Текст книги "Взгляд в «колодец времени»"

Вся операция проводилась в два этапа. На первом мне просверлили сломанную ногу ниже колена и к установленной в кости спице прикрепили устройство с грузом в 10 кг, который через своеобразные тали создавал натяжение, чтобы выровнять место перелома. За пятку был прикреплён и тянул груз 4 кг. Нога находилась в полусогнутом состоянии и покоилась на специальном приспособлении. Такое предварительное заживление моей раны длилось месяц, на протяжении которого пришлось лежать на спине. Было очень тяжело, особенно первую неделю – спина страшно болела – но потом привык. В то время я общался с соседями по палате, много читал и, скажу прямо, немало переживал за процесс предварительного сращивания кости, т. к. Мария Сергеевна сказала, что если срастание кости пойдёт не так, то ногу придётся ломать и всё начинать сначала. Однако страхи оказались напрасными и всё обошлось.

11 марта меня “сняли” с вытяжки и загипсовали, чтобы нога уже окончательно срослась. Загипсовали от середины груди до пятки правой ноги. Левая нога и часть таза, позволявшая сидеть, оставалась свободной. Теперь я получил некоторую свободу в своих действиях и это позволяло уже не лежать на одном месте и в одной позе. Моими “средствами передвижения” стали костыли и коляска, выделенные мне персонально. И всё-таки молодость брала своё даже в больнице и хочется иной раз учудить что-нибудь необычное и интересное (конечно с личной точки зрения). Так вот, когда меня загипсовали, то оставили на некоторое время лежать на кушетке, чтобы гипс просох. Рядом на тумбочке кто-то из медсестёр оставил химический карандаш, которым – сам не знаю почему, скорее просто из озорства – решил воспользоваться. Гипс был ещё сырой и рисунок химическим карандашом получался нормальным. На груди нарисовал Нептуна в короне и с трезубцем, на бедре – русалку, сердце, пронзённое стрелой и рядом надпись: ”Не забуду мать родную!”. Помню, ещё что-то нарисовал и написал. Правда при этом я не подумал о том, что будет после высыхания гипса, когда рисунок останется надолго. Мне это показалось тогда весьма оригинальным и нетривиальным поступком, но другого мнения придерживались санитарки, да и М. С. Трушина, которая меня “вела”. Своё мнение они мне выразили, но сделать ничего уже было нельзя. Так, вплоть до окончательного снятия гипса, на нём хорошо были видны следы моего “творчества” в стиле блатной романтики.

Теперь, когда приобрёл относительную подвижность, мог более активно поучаствовать в жизни больницы: рисовал плакаты на медицинские темы, помогал оформлять стенгазету, а однажды оформил и целую фотогазету, посвященную работе отделения, для чего непосредственно в операционной фотографировал процесс удаления аппендицита. В общем, времени даром не терял и многое смог тогда почерпнуть из медицины для себя – “для общей эрудиции”. Но получение свободы передвижения и избавление от болей в спине, принесло новые заботы: через день и почему-то именно вечером у меня начинали чесаться участки тела под гипсом. Да, это были настоящие мучения! Где можно было достать через прорези в гипсовой повязке (сам их делал) длинной линейкой, там немного снимал зуд, а там, где было не достать – приходилось терпеть. К вечеру брал костыли и часа два “громыхал” по коридору, пока боль и зуд не отступали. И можете мне поверить, наверное никогда в жизни не испытывал такого блаженства как то, когда с меня сняли гипс в ванной комнате и погрузили в тёплую воду. Вот это был кайф, так кайф! Впрочем, мне, скорее всего так показалось после перенесённых мучений.

Время шло, нога заживала нормально, и я спокойно ждал конца лечения. Выписали меня домой 19 апреля, но некоторое время ещё ходил сначала на костылях, потом с тростью, занимаясь разработкой суставов больной ноги, которые длительное время были неподвижными. Особенно это касалось коленного сустава, но разработал и его, хотя пришлось приложить для этого множество физических усилий. Естественно, был благодарен за такой исход Марии Сергеевне Трушиной, взявшей на себя ответственность и сумевшей оставить меня полноценным человеком. Но иначе она, наверное, и не могла, т. к. была участницей Великой Отечественной войны, фронтовым хирургом, через руки которой прошли тысячи раненых.

