Текст книги "Взгляд в «колодец времени»"

Все эти наши подражания “киношным” героям вполне объяснимы и закономерны. Детям, особенно мальчишкам, всегда привлекательна, скажем так, внешняя, показная сторона событий: лихие погони, динамичные схватки на холодном оружии, преодоление казалось бы непреодолимых препятствий в горах, джунглях и на море, сам внешний вид героев, особенно положительных. И, конечно, мы сопереживали торжеству справедливости, за которую борется – и побеждает – этот герой. Причём мы всегда соотносили справедливость, показанную в кино и облик экранных героев, с моральными принципами, принятыми в нашей стране, с обликом своих, отечественных героев, которые – это было наше твёрдое убеждение – и являлись самыми яркими представителями борцов за справедливость. Недаром высшей оценкой иностранного поборника справедливости с нашей стороны было лестное, хотя и наивное, детское заключение: “Он за нас!”

И всё-таки более предпочтительными для нас были свои герои, герои из наших кинофильмов, а в последующем и книг, о Великой Октябрьской социалистической революции, гражданской и Великой Отечественной войнах, таких как “Чапаев”, “Котовский”, “Кочубей”, “Олеко Дундич”, “Незабываемый 1919-й”, “Человек не сдаётся”, “Александр Невский”, “Секретная миссия”, “У них есть Родина”, “Бессмертный гарнизон” и другие.

Эти герои во время революции и гражданской войны с оружием в руках отстаивали право трудящихся на создание первого в мире государства рабочих и крестьян. В. И. Чапаев, Г. И. Котовский, Иван Кочубей, Николай Щорс, Александр Пархоменко, серб Олеко Дундич и другие были нашими кумирами, примером преданности своим идеалам, готовности пожертвовать жизнью за свои убеждения, за светлое будущее простых людей. Их преемниками стали герои Великой Отечественной войны, в тяжелейшей борьбе отстоявшие свободу и независимость нашей Родины, спасшие мир от фашистской чумы, принёсшие освобождение народам Европы от нацистского рабства.

Кроме кинофильмов мы могли ещё черпать сведения о революции, гражданской и Великой Отечественной войнах, что называется из “первоисточников” – рассказов непосредственных свидетелей и участников этих событий, наших родственников и знакомых. Мне, например, многое о временах революции и гражданской войны рассказывали моя бабушка по материнской линии Полина Алексеевна Бурдыкина и её брат, дядя моей мамы, Василий Алексеевич Опокин – активный участник гражданской войны, на которую он ушёл добровольцем в 1918 году. Все подробности этих рассказов уже не помню, но – главное – хорошо уяснил из них, что Великую Октябрьскую социалистическую революцию и установление советской власти трудящиеся люди приветствовали, искренне поддерживали и восприняли как возможность перехода к новой, более счастливой жизни. А уж что касается Великой Отечественной войны, то с её участниками, ещё достаточно молодыми и полными сил, мы практически ежедневно встречались, часто слушали их рассказы о былых сражениях, о военных буднях. Это была живая история, вызывавшая у нас только одно сожаление: “Ну почему я не родился раньше? Ведь тогда бы я тоже защищал свою Родину, тоже был бы её солдатом”.

Так что большинство наших игр в войну опиралось не только на эпизоды из любимых кинофильмов, но и на эти рассказы. Интересно, что “противник” в таких играх физически отсутствовал. Никто не хотел изображать белогвардейцев и, тем более, фашистов, все хотели быть на “нашей” стороне. И когда в самодельных “крепостях” и “дзотах” мы “отбивали наступление врага”, его реальное отсутствие с лихвой компенсировалось нашим воображением. Ну а в своих “атаках” реально рубили деревянными саблями заросли репейника, крапивы и кусты бузины.

Шло время, мы взрослели и у нас появлялись новые увлечения, из которых наиболее запомнились выжигание по дереву, выпиливание и радиолюбительство. Увлечение выжиганием прошло достаточно быстро. Как напоминание об этом у нас дома довольно долго хранилась “нарисованная” мною таким способом картинка боя Пересвета с Челубеем (известный эпизод начала Куликовской битвы).

