Текст книги "Кормильцев. Космос как воспоминание"

Больница для ангелов

Жизнь – она сама по себе протест против смерти. Мы все, как парашютисты, выброшенные без парашютов, летим и знаем, что разобьемся. Можно сделать вид, что летишь, а можно протестовать против такого положения вещей, уходя в творчество и внутренний мир.

Илья Кормильцев

После поэтического вечера в Ковент-Гарден Илья почувствовал себя совсем плохо и попросил Алесю увеличить дозу инъекций.

«Я стала читать английскую инструкцию к лекарству и внезапно обнаружила, что при превышении допустимой нормы это обезболивающее может вызвать остановку сердца, – вспоминает она. – Поэтому категорически отказалась делать уколы и сказала Илье, что надо срочно обратиться к врачу».

К тому моменту нервы у жены Кормильцева были натянуты до предела. Каждый день Алеся видела, как Илья отказывается консультироваться с доктором. Когда она пыталась его переубедить, супруг огрызался, бурча под нос, что «лучше сгореть, чем заржаветь». Ситуация заходила в тупик: один не хотел лечиться, а другая больше не могла лечить.

«На Новый год я поняла, что у нас существует некая завеса тайны, – признается Маньковская спустя десять лет. – Кормильцев запретил мне рассказывать о своем состоянии кому бы то ни было. Я чувствовала, что реально схожу с ума, и поэтому сказала: „Либо ты звонишь врачам, друзьям, они тебя эвакуируют и мы начинаем активные действия, либо я просто ухожу». Я дошла до того состояния, что мне стало все равно. Я поняла, что больше не могу с этим жить“».

В результате такого ультиматума Саша Гунин вызвал домой к Кормильцеву скорую помощь.

«Илья давно жаловался на боли в пояснице, – вспоминает Гунин. – Поскольку у него была всего лишь гостевая виза, оставался единственный вариант – скорая помощь. Когда приехали врачи и увидели его спину, то просто ужаснулись. На пояснице сияла огромная черная шишка. Врачи посмотрели друг на друга с огромным недоумением, поскольку ничего подобного никогда не видели».

Дальше начался сущий ад. Забрать Кормильцева санитары не могли, заявив, что ему нужно зарегистрироваться в поликлинике. Здесь уместно напомнить, что такая организация, как NHS (Национальная служба здравоохранения Великобритании), оказывает бесплатно только экстренную помощь, а на плановое лечение и уход нужны деньги, которых у Ильи не водилось уже давно.

Необходимы были активные действия, и Гунин позвонил теще, которая много лет работала доцентом в отделении анестезиологии Royal London Hospital. На следующий день Мириам Франк бросила все дела, погрузила Кормильцева в машину и поехала в ближайшую больницу.

«Долгое время я не могла понять, почему Илья не заботился о том, чтобы получить медицинскую помощь, – рассуждает Мириам. – Возможно, Кормильцев был настолько поглощен жизнью, которая окружала его, что сознательно отрекся от реальности. В Лондоне он пользовался услугами специалиста по альтернативной медицине, который гарантировал ему, что вылечит. Тем не менее Илья без сопротивления принял мое предложение забрать его в больницу. Возможно, он понял, что дальше так продолжаться не может».

С помощью соседей теща Гунина разместила Кормильцева на заднем сиденье машины и поехала в St. Tomas Hospital – один из лучших госпиталей района. Зная по собственному опыту, что врачи не имеют права официально оформить прием, она решилась взять больницу «на абордаж».

«Я припарковалась в том месте, где обычно стоят машины скорой помощи, – вспоминает Мириам. – Это было рядом со входом в отделение экстренной медицинской помощи. Я попросила медсестер отвести Илью к врачам, но мне ответили, что это невозможно, так как у пациента нет страхового полиса. Я настаивала и говорила, что не уберу машину со стоянки, пока они не заберут больного. В конце концов кто-то позвал старшего медбрата. Он вышел посмотреть на Кормильцева и сразу вызвал санитаров, чтобы те отвезли Илью в госпиталь».

Ожидая врача, поэт провел в коридоре более шести часов. Уже вечером доктор отправил Кормильцева на рентген, а затем, увидев огромную опухоль на спине, госпитализировал для обследования и назначения системного курса лечения.

