Текст книги "Взгляд в «колодец времени»"

“ремесленников” (так звали учащихся РУ взрослые), создававших определённую напряжённость в жизни заводского посёлка, в то время ещё очень небольшого. Особенно это касалось жителей домов, соседствовавших с общежитием училища.

Рядом с “деревянным домом” и землянками были большие двухэтажные сараи, где жители хранили дрова, картошку и овощи, некоторый инструмент и различные вещи, отслужившие свой срок, но оставляемые “на всякий случай”. Держали в сараях и всё необходимое для работы на выделявшихся работникам завода участках земли под огороды: лопаты, мотыги, грабли, ручные двухколёсные тележки. В основном на этих участках сажали картошку и осенью, как правило, в один из выходных дней, семьи заводчан массово выходили на уборку своего урожая.

Возле сараев всегда было оживлённо. Там мальчишки постарше нас возрастом постоянно мастерили различные изделия для своих игр. Наиболее распространёнными были так называемые “гонялки”, представлявшие металлический прут, изогнутый в верхней части под ручку, а в нижней – имевший U-образный изгиб под углом 90° к оси прутка. При помощи этого приспособления можно было катать (“гонять”) плоские металлических колёса (их брали на заводской свалке металлолома), устраивая соревнования, кто дольше его “погоняет”, совершая при этом и различные манёвры: развороты, объезды препятствий и др.

Другим распространённым изделием были самокаты. Да, да! Примерно такие же самокаты, как и те, что распространены сегодня среди детворы, юношества и даже части взрослых. Конечно, наши, самодельные самокаты, не были так красивы и изящны как нынешние, но конструкция, в общем, была точно такой. Делались они из досок и были, естественно, тяжелее нынешних. Передняя подвижная часть, позволявшая управлять направлением движения – “рулить” – соединялась с опорной платформой петлями из толстой проволоки, в которые пропускался металлический прут. В качестве колёс использовались подшипники, насаживаемые на деревянные оси. Изготовлялись “модели” двухколёсные, бывшие более маневренными, и трёхколёсные, имевшие на задней оси два колеса и обладавшие большей устойчивостью. Гонки на таких самокатах были одним из любимых развлечений.

Пробовали свои силы юные техники и в изготовлении других, более серьёзных вещей. Так, однажды, они сделали даже автомобиль, приводившийся в движение усилием ног с помощью кривошипной передачи наподобие тех детских автомобильчиков, которые производятся сейчас промышленностью для детей. Сделали его также из дерева, приспособив в качестве “рамы” часть большой деревянной лестницы. Выглядела эта машина, как помню, весьма внушительно и когда её испытывали, даже взрослые приходили посмотреть.

За сараями в укромных местах (подальше от глаз родителей) играли в азартные игры – “пристенок” и “разбиток”.

“Пристенок” – это игра, в которой участники поочерёдно бросают монету (каждый одну), ударяя её о стенку, причём следующему игроку надо так рассчитать силу броска, чтобы его монета упала подальше от предыдущей. После бросков всех участников надо было (по той же очерёдности, как и бросали) коснуться двумя пальцами руки одновременно двух монет. Если сумел это сделать, монеты становились твоими. Если первая попытка не удалась, в дело вступал следующий участник. Когда попытки всех участников заканчивались, бросались новые монеты и всё повторялось.

“Разбиток” состоял в следующем: на определённом месте (ровном и, желательно, твердом “пятачке”) выкладывался столбик из монет участников и с расстояния 5–7 шагов, отмеченного чертой, первый по очереди участник игры бросал в сторону столбика “биток”, представлявший собой небольшую металлическую шайбу. Если он разбивал столбик, то начинал этой шайбой бить по разбросанным монетам, стараясь ударить так, чтобы монета перевернулась на противоположную сторону. Перевёрнутая монета забиралась себе и наносился удар по следующей. Промахнулся при броске или не “перевернул” – в дело вступал следующий участник. Кстати, как следствие распространённости этой игры, в обиходе часто попадались монеты со следами ударов “битка”.

Конечно, мы, малыши, в таких играх непосредственного участия не принимали и бывали только зрителями и болельщиками, но повзрослев, уже сами стали игроками. Продолжалось это, правда, недолго: к середине 1950-х годов подобные азартные игры быстро исчезли из нашего обихода.