Радиолюбительством (а потом и электроникой) всерьёз увлёкся только мой лучший друг Саша Хотеев, достигший в этом деле значительных успехов. Это увлечение прошло через всю его жизнь, хотя по профессии он стал военным лётчиком, а не радиоинженером или электронщиком. В его профессионализме убедился уже в конце 1990-х годов, когда во время наших встреч Саша рассказывал мне, тогда только начинавшему осваивать компьютер, как он сам формирует конфигурацию своего компьютера: подбирает его аппаратное и программное обеспечение, а также необходимые комплектующие для улучшения функционирования и производительности.

А вот выпиливанием мы занимались довольно долго, особенно я, хотя это занятие требовало усидчивости, внимания и аккуратности, да и терпения. Моим личным “высшим достижением” в этой области стало изготовление шкатулки с узорами на тему “Русские народные сказки”, которую подарил по окончании в 1957 году семилетней школы, нашему классному руководителю и учительнице географии Антонине Ивановне Люлиной.

Было и ещё одно увлечение: как-то я вычитал в журнале “Пионер” рекомендации по устройству домашнего театра теней и решил осуществить эту идею. Сделал экран, вырезал из картона фигурки персонажей для показа сказки “Теремок” и однажды вечером “дал представление” для моих сестёр, друзей и подруг. Вроде бы получилось интересно. Но, насколько помню, дело ограничилось только двумя – тремя постановками, в том числе по сказке “Колобок”.

Ну а моим личным увлечением “на всю жизнь” стала нумизматика. Всё началось с того, что кто-то из друзей, то ли в 1953, то ли в 1954 г., подарил мне монету царской России. Это была медная монета номиналом 3 копейки 1916 года, последнего года чеканки медной монеты в Российской империи. Она сохранилась в прекрасном состоянии, даже имела “штемпельный блеск”, т. е. практически не была в обращении. Вскоре ко мне стали попадать и другие монеты, в том числе иностранные, и я “заразился” интересом к ним. Вначале просто бессистемно накапливал то, что попадалось. Окончательно с направлением коллекционирования определился только в конце 1980-х годов, когда остановился на американской нумизматике. Со временем вырос и мой нумизматический профессионализм, позволивший кое-что сделать в помощь коллегам по “нумизматическому цеху” и для популяризации этого увлечения. В 2013 году мы с моим товарищем С. С. Юрьевым подготовили и опубликовали каталог-справочник “Авиация и воздухоплавание на монетах”, в котором мы дали не только изображения и технические характеристики монет, но и расшифровку легенд (т. е. надписей на аверсе, реверсе и гурте монеты), а также описание и краткие справочные данные по изображённым летательным аппаратам, персонажам и событиям, которым посвящена монета. Затем в 2014 году, я опубликовал популярное изложение фактов истории США, отображённой на юбилейных монетах этого государства 1892–1954 годов – “События и персонажи истории США в памятниках нумизматики”, а также оказал помощь моему соавтору по авиационному каталогу Юрьеву С. С. в подготовке аналогичного по замыслу каталога “Юстиция на монетах XX – XXI веков”. Так что увлечение нумизматикой присутствует в моей жизни и сейчас.

Играя на улице мы, естественно, сталкивались с различными представителями животного мира и насекомых. Тогда окружающая нас местность ещё не была так затронута деятельностью человека как сейчас и её “заселение” различной живностью отличалось не только разнообразием, но и большим количеством.

Из птиц наиболее распространёнными в летнее время, кроме воробьёв, конечно, являлись ласточки из вида т. н. “деревенских ласточек”. Было их великое множество и по вечерам, когда они рассаживались на проводах линий электропередач, казалось, что между столбами не провода натянуты, а ожерелья из ласточек. По их полёту мы часто предсказывали погоду: высоко летают – значит, будет хорошая, низко – жди ненастья. По утрам и вечерам поздней весной и летом наш слух услаждали прекрасные “концерты” соловьёв. Правда, увидеть воочию этих “исполнителей” было трудно – соловей очень скрытная птица. Более “открытыми” в этом плане были щеглы и чижи, чьё пение вносило приятное разнообразие в утренние и вечерние птичьи выступления. Зимой основными пернатыми обитателями наших садов и огородов были синицы, снегири, клесты, сороки, вороны и галки.

