Текст книги "«Он» всегда дома. История домового"

Опасаясь по природе своей за хранимый им дом, «он» помчался к нему, чтобы проверить его состояние и, по старой привычке, устранить все то, что могло создать неприятности для пребывания в нем постоянных жильцов. На какое-то мгновение «он» забыл, что всего час назад его семья, хранимые им несколько десятков лет люди, покинули и дом, и деревню, став беженцами от пришедшей в эти места войны.

Строение стояло целым. Только были распахнуты его окна, в части рам которых, не хватало стекол, да снесло половину соломы с крыши, обнажив ее деревянный скелет. Но больше его поразило состояние территории перед домом. Все вокруг было усыпано ветками деревьев, часть из которых и вовсе лежала на земле с поломанными стволами или полностью вырванные вместе с корнями. Повсюду находились комья земли, листва, камни. Недалеко виднелась огромная яма, обрамленная вокруг себя поясом рыхлого грунта. Поодаль сновали гражданские и военные люди. Они что-то кричали, метались и поднимали кого-то с земли, к кому-то наклонялись и что-то с ним делали. А воздух был устелен медленно уносящимся кисло-вонючим дымом и противной гарью.

«Он» сбавил шаг, морща маленьким носиком от непривычных ему запахов и, одновременно оглядывая округу. Как вдруг остановился от поразившей до глубины души его страшной картины. Прямо возле колодца лежал и судорожно дергался всем телом молодой парень в окровавленной военной форме. Немигающий взгляд его стекленеющих глаз был направлен на небо. Губы его кривились в попытке что-то сказать. Руками он, как будто пытался схватить что-либо перед собой, а потому нервно дергал ими. Вытоптанная трава под ним быстро пропитывалась кровью. Наконец руки парня расслабленно раскинулись по сторонам, а сам еще несколько раз дернулся и замер с открытыми глазами, осветленными ярким голубым и безоблачным небом над ним.

«Он» подошел и опустился на свои мохнатые коленки к лежащему на земле и умирающему солдату, дух которого только что покинул тело. Посмотрев в лицо парня, «он» стал гладить его медленно холодеющую руку, которой только что сжимал лежавшую рядом винтовку. «Он» начал бубнить про себя свои заклинания, будто хотел оживить мертвого солдата и вернуть его в строй, к родным, к матери. Но все было тщетно. Тот умер. Лишь спустя несколько минут «он» заметил, что прекратившаяся расползаться по земле кровь молодого бойца окутала его мохнатые коленки, а шерстка смочилась ей. «Он» медленно встал, продолжая смотреть в лицо парня и, покинул это место только тогда, когда услышал чьи-то шаги и приближающийся голос.

Убранство опустевшего дому и дворовых построек поразило «его». Всю жизнь «он» ощущал и, итоге, привык к создаваемой хозяйками чистоте и уюту. Вокруг него всегда жили люди, звучал детский смех, слышались разговоры, топилась печь, пахло вкусной похлебкой, свежевыпеченным хлебом и парным молоком. Во дворе гуляли куры, в хлеву блеяли овцы и, мычала корова, которую каждый день отводили на пастбище, а потом приводили назад. То и дело сновал и мешался под ногами людей добрый сторожевой пес, любивший «его» всем своим собачьим сердцем.

Пес. А где пес?

«Он» стал искать глазами пса, которого не видел уже несколько часов. Его нигде не было. Будка была пустой. А обрывок веревки, к которой привязывали ошейник, просто свисал с крюка. Пес исчез. Именно исчез, а не ушел вместе с хозяевами, потому как они о нем забыли, озабоченные куда более важными для них делами и, отправились в путь без него.

– Так, товарищ сержант! – Напугал его чей-то голос из сеней дома. – Видно об этом доме мне товарищ майор говорил. Заселяйте своих людей сюда, осваивайтесь, организовывайте охранение и дежурство. Потом доложите мне о выполнении.

– Слушаюсь, товарищ лейтенант! – бойко ответил второй голос и, твердо ступая на пол подошвами солдатских ботинок, вошел в комнату.

