Текст книги "Ельцин. Кремль. История болезни"

«Что значит “приходить в себя”? Вы хотите сказать, что он был пьян?» – незамедлительно следует вопрос интервьюера (совершенно, между прочим, логичный).

В ответ – минутная пауза.

«Нет, – подыскивает наконец политкорректный ответ Силаев, – он был просто потрясен».

Впрочем, по официальной версии, несмотря на «потрясение», Ельцин начал все же выходить на связь с внешним миром. Он звонит лидерам других республик, ищет поддержку.

Кстати, это еще одна странная метаморфоза – связь на даче в Архангельском отключена не была. У Ельцина работал даже факс, с которого его соратники рассылали во все концы страны спешно отпечатанные дочерьми президента воззвания.

«Этого тоже не предусмотрел Крючков, – снисходительно пишет Ельцин в “Записках президента”. – За два-три года бурного развития бизнеса в стране появилось невероятное количество новых средств связи».

Действительно: откуда ж дуболому Крючкову было знать, как отключаются факсы. Он и в глаза это чудо науки и техники, наверное, не видел, а из всех видов связи предпочитал телефон-автомат…

Дальше – больше.

В начале девятого утра Ельцин звонит командующему ВДВ Грачеву.

– Что там за движение войск и какую вы имеете задачу?

(К тому моменту из донесений охраны он уже знал, что по шоссе в сторону Москвы идут танки.)

А Грачев, вместо того чтобы послать любопытствующего куда подальше – он ведь ему не подчинялся, – начинает путано объяснять: дескать, есть приказ министра усилить охрану основных административных зданий в Москве.

«Я напомнил ему наш старый разговор, – пишет в мемуарах Ельцин, имея в виду тульские забавы , – Грачев смутился, взял долгую паузу, было слышно на том конце провода, как он напряженно дышит. Наконец он проговорил, что для него, офицера, невозможно нарушить приказ… “Подождите, Борис Николаевич, я пришлю вам в Архангельское свою разведроту”».

Положив трубку, Ельцин радостно изрек: «Грачев наш».

А что же КГБ? Крючков? Группа «Альфа»? Куда в это время смотрели они?

В 10 часов утра, на первом же заседании ГКЧП, тема изоляции Ельцина всплыла вновь. Крючков сообщил коллегам, что говорил с Ельциным по телефону, но тот от сотрудничества отказывается. В своих записях, которые он вел по ходу, секретарь ЦК Бакланов пометил: «Брать Б. Н.».

Тут бы – самое время бросить в бой «Альфу», и тогда победа была уже в кармане. Вместе с Ельциным в руки путчистов угодили бы все российские демократические лидеры: они сами, точно мотыльки на свет, слетелись в архангельскую мышеловку .

Но путчисты действовали на удивление сумбурно и непоследовательно. Хотя начальнику Управления «З» КГБ (идеологическая контрразведка) и отдали приказ – задержать основное число демократов (примерно 70 человек); хотя и разбили уже сотрудников управления на оперативно-боевые группы – каждая должна была отправиться за чьим-то конкретным скальпом ; хоть и определили место для содержания политзаключенных – десантную часть 54164 в подмосковном поселке Медвежьи озера близ Балашихи – все закончилось в итоге очередной профанацией.

Из семидесяти человек на поверку арестовали лишь четверых: депутатов Гдляна, Камчатова, Уражцева и активиста армейского движения «Щит» Проселкова.

Да и то, говоря по правде, арестом это можно было назвать только с очень большой натяжкой.

Депутат Гдлян, к примеру, рассказывал, что его привезли «в какую-то войсковую часть в районе Медвежьих озер, но там отказались принимать “груз”. Проехали еще километра два и остановились у ворот другой воинской части… Старший офицер в звании полковника чувствовал себя неловко».

В части Гдляна поместили в солдатской казарме, накормили сытным обедом. Вскоре туда же доставили Проселкова с Камчатовым, даже не подумав разделить их поодиночке.