Хотя последствия этого несчастного случая для моего здоровья остались без последствий, для моей учёбы в техникуме они сыграли роковую роль. Из-за долгого отсутствия на занятиях по причине излечения, мне дали академический отпуск и 1 сентября 1958 года я должен был начать всё сначала, то есть, проще говоря, остался на второй год. По этому поводу расстраивался, но не очень: что случилось, то случилось. По крайней мере, оставшиеся до начала учебного года четыре месяца использовал с максимальной пользой для себя. Ходил в производственные мастерские техникума, где меня достаточно хорошо знали, и учился работать на токарном, строгальном и шлифовальном станках. Работа на них была очень интересна и приносила удовольствие. Конечно, обычные дела во дворе и встречи с друзьями никуда не делись, но свободного времени сразу после выписки из больницы в апреле – июне у меня было больше, чем у них, занятых учёбой, и использовал я его в своих интересах.

Летом мы с родителями в очередной раз съездили на их историческую родину – город Людиново. Там всё было так же хорошо, как и в прежние приезды: река, лес, рыбалка, пруд, качели в парке, встречи и игры со старыми друзьями. На обратном пути почти целый световой день были в Москве и, среди прочего, посетили только что открывшийся тогда универмаг “Москва”. В то время он располагался почти на окраине города: метрах в двустах – трёхстах от него были троллейбусное и трамвайное “кольца”, за которыми начиналось уже Подмосковье. Это сейчас от магазина до московской кольцевой дороги километров восемь. Москва разрослась. Универмаг, конечно, произвёл на меня большое впечатление и своими размерами и внутренним устройством. Таких магазинов в нашем провинциальном городке в то время не было. Да и в областном центре подобные сооружения появились значительно позднее. Но я не об этом. Стоял тогда возле магазина, смотрел на проезжающие по улице автомобили, суету прохожих и не мог себе представить, что через 31 год это место будет частью моего пути с работы домой.

За два дня до случившегося со мной происшествия, 1 февраля 1958 года, американцы наконец-то запустили свой первый искусственный спутник Земли “Эксплорер” (“Исследователь”), став второй космической державой планеты. Конечно, по сравнению с впечатляющими размерами наших уже запущенных искусственных спутников (первый – 83,5 кг, второй – 508,3 кг, да ещё с космическим пассажиром на борту!), американский не “блистал” своими размерами: он был весом 8,3 кг, а вместе с последней ступенью ракеты, от которой не мог отделяться, его вес составлял 14,0 кг и имел диаметр 15 см. Однако, следует отметить, что он имел на борту исследовательский блок, включавший счётчик Гейгера, что позволило сделать важные открытия в структуре магнитосферы Земли.

Но всё же запуск первого американского искусственного спутника не имел такого широкого мирового резонанса, как в своё время запуск наших первого и второго спутников Земли. В основном, этот американский запуск обсуждался в открытой прессе – в том числе и во многих наших изданиях – с критическо-насмешливых позиций. Припоминаю, в связи с этим, одну такую карикатуру, где Швейк стоит перед господином в чёрном костюме и держит в левой руке открытый спичечный коробок, а в правой – двумя пальцами – крошечную собачку и говорит: “Сэр, я вырастил собачку специально для вашего спутника”. И подобных карикатур хватало. Но, конечно, не эти карикатуры были главными в то время. Главным стало то, что появилась вторая космическая держава, и 1958-й год стал началом эры открытого соревнования двух социальных систем в космосе. Отныне многие достижения науки и техники обеих стран стали рассматриваться через призму их внедрения в развитие космических технологий и применения этих технических новинок в промышленности и повседневном обиходе людей.

1958 год и в моей жизни стал в определённой степени поворотным от детства к юности, к новой оценке открывающихся возможностей. Впереди уже довольно осознанно маячила дорога служения Отечеству на военном поприще. Но до этого пути надо было ещё дойти, сделать нелёгкий выбор, когда, как оказалось, разрушилась детская мечта о небе. Всё это, повторяю, было впереди, а пока предстояло заново начать учёбу в техникуме.