На следующий день в St. Thomas Hospital приехали взволнованные Гунин и Маньковская. Им огласили результаты анализов, и они, увы, оказались неутешительными. Вердикт гласил, что у пациента «обнаружена меланома с широко распространенными метастазами» и, как следствие, «рак позвоночника на завершающей, четвертой стадии».

Узнав о том, что Илья практически не лечился, доктор заметил, что на подобной фазе рака большинство людей не то что ходить, но даже говорить не могут. Затем врач признался, что жить Кормильцеву осталось немного: может, несколько дней, а если повезет, то пару недель. Для химиотерапии Илья был слаб, но медики решили не сдаваться и предложили сделать курс радиотерапии. Кормильцев мужественно воспринял ситуацию, но категорически отказался от опиумных обезболивающих, поскольку, по его словам, «они мешают думать».

«При всех адских болях для Ильи самым важным было то, что он может контролировать работу мозга, – объясняет Маньковская. – Ничто другое не имело для него значения».

Казалось, что Кормильцев не хотел признаться себе, что его собственный диагноз «выбитый позвоночник» оказался чудовищной ошибкой. И что рак, который он победил несколько лет назад в Белоруссии, снова вернулся. Мистическим образом сбывалось то страшное проклятие, которое он услышал десять лет назад, спасая душу Бутусова от питерских неомагов и чернокнижников.

Надо отдать идеологу «Ультра. Культуры» должное – со стороны он выглядел спокойным и уверенным, продолжая сочинять в этих печальных стенах. «Мир – это больница для ангелов, которые разучились летать», – написал шариковой ручкой поэт строчки одного из последних стихотворений.

«Еще 23 октября я позвонил в Лондон и рассказал про смерть отца, – вспоминает Женя Кормильцев. – Илья признался, что догадывался об этом. В декабре, когда мы общались по телефону, он разговаривал так, как обычно говорят онкологические больные. Слышно было по голосу, что уже оттуда».

На лечение нужны были деньги, поскольку спасать поэта задаром в чужой стране никто не собирался. Его лондонские приятели протрубили тревогу и дали объявление в русскоязычной английской прессе. Затем смогли выйти на Романа Абрамовича, который с давних времен был поклонником «Наутилуса». Без лишних слов бизнесмен выписал чек на 15 000 фунтов, а затем прислал в больницу большую корзину с фруктами и деликатесами.

Шила в мешке не утаишь, и спустя несколько дней информация о болезни Ильи просочилась в российские СМИ. Внезапно о Кормильцеве заговорили буквально все – от крупнейших агентств до газет, радиостанций и федеральных телеканалов.

«Когда денег не было совсем, мне позвонил Илья, – вспоминает Александр Орлов. – Он сказал: „Давай сделаем так… Ты сейчас попробуешь объявить на всю страну, что мне нужны средства на лечение. Попытайся организовать фонд моего спасения. Сделай, у тебя получится!“ Я тогда работал на НТВ, они сразу подключились, сообщили в информационные агентства, и все закрутилось. Началась адская свистопляска, потому что мне пришлось открывать счет на свое имя. За три недели, которые прошли со времени звонка, народ собрал огромные деньги, около 80 000 фунтов».

В это время Кормильцева перевели из St. Thomas Hospital в отделение физиотерапии хосписа St. Christopher, где поэту начали оказывать «смягчающее» лечение, направленное на усмирение боли. Из родных и близких за Ильей ухаживали Саша Гунин, Мириам Франк и будущий опальный депутат Илья Пономарев, оперативно прилетевший из Москвы с первой партией денег.

23 января 2007 года в палате у Ильи побывал корреспондент агентства «РИА Новости». Несмотря на болезнь, Кормильцев держался бодро, пытался шутить и даже строил планы на будущее. Теперь он мог лежать только на животе или на боку, однако не оставлял надежды на излечение и реализацию творческих планов.

«Дело не в сумме как таковой, – пояснял Кормильцев, говоря о том, сколько может понадобиться денег на его лечение. – Дело в том, чтобы найти человека, который взялся бы за лечение и подобрал правильный метод. Нужен специалист с оригинальным подходом, потому что болезнь трудноизлечимая, а времени очень мало… Нам нужен человек с новаторским методом, потому что стандартные методы здесь малоэффективны».