Депутата Уражцева – и до Медвежьих озер не удосужились довезти. Отправили в знаменитую тюрьму с поэтическим названием «Матросская тишина», но там от него… отказались. Пришлось везти Уражцева в штаб ВДВ, где его допрашивали, а точнее дискутировали два с половиной часа, накормили обедом в офицерской столовой. После чего… отпустили восвояси.

Ну, натуральные звери! Вот уж хунта – так хунта! А Уражцев еще и наглеет на глазах. «Дайте, – говорит, – автотранспорт, иначе останусь в заключении. На машине привезли, значит, на машине и везите обратно».

Это я – без всяких шуток. Вот, пожалуйста, дословный рассказ политзаключенного Уражцева.

«На требование предоставить транспорт… стали извиняться, что не могут дать “Волгу”… Машину я получил вместе с шофером в десантной форме, поэтому решил воспользоваться случаем и посмотреть обстановку в городе. Ехали мы специально с нарушением всех правил дорожного движения, за что у милиции, вероятно, пользовались уважением. Нам даже честь отдавали».

Еще безжалостней обошлись с депутатом Якуниным – известным попом-расстригой. Утром 19 августа он увидел на лестничной клетке трех человек, по выражению Якунина, «чекистского вида» (наверное, с рогами и копытами). Тут же позвонил в ближайшее отделение милиции. Меня, мол, арестовывать пришли.

Что бы вы думали? Минут через семь действительно приехал наряд и довел Якунина до метро. А застенчивых чекистов это, видимо, так напугало, что они тут же бросились врассыпную и бежали, не останавливаясь, аж до самой Лубянки…

Полагаю, этих весьма красноречивых свидетельств вполне достаточно, чтобы понять: все, происходившее 19 августа, имеет такое же отношение к путчу, как Борис Николаевич Ельцин к демократии, в принципе.

У руководителей ГКЧП не было ни плана действий, ни конкретных задач. Ввести войска в Москву, например, они решили лишь накануне, во время вечернего кремлевского бдения, без какой-либо предварительной проработки.

Командирам частей – Таманской и Кантемировской дивизий, 27-й мотострелковой бригады – никто ничего не объяснял. Скомандовали подняться по тревоге – и только.

Да что там комдивам! Даже руководители военного ведомства толком не понимали, что происходит.

Когда утром 19 августа в Минобороны СССР созвали экстренное заседание коллегии, министр Язов в подробности вдаваться не стал.

«Вышел, объявил, что Горбачев болен, завтра подписание Союзного договора, но в этой ситуации подписывать его нельзя. А чтобы успокоить людей, вводится чрезвычайное положение, – воспроизводил ход коллегии главком ВВС Шапошников. – Войска – в повышенную боевую готовность. Действуйте! Задавать вопросы он не позволил, да никто, в общем, и не стремился».

Более 4500 солдат, свыше 300 танков, около 270 БМП, 150 БТР: все они, войдя в город, не знали, что делать. Со стороны выглядело это довольно трагикомично. Колонны бронетехники покорно останавливались на красный свет, пропуская потоки обычного городского транспорта.

«Для нас решение о вводе оказалось полной неожиданностью, – свидетельствовал начальник штаба Московского военного округа Леонид Золотов. – Мы взяли справочник Москвы, туристические карты и стали определять, куда разместить боевую технику. Все делалось условно и приблизительно».

В итоге основную часть солдат задействовали по… парадным расчетам: расставили на Ленинских горах, дабы не пугать москвичей понапрасну.

А другую часть – десантников из Тульской дивизии – послали зачем-то охранять пять разношерстных объектов: Белый дом, Моссовет, останкинский телецентр, ТАСС, телеграф.

Ну, Белый дом или Моссовет – это я еще могу понять. Но какой смысл блокировать центральный телеграф, проку от которого не было ни на грош? Путчисты что же, боялись, что какие-нибудь злодеи-демократы кинутся отбивать шпионские телеграммы? И почему именно телеграф, а не главпочтамт или почтамт международный?