Глава V. Выбор пути

1 сентября 1958 года продолжил обучение в техникуме по сути дела повторно – по крайней мере, первые полгода – но уже по другой специальности, которые в техникуме менялись по годам обучения. Так что теперь был зачислен в 33-ю группу РМПО (33-я учебная группа, специальность – ремонт и монтаж промышленного оборудования), обучение в которой успешно завершил в 1962 г. Разницы в возрасте с сокурсниками не ощущал вообще, т. к. основной контингент группы был 1943–1944 годов рождения, но были ребята и постарше – 1938–1941 годов, как Борис Хозишев, Иван Шилкаев, Женя Соколов, Слава Кулагин. К тому же среди тех, кто стал моими однокурсниками, оказался одноклассник и товарищ по школе № 13 Борис Елашин, поступивший в техникум после окончания восьмого класса. Таким образом, мы с ним “сравнялись”. Ну и, конечно, всё нивелировалось нашей молодостью, все мы друг для друга были одинаковы.

Старостой группы был выбран и все четыре года оставался им Юра Кириллин, парень 1943 года рождения, ничем внешне не выделявшийся, но, как оказалось, превосходно подходивший для этой роли. Уже в 2010–2013 годах встречаясь с ним вместе с другими ребятами из нашей бывшей группы и один на один, все однокурсники называли его “наш староста”. Впоследствии его сын, Алексей, закончил авиационное вертолётное училище в родном всем нам городе Сызрани, стал военным лётчиком, участвовал в войне в Чечне, где погиб, прикрывая товарищей, за что получил звание Героя Российской Федерации посмертно. Но к этому времени отношения Юры с сыном не сложились, по поводу чего он сильно переживал и о чем рассказал мне во время нашей последней личной встречи, состоявшейся летом 2013 года, где-то за полгода до его кончины. Я не вникал в подоплёку этих событий, хотя волей случая Алексей был женат на дочери моего дальнего родственника по женской линии.

Часто вспоминаю наших ребят и девчат из 33 группы РМПО: Асю Медведеву, Ларису Сиворонову, Нину Макарову, Таню Гордееву, Свету Попову, Юру Краснощёкова, Игоря Жоголева, Валеру Туркина, Валеру Бухтоярова, Веню Белякова, Володю Серебрякова, Бориса Елашина, Валеру Шелия, Гену Коробова, Славу Кулагина, Володю Конакова, Толю Храмова и других, кто, может быть, не так полно отразился в памяти. Каждый из них по-особому оставил след в моей душе, глубокие и добрые воспоминания о той поре.

Преподаватели на первом курсе были те же (о них писал ранее) и предметы преподавались те же самые. В колхозы на уборку картошки, прополку и уборку помидоров и огурцов мы также выезжали регулярно. Здесь тоже все процессы происходили, в общем-то, примерно одинаково, как и у наших предшественников. Расскажу более подробно, в качестве примера, об одном случае нашего пребывания на уборке огурцов в селе Репьёвка недалеко от города.

Было это, по-моему, в сентябре 1960 года. Мы убирали огурцы всей группой днём, а вечер и ночь – до следующего рабочего дня – проводили дома, поскольку колхоз был рядом с городом. На поле, где мы трудились, стоял большой шалаш из соломы, выстланный изнутри сеном и с хорошей площадкой перед ним, где можно было разжечь костёр, посидеть, поговорить… И вот однажды мы решили, чем ехать домой, лучше останемся и отдохнём всей группой. Кому пришла эта мысль, сейчас, конечно, не помню, но она понравилась и многие ребята – правда не все – её поддержали, кроме девчат, которые все уехали домой. Ну и, естественно, была мысль (раз уж мы сами себе хозяева) купить крепкого спиртного и “душевно” провести вечер. Как ни странно, всё удалось почти в таком виде, как и задумывалось: водки купили (насколько помню, 3 бутылки на всех и это было, на наш взгляд, нормально), “позаимствовали” в колхозном пруду под покровом темноты несколько уток, пошедших на закуску, вместе с огурцами и хлебом, которые были. Вечером, пока светло, поиграли в футбол, а с наступлением темноты сели у костра, выпили, закусили и пели песни под аккомпанемент неизменного аккордеона Гены Коробова. Ночь выдалась тёплая, безоблачная, тихая и наш отдых удался на славу. Спали, само собой разумеется, в шалаше. Нам этот отдых очень понравился. На следующий день рассказали как мы отдохнули, тем кто не оставался и было принято – на этот раз единодушное – решение остаться еще раз, уже всей группой. Сейчас не помню точно, но, по-моему, это намерение мы воплотили в жизнь (не в тот же вечер, а позже). Вспоминаю это событие и как-бы заново переживаю то время.

