоили себе их имущество.

Потом немцы сформировали из этих добровольцев полицейские отряды и использовали их для уничтожения оставшихся «неполноценных в расовом отношении» элементов, а также «красной» элиты – коммунистов, советских работников, комиссаров.

Местные нацисты участвовали в организованном немцами уничтожении советских военнопленных и мирных советских граждан. Латышские добровольные полицейские отряды осуществляли также карательные операции против мирного населения России, Белоруссии, Украины, Польши. По политической направленности это была чисто нацистская деятельность.

Все это надо расценивать как существование в годы немецкой оккупации в генеральном округе Леттланд, комиссариата Остланд очень значительного числа местных нацистов, добровольно служивших в составе созданных немцами организационных структур.

Среди латышских нацистов были свои яркие антигерои: группенфюреры СС Рудольф Бангерский и Оскар Данкерс, штандартенфюрер СС Волдемар Вейс, капитаны СС Герберт Цукурс и Виктор Арайс. Все эти демоны не просто служили немцам, но и активно привлекали к этому простых латышей, агитировали и принуждали их идти в ад человеконенавистничества.

В современной Латвии этих нацистских демонов почитают: похоронили на национальном кладбище, возлагают к могилам цветы, ставят в их честь мюзиклы, издают книги, прославляющие совершенные ими «подвиги» по уничтожению инородцев.

В составе местных нацистских формирований преобладали латыши, но было среди них также определенное число латгалов и русских.

В феврале 1943 г. немцы из полицейских отрядов службы СД стали формировать латышские легионы войск Ваффен СС. Всего были созданы две полноценные дивизии, и через них прошло в целом около 150 тыс. человек. Первоначально в эсэсовские дивизии набирали только добровольцев, но в конце войны набор стал принудительным.

При освобождении территории Латвийской ССР советскими войсками в 1944 г. местные нацисты стали массово попадать в плен. Большая часть военнопленных освобождалась от наказания и призывалась в Красную армию. Тех, кто совершил тяжкие преступления, судили по советским законам. Осужденных отправляли главным образом в трудовые лагеря.

В августе 1944 г. за поддержку населением республики нацистского режима и массовое уничтожение местными нацистами советских граждан в годы немецкой оккупации из состава Латвийской ССР был изъят и передан в состав РСФСР Абренский (бывший Пыталовский) район.

Отметим, что население Латвии в этот период не подвергалось депортациям в Сибирь, Казахстан или Среднюю Азию, как это было сделано с крымскими татарами, чеченцами, ингушами, калмыками, балкарцами, карачаевцами, черкесами, которые также массово переходили на сторону немцев и участвовали в расправах над красноармейцами и мирными советскими гражданами. Латвийская ССР не была также расформирована, как это было сделано руководством страны с Калмыкской АССР, Чечено-Ингушской АССР, Крымской АССР, Карачаево-Черкесской АО.

Очевидно, решающую роль в этом сыграло то обстоятельство, что значительная часть латышей поддерживала «красный» проект и воевала на стороне Красной армии с немцами в составе отдельного 130-го Латышского стрелкового корпуса, в партизанских отрядах, в подполье.

На завершающем этапе Великой Отечественной войны часть латышских нацистов бежала на Запад и там укрылась от возмездия советского народа. Часть латышских нацистов была пленена Красной армией в Курземском котле. Эти нацисты попали в советские фильтрационные лагеря. Большинство из них после проверки были выпущены на свободу. Виновные в совершении военных преступлений и в уничтожении мирных жителей были осуждены и отправлены в советские трудовые лагеря. Таких насчитывалось около тридцати тысяч человек. То есть нацистским преступникам присуждали только исправительные работы.

Масштабная денацификация латвийского общества не проводилась, о чем я уже упоминал в разделе, посвященном учебе в Латвийском университете.

Как объясняли мне потом в аппарате ЦК КПЛ высокопоставленные работники тех лет, власти не хотели обострять политическую обстановку в республике. После войны около двадцати тысяч латышских нацистов ушли в подполье и стали антисоветскими партизанами – «лесными братьями». Они убивали коммунистов и советских работников, учителей, грабили мирное население. Жертвами были главным образом жившие на селе «красные» латыши. Но местные коммунистические власти не хотели уничтожать укрывавшихся в лесу нацистов, а старались вывести их из леса и реабилитировать.