На телефон Кормильцева посыпался шквал звонков – начиная от родственников и заканчивая прессой.

«Илья отдал мне телефон и попросил фильтровать звонки, – вспоминает Гунин. – Он был очень слаб, чтобы постоянно общаться с людьми. Параллельно к нему начали приходить обычные посетители и толпы журналистов. Кого-то из прессы он попросил выгнать вместе с их несуразными вопросами. Я помню, как однажды Илья не сдержался и сказал: „Тут умирающий человек, а вы лезете со своей ахинеей!“

Сегодня становится понятно, что Кормильцев умирал чуть ли не в прямом эфире. Телерепортажи из больницы шли ежедневно, разбавляемые архивными хрониками, комментариями врачей и клипами «Наутилуса».

«Вы окончательно запугаете людей, родных и близких, – с трудом открывая рот, заявил Илья Валерьевич журналистам НТВ. – Ведь здесь не только хоспис, где людей дохаживают до могилы. Здесь есть и реабилитационное отделение, где после терапевтических процедур восстанавливают работоспособность и подвижность».

В эти дни Илье Пономареву удалось перевести Кормильцева в специализированную клинику при Институте раковых исследований, где смертельно больной поэт оказался под наблюдением врачей-онкологов.

«Несколько суток шли переговоры с Royal Marsden Hospital, – вспоминает Пономарев. – Никто из врачей не хотел брать Илью, потому что ситуация у него была крайне тяжелая. И здесь нам очень помогло имя Абрамовича, поскольку мы были вынуждены угрожать – мол, расскажем всему миру, что вы отказываетесь лечить человека. И поскольку мы гарантировали, что не поскупимся на расходы, Кормильцева все-таки взяли на лечение».

К этому времени в Лондон прилетел Стас Кормильцев. Он сутками сидел с отцом, а также нашел квалифицированную сиделку, которая готовила специальную пищу и следила, чтобы Илья лежал только на боку и на животе. В этих условиях Кормильцев-старший умудрялся читать, отвечать на звонки, давать интервью и строить планы для «Ультра. Культуры».

Он знал, что в Екатеринбурге все-таки вышла «Черная книга корпораций» и одновременно закрылся московский офис издательства. Знал и о том, что на Бисерова усилился экономический прессинг со всех сторон, в особенности – от его столичных партнеров. Вскоре ими фактически был осуществлен рейдерский захват типографии «Уральский рабочий».

Примечательно, что на просьбу журналистов прокомментировать закрытие «Ультра. Культуры» Илья отреагировал так: «Комментариев никаких нет. Такая погода у нас сейчас на дворе неблагоприятная. Страна находится в затяжном духовном кризисе со всеми вытекающими». На вопрос о возможном возобновлении работы издательства Кормильцев ответил: «Надежда умирает последней».

«Наша последняя беседа с Ильей состоялась в конце января, – вспоминает Бисеров. – Мне было нелегко звонить, поскольку я не знал, что сказать. Я пытался как-то сформулировать мысли… Мол, „извини за то, что сейчас происходит с «Ультра. Культурой»“, на что Кормильцев резко ответил: „На данный момент для меня это не важно“. Это был очень тяжелый разговор, после которого я надолго закопался в себя, с мыслями о суициде».

Умирающий на глазах поэт мужественно боролся с реальностью до самого конца. Дозвонившемуся в больницу Глебу Самойлову Илья честно признался, что спасти его может только чудо.

«Последний раз я общался с Кормильцевым 3 февраля, – вспоминает Орлов. – Мы разговаривали про самолет, который обещал Березовский, собирались перевозить Илью в Хьюстон, в онкологический центр. Когда в Англии сказали, что это терминальная стадия рака и они ничего не могут сделать, Кормильцев настаивал, чтобы его лечили в Хьюстоне. У него было убеждение, что там людей разбирают, а потом собирают заново. Но в конце беседы Илья все-таки выдавил из себя: „Мне так плохо, что я уже просто не могу разговаривать“».

В эти ужасные часы в больнице вновь стала появляться Маньковская.