В ноябре 1958 года мне исполнилось 16 лет и получил свой первый паспорт – документ, официально подтверждавший мою личность. Теперь – как думалось тогда – стал по-настоящему взрослым человеком. Вручали паспорт мне и другим моим шестнадцатилетним товарищам в торжественной обстановке, в каменном двухэтажном Доме культуры железнодорожников. Дело в том, что в городе был ещё один Дом культуры железнодорожников – деревянный, располагавшийся ближе к вокзалу. Но почему-то оба они были известны в городе под одинаковым неофициальным названием – Гутман.

В последующем мне много раз приходилось получать различные документы, удостоверяющие мою личность: книжку солдата и матроса, удостоверение личности офицера, удостоверение гражданина СССР, дававшее право на выезд за границу (в середине 60-х годов оно именовалось именно так, во всяком случае у военных), служебный загранпаспорт, паспорт гражданина СССР, а потом и Российской Федерации, по которому живу и сейчас, советские и российские загранпаспорта. Но вручение первого паспорта осталось в памяти на всю жизнь, поскольку знаменовало собой настоящий шаг во “взрослую” жизнь, приобщало к обществу полноправных граждан своей страны.

Летом 1958 года наша семья переехала в дом № 10 по улице Студенческой, где и проживала вплоть до смерти моей матери в 2013 году. От дома до техникума было пять минут ходьбы “тихим шагом”, так что я был ближе всех к месту учебы. Замечу, что некоторым моим товарищам по группе приходилось тратить на дорогу до полутора часов в один конец. Здесь, на улице Студенческой, сложился круг друзей и подруг нашего двора и ближайших окрестностей. Возникла тесная компания, в которую входили Саша Хотеев, Виталий Харламов, Слава Ануфриев, Коля Майоров, Саша Лысенков и др. Мы любили вечерами сидеть во дворе в беседке, болтать и петь песни под гитару. Тогда у всех “на слуху” были песни Булата Окуджавы и уже начинал завоёвывать наши симпатии молодой и ещё не имевший большой известности Владимир Высоцкий.

Но сразу отмечу, что кроме праздной болтовни и пения, много времени уделялось обсуждению прочитанного. Все мы были активными читателями нашей библиотеки, куда ходили всей компанией и брали сразу по несколько книг. Помню, как обсуждали мы тогда творчество модного в то время немецкого писателя Эриха Мария Ремарка. Его произведения “На Западном фронте без перемен”, “Три товарища”, “Жизнь взаймы”, “Время жить и время умирать” и другие часто становились темой наших литературных обсуждений. Привлекало нас и творчество Грэма Грина. Его романы “Наш человек в Гаване”, “Тихий американец”, “Суть дела” и “Комедианты” мы тоже неплохо знали и обсуждали в своём кругу. Ну и, естественно, много времени – уж не знаю почему – мы уделяли темам истории. Всё это проходило на фоне обычных наших дел: походы на Волгу летом, игра в хоккей и катание на коньках зимой, походы в кино, в городской парк, а затем и на танцплощадки. Тайком покуривали, пили вино (как правило, только его) – в общем, всё как у большинства юношей нашего времени.

