Текст книги "Путь к сердцу горы (сборник)"

«Мне Севера снег – что песок Синая…»

 
Мне Севера снег – что песок Синая.
Плыви, Ковчег, без меня! Я знаю,
Приходит время четвертой стражи.
И дождь, что не утоляет жажды…
Порд ним исчахла моя отвага
Ослеп огонь и иссохла влага…А там, в тени узловатых кряжей,
Еще никто не смеялся дважды.
Мне там так часто ломали шею,
Что я привык. Я – чужак, пришелец.
В любом краю и в любые эры;
Везде лишь двое нас: я и Beра.
И все, что есть у меня – лишь право
Стоять последним у переправы,
Следить за взмахами длинных весел
И знать, что я никого не бросил:
И я остался!
 

«Ты – человек. Я – человек…»

 
Ты – человек. Я – человек.
Или похожий на.
Мыши в траве
Начали бег
После ночного сна.
Капли воды,
Поиск еды,
Топот маленьких лап.
Я или ты?
Руки пусты;
Кто-то из нас слаб.
 
 
Кто-то из нас
Помнит сейчас
Лишнее – и ждет.
Кто-то, не тщась,
Взяв свою часть,
В позавчера уйдет.
 
 
Полно-те, мышь!
Что ты шумишь?
Нынче не твой год.
Городу крыш
Не угодишь:
Город, он всех…
 
 
Свет из-под век:
В мокрой траве
Шепот маленьких ног.
Ты – человек.
Я – человек.
Нас охранит Бог.
 

«Я хватал руками огонь свечи…»

 
Я хватал руками огонь свечи,
А Луна смеялась и капал воск.
И упругий воздух чуть-чуть горчил.
И дрожало небо на иглах звезд.
И дышала ночь на искристый шелк.
И шептала: «Верь мне! Я все могу!»
И крошился камень в груди, и жег,
И комками рвался из сжатых губ.
 
 
Но свеча упала, и вскрикнул мрак,
И метнулся птицами жадных рук,
И скомкал и бросил мое «вчера»,
И зашелся факелом на ветру.
 
 
А на кромках пальцев дрожала ртуть.
И сиял над городом Млечный Путь.
 

«Вот окошко горит…»

 
Вот окошко горит.
Там уютно внутри.
Чисто.
Пыль с ладоней сотри,
Там под лампочкой три
Кисти.
Там тепло и еда,
Там прохожим всегда
Рады.
Собирается дождь,
Но ты прав, что пройдешь
Рядом.
 

«Останься сегодня со мной»

 
Останься сегодня со мной
В стране, где не знают о лишних,
Где полночь сиренево дышит
В раскрытое настежь окно.
 
 
Останься сегодня со мной,
Где тени бегучие рыжи.
Как много мерцает над крышей,
Сквозящих в небесное дно
 
 
В страну опьяняющих снов
Кораблик, лимонная долька,
Умчит нас по небу – ты только
Останься сегодня со мной.
 

1988

«Неумолимо…»

 
Неумолимо
Тень над тропой.
Два пилигрима
В вечный покой.
Искры в глазницах —
Угли в золе.
Врезалась в лица
Клинопись лет.
 
 
Буковый посох,
Лунки в пыли.
Встретились просто.
Просто ушли.
Просто и прочно —
Шорох подошв.
Ветер восточный.
К вечеру – дождь…
 
 
Как твое имя?
– Прах Под Ногой.
Два пилигрима
В Вечный Покой.
 

«Мы смеялись, учились, спорили…»

 
Мы смеялись, учились, спорили —
И не знали жалости.
Мы любили читать истории
Со счастливым финалом.
Где любовь сильней неизбежности
А доверие – страха.
Мы скользили дыханьем нежности
Над холмами праха.
А когда золотые искорки
Зажигались заполночь,
Мы, действительно, были близкими, —
От внезапности.
 
 
Мы не смели считать облака и дни
Тех, кто рядом.
А что пели про мертвый маятник —
Так и ладно!
Мы ж беды на себя не кликали,
Не пророчили.
Да, мы часто казались дикими
Тем, кто с отчеством.
И спасали сердца от голода
Огоньком у рта,
И часами качались, голые,
В душных комнатах.
Но шептали любимым в волосы
Заклинания.
И пьянели от ласк, от голоса —
Не от знаний.
 
 
Да, мы утро встречали спящими
Без пристанища!
Но мы выросли настоящими.
И такими останемся.
 

«Мой динамик свистел на привычный мотив…»

 
Мой динамик свистел на привычный мотив:
Про героев, которые нынче в чести,
Чье квадратное сердце, скакнув из груди,
Навсегда поселилось в мозгах.
Он сопел и болтал про иные пути,
Про волшебный корабль, что построен почти…
Было время, я тоже с восьми до пяти
Ежедневно крепил берега.
Но, по счастью, мне вреден был правильный стиль,
И мне было позволено встать и уйти.
С этих пор я себя не обязан нести
На алтарь Городов Из Песка.
 