«Он» привычно прошмыгнул только ему ведомыми путем и спрятался в одном из своих укромных закутков, чтобы посмотреть и понаблюдать за теми, кому предстоит стать новыми жильцами «его» дома, да еще и без его согласия. Последнее было необходимо для понимания того, уживется ли хранитель с новоявленными постояльцами или создаст своей силой воздействия на их психику абсолютно невозможную обстановку для проживания в доме, доведя их до скорого выселения.

На его глазах восемь мужчин, почти одного возраста, кроме того, что был заметно старше всех остальных по виду, друг за другом вошли в дом со всем своим имуществом, вещмешками, скатками, оружием и, что-то постоянно говоря между собой, попадали на лавки, кровати и даже пол и, почти сразу уснув крепким сном. Тот, которого чей-то голос назвал сержантом, лишь в последний момент успел не дать свалиться от разящей усталости двум бойцам, негромко сказав им:

– Ну-ка, ну-ка! Отставить! Команды отбой никто не подавал! Что ложимся?

– Товарищ сержант, – пробасил один из тех, чья нерасторопность стоила дневного сна, – все ребята уже дрыхнут, а нам чего ж?

– Так и я о том же! – оборвал его сержант. – Так, Соколов в караул на четыре часа. Потом смена. И чтоб глаз не смыкать! А Попов в разведку на кухню. Узнать где она и когда все будет.

Бойкий голос сержант постепенно сникал, по мере того, как он раздавал свои указания подчиненным.

– Есть, в караул! – ответил ему недовольный Соколов.

– Слушаюсь! – прозвучало от второго, немного даже обрадованного тем, что ему выпало узнать про кухню.

От увиденного и услышанного «он» закатил свои маленькие глазки и опустил веки, расслабленно облокотившись на стенку своего закутка. Это были не жильцы, а временные постояльцы или поселенцы. На роль постоянно проживающих в «его» доме они точно не подходили. Коллектив был только мужским, солдатским. Без претензий к чистоте, безе должной бережливости и аккуратности, присущей тем, кто обитал тут постоянно. Ну и, конечно, с радостным детским смехом, к которому «он» привык, тут точно была проблема.

Однако большого беспокойства солдатский быт «ему» не принес. Почти до самого вечера все бойцы крепко спали. Тот, что стоял в карауле, так же свалился на свободное место и, мгновенно уснул, как только его сменили на посту. Расшевелила всех лишь команда сержанта «к приему пищи приступить», когда кто-то крикнул за окном:

– Кухня прибыла!

Когда стемнело, шестеро из восьми, кроме, по какой-то причине оставшихся, самого старшего по возрасту и того, что первым заступал в караул, покинули дом с оружием. На месте они оставили только свои вещмешки и шинельные скатки. Вместе с ними убыл сержант, напоследок что-то приказав тем, кого не брал с собой.

– Тяжко? – в опускающейся на дом темноте летнего вечера услышал «он» голос Соколова, задавшего вопрос «старику».

– Не тяжко, а худо мне совсем, сынок. – Протянул в ответ тот, удивляя «его» тем, что назвал «сынком» первого солдата. – Моя деревня верстах в сорока отсюда. Всю жизнь там прожил. А теперь не знаю, что и подумать. Аж, горит все нутро. Если бы мы те двое суток по-людски шли, с привалами, с отдыхом, то я бы днем и глаз не сомкнул. А то как гнали нас без сна, то меня усталость то и свалила замертво.

– Может ничего еще? Ушли твои из-под немца то? Успели! – снова начал первый.

– Так на это я и надеюсь! Вот только как там мать, отец, тетка престарелая, что у нас жила? Отец хворый был, еще когда меня призвали. Тетка тоже еле ходила. Да и детишек у меня шестеро. Самая малая на свет появилась за четыре дня до моего отбытия.