«Я везде опаздывала и ничего не успевала, – оправдывается Алеся. – В какой-то момент почувствовала, что просто схожу с ума. Стала напиваться по субботам, чтобы уснуть, поскольку бессонница – это ужасно. Когда я начинаю об этом вспоминать, у меня холодеют руки и синеют пальцы. Много го из тех событий я действительно не помню. В моем мозгу этот период практически стерт».

«В больнице Алеся читала Илье хадисы – записанные высказывания пророка Мухаммада, – вспоминает Гунин. – Медсестра, увидев на столе исламские четки и Коран, подумала, что Илья – мусульманин. Когда у Кормильцева начались судороги, а потом отошли, он попросил помочь прочитать ему шахаду. Илья знал, как она произносится на арабском, но был весьма слаб. Плюс ему тяжело было говорить, поскольку весь рот был в язвах. Я читал, и он медленно повторял за мной. Наутро, после диагноза врача Кормильцев понял, что жить ему осталось мало. И тогда он написал последний стих, который не видел никто, кроме меня и моей жены Анны. И если его где-то публиковать, то только в книге об Илье».

 
Я не хочу умирать, но не потому
Что шишка на ягодице поэта в качестве причины смерти —
 
 
Некая скабрезная в своей античности деталь
Напоминающая нечто из Диогена Лаэртского.
И не потому я не хочу умирать
Что порваны строки в моем воображении
И обидно и дорассказаны истории
И даже не потому, что каждый новый вздох
Обидно клюет на пузырик
Насаженного на иглу воздуха
Глядя правде в глаза, я не знаю,
Почему не хочет никто умирать
И никто, очевидно, тоже не знает
 
 
Я не хочу умирать, но не потому
Что смерть – не конец,
Или смерть – это только начало
Или смерти не существует.
В смерти заложено что-то совсем иное
Начало чего и сами не знаем.
 
 
Пусть трусливые этого и не понимают
Но мы боимся смерти именно потому
Что знаем, чего мы боимся.
 

Судороги прошли, и Илья немного успокоился. Повторяя шахаду и принимая ислам, он еще был в сознании. Однако Саша Гунин, который безвылазно сидел с умирающим, понимал, что счет пошел на часы. Поэтому позвонил Алесе, чтобы она поскорее приехала в больницу.

«В ночь с 3 на 4 февраля дежурила молодой врач, девушка, – вспоминает Гунин. – И я спросил у нее: „Может, все-таки существует какая-то помощь?“ Она очень нервно ответила, что можно сделать укол, но нужно заполнить бланки. Все начали суетиться, но укол так и не сделали. Приехала Маньковская. Она сидела с одной стороны кровати, а я с другой, и мы держали Илью за руки… Вдруг он говорит: „Речка, и домик недалеко от берега“. Я подумал, что у Кормильцева были видения рая и он мне сообщает координаты.

Потом, посреди ночи, он пошутил: „Запишите в моей трудовой книжке: «Ушел на пенсию»“. Рано утром зашла медсестра с рутинной проверкой, надела на палец Ильи аппарат для определения кислорода в крови, и вдруг кислород начал резко падать. Она стала суетиться, но мы с Алесей сказали: „Уйдите, пожалуйста!“»

Наблюдать, как душа покидает тело, было невозможно, и Гунин отвернулся к окну. Вдруг Алеся позвала: «Саша, смотри…» Гунин посмотрел на Кормильцева и понял, что никогда не видел такой улыбки. Лицо Ильи светилось, на нем застыла улыбка бездонной глубины. Если уместно так сказать, ангелы забрали его вовремя.

Через несколько часов в интернет-блоге Кормильцева появилась запись: «Был потрясен тем, что я вам так дорог и что вы прониклись таким участием к моей судьбе. Огромное спасибо за поддержку. Постараюсь ответить всем лично…»

Эпилог

Жизнь выковывает из человека волка.

Илья Кормильцев

Максим Громов узнал о смерти Ильи, находясь в тюрьме. К этому времени он уже был легендой Национал-большевистской партии[3]3
  Организация «Национал-большевистская партия» запрещена на территории России.


[Закрыть], и не только. Снимок, на котором Громов выкидывает из окна портрет Путина во время захвата нацболами здания Минздрава на Неглинке, облетел весь мир, его напечатали все ведущие западные агентства. Шел 2004 год, в разгаре был скандал с монетизацией, то есть фактической отменой льгот для пенсионеров. Так Громов стал политзаключенным. В общей сложности Максим отсидел более трех лет – сначала в «Матросской тишине», потом в «Бутырке», потом в уфимской колонии.