Однажды я спросил об этом у отвечавшего за ввод войск генерала Ачалова, но тот лишь усмехнулся в ответ. «Приказали. Мы взяли под охрану. Вот такие у нас были горе-начальники».

Бред! Вместо того чтобы захватить главный очаг потенциального сопротивления – Белый дом – военные берут его под охрану.

Вместо того чтобы интернировать Ельцина и всю его команду – преспокойно отпускают в Москву.

Уже утром 19 августа было понятно, что российский президент в переговоры с ГКЧП вступать не собирается. Тем не менее он без хлопот покидает свою дачу и вместе с соратниками отправляется в Белый дом (взятый уже под охрану!), где и возглавил «штаб революции».

Кстати, с марш-броском этим – из Архангельского на Пресню – связана целая череда мифов и волшебных сказаний.

Ленинградский мэр Собчак утверждал, например, что группа захвата опоздала на 10 минут и Ельцина арестовать просто не успела.

Сам Борис Николаевич – сказочник не меньший – оживляет эту страшилку дополнительными красочными деталями.

Якобы бойцы «Альфы» должны были проникнуть в Архангельское под видом десантников – Грачев обещал ведь прислать ему разведроту – взять Ельцина как будто под охрану, а на самом деле схватить и интернировать.

Но чекисты – вот олухи-то! – приехали как всегда к шапочному разбору. Когда в обличье десантников ввалились они на дачу, птичка уже упорхнула.

(Ну да, откуда ж им было знать, что объект уехал: с рациями-то в КГБ, видно, была напряженка.) Да к тому же один из ельцинских охранников признал в старшем группы, десантном подполковнике Зайцеве своего бывшего лектора по ВКШ КГБ.

Лжедесантников, однако, впустили в столовую, накормили до отвала, они расслабились, а «сытый солдат – это уже не тот солдат». И пока бойцы кемарили , охрана успела эвакуировать ельцинскую семью и спрятать в частной квартире на окраине Москвы.

Ельцин до сих пор свято верит, что сумел вырваться из архангельской западни, рискуя жизнью.

«Нас могли при выезде расстрелять из засады, могли взять на шоссе, могли забросать гранатами или раздавить бронетранспортером. Позднее я узнал, что группа захвата наблюдала за нашими перемещениями из леса. Начальник группы принял двести грамм для храбрости – он ждал приказа на уничтожение или ареста в любую минуту».

«Мы опасались, что нас здесь “накроют”, – вторит ему российский премьер Силаев. – Решили разъезжаться поодиночке, надеясь, что кому-нибудь да удастся доставить в Москву “Воззвание”. На выезде на Можайское шоссе увидел несколько машин – черных “Волг” – и вокруг них крепких ребят. Но они не остановили меня».

И Ельцина они тоже не остановили, хотя отлично видели выезжающий президентский кортеж: у «Альфы» все еще не было приказа.

Правда, Коржаков утверждает совсем обратное. Начальник охраны пишет, что командир «Альфы» Виктор Карпухин требовал якобы захватить кортеж, в бессильной злобе орал что-то в рацию, но бойцы его не послушали и брать на душу греха не стали.

Верится в это с трудом. Авторитет Героя Союза генерала Карпухина среди подчиненных был непререкаемым. Если бы он действительно приказал задержать кортеж – команда была бы выполнена мгновенно. Персональная «Чайка» с трехцветным штандартом на капоте, в которой пронесся он на дикой скорости по Калужскому шоссе, Ельцина точно не спасла бы. («У нас российский флажок на машине. С ним нас не остановят», – говорил он на прощание жене.)

Но Коржаков по-прежнему стоит на своем:

«За деревьями, как потом выяснилось, прятались сотрудники “Альфы”. Они должны были выполнить приказ руководства ГКЧП – арестовать Ельцина. На случай сопротивления с нашей стороны президент просто бы погиб в перестрелке. Вроде бы случайно».