Глава II. Улица детства моего

Теперь, когда вкратце описаны некоторые события и впечатления раннего детства, вернёмся на улицу 7-ю Завокзальную, о которой уже упоминал, и на которую наша семья переехала жить в 1947 или в 1948 г., точно не помню. На этой улице прошли мои детские и школьные годы, здесь обрёл друзей и подруг, с частью которых поддерживаю связь до настоящего времени.

Мы росли в атмосфере дружбы и благожелательности. Наши родители в подавляющем большинстве работали на одном заводе, хорошо знали друг друга, совместно пережили тяжелейшее испытание эвакуацией и поддерживали добрые отношения, общаясь между собой не только на производстве, но и в обыденной жизни. Конечно, были и здесь определённые предпочтения более близкого общения кого-то с кем-то, как обычно и происходит в жизни. Образовывались отдельные компании, особенно когда отмечались праздники или какие-то свои события, но в целом это не отражалось на общей картине добрососедства и уважения, а уж по отношению к нам, ребятишкам, все взрослые проявляли одинаковую приветливость и заботу.

Всю жизнь с тёплым чувством вспоминал многих родителей моих товарищей и подруг. Считаю, что они своим примером, а не какой-то специальной “воспитательной работой”, способствовали тому, что все мы прожили свою жизнь достойно, пусть и без достижения каких-то особых высот и известности. Хочу на страницах этой книги воздать им должное и хотя бы немного рассказать о них.

Начну, естественно, со своей семьи и, прежде всего, с моего отца – Гольцова Петра Васильевича. Всю жизнь он был и остался для меня примером и высшим авторитетом. В то время, о котором я пишу, он работал начальником инструментального цеха Сызранского локомобильного завода. Затем, когда завод стал выпускать гидротурбины и тяжёлое оборудование для горнообогатительных и металлургических предприятий, возглавил механо-сборочный цех, один из самых крупных на заводе.

Меня с раннего детства поражала его разносторонняя профессиональная подготовка, хотя он имел только среднее техническое образование; получить высшее помешала война. Отец прекрасно владел слесарным, плотницким и столярным делами, глубоко разбирался в электротехнике и радиотехнике. Всё время он мастерил дома что-то интересное и полезное. Помню, у бабушки был сундук, полученный ею когда-то от своих родителей вместе с приданым. С её согласия, где-то в 1952 г. (сундуки уже были “не в моде”), папа его разобрал на доски, из которых сделал прекрасный комод, прослуживший в нашей семье многие годы.

Ещё одним интересным делом рук отца стал изготовленный им в 1954 г. по описанию и чертежам из журнала “Радио” автоматический проигрыватель для грампластинок. Патефоны уже уходили в прошлое и появились электропроигрыватели, но долгоиграющих пластинок ещё не было и приходилось после проигрыша снимать пластинку, переворачивать её на обратную сторону или устанавливать новую. А проигрыватель-автомат позволял поставить сразу шесть грампластинок на высокий центральный стержень. Своей крайней частью пластинки опирались на боковые поддерживающие стойки с отсекателями. Когда пластинка проигрывалась до конца, специальное устройство поднимало и отводило адаптер (звукоснимающий прибор), стойки проворачивались, отсекатели освобождали следующую пластинку, съезжавшую вниз по центральному стержню, адаптер автоматически возвращался в исходное положение и начинал проигрывать пластинку. После проигрыша всех шести пластинок они снова ставились, конечно же вручную, на проигрыватель другой стороной или заменялись новыми. Но уже можно было не так часто отвлекаться на смену пластинок и, кроме того, появилась возможность подобрать что-то вроде небольшой музыкальной программы определённой направленности (песни, танцевальная музыка и др.). Все детали механических передач этого устройства отец сделал сам. “Заводскими”, как тогда говорили, были только электромотор, адаптер и диск для пластинок. Устройство крепилось в выдвижном ящике тумбочки, также сделанной отцом собственноручно, которая служила ещё и подставкой для радиоприёмника и местом для хранения пластинок. Впечатление от работы этого проигрывателя было сильным. Я любил включать его и смотреть, как меняются пластинки, или ложился на пол и наблюдал, как срабатывают различные рычажки, толкатели и пружины, приводящие автоматику в действие. Выдвижной ящик папа специально сделал без дна, чтобы в случае необходимости можно было легко устранить возникшую неисправность. Произвёл этот игровой автомат сильное впечатление не только на членов нашей семьи, но и на соседей.