Вообще интерес к птицам был в то время весьма распространённым явлением. Некоторые мальчишки сами ловили и содержали дома певчих птиц, составляли коллекции птичьих яиц – существовало и такое увлечение. Но особенно распространённым было голубятничество. Голубей содержали (обычно говорили – “держали”) и “гоняли” не столько ребята, сколько взрослые и голубятен в нашем Завокзальном районе было множество. У нас на улице голубятников не было, но мы имели возможность наблюдать как “гоняли” голубей на соседних. Особенно интересно и захватывающе смотрелись полёты турманов. Турман – это голубь, для которого характерно кувыркание во время полёта. Вот эти кувыркания и перевёртывания голубя-турмана, принадлежность его к какой-нибудь наиболее редкой породе и являлись предметом особой гордости каждого голубятника. Присутствуя иногда на их встречах, помню, с каким жаром они рассуждали о породах голубей, об особенностях содержания и, самое главное, о качестве их полётов, особенно турманов. Каждый расхваливал своего, упирая на то, как красиво его турман проделывает свои фигуры “высшего пилотажа”, особенно если он способен совершить так много оборотов через голову за короткое время, что создаёт впечатление “вертящегося колеса”, насколько сильно он изгибается перед началом кувырканий (некоторые голуби даже касались головой хвоста), на какой высоте голубь начинает свои кульбиты и др. Такие эмоциональные обмены мнениями имели под собой веские основания: чем выше выглядел уровень полёта турмана, тем выше ценился и профессионализм голубятника, поскольку качество полёта зависит не только от врождённых способностей голубя, но и от правильности его содержания и регулярности тренировок. Естественно, что каждый голубятник стремился предстать перед другими настоящим профессионалом.

Из “наземных” животных самыми распространёнными в нашем районе были ящерицы. Обыкновенные серые ящерицы вида “прыткая ящерица”, отдельные экземпляры которых достигали весьма приличных размеров – до 30 см в длину. Самцы этих пресмыкающихся в брачный период приобретали ярко зелёный цвет. Мы часто ловили их с одной целью – посмотреть как ящерица “отдаёт” свой хвост. Ухватишь её за хвост, ящерица делает резкое дугообразное движение и убегает, а у тебя в руках остаётся её извивающийся хвост.

Другими животными, пользовавшимися нашим повышенным интересом, были тарантулы вида “южнорусский тарантул” (другое название – мизгирь) – большие пауки из семейства пауков-волков, не плетущих паутину, а живущих в норах. Размеров они достигали достаточно солидных: длина тела до трёх с половиной сантиметров, а с учётом размаха ног – до шести сантиметров. Их норы на нашей улице встречались довольно часто. Мы заливали эти норы водой, а иногда выманивали обитателя кусочком воска на ниточке, ждали, когда паук выскочит наружу, а потом старались его перевернуть или посмотреть, как паук атакует палочку, которой его трогали. В итоге паук или успевал убегать, или мы его убивали, что, в общем-то, было излишним. Конечно, эти игры представляли некоторую опасность: тарантул ядовит и хотя обычно избегает контакта, но в случае угрозы себе может в порядке самообороны и укусить, да к тому же он мог прыгать в высоту до 10 см. Но именно это и делало такие игры с тарантулами привлекательными, позволяя дать выход нашей потребности в ощущении и преодолении реальной угрозы. Как я уже отмечал, хотя тарантулы на нашей улице были не редкостью, а, скорее, обыденностью, однако не помню, чтобы хоть кто-то был ими укушен.

Очень распространёнными были и различные жуки – от майских (хрущи) до жуков-оленей с их большими “рогами”. Вечерами нередко на свет лампочек во дворе залетали и огромные бражники (до 6–7 см в размахе крыльев), более известные как бабочка “мёртвая голова”, получившие своё имя по рисунку на спине, весьма похожему на человеческий череп.

В общем, животный мир, с которым мы соприкасались, был весьма разнообразен, вызывал наше любопытство и желание побольше узнать о его представителях, т. е. развивал нашу любознательность.

Расширялся и круг наших “путешествий” за пределы улицы. Сначала мы самостоятельно стали ходить купаться на речку Крымзу, протекавшую за военным городком. Вода в ней в то время была чистая, чуть солоноватая, глубина небольшая: в среднем 50–60 см, но были и более глубокие бочажки, берега и дно песчаные и мы могли в своё удовольствие плескаться и загорать.