В опустившейся через окна темноте, где слышались сверчки на улице да ночные птицы, «ему» показалось, что «старик» тихо заплакал от своих переживаний за семью, проживавшую в деревне, где-то в сорока верстах от этого места. «Он», по своему, украдкой, совершенно незаметно со стороны, пробрался к страдающему от тяжелых мыслей солдату и, расположившись возле него, начал произносить свои заклинания, которые, всего за пару минут, успокоили и усыпили того.

– Нам бы тут еще продержаться завтра, – отвлек «его» голос, медленно произносившего слова бойца Соколова, лицо которого осветилось на пару секунд от огонька зажигалки, которую днем между собой солдаты назвали еще одним новым словом: «трофейная».

Услышав очередное пополнения собственного словарного запаса, «он» в немалой степени удивился, что какой-то немец, ранее иногда вспоминавшийся покойным хозяином дома с того самого времени, как он сам вернулся с фронта, и еще называемый «германцем» или, по-новому, «фрицем», должен был сделать что-то не вообразимо плохое с семьей многодетного солдата. Именно из-за этого тот так убивался и, еле-еле уснул при помощи подействовавших на него заклинаний. И не тот ли это немец, что вынудил и «его» семью уйти с вещами из дома, бросив все на произвол судьбы. Хотя, может и, не бросив. Они многое успели спрятать, закопав в саду, а значит, рассчитывают на возвращение. Скрыв в земле иконы, перед которыми хозяйка дома усердно молилась, а не могла их надолго так оставить. Значит, вернется!

«Он» задумался, стал рассуждать, прикидывать, вникать в происходящее и анализировать. Раньше для него все было просто. «Он» держал все и всех в своих маленьких лохматых не то лапках, не то ручках. Контролировал детей, запасы продовольствия, число грызунов, работу кошек и цепного пса, здоровье подростков и взрослых, молясь за них по-своему и ежедневно твердя заклинания. День и ночь дом и дворовые постройки находились под «его» неусыпным взором. Теперь все рухнуло. Обрушилось так, что предположить дальнейшее развитие событий «он» никак не мог. Но, главное, что «он» имел право на свое существование, потому что в «его» доме были люди. Не постоянные жильцы. Но главное, что они были. А значит, был «он»! «Его» природа жила! «Его» сердце билось!

Всего за день, неполный день, «его» родные, «его» семья, покинули дом и деревню возможно надолго, а может и навсегда. Землю в округе сотрясало ударами чем-то невиданным об нее. Сносило деревья, обрывало с них крупные ветви, подбрасывало камни, раскидывая их повсюду, выносило окна и срывало слому с крыш, гибли люди. «Его» дом и вся деревня осталась без жильцов, а животные были либо изъяты в пользу армии, либо разбежались кто куда. Пришла страшная смерть. Возле того места, где «он» обитал уже более тридцати лет тяжело, истекая кровью, умер молодой солдат. Родные стены заполнились чужими по родству, но родными по общей крови, людьми. Людьми, которые должны были противостоять, возможно, ценой собственных жизней тому самому немцу, германцу, фрицу, что заставил все вокруг измениться до неузнаваемости и принесшему смерть.

Уже когда полностью стемнело и, стояла глубокая ночь, «его» разбудило возвращение в дом тех солдат и сержанта, что ушли куда-то несколько часов назад. Немного пошумев, пытаясь уместиться в одной комнате, занимая в ней места для сна, они наполнили ее запахом ношенных и давно не стираных портянок, гари, пота и махорки. А спустя всего несколько минут помещение было наполнено звуками громкого храпа одних, едва перебиваемого тихим сопением других.

Новые жильцы «его» дома буквально за несколько часов стали ему почти родными. И бойкий при своем командире, строгий при подчиненных и простой в обычном общении сержант. И самый старший по возрасту солдат, отец шестерых детей, что жили где-то недалеко и, постоянно за них волновавшийся так, что тихо плакал, совсем перестав стесняться товарищей. И вечно недовольный всем и возмущающийся по любому поводу, но добрый в душе боец Соколов, много курящий и искренне сочувствующий самому старшему солдату. «Он» привязался к ним за эти несколько часов, сжился с ними, стал их хранителем на то время, что они находились на «его» территории.