В 1947 г. первый секретарь ЦК КПЛ Ян Калнберзин и глава правительства Вилис Лацис обратились к руководству СССР с письмом, в котором просили досрочно освободить осужденных ранее латышских нацистов. Просьба обосновывалась тем, что не хватает рабочей силы для восстановления народного хозяйства республики. Приводился также устный аргумент, что проявленная мягкость по отношению к уже осужденным нацистам позволит ослабить расширяющееся движение «лесных братьев».

Таким образом, руководители республики встали на национал-коммунистические позиции – поставили интересы своего этноса выше интересов всего советского народа, боровшегося с нацизмом за свое существование в годы войны и строго наказывавшего предателей после победы. Партийное руководство России, Белоруссии и Украины не могло даже осмелиться поставить вопрос о прощении нацистских преступников, принадлежавших к их коренным этносам. Все коллаборационисты без разбору получали как минимум 6 лет ссылки в трудовые лагеря.

Председатель Совета министров СССР И. Сталин удовлетворил просьбу руководителей Латвии, и абсолютное большинство осужденных латышских нацистов были досрочно отпущены домой.

Советским руководством был проявлен невиданный ранее гуманизм. Видимо, и в этот раз свою роль сыграло то обстоятельство, что борьбу с «лесными братьями» в основном вели сами латыши – сторонники «красного проекта». Во всяком случае, Ю. Нетесин рассказывал, что когда после окончания университета его мобилизовали на два года на службу в истребительный отряд, который боролся с «лесными братьями», в своем отряде он был единственным русским.

Отказ руководства республики от денацификации латвийского общества и реабилитация основной части латышских нацистов в 1947 г. не привели к ослаблению движения «лесных братьев». Поэтому в 1949 г. Москва дала команду на депортацию части гражданского населения, поддерживавшего антисоветских партизан. При этом, как всегда бывает в таких случаях, пострадали и невиновные – старики, женщины и дети. Их, конечно, жалко.

После смерти главы национал-большевистской группировки КПСС И. Сталина власть в СССР попытались захватить коммунисты-интернационалисты. Они стали искать опору в среде национал-коммунистов, стоявших во главе союзных республик. Новые руководители страны – Л. Берия, Г. Маленков, Н. Хрущев – выпустили оставшихся еще в лагерях нацистов и националистов, дали возможность отодвинуть в составе номенклатуры русские кадры, которые были настроены национал-большевистски. С этой борьбой за власть, например, была связана и передача Крыма из состава РСФСР в состав Украины – Н. Хрущеву нужна была поддержка украинских национал-коммунистов.

В Латвии, как мне рассказывали очевидцы событий И. Киртовский и Ю. Нетесин, Н. Хрущев и его команда дали латышским национал-коммунистам право вытеснить русские кадры из партийного и советского аппарата. Эта политика осуществлялась руками Э. Берклавса, В. Круминьша, В. Озолиньша, В. Калпиньша, А. Никонова, П. Дзерве.

Атака на русских развернулась под предлогом плохого знания приезжими руководящими кадрами латышского языка. Национал-коммунисты ввели ограничения на въезд в республику выходцев из других республик, запретили предоставлять им ордера на государственное жилье. Из партийного и советского аппарата стали массово увольнять русских кадровых работников и «московских» латышей. В прессе появились статьи о вреде миграции, о том, что в республику едут некультурные, а то и просто уголовные (всем было ясно – русские) элементы. В вузах, техникумах и школах преподавание стали переводить на латышский язык обучения, а в латышских школах отказались от изучения русского языка.

Все эти важные политические события, о которых рассказывали коллеги, отчасти затронули и мою семью. Я еще не ходил в школу, но у старшей сестры начались проблемы в связи с переводом обучения на латышский язык. Мы жили в военном городке, населенном исключительно русскими, освоить язык во дворе, общаясь со сверстниками-латышами, не было возможности, а учителя латышского языка в русские школы идти не очень-то и хотели.

Сослуживцам отца, прибывшим на службу в порядке перевода с Украины, Рижский горисполком не позволял поселиться в построенных военными строителями домах.

Отец был офицером, участником войны и высказывался о сложившейся в республике ситуации однозначно: власти хотят возродить нацистские порядки. Думаю, что это были настроения всего советского офицерского корпуса частей, дислоцировавшихся в национальных республиках, поскольку аналогичная ситуация сложилась тогда и в Литве, и в Эстонии, и в Азербайджане, и на Западной Украине. Не в последнюю очередь из-за этих настроений Москва через некоторое время приняла решение одернуть национал-коммунистов на местах.