Новогодняя ёлка в нашем доме всегда была электрифицирована “по полной программе”: её венчала светящаяся пятиконечная звезда, на которой было множество маленьких лампочек, а поверхность опоясывалась гирляндой из цветных, самодельной окраски, лампочек, загоравшихся поочерёдно (таких гирлянд, какие продаются сейчас, тогда не было). Кроме того ёлка ещё и вращалась вокруг своей оси.

Комлем она устанавливалась в специальный цилиндрический держатель, которому придавал вращение червячный редуктор, позволявший снизить скорость вращения до приемлемых двух оборотов в минуту. Конечно, ёлка не крутилась всё время, но когда наступал Новый год, когда приходили гости, ну и когда сёстры или я просили, её включали. Всё это оборудование новогодней ёлки опять же было делом рук отца. Можно было бы рассказать и о других его работах, в том числе и о совместном с нами, ребятами, запуске воздушных змеев и моделей самолётов с резиновыми двигателями, но, думаю, достаточно будет и этого.

Любил папа также литературу и историю. Именно он привил мне на всю жизнь пристрастие к чтению и исторической науке. В детстве я всегда ждал субботу (тогда ещё была рабочая неделя с одним выходным днём), потому что это был банный день, и мы с папой шли в заводскую баню. Идти было достаточно далеко, но это расстояние не замечалось, поскольку всю дорогу шло общение: я задавал вопросы, а папа на них отвечал, причём не кратко – лишь бы “отвязаться”, а подробно, с экскурсами в историю вопроса и различными интересными подробностями.

После бани – обычно это было вечером – мы часто шли не домой, а на территорию завода, в папин цех. Он оставлял меня в своём кабинете, давал бумагу и карандаши, чтобы было чем заняться, а сам шёл на производственную территорию, проверял, как идёт выполнение плановых заданий, уточнял, какие в связи с этим возникали вопросы (если можно было решить на месте – решал), беседовал с бригадирами и рабочими. Обычно всё это занимало около часа, а иногда и больше, после чего мы шли домой, что называется “с чувством выполненного долга”.

В одно из таких посещений в ноябре 1949 г. увидел на столе в папином кабинете очень аккуратно исполненный и красиво отделанный макет локомобиля. Спросил, для каких целей изготовлена эта модель? Папа ответил, что это подарок от коллектива завода к 70-летию товарища Сталина (юбилей отмечался 21 декабря 1949 г.). Подарок был не просто точным воспроизведением модели локомобиля, выпускавшейся заводом, а полноценно действующим макетом. Подобные подарки к юбилею Сталина готовили тогда практически все предприятия Советского Союза и многие коллективы трудящихся зарубежных стран. В Музее революции была открыта выставка этих подарков, которая заняла 17 залов.

Думаю, что наши беседы и экскурсии на завод имели целью со стороны отца привить мне интерес к производству, стремление стать инженером и своего рода продолжателем семейных традиций, поскольку практически все мои родственники были связаны с промышленным производством. Жизнь, правда, распорядилась иначе и я выбрал путь военной службы, но эти усилия отца даром не пропали: всю жизнь с огромным уважением отношусь к тем, кто своим трудом, своей мыслью, воплощённой в производимой продукции, создаёт то, что делает человеческое общество сильным, способным преобразовать нашу планету и выходить даже за её пределы, начав планомерное освоение космического пространства. Да и полученные сначала в техникуме, а потом и в военном училище, технические знания впоследствии не раз оказывали мне весомую помощь в моей военной службе, помогая быстрее овладевать различными видами вооружения и боевой техники, когда проходил службу в частях, не соответствовавших – скажем так – профилю моей основной военной специальности.

По воскресеньям, в утреннее время, отец, как правило, тоже ходил на завод в свой цех и занимался там делами часа два – три. Но это было тогда обычным делом, нормой, особенно среди начальников цехов и главных специалистов, так что папа делал то же, что и другие руководители завода.

Выйдя на пенсию по возрасту, отец ещё несколько лет продолжал трудиться, передавая свой богатый опыт молодым руководителям цехового звена. За свои трудовые заслуги он был награждён орденом “Знак Почёта”, медалями “За трудовую доблесть” и “За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.”. Ушёл из жизни папа 9 сентября 1994 г., в возрасте 78 лет. Мне кажется, что этому “поспособствовали” события 90-х годов: развал СССР, прекращение деятельности КПСС, безудержное очернение советского прошлого и того строя, который он создавал своим трудом как и миллионы советских людей. Отец очень тяжело всё это переживал.