Позднее к нашему “братству” примкнули и другие, проживавшие в нашем дворе и районе мальчишки и девчата: Наташа Грозберг, Лариса Васильева, Мила Маяксина, Люда Якунина, Таня Жоголева, Игорь Жоголев, Юра Полубанов, Валера Макаров, Саша Шереметев. Проживали в нашем дворе и дети военнослужащих 151-го авиационного училища лётчиков, которые также входили в круг нашего общения: Люда Мамушкина, Тома Пучкова, Гена Чаплыгин, Галя и Борис Князевы. Однако в конце 1960 – начале 1961 годов, в связи с расформированием училища, они по большей части, вместе с родителями убыли к новым местам их службы или предстоящего проживания. В общем, в дворовой жизни всё устроилось и приобрело свой, скажем так, законченный вид.

Мой товарищ Игорь Жоголев не только проживал в том же доме № 10 (в соседнем подъезде), но и был моим соучеником по техникуму. Мы учились в одной группе и, естественно, дружили. Его отец был военным комиссаром города, участником Великой Отечественной войны и помню, с каким любопытством рассматривал благодарности Верховного Главнокомандующего, заслуженные старшим Жоголевым, которые мне показывал Игорь. Но наше общение и дружба с Игорем продолжались не очень долго. Вскоре его отец был переведён по службе в город Куйбышев (ныне Самара), куда переехал и Игорь. В Куйбышеве он окончил авиационный техникум, затем получил высшее образование, стал офицером и работал в военной приёмке. Всё это я узнал не так давно, когда удалось установить с ним связь по Skype и сейчас мы регулярно общаемся. Всю жизнь Игорь увлекался радиотехникой и даже одно время возглавлял у нас радиокружок. Ну, и как это было тогда модным в нашей среде, занимался немного и нумизматикой. Помню, однажды мы с ним случайно сумели “поймать” на наружную антенну для бывшего у них телевизора КВН настроечную сетку шведского телевидения, ясно наблюдая на экране круговую надпись на сетке “Sverige Radio”. По сути дела у нас получился сверхдальний приём телепередачи, что бывает сравнительно редко и только при случайно сложившихся благоприятных условиях распространения сигнала. Это событие представляло для нас большой интерес в плане вероятной возможности посмотреть и сами телепередачи. Ждали довольно долго и с понятным желанием, но просмотреть хоть “кусочек” той программы, не получилось.

Телевизор в семье Игоря запомнил надолго, потому что он был первым, по которому я посмотрел телепередачи и – тоже впервые – художественный кинофильм. Назывался телевизор “КВН – 49” в честь своих создателей (по первым буквам их фамилий) – Кенигсона В, Варшавского И. и Николаева Н. Работал данный телеприёмник на трёх каналах. Он имел маленький экран – 18 сантиметров по диагонали – и, чтобы нормально смотреть передачи, перед ним ставили специальную линзу, представлявшую стеклянный тонкостенный сосуд круглой, по вертикальной плоскости, формы с выпуклой передней стенкой. Получался сосуд, заливавшийся дистиллированной водой, превращавшей его в своеобразное увеличительное стекло, зрительно “расширявшего” размер экрана и позволявшее нормально просматривать телепередачи. Но даже и такие “допотопные”, по нынешним меркам, телевизоры были в то время ещё редкостью. Старая статистика гласит, что в 1958 году во всём городе Сызрани было 150 телевизоров на 148,5 тысяч жителей.

А учёба в техникуме продолжалась своим чередом. Со второго курса мы начали знакомиться с предметами, составлявшими основу нашей технической подготовки и с преподавателями, которые вели эти дисциплины. Вводили нас в мир технических знаний А. М. Алексеев, В. С. Клетнов, В. И. Осипов, С. Л. Штернберг, И. И. Шустиков, Р. Е. Михайлов и другие. Не все они вспоминаются одинаково хорошо, но кое-кто из них оставил по себе добрый и глубокий след.