Другой важной причиной перемены политической линии Н. Хрущева в национальном вопросе стал антисоветский мятеж в Венгрии осенью 1956 г. В этой восточноевропейской социалистической стране засевшие в Москве интернационалисты привели к власти венгерского национал-коммуниста Имре Надя. Последний стал проводить реформы, которые быстро привели к антисоветскому восстанию. Повстанцы стали убивать коммунистов и советских работников, захватывать государственные учреждения. На улицах Будапешта венгерские националисты распинали на деревьях работников полиции и спецслужб, глумились над их телами. В конце концов, Москве пришлось подавлять восстание в Венгрии силами армии, с применением танков и артиллерии. Были тысячи убитых и десятки тысяч раненых с обеих сторон.

Понимание того, что венгерские события могут легко повториться в советских национальных республиках, наконец-то дошло до Хрущева, и он по-тихому свернул политику коренизации, то есть предоставления исключительных преимуществ титульной номенклатуре в национальных республиках.

По указанию Москвы в октябре 1958 г. на пленуме ЦК КПЛ в отставку отправили Я. Калнберзиня и В. Лациса, которые занимали эти должности с того дня, как Латвия стала советской. На смену первому избрали интернационалиста, бывшего секретаря ЦК по идеологии Арвида Пельше, на смену второму – президента Академии наук Яниса Пейве – «московского» латыша. Я. Калнберзиня переместили на почетное, но малозначимое место Председателя Президиума Верховного Совета Латвийской ССР, а В. Лациса отправили на пенсию писать романы. Вообще Вилис Теннисович был хороший писатель. Я с интересом прочитал его романы «Сын рыбака» и «К новому берегу». Но отставка выбила его из жизненной колеи, и на пенсии он уже ничего значительного написать не смог.

На утраченные посты вернули уволенных было русских номенклатурных работников и латышей-интернационалистов. С тех пор в Латвии, как и в других национальных республиках, утвердилась практика назначать на должности вторых секретарей партийных комитетов и исполкомов, директорами крупных союзных предприятий, руководителями силовых ведомств русских коммунистов. Исходили из соображения: коммунистическая вера – дело хорошее, но обращение к тысячелетнему русскому культурному стереотипу поведения тоже не помешает.

Более других пострадал в ходе кампании борьбы с национал-коммунизмом Эдуард Берклавс. Ему приписали инициативу принятия постановления Совета министров Латвийской ССР «Об ограничении прописки граждан, прибывших в Ригу из других местностей» от 30 июля 1958 года и ряд других «перегибов». Итогом стало обвинение Э. Берклавса в проведении националистической политики и освобождение с занимаемого им тогда поста заместителя председателя Совета министров. Опального функционера перевели во Владимир руководить кинопрокатом. Его семья при этом осталась в Риге.

Справедливости ради следует отметить, что Э. Берклавс не мог проводить политику коренизации кадров в республике без разрешения Я. Калнберзиня и В. Лациса. Не было такой свободы действий в партийном и советском аппарате. Но республиканских руководителей высшего ранга Москва решили не подвергать публичной порке за их большие заслуги перед партией в годы войны. Опять-таки вспомнили, что латыши самоотверженно боролись за реализацию «красного» проекта.

В настоящее время Я. Калнберзиня и В. Лациса вычеркнули из галереи латышских национальных героев. Исчезли памятные таблички с домов, в которых они жили, Государственная республиканская библиотека уже не носит имя самого издаваемого латышского писателя и его произведения больше не изучают в школе.

Однако почему забыли, что эти два национал-коммуниста добились амнистии для пятидесяти тысяч бывших нацистов, вывели из лесов и реабилитировали двадцать тысяч «лесных братьев»? Потому, что они не препятствовали в 1949 г. решению Москвы о высылке части гражданского населения, поддерживавшего «лесных братьев», то есть скрывавшихся в лесу нацистов? А где были ныне такие смелые защитники интересов латышского народа в то время? Сидели по теплым кабинетам в госструктурах, удачно избежав чисток в ходе не состоявшейся благодаря саботажу латышских национал-коммунистов денацификации?