Моей маме, Гольцовой Марии Сергеевне, я, прежде всего, обязан самой своей жизнью. Не только появлением на свет, но и тем, что она четыре года самоотверженно боролась (с помощью врачей, конечно) с моими болезнями, выхаживала меня в то тяжёлое и голодное время, не жалея себя. Сама она редко говорила об этом и то, в основном, по моей просьбе уже в мои зрелые годы. Но многое рассказывали об этом отец и бабушка.

Сейчас, по прошествии многих лет, с сожалением вспоминаю, что не всегда уделял маме того внимания, какого она заслуживала. Особенно в детстве, когда центром взаимоотношений с родителями для меня, как, наверное, и для большинства мальчишек, был отец. А вот мамина любовь, мамины заботы обо мне воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Нет, конечно, были и мои поздравления на день рождения мамы и в день 8 марта, благодарности за приобретённые обновки и приготовленные лакомства. Но по-настоящему понимание маминых забот и тревог, а также признательность за них пришли позже.

Помню до сих пор первую посылку, полученную из дома к моему дню рождения в конце октября 1962 г., когда уже стал курсантом первого курса Оренбургского зенитного артиллерийского училища. Там было и моё любимое печенье в виде грибов, которое мама очень искусно пекла, любимые конфеты, и различные обиходные мелочи, а – главное – тёплые, полные материнской любви поздравления и пожелания успехов в учёбе и службе. Посылка, как и было у нас в обычае, вскрывалась в помещении взвода, на глазах у товарищей, которые и стали первыми “дегустаторами” содержимого. Всем особенно понравилось мамино печенье и ребята высоко оценили её мастерство, а я испытал за маму настоящую гордость, о чём и сообщил ей в письме.

Когда после окончания училища сообщил родителям, что направлен на политическую работу, они отнеслись к этому положительно, а мама обрадовалась, что и я теперь пойду по стопам её дяди, брата моей бабушки Василия Алексеевича Опокина, бывшего в 1935–1938 годах комиссаром отдельного железнодорожного корпуса на Дальнем Востоке, которого она очень уважала. Мама искренне поддерживала мой выбор, всегда радовалась моим успехам по службе и хранила благодарственное письмо от командования училища, заметки обо мне в городской газете и в газете Сибирского военного округа.

В 1986 г. я был направлен в Афганистан и перед отъездом успел повидаться с папой и мамой. Они уже знали, что я еду на войну, но внешне свои переживания и тревогу за мою судьбу старались не проявлять, а мама сказала: “Сынок, это твоя работа. Ты выбрал военную службу, принял присягу и постарайся достойно выполнить свой долг. А мы с папой желаем тебе вернуться живым”.

Более тесно общались мы с мамой в последние годы её жизни, когда после смерти папы, а потом и моей старшей сестры и её мужа она осталась одна. Я часто приезжал, жил у мамы по нескольку месяцев и делал всё возможное, чтобы она не чувствовала себя одинокой или брошенной детьми, старался как мог воздавать ей за все её заботы и любовь ко мне. Именно в это время я многое услышал от мамы о годах её детства, школьной и пионерской жизни, которые сыграли основную роль в плане восприятия ею идей коммунистической партии и советского строя. Она всегда твёрдо придерживалась этих взглядов, хотя никогда не была членом коммунистической партии. Крайне отрицательно оценивала мама все события “перестройки”, вылившиеся в пустую болтовню, и последовавшие за провалом так называемого “путча” 18–21 августа 1991 г. изменения в общественно-политической жизни и социальной сфере. Умерла она 13 января 2013 г. в возрасте почти 96-ти лет, не дожив четыре года до 100-летней годовщины февральской буржуазно-демократической революции 1917 г., ровесницей которой была и до 100-летия Великой Октябрьской социалистической революции.