Все-таки у людей, побывавших во власти, какое-то особое восприятие мира. За каждым кустом мерещатся им коварные убийцы. Сначала был Горбачев, уверявший, что его собирались застрелить при попытке к бегству. Теперь та же паранойя – у Ельцина.

МЕДИЦИНСКАЯ СПРАВКА

Больной манией преследования полагает, что его преследуют другие люди, в отдельных случаях возникают зрительные и слуховые галлюцинации (восприятие существ или вещей, которых нет на самом деле). При этом человек, страдающий манией преследования, как правило, отрицает, что с ним что-то не так. Всяческие попытки корректировать его поведение вызывают раздражение.

Напрасно главком сухопутных войск генерал Варенников слал тревожные шифротелеграммы с Украины, где находился он в тот момент: время было уже безвозвратно утеряно.

Не в пример большинству своих коллег (исключение, пожалуй, составлял только маршал Язов) Валентин Иванович Варенников, знаменосец парада Победы, получивший звезду Героя еще в 1945 году, в военном деле понимал толк. Он знал, что перво-наперво следует локализовать очаг основного сопротивления и только потом продвигаться по захваченной территории.

«Просим немедленно принять меры по ликвидации группы авантюриста Ельцина Б. Н., – писал вечером 19 августа Варенников. – Здание правительства РСФСР необходимо немедленно надежно блокировать, лишить его водоисточников, электроэнергии, телефонной и радиосвязи…»

Но ничего этого опять сделано не было.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

…Вооруженное восстание есть особый вид политической борьбы, подчиненный особым законам, в которые надо внимательно вдуматься. Замечательно рельефно выразил эту истину Карл Маркс, писавший, что вооруженное восстание, как и война, есть искусство.

Из главных правил этого искусства Маркс выставил:

1) Никогда не играть с восстанием, а, начиная его, знать твердо, что надо идти до конца.

2) Необходимо собрать большой перевес сил в решающем месте, в решающий момент, ибо иначе неприятель, обладающий лучшей подготовкой и организацией, уничтожит повстанцев.

3) Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить в наступление. Оборона есть смерть вооруженного восстания.

4) Надо стараться захватить врасплох неприятеля, уловить момент, пока его войска разбросаны.

5) Надо добиваться ежедневно хоть маленьких успехов (можно сказать: ежечасно, если дело идет об одном городе), поддерживая, во что бы то ни стало, моральный перевес.

Комбинировать наши три главные силы: флот, рабочих и войсковые части так, чтобы непременно были заняты и ценой каких угодно потерь были удержаны: а) телефон, б) телеграф, в) железнодорожные станции, г) мосты в первую голову.

Успех и русской и всемирной революции зависит от двух-трех дней борьбы.

(В. Ленин. «Советы постороннего»)

Где-то к одиннадцати дня Ельцин уже был в Белом доме. Рядом с ним находились тогдашние его друзья и соратники: через пару лет никого из этой когорты подле него не останется.

Горе-путчисты еще пытаются вступить с ним в сепаратные переговоры, перетянуть на свою сторону, но президент сделал уже свой выбор. Он принимает единственное правильное в той ситуации решение: не ждать, а действовать, перехватывать инициативу в собственные руки.

Постепенно к Белому дому стекается народ. Люди, почуявшие уже воздух свободы, не хотят возвращаться в прошлое. Они объединяются в отряды, возводят смешные, карликовые баррикады

Грешным делом, я тоже был тогда у Белого дома, и в мыслях не допуская, сколь беспомощны окажутся путчисты. Советская власть казалась незыблемой, вечной, как кавказские горы. Поверить, что она доживает последние дни, было выше наших сил. И уж тем более никто не мог себе представить, что люди, за которых пришли мы сложить головы, очень быстро соорудят из голов этих лестницу к богатству и роскоши, и нищета образца 1990 года лет через десять покажется большинству благоденствием.