Позднее местом купаний стала Воложка – рукав Волги, отделённый от её основного русла большим островом. Во время весеннего половодья остров почти целиком покрывался водой, затем – где-то к первой половине июня – вода спадала, Воложка принимала свои обычные размеры, становилась мелкой и пригодной для нашего купания, но, к сожалению – не для нас, а для города – непригодной для судоходства. Воложкой, как именем собственным, этот рукав назывался во времена нашего детства, а вот в конце XIX века он назывался “воложек”. Почерпнул эти сведения из книги писателя Е. Л. Маркова (1835–1903) “Россия в Средней Азии: очерки путешествия”. В ней он, в частности, описывает свой приезд в Сызрань по Волге: “Подъезд к Сызрани очень оригинален… Его высокий собор давно уже дразнит нас, то и дело появляясь перед нашими глазами с какого-то скрытого от нас берега. Мы вначале подъезжали к этому собору, потом уезжали от него, потом опять вернулись к нему. А всё дело в том, что Сызрань стоит на одном из “воложков” Волги, а не на коренном русле её. Нас всё время отделял от этого воложка длинный остров”. Поэтому судам, идущим в наш город, необходимо было пройти вдоль острова до его окончания, затем повернуть в обратном направлении и подойти к пристани в районе старого центра города, расположенного в месте слияния Волги и реки Сызран или Сызранки, как её чаще называют жители. На этом месте и был основан наш город, получивший название от реки Сызран. А название реки означает на тюркском наречии “овражная река” или “река, текущая из оврага”. После заполнения в 1968 году Саратовского водохранилища уровень воды в Волге близ Сызрани повысился, остров частично был затоплен, а в отдельных местах размыт земснарядами для углубления русла и Воложка, как таковая, исчезла, что благоприятно сказалось на судоходстве, да и пляжи сейчас находятся в черте города.

На основное – “коренное” – русло Волги мы вначале попадали только с родителями в выходные дни, когда несколько семей объединялись и выезжали для отдыха на реке, или во время отпуска родителей, если они никуда не уезжали и водили нас на волжский пляж. Позднее, с возраста 12–14 лет, посещать Волгу мы уже стали самостоятельно.

Обычно наши походы на Волгу растягивались на весь день: уходили утром, а возвращались уже в сумерки. Сначала переплывали, а с середины лета, когда становилось мелко, переходили вброд, Воложку, а затем шли по острову до Волги. Идти было в удовольствие: остров был весь покрыт травой – и какой травой! – не припорошенной пыльной “сединой” и жёсткой, как в городе или степи, а изумрудно зелёной, сочной и мягкой. Клевер, дикий лук и чеснок, щавель и прочее разнотравье издавали такой густой и приятный запах, что, казалось, не надышишься, особенно, когда косили сено (снимали два укоса за лето). Добавим к этому небольшие дубовые и берёзовые рощицы, старицы, в которых после весеннего половодья оставалось много рыбы, несколько озёр, из которых по названиям помню Круглое, Сокорики (наиболее близкое к волжскому пляжу), Зеркалку и Кривое. Поэтому переход через остров был не просто преодолением определённого расстояния, а своего рода туристическим походом. По пути мы успевали искупаться в старицах с их тёплой и чистой водой, наловить рыбы, нарвать щавеля, дикого лука и чеснока, а также вволю напрыгаться в воду с “тарзанок” на озере Сокорики. Сам остров был для нас просто “остров”, хотя он имел своё название – Раковый.

Пляж на основном русле Волги был довольно большим, с чистым крупным песком. Возле правой оконечности пляжа (если смотреть на реку) стоял двухпалубный плавучий дебаркадер, используемый как речной вокзал, официально именовавшийся “пристань Раковая”. Весной, когда Воложка становилась на короткое время судоходной, дебаркадер швартовался недалеко от центрального городского рынка, а летом, после обмеления Воложки, он перемещался на основное русло Волги. Пассажиры добирались до него от города по наплавному деревянному мосту через Воложку и далее грунтовой дорогой по острову. Загорая на пляже, мы часто с интересом наблюдали за процессом швартовки пассажирских судов к дебаркадеру. Запомнился этот речной вокзал ещё и тем, что возле него был небольшой базар, на котором продавались, кроме прочего, сушёная вобла (фирменная волжская рыба, широко известная всем) и раки, ну а к ним, естественно, и пиво. Вобла висела большими связками, а раки – уже варёные – красными горами возвышались в эмалированных тазах. Продукты эти пользовались большим вниманием со стороны пляжной публики, особенно мужской её части, и следы употребления пива с воблой и раками в виде рыбьих скелетов, обрывков шкурки и обломков рачьих панцирей, а также металлические пробки от пивных бутылок, довольно густо “украшали” близлежащую местность, да и сам пляж.