Большую роль в нашей семье играла моя бабушка по материнской линии Бурдыкина Полина Алексеевна. Папа и мама работали и весь дом с его бесчисленными хозяйственными заботами, что называется “держался” на бабушке. За день она успевала и отстоять в очередях за продуктами (в середине 40-х – начале 50-х годов это было обычным явлением), накормить всех, навести порядок в доме, ухаживать за огородом, да и много чего ещё. Женщина она была строгая и властная, но отца очень уважала и в случаях каких-то небольших конфликтов между ним и мамой (такое иногда случалось) обычно принимала его сторону. Из её рассказов я узнал много интересного о повседневной жизни рабочих семей дореволюционного времени, о гражданской войне и первых годах советской власти. Всю свою сознательную жизнь бабушка была энергичным и деятельным человеком. В своём районе города и, особенно, на своей улице она слыла “активисткой”, деятельно участвуя во всех событиях общественной жизни (привлечение на митинги и субботники, агитация за участие в размещении государственных займов и т. д.) и пользовалась авторитетом у своих соседей. На склоне лет она часто и с удовольствием вспоминала эту работу, за которую отмечалась местными властями, а где-то в конце 1920-х годов была премирована экскурсионной поездкой в Крым, чем всегда гордилась и о чём неоднократно рассказывала.

Слева от нас, если смотреть на дом со стороны улицы, жила семья Туркиных. Глава семьи, Туркин Василий Михайлович, был личностью весьма примечательной, в самом лучшем смысле этого слова. Высокий, стройный он всегда выделялся и обращал на себя внимание уже одним своим внешним видом. Аккуратная, всегда безупречно отглаженная одежда и начищенная обувь, ухоженная причёска. Помню, его часто приводили в пример своим мужьям наши соседки по улице. И таким аккуратистом он был всегда, в любых ситуациях. Вот только один характерный пример. Как-то в наших домах отключили водоснабжение (жили мы и наши бывшие соседи уже в новых домах заводского посёлка) и за водой у водоразборной колонки, бывшей неподалёку, выстроилась небольшая очередь, в которой был и я. Через некоторое время туда подошёл с вёдрами и Василий Михайлович. Как всегда в отутюженном костюме, рубашке с галстуком и в начищенной до блеска обуви. Контраст с остальными присутствующими был просто разительный. Поскольку это происходило в вечернее время после окончания рабочего дня, то, возможно, Василий Михайлович пошёл за водой сразу после возвращения с работы, не переодевшись. Но такой “парадный” вид по отношению к нему воспринимался совершенно естественно, как обычный его стиль.

Во время войны Василий Михайлович ведал приёмкой продукции завода, выпускавшейся для нужд фронта, занимался вопросами экономической деятельности и вырос до заместителя директора нашего завода. Всех подробностей его трудовой деятельности, конечно, не знаю, но ордена “Трудового Красного Знамени” и “Знак почёта”, кавалером которых он был, свидетельствуют о том, что сделал он в своей трудовой жизни много полезного. О моральных же качествах Василия Михайловича красноречиво говорит один факт, о котором мне поведала мама. Когда решался вопрос о переселении некоторых руководящих работников завода из уже упоминавшегося мной “деревянного дома” в финские коттеджи на 7-й Завокзальной улице с неизмеримо лучшими условиями проживания, Василий Михайлович, имея преимущество, уступил свою очередь нашей семье, мотивируя это тем, что “у Петра Васильевича семья больше”, хотя больше она была всего на одного человека.

В семье Туркиных, где мне много раз приходилось бывать, обращала на себя внимание атмосфера интеллигентности, спокойных и доброжелательных отношений между собой и такого же внимания к гостям, даже если это были и дети: друзья и подруги их дочерей.

Соседями справа (тоже, если смотреть с улицы) была семья Раппопорт, с которой у моих родителей и нас, детей, сложились тесные дружеские отношения, продолжавшиеся, что называется, всю оставшуюся жизнь. Яков Залманович по своей специальности был связан с литейным производством, занимая на заводе должности заместителя главного металлурга, заместителя начальника и начальника литейного цеха. В начале 1950-х годов он принимал активное участие в исследованиях и разработке технологии получения высокопрочного чугуна, что имело большое значение для удешевления производства гидротурбин, которые с 1951 года начал выпускать завод. Оценкой его трудовой деятельности стали орден “Знак почёта” и медаль “За доблестный труд”, причём орден Яков Залманович получил в военные годы, а это о многом говорит. В обыденной жизни, дома, это был отличный семьянин, очень мягкий, добрый и отзывчивый человек. Так сложилось, что с его дочерями – Ритой и Зиной – я познакомился раньше, чем с другими моими друзьями по улице и был у них в доме почти как свой ребёнок. Его жена Анна Николаевна – тётя Аня – осталась в моей памяти как добросердечная женщина, которая всегда могла и “призвать к порядку”, но очень мягко и безобидно, и утешить, помочь справиться с какой-нибудь детской бедой.