Над каждым «он» прочитал свои заклинания, отмечая что-то новое для себя в здоровье и в чувствах любого отдельного бойца. Сержанту снился его родной дом и родители, находившиеся где-то на севере страны, и у него болела старая рана ноги. Соколов во сне ругался с председателем колхоза, в котором работал когда-то, еще до войны. А последствия обильного курения иногда выражались в глухом кашле. Тот, кто менял его на посту, видел свой первый бой, в котором не выдержал, не выстоял, струсил и побежал, а потом был остановлен кем-то из командиров своей части. Он спал наиболее беспокойно, постоянно негромко и неразборчиво что-то выкрикивая и хватаясь руками за живот, в чреве которого зрела язвенная болезнь, порожденная в далеком голодном детстве неурожайных лет, усугубившаяся в первый, полный лишений, год войны.

«Он» вновь ожил и почувствовал себя прежним возле них, простых солдат, простых мужиков, призванных на защиту страны. Его не смущала полуразрушенная крыша, выбитые окна, побитые с наружи стены строения. Дом был, в нем были жильцы, а значит, что был и «он», оправдано было его существование. Осознавая это «он», измотанный пережитым накануне, он заснул крепким сном, которого у него не было еще за все его жизнь. Заснул так, что не заметил, как кто-то вошел утром и поднял на ноги всех, кто был в доме. Едва поняв это, «он» мгновенно пробудился, но, открыв глаза, лишь успел заметить, что все его жильцы, забрав вещи, стали уходить куда-то в сторону проходящей мимо дороги, возле которой были беспорядочно свалены вырванные с корнем вчера деревья.

«Ему» стало грустно. Те, кто дал ему надежду на существование, покинули дом, не оставив признаков того, чтобы вернуться и, тем более, будут здесь жить. Веря в их сегодняшнее возвращение, «он» расположился в одном из своих укромных мест, откуда ему открывался небольшой обзор в одну из сторон от дороги. В нем еще теплилась надежда на приобретение в лице группы последних постояльцев постоянных жильцов.

– Немцы! – вдруг донеслось до него откуда-то издалека, именно с той стороны, куда только что убыли, ночевавшие под его взором солдаты.

Ему тут же стало интересно и, одновременно, страшно. Интересно от того, что «он» наконец-то увидит того самого немца, от которого происходит столько бед. Страшно, потому как ему уже пришлось пережить дикий ужас от происходившего вокруг днем ранее, когда на его глазах умер молодой солдат, а перед тем что-то било с силой и громом о землю и ломало вокруг деревья.

«Он» напрягся и стал наблюдать, как в той стороне, которую он мог видеть, начали подниматься над землей клубы дыма и облака пыли. Что-то вновь загрохотало, забило о землю. В одном месте вверх обильно полетели куски земли, сопроводив это громким ударом о грунт и мощным хлопком в воздухе. Потом это повторилось еще и еще. Слева ввысь начал подниматься столб черного дыма, справа неожиданно что-то громыхнуло, обдав небольшое пространство над видимыми деревьями облаком смеси копоти и огня. По окрестностям начал разноситься частый треск, прерываемый доносящимися громкими хлопками. Повалил дым, стелившийся над землей и окутавший все впереди, куда «он» пристально вглядывался. Из него стремительно вырвалась запряженная худенькой лошадкой телега и, понеслась по дороге, пытаясь быстро покинуть тот ужас, из которого она вырвалась.

Некоторое время грохот и частый треск впереди продолжались, сопровождаемые хлопками и раскатами грома. То и дело вырывались вверх огромные снопы из земли и травы. Потом побежали по одному и мелкими группами солдаты с оружием и без. Снова пробежала лошадь, только уже без телеги. Двое бойцом несли на носилках третьего и скрылись где-то за дорогой. За ними направились еще трое, один из которых, сильно хромал и опирался на большую палку, другой прижимал к плечу руку и бежал немного боком.