Мы услугами пристанского базара практически никогда не пользовались, а полагались на свои возможности. Обычно уходя из дома, брали с собой из провизии только хлеб, как правило, чёрный, а также соль и спички. Всё остальное давал нам остров. В старицах ловили рыбу (в основном попадались караси и окуни), которую потом потрошили и на палочках жарили на костре прямо с чешуёй. Так же на кострах жарили и раковины-перловицы. Сначала клали их в костёр, а когда ракушка раскрывалась, отрезали мясистую клиновидную “ногу”, с помощью которой перловица передвигается, нанизывали её на прутик и поджаривали на огне. Хлеб и соль были, а местные растительные деликатесы вроде щавеля и, особенно, дикого лука и чеснока становились прекрасной приправой к рыбе и мясу. С питьевой водой проблем тоже не было: взял пустую бутылку, отплыл от берега метров на 20–30, погрузил бутылку вглубь, насколько позволяла рука и, пожалуйста, пей прохладную волжскую воду.

Народа на пляже всегда было много. Кроме купания играли в волейбол, бывший наиболее популярной пляжной игрой, футбол; более взрослая молодёжь играла и в карты. В семейных и других “солидных” компаниях, число которых возрастало в воскресные дни, играли в домино или лото, пели песни под гитару или просто так. Музыка была сначала только та, что звучала из репродуктора на дебаркадере. Потом, в начале 1960-х годов появились переносные транзисторные радиоприёмники, ещё довольно громоздкие и не очень – по нынешним меркам – изящные, но тогда казавшиеся нам верхом совершенства. Наиболее распространёнными были приёмники “Спидола” рижского завода VEF. С их появлением музыкальный фон на пляже стал куда более разнообразным.

Волга в районе нашего города, имея в виду её коренное русло, действительно была в пятидесятые годы прошлого века “Волга-матушка река”. Ширина её превышала километр. Противоположный берег, левый по отношению к течению и бывший низменным, еле просматривался. Река наглядно демонстрировала свою спокойную мощь. Я пишу “спокойную” потому, что Волга равнинная река и скорость её течения невелика – от 2-х до 6-ти километров в час. Возле Сызрани она имела максимальную скорость – около 6-ти километров в час и это течение было не таким уж слабым: сносило при плавании достаточно сильно. Поэтому, чтобы выйти из воды напротив своего места на пляже, надо было отойти на крайнюю оконечность пляжа вверх по течению и тогда уже резвиться в воде, правда, поглядывая на берег, чтобы вовремя начинать плыть к нему. Но пусть внешне мощь реки не проявлялась бурунами, звуком текущей воды как, например, в горных реках, сама её огромность свидетельствовала о сокрытой силе. Недаром в древние времена Волгу называли Итиль или Агель, Эгель, что означало на тюркском наречии “река рек” или “великая река”. Нельзя было не влюбиться в эту нашу воистину великую реку, которая так наглядно воплощала в себе русский характер: внешне спокойная, но обладавшая колоссальной сокрытой мощью, прорывавшейся, например, в периоды половодья и весеннего ледохода. Тогда она могла всё снести на своём пути. На эту её силу указывал и писатель Марков Е. Л., отмечая в своей книге о путешествии по великой русской реке, что строители Александровского железнодорожного моста, возводившегося в 1876–1880 годах недалеко от Сызрани, каждый раз с тревогой ожидали весеннего половодья и ледоходов, во время которых Волга могла “сокрушить как игрушку, всякую начатую работу, всё, что не успевают укрепить к тому времени надёжным образом”.