Прежде всего, это касается Алексея Михайловича Алексеева, бывшего в то время директором нашего техникума и преподававшего нам основы теоретической механики и теории механизмов и машин. Один его вид, внешне суровый, наглядно демонстрировал каждому, что это директор, крепко держащий в своих руках доверенное ему учебное заведение и пользовавшийся всеобщим уважением. Длительное время Алексей Михайлович возглавлял техникум, ставший под его руководством настоящей кузницей технических кадров для нашего завода и других предприятий страны. С самого начала преподавания своего предмета он подчеркивал учащимся, что теоретическая механика является базой формирования знаний для изучения других технических дисциплин – сопротивления материалов, теории механизмов и машин и др. Преподавал он интересно и образно, особенно при объяснении простейших логических схем, на которые могут быть разложены любые объекты техники. В связи с этим накрепко засел в голове “расчет ферм методом вырезания узлов”, наглядно и образно демонстрировавший выше изложенное положение.

Запомнился и Виктор Семёнович Клетнов, преподававший сопротивление материалов – сопромат или “сопромуть”, как между собой мы называли эту дисциплину – один из наиболее сложных профессиональных предметов, являвшийся таковым, в основном из-за сухой, тяжёлой для восприятия, подачи материала. Сам В. С. Клетнов имел в нашей среде негласное прозвище – “Сигма”. Сигма – большая и малая буквы греческого алфавита – применяется в сопромате для обозначения всевозможных видов напряжений, конечно, с соответствующими добавлениями, т. е. это была наиболее распространённая буква в формулах сопромата. Запомнился Виктор Семёнович тем, что разрешал на контрольных работах и зачётах пользоваться учебниками и конспектами. Он говорил, что главное для нас – понять суть явлений, происходящих в физическом теле (детали) при приложении к нему нагрузки и представлять, какие процессы при этом происходят, как и на основании чего строятся эпюры напряжений. “Формул много – обычно говорил он – все их вы всё равно не запомните. На это существуют справочники расчётов, поэтому главное – понять суть явления. А знаете ли вы материал, я пойму сам”. Нередко он демонстрировал это реально. Вызывал очередного учащегося к доске отвечать заданный материал, разрешал посмотреть конспект, если замечал затруднения с ответом, а после изложения материала предлагал рассмотреть аналогичный случай, но с перенесением центра приложения силы. Если ты разобрался в сути материала, то сможешь ответить сам, если нет – то “поплыл”. Виктор Семёнович всегда при этом ещё раз разъяснял тему. Несмотря на “сухой” предмет и общую, скажем так, недоброжелательность с нашей стороны к сопромату, самого Клетнова В. С. мы уважали. Прошло почти шестьдесят лет с тех пор, как я изучал сопромат, но Виктора Семёновича помню до сих пор.

Ещё одним неординарным преподавателем был И. И. Шустиков, который вёл у нас черчение и техническое рисование. В техническом учебном заведении это был очень важный предмет, поскольку всё проектирование, изготовление, сборка и наладка различного рода машин и механизмов связаны с выполнением и чтением чертежей. Иван Иванович вёл этот предмет увлечённо и интересно, с глубоким знанием дела. Помню, у меня было с ним несколько “стычек” на ниве технического рисования. Рисовать с детства я умел достаточно хорошо и задания по техническому рисованию выполнял с лёгкостью. Несколько раз мне приходилось доказывать И. И. Шустикову, что выполнял эти задания без применения технических средств для черчения: линеек, циркулей и т. д. Само черчение было интересным, но хлопотным. Одно дело, когда выполняешь чертёж в карандаше, где неточности можно исправить при помощи резинки. А вот, если чертёж выполнялся тушью! В этом случае надо было следить за положением линейки, наполнением рейсфедера тушью и др. Каждая ошибка здесь становилась фатальной.

Но всё равно было интересно строить третью проекцию по двум известным или построить пространственную фигуру (изометрию) по имеющимся проекциям. Особенно крепко запомнилось изучение чертёжных шрифтов, которыми исполняются спецификации чертежей и пояснительные надписи. Здесь поневоле напрашивались ассоциации с чистописанием в первых классах школы. Надо сказать, что Ивана Ивановича всегда вспоминал с благодарностью. Навыки черчения и писания чертёжным шрифтом помогали мне в училище, академии, а затем и при исполнении различных должностных обязанностей в ходе учений, штабных тренировок и игр, когда приходилось наносить на карту тактическую обстановку, исполнять схемы с пояснительными надписями и др.