Еще через короткий промежуток времени, один за другим из стелящегося над землей дыма начали появляться солдаты, которые, пригибаясь, бежали в сторону деревни и «его» дома. «Он» удивленно начал смотреть на них, понимая, что причиной их такого поведения, скорее всего, становился их страх перед происходящим там, где ныла от грохота, треска и огня земля.

Несколько бойцов, часть из которых была «ему» уже знакома по ночевке, расположилась возле дома, откуда «он» смотрел на их действия. Они, как будто растеряно начали смотреть друг на друга, о чем-то перекрикиваться и переговариваться. Кто-то махал руками, кто-то привставал и напряженно смотрел вперед, кто-то пил воду из фляжки, судорожно ее проглатывая. И даже «ему» было видно то, что солдаты сильно растеряны и не имеют общей организованности в данный момент.

Их количество увеличивалось. Из дыма, из-за деревьев к ним то и дело прибегал очередной солдат, показывая что-то или рассказывая что-то, видимо о том, что было там, откуда он появился. А те, что уже находились здесь, слушали его, привставали и смотрели туда. Всех окутывало чувство растерянности и страха. А слова «фриц» и «немец» звучали в их переговорах все чаще и чаще.

Вдруг сзади, со стороны деревни, выскочил и поскакал по дороге высокий длинноногий красавец жеребец, управляемый восседавшим на нем человеком в командирской фуражке. Конь стремительно ворвался в облако дыма, мелькнул в нем и скрылся окончательно.

– Так это же политрук наш! – крикнул один из солдат, создав этим некоторое оживление среди остальных, почти все, их которых встали в полный рост и начали наблюдать за происходящим.

Всадник появился в дыму где-то слева, потом еще левее, потом перескочил через препятствие и удалился, скрывшись среди видневшихся раскидистых крон деревьев.

– Куда он? Сгинет там! Там же фрицев полно! – завопил солдат, первым увидевший жеребца и наездника.

«Он» с не меньшим волнением стал следить за происходящим, оставаясь среди солдат так, что, по природе своей, был невидим ими и не заметен для них.

Вдруг всадник снова появился из густого облака дыма, выскочил из него, крутанулся на месте, осматриваясь и пытая сориентироваться. Завидев его, солдаты стали размахивать ему руками, пытаясь привлечь его внимание. Он откликнулся и, набрав скорость, галопом погнал жеребца в направлении группы бойцов и «его» дома.

С его появлением обстановка немного разрядилась. Все будто бы выдохнули, почувствовав руководящую силу над собой и восстановлением, с этим, порядка.

Увидев появившегося на коне человека, названного одним из солдат политруком, что было новым для «него» словом, «он» буквально залюбовался им. Молодой, красивый гладковыбритым лицом воинский начальник, буквально притянул к себе восхищенный взгляд хранителя. Широкие плечи и широкая, перетянутая ремнями спина с узкой талией, высокие сапоги со шпорами, кожаная командирская сумка на бедре и шашка в ножнах поперек тела коня, короткий кнут в руке. А главное, у него был взгляд человека, переборовшего и контролировавшего свое состояние, и, соответственно, все вокруг себя. Своим взглядом он сразу подчинил себе всех солдат, взял верх над ними не только своим положением руководителя по статусу, но и господством по поведению и уверенности в себе.

Всадник покинул седло и еще раз удивил «его» своим видом. Высокий, статный, атлетичный, с прямой спиной и прямым взглядом необычно правильного лица. Он ни разу не пригнулся и не пошатнулся от пугающего всех грохота. Отпустив коня, хлопнув того по бедру кнутом, он повернулся к бойцам и, быстро окинув всех своими светлыми глазами и прямым открытым взглядом, необычайно громко, заглушая все вокруг, крикнул им:

– Что застыли, товарищи красноармейцы?! За нами Дон! За нами наша Родина! Мы туда врага не пропустим! За мной! За товарища Сталина! Вперед!