Большинство членов латышской национал-коммунистической группировки в 1958 г. отделались легким испугом. Второй секретарь ЦК КПЛ В. Круминьш стал министром просвещения республики, а министр сельского хозяйства А. Никонов был отправлен старшим научным сотрудником в НИИ земледелия и экономики (тот самый, который я предлагал в своей докладной записке упразднить). Позже он защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертацию, получил звание академика и был избран президентом ВАСХНИЛ. Соответствующие кадровые перестановки произошли и в низовых партийных организациях.

Директор Института экономики АН ЛССР Петерис Дзерве, специалисты которого подготовили рекомендации правительству по ограничению миграции в республику и по сокращению объемов производства продукции машиностроения, отправился работать экономистом на завод «Автоэлектроприбор». Больше выступать с научными концепциями ему не позволяли.

Зато практически все сотрудники П. Дзерве остались работать в нашем Институте экономики, и я их там застал.

Коллеги по научному цеху

А. Панкокс. «Рабочая пересменка»

Идеи П. Дзерве в слегка завуалированной форме продолжал разрабатывать в Институте экономике академик Арвид Калниньш. Возглавляемый академиком отдел выдвинул концепцию совершенствования хозяйственного механизма в государственном секторе через создание районных и республиканских аграрно-промышленных объединений (РАПО и РеАПО). В рамках этих объединений должна была перерабатываться созданная в республике сельскохозяйственная продукция, а обеспечить все это должны были создаваемые в республике сельскохозяйственные машины. Академик часто жаловался на научных советах института, что ему не дают воплотить в жизнь хорошие замыслы.

На одном научном совете Ю. Нетесин предложил академику поставить в республике эксперимент и отработать механизм развития фермерства. А. Калниньш наотрез отказался, приведя в качестве аргумента цитату Ленина о неоспоримых преимуществах крупного социалистического хозяйства. Меня подмывало встрять в разгоревшуюся дискуссию, поскольку в подшефном совхозе под Саласпилсом мне приходилось регулярно убирать то сено, то картошку и свеклу вместо ушедших в запой селян, но удержался – еще питал уважение к степеням и званиям.

В годы перестройки А. Калниньш выступил с идеями республиканского хозрасчета, который должен был помочь Латвии обособиться от союзного народнохозяйственного комплекса и обеспечить ей процветание. Я опубликовал тогда несколько статей в газете «Советская молодежь», в которых на основании данных межотраслевых балансов распределения продукции в СССР показал, что Латвия после войны потребляла ежегодно национального продукта на 5-10 % больше, чем производила. Этот «прибыток» для Латвии, как, впрочем, и для ряда других союзных республик, давали РСФСР и Украинская ССР. Таким образом, переход на хозрасчет мог только ухудшить экономическое положение республики. А. Калниньш на мою первую статью в прессе ответил, но потом, не имея аргументов, от дискуссии уклонился. К этому времени он уже стал заместителем председателя Совета министров и пытался реализовать те идеи, осуществлению которых «мешали» коммунисты-интернационалисты.

После выхода Латвии из состава СССР академика из правительства выдворили – у внешних управляющих был другой замысел в отношении латвийской экономики. Республика должна была стать колонией Западной Европы, и всякие выдумки, вроде РАПО и РеАПО, их не интересовали. Объемы сельскохозяйственного производства в Латвии сократились ровно вдвое, а собственное сельскохозяйственное машиностроение было и вовсе ликвидировано. Потом крестьянам запретили выращивать свеклу, а трем созданным еще при К. Ульманисе предприятиям – производить из этой свеклы сахар. Рыболовецкий флот разрезали на металлолом, большинство рыбоперерабатывающих предприятий довели до банкротства. Впрочем, что я рассказываю историю разрушения созданного коммунистами экономического потенциала республики? Это общеизвестные вещи.

В отделе у А. Калниньша младшим научным сотрудником работала Лаймдота Страуюма. С ней мы сталкивались в Совете молодых ученых, который я одно время возглавлял. Однажды мы даже вместе готовили сборник докладов на конференцию молодых ученых-экономистов Прибалтики. Ничего плохого про нее сказать не могу: аккуратная, исполнительная, доброжелательная латышская девочка.

Лаймдота писала диссертацию про что-то там в РеАПО, но А. Калниньш свою молодежь до защиты не допускал. Боялся, видимо, что его могут потеснить на административном посту. Защитилась Л. Страуюма только в новое время, когда академик ушел работать в Совет министров, а требования к диссертационным работам существенно снизились и их уже не контролировали эксперты ВАК СССР. Потом она ушла на чиновничью работу в министерство сельского хозяйства. Изредка я встречался с ней на экономических конференциях, и она вела себя весьма приветливо.