И когда среди дня Ельцин взгромоздился на танк и громогласно прочел свое воззвание, площадь перед Белым домом взорвалась многотысячным ревом. Из популярного, всенародно любимого президента он мгновенно превратился в народного героя, национальный символ вроде Царь-пушки или Царь-колокола.

Критики Бориса Николаевича предпочитают, правда, утверждать, что Ельцин-де ничем в те дни не рисковал. Будто бы он заведомо знал, что путч провалится, и это было своего рода театрализованным представлением: все равно, что тискать змею с вырванными зубами.

Посмотрел бы я на этих умников, окажись они сами на ельцинском месте. Несомненно, Ельцин шел ва-банк. Вряд ли рассчитывал он на беспомощность и слабость противника.

Да и не заберись он тогда на танк, вся история страны пошла бы совсем по иному пути. Руководители ГКЧП не раз потом признавались, что именно обилие людей перед Белым домом удержало их от штурма. Они панически боялись крови. Но это еще товарищ Петерс, успевший пару месяцев покомандовать Чрезвычайкой, учил: революции не делают в белых перчатках.

Если бы путчисты обладали хоть толикой ельцинской решительности и воли, исход всех событий мог быть совсем другим. Но они упорно совершают ошибку за ошибкой.

Вводят войска – но никаких задач им не ставят.

Объявляют ЧП – а народу ничего не разъясняют.

Быть может, страна и пошла бы за ними – все-таки Москва и Питер это еще не Россия, да и большинство союзных республик фактически поддержало ГКЧП: из пятнадцати республик против высказалось только пять – но для этого следовало хотя бы внятно объяснить цели свои и задачи.

Ничего этого сделано, однако, не было. Центральное телевидение и радиостанции были заполнены исключительно классической музыкой, лишь изредка прерываемой чтением чрезвычайных указов.

Апофеозом беспомощности ГКЧП стала пресс-конференция, на которой Янаев с компанией мычали что-то несуразное. Когда журналистка Татьяна Малкина напрямую спросила их – понимаете ли вы, что совершили государственный переворот, – они наперебой принялись уговаривать ее в чистоте своих намерений. «Я надеюсь, что мой друг, президент Горбачев, будет в строю, и мы будем с ним вместе работать», – с фальшивым задором изрек Янаев.

Он старался выглядеть уверенным, но трясущиеся, дрожащие руки – то ли от страха, то ли с перепою – свидетельствовали совсем об обратном.

Кстати, эти ходившие ходуном вице-президентские руки стали символом грядущего краха ГКЧП. На фоне бодрого Ельцина, бросавшего рубленые фразы с танковой брони, невнятный, заикающийся Янаев выглядел жалкой карикатурой.

Хунта – непременно должна вселять страх и ужас: это закон. Если путчистов никто не боится, а они еще и позволяют над собой изгаляться (весь зал взорвался гомерическим хохотом, когда на той приснопамятной пресс-конференции политобозреватель Бовин с издевкой спросил у Янаева, советовался ли он накануне с Пиночетом), шансы их на победу близки к нулю.

И ведь все это показывалось по центральному телевидению: и вопросы-издевки, и трясущиеся руки вице-президента, снятые точно специально крупным планом.

Почему-то заблокировав десантниками телецентр «Останкино», ГКЧП не додумалось заблокировать заодно и журналистов.

Вместо того чтобы снимать репортажи про то, как заводы и предприятия единодушно поддерживают мудрые решения советского руководства (были, кстати, и такие, и очень много), журналисты главного государственного телеканала транслировали в те дни репортажи с баррикад, выступление Ельцина на танке, плотно сжатые кулаки прибалтов. А уж сюжет о первой и последней пресс-конференции вождей ГКЧП и вовсе снят был с очевидным глумлением.

Еще раз повторюсь: это показывалось не оппозиционерами и апологетами демократии, а благопристойным коммунистическим каналом, сиречь оплотом режима, в главной официозной программе страны.