Пока он это кричал, все солдаты, как будто движимые неведомой силой, которую тот принес с собой, поднялись на ноги и выпрямили спины. Их руки сжали винтовки. В глазах появилась уверенность и, почти потух страх. Они заметно оживились, начали едва ли не улыбаться, впиваясь взглядами в того, кого назвали политруком. А тот резко и размашисто выхватил из ножен шашку и, разрезав воздух над собой, поднял ее высоко и еще раз прокричал:

– Впере-е-е-ед! За мной!

Такого «он» еще никогда в своей жизни не видел. Не видел столь магического воздействия руководящей силы на людей. Не видел даже тогда, когда, однажды, издали наблюдал за богослужением, что из-за огромной массы народа перед храмом, происходила вне здания церкви. А присутствовавшие прихожане искренне и послушно радовались происходящему и пели молитвы. Но, та картина, что предстала перед ним сейчас, удивила его куда больше. И нисколько «он» не усомнился, что политрук призвал солдат идти на смерть, а они не только подчинились ему, но и впали в состояние кровавого азарта, готовые, ценою собственных жизней, не пустить врага.

– Ура-а-а-а-а! – выдавили из себя бойцы, скаля зубы и, пошли, набирая скорость за своим командиром, что продолжал не гнуться и не кланяться, и высоко вверх поднимал свою шашку.

Вслед за ними из других мест, где прятались и ждали чего-то не находившиеся здесь группы бойцов, начали появляться солдаты и примыкать к тем, кто уже не шел, а буквально бежал вперед. А там, куда они направлялись, из-за деревьев и дыма, начали мелькать странные на вид люди в причудливых головных уборах, не похожих ни на что.

«Он» почувствовал своим маленьким сердцем, что это были чуждые его природе люди. Не родные, не свои, чужие. Почувствовал то же самое, как при виде того самолета, что вчера плыл по небу, притянув к себе грохот с земли и вспыхивающие облачка дыма в воздухе. А потом, уже после его ухода, вся земля начала стонать от ударов, вырывало с корнем и ломало деревья, гибли люди. А родные ему солдаты и отчаянно и беззаветно храбрый красавец политрук, шли на них, чтобы встретить их и не пропустить, отдав для этого все, что у них есть, включая свои собственные жизни.

– Ура! – закричал он и пошел за ними, подняв, словно винтовку, небольшую палку с земли, поддаваясь и принимая всей душой общий порыв, который, словно магнитом притягивал его и звал туда, где кровь и смерть должны были стать апогеем над людьми в военной форме.

А перед ним, там, где сейчас находились все те, кого повел за собой политрук, творилось что-то невообразимое. Солдаты устремились вперед, туда, где «он» видел чуждых ему людей. Все скрылись в полупрозрачном облаке дыма, в котором читалось какое-то страшное движение, а резкие хлопки и грохот смешивались между собой и с выкриками людей, звучащими так, будто одни рвут кого-то на части зубами, а другие принимают смерть, вопя от боли и отчаяния.

– Куда же вы? – произнес «он», наконец остановившись и не видя себя в происходящем впереди.

Что-то остановило его. Какая-то неведомая сила притянула его к дому и не пускала никуда. Чувствуя ее, «он» повернулся и увидел, как два солдата, удерживая руками большую по размеру материю, напоминавшее одеяло, волокут в ней что-то или кого-то со стороны дороги к «его» дому. Заносят туда и, спустя некоторое время уходят прочь, скрываясь за деревьями.

«Он» сам бежит туда, подгоняемый чувством должного своего участия и контроля над обстановкой в личной территории. Войдя в дом только ему одному ведомым путем, «он», вдруг увидел того, кого занесли на одеяле два солдата и, оставили в комнате, на том самом месте, где сегодня ночью спал сержант.