В 2014 г. Лаймдоту назначили премьером. Полученные в отделе у А. Калниньша знания о природе РеАПО не позволили ей как-то улучшить экономическую ситуацию в республике. Она прославилась только тем, что резко повысила зарплату всем чиновникам. Против Страуюмы интриговала глава ее же партии «Единство» Солвита Аболтиня, поскольку та не захотела прикрывать ее весьма сомнительные экономические делишки. Через год Страуюма вынуждена была подать в отставку с поста премьера.

В отделе у А. Калниньша в мое время работала также Райта Карните. Она тоже писала диссертацию по РеАПО, но это не помешало ей стать потом очень приличным экономистом. В новое время она защитилась, стала академиком, но не обюрократилась, а продолжала вести научные исследования. Ее выступления по макроэкономическим, финансовым, социальным проблемам были, пожалуй, единственным здравым голосом в хоре латышских экспертов, подпевавших национал-демократам, которые разрушали латвийское общество в угоду транснациональным монополиям. За это власти Институт экономики АН ЛР, который Р. Карните возглавляла после «белой» контрреволюции, лишили финансирования, а ее саму вынудили уйти с поста директора.

На место директора в Институт экономики пришла Рута Паздере. Она сразу принялась подсчитывать ущерб от советской оккупации и получила под эту работу от Сейма госзаказ на полмиллиона евро. На такой приличный грант появившиеся из ниоткуда «эксперты» насчитали ущерб на целых 300 млрд евро. Этот ущерб задумали почему-то предъявить России, как будто Латвийская ССР не была частью СССР.

Российские политики возбудились от непомерной суммы претензий, выставленных Латвией, и стали выяснять, что к чему. Меня приглашали несколько раз выступать на российское телевидение по этому поводу. На шумных ток-шоу я объяснял, что акция направлена на успокоение латышского избирателя, недовольного результатами четвертьвекового застоя в экономике и двукратным падением уровня жизни, и Россия тут ни при чем. В передаче на НТВ «Место встречи» сказал еще, что такого рода счета можно выставлять только нациям, проигравшим войну, а СССР и ее правоприемник Россия Вторую мировую войну выиграла. Тогда В. Жириновский и другие ведущие российские идеологи успокоились, а то хотели ядерную бомбу на любимую Латвию скинуть за непомерные счета за «советскую оккупацию». Хотели вроде не по правде, но чем черт не шутит?

Попутно отмечу, что в период возникшего ажиотажа в СМИ решил написать статью по поводу ущерба, нанесенного Латвии «советской оккупацией». Пошел за материалами в Республиканское статистическое управление, бюро которого находилось на углу улиц Горького (сейчас Кр. Валдемара) и Дзирнаву. Прихожу, прошу дежурную на государственном языке дать таблицы межотраслевого баланса по Латвии за 1970-1990-е годы. Мне дежурная вежливо так отвечает, что таких таблиц нет, и вообще их в природе никогда не было. А я ее вроде как узнаю: в университете вместе учились, только она – на специальности «статистика». Даже имя вспомнил – Анита. Я ей говорю: «Вы, Анита, не у Модриса ли Шмулдерса статистике учились?» Она смущенно отвечает на латышском: «У Шмулдерса, а что?» «Так Шмулдерс курс межотраслевого баланса нашим группам вместе читал! – радостно говорю. – Вы еще на первой парте сидели, и я на вас заглядывался!» Про то, что заглядывался, честно скажу, соврал, поскольку ухаживал тогда за красавицей полькой Беатой с филфака. Моя визави расплылась в улыбке и говорит, доверительно так, и на чистом русском языке: «Как ущерб от советской оккупации стали подсчитывать, так все документы по этой проблеме из архивов изъяли. Правда-правда».

В подтверждение своих слов Анита меня в спецхран пустила. Он за железной дверью там же, в бюро, располагался, и на полках в нем хранились все документы с советским грифом «Для служебного пользования». Я тот спецхран перерыл сверху донизу, в пыли весь выпачкался, но межотраслевого баланса действительно не нашел. Таблицы баланса, скорее всего, сожгли, как многие другие архивные документы, которые противоречили концепции «латышская Латвия». Попрощался я с приветливой Анитой и пошел прочь, гадая про то, как сложилась судьба у красавицы Беаты.