Остался в памяти и Роланд Евгеньевич Михайлов, преподававший у нас подъёмно-транспортные механизмы и машины. Вёл он свой предмет уверенно, увлечённо и грамотно, как настоящий инженер. Но многим моим друзьям – как учащимся техникума, так и другим – он запомнился как умелый и успешный тренер по баскетболу и волейболу, большим поклонником которых он был.

Приятное разнообразие в учебный процесс вносили лабораторные работы и учебная практика в металлообрабатывающих, сварочных, кузнечных и других мастерских техникума, а также в цехах нашего завода. Можно было бы и ещё писать об учебном процессе в техникуме, но общее представление о нём даёт и приведённое описание.

Шло время, а вместе с ним менялся и мой статус как гражданина своей страны. Это к тому, что в 1959 году мне исполнялось семнадцать лет и согласно Закона о всеобщей воинской обязанности я должен был пройти приписку к определённому призывному участку. Во время приписки проводилось медицинское освидетельствование и выдавалось соответствующее заключение. У нас в Сызрани в то время приписка производилась на базе городского военного комиссариата. Так что после прохождения этой процедуры стал призывником, т. е. гражданином, подлежащим по достижению восемнадцати лет (если не было законных отсрочек), призыву на действительную военную службу в рядах Вооружённых Сил СССР.

Но главное заключалось не в этом, а в том, что по результатам медкомиссии выяснилось, что для службы в качестве лётчика я не годен. Не могу пополнить ряды ВДВ или подводного флота (последнее, правда, меня не очень беспокоило). Итак, рухнула детская мечта о небе. Конечно, сильно расстроился по этому поводу, но ещё теплилась надежда, что здоровье поправится – впереди было ещё три года учёбы – и, может быть, всё встанет на своё место. А пока, повторяю, был в очень расстроенных чувствах. Наш сосед, майор В. А. Ревич, живший в соседнем доме и сын которого Валерий являлся одним из моих друзей, был в то время начальником отделения в горвоенкомате. Он посоветовал мне успокоиться и подождать: время ещё было. Он также сказал, что если хочу служить в Вооружённых Силах, то есть ещё очень много и других интересных военных специальностей, для которых нынешнее состояние моего здоровья – не помеха. В общем, решил, хотя и с обидой (правда, не знаю на кого), отложить принятие решения до лучших времён, т. е. до завершения учебы в техникуме.

В конце 1950-х годов в городе активизировалось развитие телевещания. Телевизоров у населения имелось ещё мало, да и принимать передачи из областного центра было сложно, т. к. ретранслятор в Сызрани отсутствовал. Первая телевышка с довольно слабым – 100-ваттным – передатчиком была установлена на Монастырской горе (в Сызрани её называют коротко – Монгора) в январе 1961 года. Но умельцы уже начинали установку на крышах домов собственных наружных антенн с усилителями. Занятие это было сложным, поскольку следовало не только подобрать необходимый тип антенны, но и правильно и тщательно сориентировать её, чтобы изображение на экране телевизора имело наибольшую чёткость. Чего только не доводилось увидеть в это время на крышах! Антенны старались сделать повыше, создавали иной раз самые причудливые комбинации из нескольких типов антенн на одной мачте, да ещё присоединяли к ним чашеобразные отражатели. Укреплялись такие сооружения (иначе их было и не назвать) мощными растяжками. Наиболее распространенными, особенно в первое время, были 3-х и 5-ти элементные антенны типа “волновой канал” и, соответственно, их всевозможные комбинации. Помню, на одной из крыш установили укреплённый растяжками “монстр” из четырёх 5-ти элементных антенн! Потом, с введением в строй телевышки, использовались уже и более простые антенны в виде Т-образных разрезных полуволновых вибраторов и петлевых вибраторов. Но крыши многоквартирных домов нашего посёлка, да и города, представляли собой в то время весьма интересное зрелище.