Сейчас Волга уже не та, что была раньше. После завершения строительства на ней восьми гидроэлектростанций – т. н. “Волжского каскада” – некогда могучая и полноводная река превратилась, по сути дела, в цепь водохранилищ, в которых течения практически нет. В результате, вода застаивается и цветёт, в ней накапливаются экологически вредные и опасные продукты жизнедеятельности людей и промышленных предприятий, “зеркало” воды многократно расширилось, увеличив площадь испарения и, как следствие этого процесса, усилив негативное воздействие на климатические условия прилегающих районов. Резко увеличился по времени и процесс самоочищаемости волжских вод. Если раньше вода проходила путь от истоков до устья за 50 дней, то теперь этот срок увеличился до 500 дней (в 10 раз!). Возведённые на реке плотины, стали препятствием на пути рыбы к сложившимся местам нереста, что привело к катастрофическому сокращению рыбных запасов, особенно осетровых, несмотря на оборудованные рыбоходные шлюзы и рыбоподъемники. Кое-где, как, например, в районе Нижегородского гидроузла, произошли необратимые деформации русла реки, приводящие к её дальнейшему обмелению. В результате этих процессов сложилась реальная угроза судоходству, влекущая уже сейчас огромные экономические потери из-за вынужденного недогруза судов, чтобы они могли пройти мелкие места, сокращения туристического потока и др. По мнению специалистов, если не будут приняты надлежащие меры, в недалёком будущем нас может ожидать разделение “единой” Волги на Верхнюю Волгу и Нижнюю Волгу.

А ведь, когда в 1930-х годах принимались решения о строительстве волжских гидроузлов, намерения были самые благие: получить большое количество дешёвой электроэнергии, а также создать единую глубоководную артерию, соединяющую два северных (Белое и Балтийское) и три южных (Каспийское, Азовское и Чёрное) моря. Электроэнергия и надёжные транспортные артерии, конечно же и раньше, и сейчас нужны. Но, похоже, не все последствия “укрощения” Волги были учтены и приходится заниматься ими, поскольку негативные проблемы начинают проявляться всё более активно и зримо.

Понятно, что потребности экономического развития, так или иначе, ведут к вмешательству человека в окружающую среду и без этого не обойтись. Ясно также, что оно не может остаться без последствий, поскольку человек своими действиями в течение нескольких лет нарушает, а то и разрушает природное равновесие, формировавшееся десятки, сотни тысяч и даже миллионы лет. И вот именно в таких делах очень важно учитывать опыт прошлого. Положительный пример такого рода есть: вспомним как остро в 2006 г. встал в обществе вопрос о переносе трассы нефтепровода “Восточная Сибирь – Тихий океан” севернее ранее намеченного маршрута, подальше от берегов Байкала. Волевым решением Президента Российской Федерации В. В. Путина трассу было предложено провести на 40 км севернее ранее намеченной. Реально же, в связи с этим указанием, и после учёта всех технологических и экономических условий, трассу перенесли на 400 км севернее.

По дороге на Волгу проходили под двумя железнодорожными мостами. Сейчас они железобетонные, а во времена нашего детства были деревянными, построенными ещё в конце XIX века. Во время прохода каждый раз с интересом смотрели на густое переплетение деревянных свай, перехваченных между собой деревянными же укосинами и распорками. Зрелище было впечатляющее, вызывало у нас любопытство и восхищение таким оригинальным воплощением инженерной мысли. Ведь эти мосты прослужили, до их замены на железобетонные, почти 80 лет, ежедневно и ежечасно выдерживая огромный вес проходящих составов. Неоднократно у нас возникало желание пролезть между сваями “поглубже”, к основанию, рассмотреть поближе, как всё это было сделано. Но лазать туда мы не лазали. Желание отбивал уже сам вид брёвен, которые за долгие годы пропитались мазутом и различной грязью.

Частенько предпочитали ходить на Волгу напрямик, не под мостами, а поверху, через железнодорожные пути. При этом приходилось пересекать две группы путей: одна шла от главной станции Сызрань I со стороны Москвы, другая – от станции Сызрань-город со стороны Саратова. Далее эти две группы путей за городом Октябрьском, который в нынешнее время практически соединился с Сызранью, образно говоря, “сливались” перед мостом через Волгу в обычный двухколейный путь в общем направлении на Самару. Переход через железнодорожные пути значительно сокращал время похода (мосты были правее и приходилось делать крюк), но и смотреть надо было в оба: левее нашего места перехода первой группы путей располагалась сортировочная горка, поэтому кроме проходящих составов по путям перемещалось множество вагонов. Да и стрелочники, и охрана гоняли нас с путей. Во время таких переходов мы любили раскладывать на рельсах спички и слушать, как они взрывались под колёсами проходивших составов или вагонов (звук был достаточно громким). Клали на рельсы и монеты, а потом подбирали вместо них овальные тонкие “лепёшки”, на которых проглядывались остатки бывшего чекана.