По-доброму вспоминается и семья Петровых, сын которых – Толя – был одним из моих близких друзей. Иван Прохорович Петров всегда живо интересовался нашими занятиями, старался привить нам любовь к книгам, к искусству. Ему я обязан знакомству с шахматами, большим поклонником которых он был. Иван Прохорович всегда подчёркивал, что шахматы развивают мышление, способствуют формированию вдумчивости, умения оценивать ситуацию и просчитывать возможные варианты её развития, словом те качества, которые всегда пригодятся в жизни. Интеллигентный, спокойный, выдержанный в общении, он не старался “подстраиваться” под нас, а всегда разговаривал с нами как со взрослыми.

Под руководством Ивана Прохоровича, занимавшего на нашем заводе должность главного металлурга, в начале 50-х годов проводились интересные исследования по получению “высокопрочного магниевого чугуна с шаровидной формой графита” и его использованию для изготовления деталей гидротурбин. Эта работа имела большое значение, поскольку позволяла на месте (т. е. с использованием литейных мощностей завода) производить методом отливки многое из того, на что раньше требовалась стоящая дороже сталь и более многоступенчатая технология обработки. Я хорошо помню выставку в заводском клубе, ещё старом, посвящённую успешному завершению этой работы, на стендах которой демонстрировались различные детали, изготовленные из нового высокопрочного чугуна. По её результатам Иван Прохорович, как руководитель, был удостоен Государственной премии СССР.

Примечательным человеком был и Семён Иванович Хотеев – отец самого близкого и лучшего моего друга – Саши Хотеева. Внешне “мужиковатый”, с резкими чертами лица, делавшими его на вид суровым, при близком общении он оказывался интересным и отзывчивым человеком. Возможно, этот внешне суровый облик стал следствием его профессии. Семён Иванович занимался руководством монтажными работами, что требовало большой собранности, требовательности, решительности и даже некоей резкости. Всеми этими качествами он обладал в полной мере – недаром во время возведения завода на новом месте, после эвакуации из Людинова, именно его назначили начальником строительной площадки. Сейчас можно только недоумевать и поражаться, как в тяжелейших условиях, на голом месте, практически вручную, при отсутствии средств механизации монтажных и строительных работ, под его руководством было смонтировано производственное оборудование предприятия. В результате завод в начале декабря 1941 г. (через два с половиной месяца после прибытия на новое место!) уже отправил фронту первую партию своей военной продукции – 35 тысяч мин.

С тёплым чувством вспоминаю Сашину маму – Александру Васильевну Хотееву. Она, по-моему, была из тех женщин, основу жизни которых составляет семья и её благополучие. На плечах Александры Васильевны лежало всё домашнее хозяйство семьи Хотеевых, бывшее весьма обширным и требовавшее её постоянной заботы. Саша был поздним ребёнком в семье и предметом особой заботы и любви со стороны его матери. Недаром всю свою жизнь он тоже любил и ценил свою мать и, по его желанию, после своей смерти был захоронен рядом с тётей Шурой. Ушла из жизни Александра Васильевна рано, в том возрасте, когда, как говорится, ещё жить да жить. Её смерть была на моей памяти первым печальным событием среди заводчан нашей улицы.

В доме Хотеевых мне доводилось бывать очень часто. Нередко мы с Сашей “разыгрывались”, что называется очень масштабно: городили из стульев и табуреток разного рода нужные нам сооружения, вытаскивали из ящиков столов ёлочные игрушки, старые фотоаппараты, коробочки и много других предметов, использовавшихся в этих играх. Всё это, конечно, создавало кавардак в доме, но никогда ни Семён Иванович, ни Александра Васильевна не пресекали наши занятия и ни словом, ни жестом не давали понять, что мы в чём-то мешаем взрослым.

Много “воды утекло” с тех пор, но и сейчас все мы, кто провёл детство на нашей улице, при встречах воспринимаем друг друга почти как родственников, а не просто как старых друзей и подруг. Заслуга в этом, конечно-же, в первую очередь принадлежит нашим родителям, которые подавали нам наглядный пример добрых человеческих отношений.