Сразу после августовских событий, когда участием в обороне Белого дома принято было еще гордиться, а не стыдиться, в одном столичном издательстве мизерным тиражом вышла книжка с воспоминаниями непосредственных участников революции .

Перечитывать ее сегодня – одно удовольствие. Вот, что пишет, к примеру, Валентин Лазуткин – будущий руководитель службы по телерадиовещанию, а тогда первый зампред Гостелерадио СССР.

«Здание было захвачено большими силами. Глаза у наших охранников были недобрые. У меня постоянно сидел полковник КГБ, фиксируя все телефонные разговоры. Если я выходил из кабинета, то он следовал за мной.

К вечеру Сергей Медведев (впоследствии Ельцин сделает его своим пресс-секретарем. – Авт .) привез отснятый материал, но в нем не хватало изюминки. Он не успел попасть к Белому дому, когда там выступал Ельцин. Решили взять эти кадры у зарубежных коллег. На просмотре подготовленного к эфиру материала были также Какучая (главный редактор студии информпрограмм. – Авт .), Медведев, оператор Чечельницкий и полковник госбезопасности. Кстати, он прекрасно понял, какую бомбу мы изготовили. Потом, сидя у меня в кабинете, прикидывали, какие неприятности нас ожидают».

Такое чувство, что два этих абзаца – взяты из разного времени. Сначала – недобрые глаза охранников и конвой полковника КГБ. И тут же – этот самый полковник чуть ли не подсказывает своим арестантам , как лучше им обойти цензуру, чтобы выдать в эфир изюминку .

Абстрагируйтесь на мгновение от нашей действительности. Давайте представим, что дело происходит… Ну, скажем, в Чили образца 1973 года.

Вместо того чтобы разбомбить президентский дворец, Пиночет беспрепятственно позволяет Сальвадору Альенде созывать ополчение. А государственное телевидение под присмотром эмиссаров хунты еще и снимает об этом патетические сюжеты, причем записи берет напрямую у советских коллег.

И вдобавок Пиночет этот – мало того, что не расстреливает потом журналистов-вредителей на местном стадионе, еще и благодарит их за смелость и принципиальность.

А ведь в нашей истории все выглядело в точности таким же идиотским образом. Потому что, когда программа «Время» с откровенно анти-ГКЧПистскими сюжетами 19 августа вышла-таки в эфир, и на руководство Гостелерадио обрушился шквал гневных звонков – Шенина, Дзасохова, Пуго, Прокофьева – под конец позвонил вдруг главный путчист Янаев и чуть ли не пообещал представить телевизионщиков к орденам.

«Он ответил, – пишет Лазуткин, – что мы сделали хорошую, сбалансированную передачу, что сейчас так и надо работать. Я ему сообщил об обещании нас наказать. В ответ он посоветовал посылать товарищей со Старой площади как можно дальше».

Комментарии, полагаю, излишни.

Кстати, все дни путча – с короткими перерывами – продолжалась и трансляция 5-го ленинградского телеканала – самого проельцинского и антикоммунистического, с грозной валькирией Беллой Курковой во главе. А также телеканала российского и столь же свободолюбивой радиостанции «Эхо Москвы». Выходили, несмотря на запрет, и антипутчистские газеты. 20 августа добрая половина региональных изданий опубликовала на одних полосах с документами ГКЧП решения российских властей. Даже «Правда» – средоточение партийного официоза – и та поместила выдержки из заявления Ельцина под скромным заголовком: «Позиция руководства РСФСР».

При такой пропагандистской работе неудивительно, что уже к полудню 19 августа у Белого дома – главного очага сопротивления – собралось несколько тысяч людей и с каждым часом становилось их все больше и больше. В итоге общее число «баррикадников» – так они будут себя называть – достигнет чуть ли не 70 тысяч.

Если бы не активность оппозиционных СМИ, эта цифра была бы, несомненно, гораздо меньше, тем более что поначалу в атмосфере всеобщей неразберихи люди группировались в самых разных местах. Часть москвичей поспешила, вообще, на Манежную площадь – к традиционной точке сбора демократических манифестаций.