На одеяле лежал совсем молодой, почти что юный, едва ли не мальчишка-подросток, солдат, вся одежда которого была обмотана бинтами или просто тряпками, насквозь пропитанными кровью. Весь грязный, с лицом в засохшей и свежей крови и копоти, без головного убора и амуниции. Он лежал и только и делал, что смотрел в потолок и чего-то ждал, сложив руки на животе и груди, туго замотанными кровавыми бинтами. Рот его был немного приоткрыт, периодически он рефлекторно сглатывал пересохшим горлом несуществующую слюну. Он часто моргал, двигал растрескавшимися и покусанными серыми от пыли губами. Руки его судорожно тряслись. Солдат чего-то ждал. Ждал, что к нему придет помощь, что его не бросят, помогут, исцелят, поставят на ноги.

«Он» тоже начал ждать, рассмотрев парня и почувствовав его мысль. Из своего укрытия «он» увидел, как те же двое мелькнули за деревьями, потом снова появились, опять неся на себе кого-то. Но что-то ударило о землю недалеко от них, сорвав с деревьев листву и часть веток, обдав комьями земли и окутав серым дымом дорогу, от чего тех не стало больше видно. Да и потом они так и не появились, окончательно исчезнув из вида.

«Он» снова и снова вглядывался в сторону дороги. Потом обошел дом и постройки во дворе и начал осматривать окрестности. Но там, с одной стороны, виднелись только появляющиеся и исчезающие клубы дыма, взметалась ввысь со страшными раскатами грома земля, слышался грохот, треск и сотрясающие небо удары. С другой стороны что-то горело, от чего поднимался над деревьями столб темного дыма. А со стороны деревни не было видно абсолютно ничего.

«Он» вернулся к лежащему в доме юному солдату и, буквально мельком увидел, как пробежали совсем недалеко от дороги люди в военной форме и, почти сразу исчезли, скрывшись в густых зарослях зелени. Им вслед что-то начало рокотать, ударяя по барабанным перепонкам и вырывая из земли фонтанчики грязи, а из стволов деревьев куски коры. Этот звук рождался где-то совсем рядом и, возможно, очень близко к дому располагался источник его происхождения. Громкий треск его снова и снова повторялся, барабаня по воздуху. «Ему» стало любопытно. «Он» решил выйти из дому и узнать, кто и что порождает такой жуткий треск. Но, едва оказавшись за стенами дома, «он» увидел приближение странных на вид людей, очень похожих на тех, кого ему уже пришлось наблюдать издали во время движения в их сторону храброго красавца политрука и, воодушевленных им солдат.

– Немцы! – сказал «он» сам себе, когда в его направлении быстро двигались, пригнувшись и озираясь по сторонам несколько фигур с оружием наперевес и одетых так, что было заметно их явное отличие от бойцов, которые в последние дни шли через деревню и ночевали сегодня в «его» доме.

«Он» не только увидел чуждых ему людей, но и почувствовал их и, не принял сердцем. Это были не такие, с какими «он» обитал бок о бок всю свою жизнь. Они другие, они чужие, их лица, одежда, амуниция и даже оружие претит ему, отталкивает, кажется противоестественным и ненавистным.

Скользнув в одно из своих укрытий, «он» стал наблюдать за приближением тех, кого уже сам идентифицировал, как тех самых немцев или фрицев, которые принесли в его родные места боль, горе, смерть и страдания, заставили одних людей умирать, а других спасаться бегством.

Первый из них, с обозленным и коричневым от загара и мокрым от пота лицом, прижимаясь к стене дома, медленно и пригнувшись, осторожно приблизился к распахнутому настежь окну. Заглянув в него и не увидев для себя никакой опасности, он осмотрелся по сторонам, потом кивнул шедшему следом товарищу и, снова двинулся вперед, намереваясь войти внутрь.

– Солдат! Там наш солдат! – завопил «он», но только, по природе своей, самому себе.

Немец, как будто ответив ему, проговорил что-то на своем языке, адресуя сказанное идущему за ним. Непонятная чужая речь врезалась «ему» в уши.