«Илья присылал мне кучу книг „Ультра. Культуры“ прямо в лагерь – Пол Пота, Джохара Дудаева, Алистера Кроули, стихи Всеволода Емелина, – вспоминает Максим спустя годы. – Десятка книг там, может, и не было, но мне хватило читать до освобождения. Но отдали мне их не сразу. Когда они пришли, я сидел в БУРе, лагерной тюрьме, и все книги ушли в кладовую. Когда меня спустя год перевели в строгий барак, книг не оказалось на складе. Я начал ругаться со складским офицером, за что меня поместили в штрафной изолятор. Там я, не будь дураком, сразу объявил голодовку. Голодать, или, как говорят зэки, „отгрызать свое“, мне пришлось чуть более шестнадцати суток. На семнадцатые сутки все книги Ильи нашлись, только у Шпенглера были оторваны несколько страниц.

О том, что Кормильцев умер, я узнал из газеты. Я очень занервничал, вспомнив его – добродушно улыбающиеся очки, в белых штанах… Подступил комок к горлу. Я пошел к старшине нашего барака, зэку по прозвищу Гестапо. Зашел в старшинскую и попросил у него Winston. Гестапо был из 18-го отряда, приходил каждый день к нам выполнять какие-то административные обязанности. Winston курил только он. Он, не спрашивая, дал сигарету, я попросил две, Гестапо дал две, и я ушел в курилку.

После первых затяжек я поплыл. „Ты что? Что-то случилось?“ – „Кормильцев умер. Это его книги вы читали. Он их издавал, присылал мне… Вы его знаете по песням «Наутилуса», «Насти», «Урфин Джюса»…“

Зэки молчали, пара человек вышли из курилки. Когда я докурил вторую сигарету, уже никого не было. Я вошел в камеру барака, там был заварен чифирь, стояли кругали, в стальной шлемке лежали конфеты. Все молчали и ждали меня. Было тихо, и только иногда чихала умирающая барачная кошка Люська. Душа барака умрет примерно через неделю, когда я буду на длительном свидании с матерью.

Я сел в середине камеры в общий круг. Мне налили чифирь, я сделал первый глоток и пустил кругаль по кругу. Зэки, по очереди повторяя „царствие небесное“ и „хороший поэт был“, отпивали этот горький напиток, закусывая „барабулькой“. Обычно после чифиря они развязывают языки, начинают шутить. Но в этот раз зэки честно разделили мою тоску по прекрасному человеку».

Автор благодарит за помощь всех людей, причастных к созданию этой книги. Отдельное спасибо Всеволоду Емелину и Денису Веселову за идею названия.

Эксклюзивные интервью для книги дали:

Павел Антонов, Виктор Ашкенази, Никита Балашов, Александр Бисеров, Эдуард Бояков, Вячеслав Бутусов, Владимир Бухаров, Дмитрий Бучин, Владимир Бушмич, Леонид Быков, Елена Вакулина, Вис Виталис, Алина Витухновская, Борис Гребенщиков, Максим Громов, Андрей Горбатов, Алекс Дубас, Всеволод Емелин, Алла Жидкова, Елена Жильцова, Виктор Зайцев, Георгий Заславский, Аркадий Застырец, Дмитрий Карасюк, Юрий Каспарян, Александр Касьяненко, Константин Кедров, Алекс Керви, Максим Климов, Михаил Климов, Алина Ключевская, Михаил Козырев, Алексей Кокин, Виктор Комаров, Елена Кононова, Игорь Копылов, Женя Кормильцев, Илья Кормильцев, Стас Кормильцев, Марина Кормильцева, Александр Коротич, Инна Кузьменко, Евгений Лейзеров, Игорь Лисник, Андрей Макаров, Владислав Малахов, Алеся Маньковская, Андрей Матвеев, Николай Мейнерт, Алексей Михеев, Инна Моисеева, Владимир Назимов, Ольга Неве, Борис Никонов, Игорь Новиков, Александр Орлов, Александр Пантыкин, Александр Перцев, Александр Петелин, Светлана Плетенко, Александр Плющев, Анастасия Полева, Александр «Хип» Пономарев, Леонид Порохня, Альберт Потапкин, Владимир Преображенский, Константин Преображенский, Олег Ракович, Ольга Ринк (Богатикова), Галина Робенау (Порохня), Андрей Родионов, Алексей Рождественский, Александр Рольщиков, Мария Рыжонкова, Олег Сакмаров, Вадим Самойлов, Глеб Самойлов, Юрий Сапрыкин, Михаил Симаков, Валерий Ситников, Максим Скворцов, Николай Соляник, Андрей Сумин, Ольга Сурова, Дмитрий Тарик, Марина Тимашева, Игорь Тонких, Дмитрий Умецкий, Ксения Устюжанинова, Марат Файрушин, Анна Франк, Мириам Франк, Владимир Харитонов, Алексей Цветков, Евгений Цурихин, Антон Чернин, Андрей Чернов, Сергей Чубраев, Владимир Шахрин, Ян Шенкман, Лев Шульман, Евгений Щуров, Алла Эбель, Елена Яковлева.