Чем нерешительнее вели себя путчисты, тем большие обороты накручивал Ельцин. По его приказу у Белого дома начали сооружать баррикады. Первым же своим указом он объявил вне закона на территории России декреты ГКЧП. Ближе к 17 часам Ельцин издал новый указ, по которому все органы исполнительной власти СССР – и силовые ведомства в том числе – переходили под российскую юрисдикцию.

Иными словами, если кто и совершил переворот, так это был именно Борис Николаевич. Уж ему точно подобных полномочий никто не давал. Это было грубейшим нарушением Конституции.

Но руководители ГКЧП тем временем продолжали вести бесконечные совещания. Их хватило лишь на то, чтобы силами ОМОНа захватить рижский телецентр.

Ни границ, ни аэропортов, ни вокзалов путчисты не перекрывали.

Тот же упоминавшийся уже ленинградский мэр Собчак, хоть и значился в списке лиц, подлежащих интернированию, преспокойно сумел улететь из Москвы к себе домой, где, точно матрос Железняк, ворвался в штаб Ленинградского военного округа, прямо на заседание городского КЧП под председательством секретаря обкома Гидаспова, и потребовал от собравшихся немедленно разойтись.

Думаете, его решили арестовать в ответ или хотя бы, выражаясь янаевским лексиконом, послали как можно подальше? Совсем наоборот. Ленинградские путчисты мгновенно разбежались и никогда более не собирались. А Собчак, оставшись с командующим округом один на один, добился у него обещания не вводить войска в город. Даже и баррикад никаких не понадобилось…

Ну ладно, Собчак: он хотя бы передвигался рейсовым самолетом. Но путчисты без звука позволили улететь и спецрейсу с ельцинской «пятой колонной». Верный президентский сподвижник Олег Лобов и два десятка российских зам.министров уже 19 августа отправились в Свердловск, где поручено было им сформировать резервное правительство в изгнании. На случай, если Москва вдруг падет.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

17 декабря 2001 года в гаитянской столице Порт-о-Пренсе произошла попытка государственного переворота. В понедельник утром на президентский дворец было совершено нападение – один из вооруженных людей бросил в здание гранату, а затем эта группа попыталась проникнуть в здание.

Началась стрельба. Погибло четверо человек, в том числе двое полицейских. Власти заявили, что организаторы путча – бывшие военные, адепты оппозиционной партии Демократический альянс. В ответ на это сторонники президента Аристида подожгли здание Демократического альянса.

У президентского дворца собрались толпы вооруженных мачете сторонников президента, скандировавших «Не допустим путча!»

Спору нет, история не терпит сослагательного наклонения. И все-таки – мог ли ГКЧП одержать победу?

По-моему, дискутировать на эту тему – только тратить напрасно время. На стороне путчистов была мощь коммунистическо-советского аппарата, армия, милиция, КГБ. В конце концов, одна КПСС насчитывала свыше 14 миллионов партийцев, из них – 8,7 миллиона в РСФСР.

У Ельцина же не было ни-че-го. За исключением нескольких тысяч… ну ладно, пусть даже нескольких десятков тысяч разношерстных ополченцев, большинство из которых и оружия-то в руках никогда не держали.

(О том, какие порядки царили среди защитников Белого дома, красноречиво свидетельствует один из организаторов обороны генерал Константин Кобец. Для того чтобы укрепить дисциплину, Кобец даже вынужден был… сымитировать казнь некоего наиболее расхлябанного депутата, сорвавшего полученный приказ. «Я при всех приказал его расстрелять во внутреннем дворике Верховного Совета. После этого послушание было абсолютно четким, беспрекословным».)

Но не в пример Янаеву с компанией российский президент обладал куда более мощным оружием: волей к победе.

Мне думается, в те дни вновь проявилось самое главное его качество, присущее Борису Николаевичу еще с юности: тяга к адреналину.