Услышал их и раненый солдат, дыхание которого сильно участилось еще тогда, когда по барабанным перепонкам учащенно бил странный производитель оглушающих звуков. Он заерзал на одеяле, попытался пошевелиться и даже встать, но не смог. Став жадно хватать ртом воздух, он рукой добрался до кармана окровавленных штанов и, вытянул оттуда странный на вид железный предмет, напоминавший по форме яблоко или грушу, только покрытый зазубринами. Держа это в правой руке, указательным пальцем левой он вцепился в металлическое колечко, что находилось с одной стороны извлеченной из кармана вещи. При этом глаза его округлились, стали напуганными, из них по щекам заструились слезы. Солдата затрясло, пересохшие губы на его лице задергались, руки сжали приготовленную для чего-то не то железное яблоко, не то грушу. Он захрипел, заскрежетав зубами, а потом тихо-тихо, почти не слышно, простонал:

– Мама, прости!

– Что? – обратился к нему «он» предчувствуя что-то страшное, что должно сейчас произойти, видя, как к входу в дом двигается вооруженный немец.

Глядя то на лежащего в доме изувеченного бойца, то на чуждого «его» природе фрица, которые должны были вот-вот встретиться, «он» заметил, что солдат перестал трястись, взгляд его застыл на месте, а рот больше не хватал воздух. Парень умер от ран, так и не доставшись врагу и не встретившись с ним в неравной схватке

Немец вошел в дом, выставив вперед ствол карабина, которым судорожно водил по сторонам, крепко прижимая к плечу и направляя туда, куда смотрели его напряженные и страшные глаза. Заметив красноармейца, он навел на него оружие и крикнул товарищу:

– Ганс! Ганс!

Услышав голос звавшего его товарища, тот вошел в дом следом и, внимательно посмотрев на умершего солдата, приблизился к нему и взял из его рук приготовленный тем перед смертью предмет. Оба немца тихо застыли на месте на несколько секунд, осматривая мертвого красноармейца. В глазах их не было страха перед ним, в них читалось уважение к храбрости приготовившегося к геройской смерти врагу, не успевшего ее принять так, как рассчитывал, а умершего от боевых ран.

Немцы вышли из дому и, обойдя его вокруг, отправились через сад в сторону деревни, увлекая за собой других, таких же, как они.

«Он» проводил их глазами, разглядывая из своего укрытия всех и каждого в отдельности, удивляясь тому, что на вид эти люди ничем не отличались от тех, с кем «он» прожил рядом всю свою жизнь. Но чувства родства с ним он так и не увидел в себе. Они были чужими. С чужими глазами, в чужой одежде, с чужим и непонятным языком и, даже с чужим запахом. Они всем своим поведением и манерами были другими, нежеланными чужаками в этих местах. Он них веяло смертью и готовностью уничтожать все и всех, кто и что встретится им на пути.

– Политрук! Политрук! – начал выкрикивать «он» новое для себя слова, что услышал сегодня. – Вот они! Бей их! Они пришли! Веди солдат сюда! Политрук!

Но красавца политрука и всех тех красноармейцев, кто двинулся за ним навстречу врагу, нигде не было видно. Куда бы «он» не посмотрел, вскарабкавшись на самый край печной трубы, «он» ничего не наблюдал, кроме огромных, округлой формы, ям в земле, которых раньше не существовало. Ничего, кроме сваленных и поломанных деревьев, выжженных клочков травы, и столбов густого дыма, поднимавшегося ввысь как со стороны деревни, так и в других местах. Отовсюду до него доносился грохот, шум, частый треск.

Вот по дороге, что шла недалеко от дома, проехало что-то похожее на трактор или на небольшой автомобиль. Потом еще и еще. Один из этих тарахтящих и испускающих сизый дым позади себя, механизмов, с восседавшими на нем, как на лошади, солдатах в чужой форме, очутился возле колодца. Те, что были на нем, окружили источник воды и, осмотревшись вокруг, начали набирать ее из ведра, наливая в бидон и фляги. Потом один из них отделился и, держа перед собой небольшой предмет, напоминающий по форме странный на вид и очень большой пистолет, приблизился к дому, заглянул в него через окно и, сделав на лице удовлетворенною гримасу, вернулся к своим товарищам. Набрав воды, трехколесный механизм с тарахтением исчез на дороге, скрывшись вдали.