Наша повседневная жизнь проходила, в общем, как и обычно у детей, в различных играх дома и на улице ну и, естественно, в оказании посильной помощи родителям в хозяйственных заботах по дому и на наших приусадебных участках. Со временем под воздействием чьих-то инициатив или полученной из различных источников информации, чаще всего из журналов “Пионер” и “Юный техник”, менялись предпочтения в наших занятиях. Вначале это были обычные уличные игры того времени: догонялки, прятки, лапта, городки, футбол и, конечно, “война” – ну как же мальчишкам без неё!

При играх в домах мы устраивали своеобразные “шалаши” из стульев и одеял, “автомобили” и “самолёты” из тех же стульев, табуреток, скамеек и уверенно «управляли” ими, заменяя звук моторов или стрельбу оружия своими голосами. Бывали такие домашние игры, в основном при плохой погоде на улице или зимними вечерами, когда темнело рано, а поиграть ещё хотелось. Но, по большей части, наши игры проходили на открытом воздухе, на улице. Отличались они высокой подвижностью и неплохо закаляли нас физически.

Большое воздействие на наши игры оказывали кинофильмы, сцены из которых (естественно, в нашей детской интерпретации) мы любили разыгрывать. В конце 1940-х – начале 1950-х годов, о которых я веду рассказ, впервые на наших экранах массово стали демонстрироваться зарубежные кинофильмы, получившие общее название “трофейные”. Они действительно попали в Советский Союз после разгрома фашистской Германии, когда был захвачен киноархив Третьего рейха в Бабельсберге (пригород Потсдама), где располагалась и крупнейшая киностудия Германии. Были среди них фильмы не только производства немецких киностудий, но и американских, английских, французских и других.

В числе этих фильмов было много боевиков на исторические темы: “Знак Зеро”, “Остров страданий”, “Королевские пираты”, “Индийская гробница”, “Приключения Робин Гуда”, “Три мушкетёра” и др., которые особенно привлекали наше детское внимание. И мы, подвернув до колен свои сатиновые шаровары и надев собственноручно изготовленные чёрные полумаски, устраивали “дуэли” на изготовленных своими руками шпагах, подражая благородному капитану Бладу из “Острова страданий” или бесстрашному Зорро из “Знака Зеро” и старались достичь такой же меткости в стрельбе из лука как Робин Гуд.

Наибольшей популярностью среди иностранного кино того периода пользовалась серия из 4-х американских фильмов о Тарзане: “Тарзан – человек-обезьяна”, “Девушка Тарзана”, “Тарзан в западне”, “Приключения Тарзана в Нью-Йорке”, после просмотра которых, мы, как и огромное число других мальчишек, увлеклись лазанием по деревьям и пытались подражать характерному “крику Тарзана”, бесподобно звучавшему в устах исполнителя этой роли Джонни Вайсмюллера. Как следствие этих фильмов, в мальчишеский обиход на длительное время вошли “тарзанки”, представлявшие собой верёвку или трос, одним концом крепившийся к толстой ветке дерева, а на другом имевший поперечно привязанную палку. Сооружались “тарзанки” в основном на берегу озера или реки. Принцип действия был простой: берёшься обеими руками за поперечную палку, отходишь назад насколько возможно далеко, вытягивая вверх руки с палкой, затем отталкиваешься, поджимаешь ноги и летишь к воде. На верхней точке размаха “тарзанки” отпускаешь её и летишь в воду. Больший эффект достигался, когда помогали друзья, оттягивая тебя на берегу как можно дальше и затем резко, с толчком, отпуская. Крайняя точка размаха над водой была при этом гораздо выше и ты летел в воду после отпускания “тарзанки” значительно дальше. Устраивались “тарзанки” и на деревьях во дворах и внутренних скверах. Там тоже раскачивались на них, не отпуская палку (всё-таки земля это не вода – намного жёстче будет), но иногда не рассчитывали силы и срывались, набивая синяки и шишки, подворачивая и даже ломая ноги. Кстати, когда писал о “тарзанках”, мне сразу вспомнилось как в начале девяностых годов после просмотра бразильского телесериала “Рабыня Изаура” на довольно длительное время в обиход вошло слово “фазенда”, которым многие наши граждане стали называть свои дачные участки. Это я к тому, что подражания и заимствования из кинофильмов присущи не только детям.