Телевидение всё более прочно входило в повседневную жизнь людей, расширяя их возможности получения информации о событиях политической, экономической и культурной жизни в стране и за рубежом не только “на слух”, как по радио, но и в картинках телесюжетов на экране. Сейчас с введением в строй спутниковых передатчиков и мощных ретрансляторов, оборудованием домов общими антеннами с усилителями, к которым легко может подключиться каждый, крыши домов (имею в виду многоквартирных) очистились от наследия первых лет внедрения телевидения. Но зато теперь многие балконы и стены многоэтажек, а также крыши частных строений “украшают” антенны спутникового телевещания – спутниковые “тарелки”. Мы снова, уже на другом техническом уровне, проходим очередной этап внедрения телевещания только теперь уже более высокого качества. Быть может наши внуки (а, возможно, и дети) будут с усмешкой вспоминать установку таких “спутниковых тарелок”, которые станут ненужными после решения проблемы прямого приёма спутникового сигнала непосредственно телевизорами (или как их там назовут?) в любой точке страны.

Каждый год учёбы в техникуме, был отмечен происходившими в стране событиями, значительно влиявшими и на её положение в целом, и на осознание каждым гражданином своего места в этих событиях. Таким был и 1960 год – год, когда четверо граждан нашей страны явили всему миру образец мужества и отваги буквально поразившей своих современников. Это был и год активной подготовки СССР к полёту человека в космическое пространство и соревнования с Соединёнными Штатами по поводу первенства в этом сложнейшем шаге на пути освоения космоса. Этот год стал также годом, когда советская страна смогла достойно отстоять своё звание великой державы от посягательств иностранных разведок на свой суверенитет. Более подробно пишу о 1960 годе не только потому, что он оказался достаточно интересным в плане дальнейшего развития нашей страны, но и потому, что он стал определяющим в моей судьбе и окончательно утвердил меня в желании служить своей Родине на военном поприще.

7 марта 1960 года весь мир облетела весть: американский авианосец “Кирсардж” подобрал в Тихом океане четырёх советских солдат. Это был экипаж самоходной баржи “Т-36”, которую поднявшийся 17 января шторм в районе острова Итуруп (Южная часть Курильской гряды) унёс в открытый океан. Об этом случае наша пресса писала, но очень коротко и “глухо”, поскольку о судьбе судёнышка и экипажа не было известно ничего конкретного. Командовал баржей младший сержант Асхат Зиганшин, а членами экипажа были Филипп Поплавский, Анатолий Крючковский – мотористы и Иван Федотов – матрос. Эта отважная четвёрка дрейфовала в океане 49 дней (так принято считать, но на самом деле солдат спасли на 51-й день дрейфа) на судёнышке, предназначенном для каботажного – т. е. в виду берега – плавания, почти без запасов пищи и воды. На барже находилось 1,5 кг свиного жира, одна начатая и одна целая банка тушёнки, буханка хлеба и питьевая вода в бачке, да ещё вода в системе охлаждения двигателя (заметим – очень грязная). Дрейф проходил в штормовую погоду: из 51 дня этого “путешествия” только 5 дней были спокойными, а остальные – шторм. Когда закончились имевшиеся небольшие запасы продуктов, экипажу пришлось есть кожаные ремни, сапоги, кожу с гармошки. Но, что поразило американских моряков, советские солдаты – когда их заметили с самолёта авианосца – “стояли у рубки, тесно прижавшись и поддерживая друг друга”. Асхат Зиганшин, когда его подняли на борт “Кирсарджа”, обратился с просьбой к командиру авианосца снабдить их питанием и горючим и они доплывут домой сами. Позже он настаивал, чтобы десантную баржу, командиром которой он был, погрузили на борт авианосца. И это при том, что, по словам американских врачей, советским солдатам оставалось жить – если бы их не нашли – два – три дня! Весь мир говорил тогда о мужестве, героизме и верной солдатской дружбе этой четвёрки. “Их эпическое мужество потрясло мир. Они не только солдаты Советской Армии, эти четыре парня. Они также солдаты человечества”-так сказал о подвиге нашей четверки американский писатель Альберт Кан. Их путешествие завершилось 29 марта 1960 года, когда отважная четвёрка возвратилась из Америки на Родину, уже в ореоле мировой славы.