Вообще железная дорога пятидесятых годов уже одним своим обликом привлекала нас, манила к себе. Особенно интересно было смотреть на её жизнь вечерами с пешеходного моста возле вокзала (за ним закрепилось название “перекидной мост”), куда мы с друзьями частенько для этого и ходили. На стрелочных переводах зажигались сигнальные фонари, светились окна в будках стрелочников, двигались яркие огни прожекторов паровозов, огоньки фонариков обходчиков и осмотрщиков вагонов. На этот световой фон накладывался звуковой: гудки паровозов, свист и шипение выпускаемого ими пара, мелодичные звуки рожков стрелочников, подававших машинистам сигналы о переводе стрелок (два гудка – на второй путь, три гудка – на третий путь), на что машинисты отвечали им короткими гудками в знак того, что сигнал принят. В эти звуки вклинивался голос диктора, объявлявший о прибытии или отправлении пассажирских поездов и отрывистый звон колокола на станции (на языке железнодорожников он назывался, как и у моряков, рындой), подававший сигналы об их отправлении. Игра света и перекличка звуков создавали своеобразную “цветомузыкальную симфонию” рабочей жизни станции. Сызрань – крупный железнодорожный узел с большим количеством путей и описанная выше картина по её пространственному размаху была действительно очень впечатляющей.

В 1956 году этой романтике пара на железной дороге пришёл конец – началась электрификация и внедрение автоматики. За короткое время – где-то за 2–3 года – она приобрела современный вид. Да и наше отношение к ней со временем стало чисто утилитарным и не столь восторженным, как раньше: теперь это было просто место отъезда и приезда, проводов и встреч. И всё-таки, бывая и в эти годы на станции, нет-нет, а вспоминаешь старую картину её жизни и испытываешь некоторую ностальгию по тем временам.

Описывая нашу детскую жизнь, хочу подчеркнуть, что она тогда была не очень тесно связана (в общественно-политическом смысле) с другим – “взрослым” – миром. Выражалась такая связь, ну может, только нашим участием с родителями в демонстрациях, посвящённых дню 1 мая и очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, а также в праздничных мероприятиях в день выборов. Повседневные события, происходившие за пределом нашего детского мира, ещё не вызывали у нас иной реакции кроме любопытства или смутного осознания, что это может как-то повлиять и на нашу жизнь. В детстве окружающая нас действительность кажется незыблемой, устоявшейся и воспринимается достаточно просто. Действительно, ну что нам было нужно? Хорошая погода летом – значит можно пойти купаться, если мы не в пионерском лагере, или заниматься другими играми на улице. Если зима – надеть лыжи и вперёд, на склоны Заусинского оврага, испытать чувство скорости на крутизне и пусть короткого, но всё же полёта с самодельных трамплинов. Строительство снежных крепостей и катание на коньках также разнообразило наш зимний досуг. Осенью и весной забот тоже хватало и было к чему приложить нашу неуёмную энергию. Плохая погода – значит сидим дома или собираемся у кого-нибудь и занимаемся домашними играми. Единственной серьёзной обязанностью было своевременно выполнить школьные домашние задания и, конечно, оказание посильной помощи взрослым в делах по хозяйству.

Но вести из того, “взрослого” мира, конечно же, всё равно проникали и в наш “детский” мир, влияя на наше восприятие окружающего. Первой и наиболее значимой “вестью” стала война в Корее 1950–1953 годов, которая широко освещалась в советской печати и на радио с позиций резкого осуждения США, как страны-агрессора, пытающейся поработить народ Кореи, избравший путь социализма. Для достижения своих целей руководство Америки применяло самые варварские методы ведения войны: ковровые бомбардировки мирных городов, широкое применение напалма и даже бактериологического оружия. Применение последнего легло позорным пятном на репутацию Соединённых Штатов, наглядно показав, что этот “светоч свободы и демократии” не останавливается ни перед чем.

Конечно, наши люди всей душой тогда были на стороне Корейской Народно-Демократической Республики и китайских добровольцев, пришедших ей на помощь. Крепко, с тех времён, врезалось в память слово “Кочжедо” – название острова, на котором армия США создала самый большой концентрационный лагерь для северокорейских и китайских военнопленных и который стал широко известен в мире, как символом преступлений американцев в корейской войне.