Помощь в организации и проведении интервью, работа с архивными материалами:

Александр Гунин, Дмитрий Карасюк, Алексей Кокин, Александр Коротич, Алеся Маньковская, Александр Петелин, Константин Преображенский, Олег Ракович, Антон Чернин, Ян Шенкман.

Литература, редактура, корректура, нечеловеческое терпение, аренда мозга:

Сергей Гурьев, Михаил Друченко, Алексей Кокин, Рома Либеров, Ирина Попович, Юрий Сапрыкин, Андрей Балашов.

Расшифровки, шифровки и стенограммы: Татьяна Буракова.

Неоценимая помощь:

Андрей Балашов, Сергей Бобза, Денис Веселов, Александр Горбачев, Владимир Долгов, Алла Жидкова, Алина Крочева, Александр Коротич, Миша Лузин, Наталья Малахова, Инна Моисеева, пансионат Конча-Заспа (Киев), Александр Пружинин, Владимир Раевский, Олег Сакмаров, Елена Федулова, Олеся Фирулева, Ян Шенкман, Виктория Яковлева.

Плодотворное сочувствие идее:

Дмитрий Абрамов, Кирилл Адибеков, Евгений Бабушкин, Шуня Балашова, Борис Барабанов, Алла Башенко, Олег Беликов, Дмитрий Большаков, Владислав Борецкий, Арина Буковская, Артем Дертев, девушка из Еврейского музея, Денис Бояринов, Кира Вайнштейн, Андрей Васянин, Александр Волков, Саша Гагарин, Саша Галин, Евгений Гапеев, Артур Гаспарян, Олег Гененфельд, Юлия Гладкова, Евгений Горенбург, Денис Давыдов, Яна Григорьевна Дубенко, Яна Еркович, Дмитрий Загорский, Илья Зинин, Татьяна Зыкина, Ива, Кантри Джо энд Зэ Фиш, Петр Каменченко, Максим Кашулинский, Саша Киба, Ольга Князькина, Женя Ковалева, Олег Коврига, Александр Кондуков, Майя Кузина, Алексей Кукарин, Алексей Кульбацкий, Исаак Аркадьевич Кушнир, Маша Кушнир, Юлия Кушнир, Игорь Лисник, Аня Любезнова, Алексей Лысенко, Светлана Мазова, Екатерина Максимова, Андрей Матвеев, Владимир Миклошич, Ирина Миклошич, Алексей Михеев, Алексей Могилевский, Юля Молодова, Егор Мостовщиков, Мария Нестеренко, Маша Никитина, Вика Ничаева, Алексей Певчев, Лена Пионерова, Дмитрий Пищулин, Кристина Попельнюк, Ирина Попович-мл., Светлана Примакова, Денис Рубин, Анастасия Рогожникова, Екатерина Рукавишникова, Александр Самойленко, Евгений Сафронов, Сергей Смолин, Вячеслав Суриков, Анна Сухаревская, Настя Сайфулина, Патти Смит, Пол Уильямс, Григорий и Инна Файнбург, Люда Фролова, Ольга Чебыкина, Мария Щепалова, весь «Кушнир Продакшн».