Если б ему предложили выбрать себе какой-нибудь девиз, наподобие рыцарского, он вполне мог остановиться на эсеровском лозунге – «В борьбе обретешь ты право свое».

Пока все идет спокойно, размеренно, чинно, Ельцин пребывает в спячке, уходит в запои, развлекается показательными порками холопов. Но стоит показаться на горизонте какой-нибудь черной туче, он словно Илья Муромец мгновенно забыв про отнявшиеся ноги, вскакивает с печи и хватается за меч-кладенец.

Именно в моменты катаклизмов и кризисов Ельцин живет по-настоящему, полной грудью. Так было всегда, еще со школы, когда он сознательно искал самые трудные участки и лез туда, где жарче всего, ибо, хоть и стал он уже президентом России, только вбитый отцовским ремнем комплекс неполноценности никуда не исчез, не выветрился, а по-прежнему требовал своего выхода. И потому, стоило запахнуть где-нибудь жареным, как Борис Николаевич разом цепенел, становился в стойку, словно охотничья собака, почуявшая дичь. Прямо как лермонтовский парус: а он, мятежный, просит бури…

Эту внутреннюю его метаморфозу хорошо объясняет Сергей Филатов, бывший глава президентской администрации:

«Ельцин – политик не для спокойной, стабильной ситуации. Он хорош, активен, здоров в периоды обострения ситуации, в период “бури и натиска”. Такое впечатление, что ему просто необходимо все время с кем-то сражаться».

А еще ему очень нужны восторженные зрители, которые благоговейно следят за его поединком.

Разве обязательно требовалось Борису Николаевичу залезать на танк, дабы огласить текст своего воззвания? Нет, конечно. Куда проще и уж точно безопаснее было бы зачитать его через репродуктор по громкой связи.

Но в этом – весь Ельцин. Ему важнее не победа даже, а сам процесс. Эффектные театральные жесты.

Какой смысл был раздавать защитникам Белого дома оружие? Смех, да и только.

Ладно еще – афганцам. Но ведь оружие давали даже женщинам и старикам.

(Премьер Силаев рассказывал, например, как его заместительница по социалке подошла к нему с наганом в руках. «Иван Степанович, вот мне Руцкой дал пистолет, а я боюсь его!»)

Но зато – сколько эффектности, яркости красок! Для окончательной завершенности образа не хватало лишь пулеметных лент, которыми члены правительства перетягивали бы себя…

А вот – другой, схожий по театрализованности пример. По приказу Грачева к Белому дому выдвигается десантный батальон во главе с генералом Лебедем.

Лебедь, как и положено исполнительному служаке, беспрекословно выполняет все приказы командования; приказали бы начать штурм – рванул в бой, не колеблясь.

Но Ельцин, узнав, что солдаты прибыли вроде как для охраны объекта, мгновенно объявляет: на сторону восставшего народа перешел парашютно-десантный батальон…

Если вдуматься, за всем этим антуражем, за революционной патетикой и ощетинившимися баррикадами – стояло то самое, против чего, казалось бы, и воевали демократы: чисто советская ментальность.

Аналогии напрашиваются даже против воли. Пресненские баррикады. Ленин на броневике. Усталые дружинники. Антинародное правительство.

Эта впитанная с молоком матери революционная романтика слишком глубоко сидела в каждом советском человеке, а уж в бывшем секретаре ЦК КПСС – и подавно…

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Эйфория – повышенное, радостное настроение, чувство довольства, благополучия, не соответствующие объективным обстоятельствам. У лиц, подверженных эйфории, как правило, преобладает оптимистическая оценка окружающего, стремление к его приукрашиванию. Это состояние может сочетаться с ускоренным течением мыслей, склонностью к образному фантазированию, к некой театральности. Эйфория возникает под влиянием малых доз алкоголя или наркотиков, а может быть и признаком слабоумия.

Кстати, участие в августовских событиях Лебедя, как и армии в целом, история – совершенно отдельная.