 
Но динамик не знал. Он сопел, бормотал.
Там ковали железо и лили металл
На бумагу. В итоге меня он достал.
Он добился, поганец, того, что я встал
И прихлопнул его, дурака.
 

«Вечер крался, как тигр к оленю…»

 
Вечер крался, как тигр к оленю.
Не спеша наползали тени,
На горячий узор ступеней
Выдыхая полдневный пыл.
Воздух двигал листву растений,
Повисал, опьяненный ленью,
Как насытившийся упырь.
Мошки вьюжились в исступленье.
На ладони и на колени
Невзначай оседала пыль.
 
 
Солнце скатывалось полого.
Звуки вязли в тягучем соке.
Через темные ноздри окон
Душный ветер вбирался в дом.
 
 
Полз жучок по девятой шлоке.
Затоптался на третьем слоге,
И, отброшен незлым щелчком
В ерш травы на краю дороги,
Там пропал.
И – наивный логик —
Ты подумал, что все – от Бога,
Распрямил затекшие ноги
И закрыл осторожно том.
 
 
Было небо белей бумаги,
А по тропке, что вдоль оврага,
Уходила упругим шагом
Не нашедшая плоть и кровь.
И в качании древней раги
Облетал островками влаги
В теплый сумрак столетний кров.
 
 
А беспутный наследник магов,
Раздвигая людскую накипь,
По ступенькам взбегал в метро.
 

«Если я кормчий на судне моем…»

 
Если я кормчий на судне моем,
Значит, ты – ветер, летящий беспутно.
Но почему ясноглазое утро,
Только помедли, – окажется днем?
 
 
Только помедли – окажется днем,
Душным и влажным, текущим устало
В настежь раскрытый оконный проем
Запахом дерна и криками галок?
 
 
Запахом дерна и криками галок
Вместо терпчайшей вихрящейся пены?
Ах, почему, почему, непременно,
Волны, уйдя, оставляют так мало?
 
 
Вместе мы влагу соленую пьем.
Мне ль удержать своенравное судно,
Если ты – ветер, летящий беспутно?
Если я – кормчий на судне моем?
 

«Я – слуга смешных запоздалых слов…»

 
Я – слуга смешных запоздалых слов.
Тех, что путаны и тонки.
Что же ты смеешься, мой Птицелов?
Разве боль моя – пустяки?
Разве боль моя – это мне в укор?
Разве слезы мои – вода?
 
 
Извини. Я часто вступаю в спор…
Но ты только скажи мне «да»,
И я тотчас крылья сложу свои,
И наброшу на плечи сеть.
Ведь кому-то ж надо из нас двоих
Первым с жердочки засвистеть.
Да и что считаться нам! Я готов
Не испытывать воли чувств…
 
 
Но ты так смеешься, мой Птицелов,
Что и я вот-вот улыбнусь.
 

«Когда ночь навалится тяжело…»

 
Когда ночь навалится тяжело,
Пригибая лицо к груди,
И не будет слез и уйдет тепло,
Все уйдет, что может уйти,
А останется только дверной проем,
Безнадежный, как скрип колес.
И не будет света в дому твоем,
Как не стало тепла и слез.
Только – ткань, отрезавшая окно.
Только ты – ничком, у двери.
И темно, до рези в висках темно,
И холодная дрожь внутри.
И нельзя уже ничего отнять,
И желанье только одно:
Чтоб на кухне кран перестал ронять
Капли в раковинное дно.
 
 
Вот тогда, сиреневой дымкой лет,
Я, незванный, войду в твой дом.
Сяду рядом, на плечи – пушистый плед,
На затылок – тепло? – ладонь.
Кто наплел тебе, что ты здесь одна?
Что ушедшее – позади?
Спи! Не будет впредь ни ночей без сна,
Ни тягучей тоски в груди.
Только сон приносит душе покой.
Разве больно тебе? Ничуть?
Спи. Проснешься завтра уже другой.
Спи?
Прижавшись щекой к плечу,
Ты уснешь – уйдешь в семицветный дым
И струение теплых грез,
Где не ищет жадно твои следы
Трехголовый Аидов пес.
И ты будешь – ветер над сном-рекой,
И – бегущий навстречу путь.
И я буду твой охранять покой
До утра…
И еще чуть-чуть…
 

«Постучи в мою дверь…»

 
Постучи в мою дверь.
Я, быть может, сегодня открою.
Раньше слышалось мельком,
А нынче, сквозь длинные годы
Позабыл о тебе.
И какая ты стала теперь, я не знаю.
Да и сам я совсем не похож на героя.
Не идальго, а мельник, скорее.
Но ты все ж постучись ко мне в дверь
И я, может, сегодня открою.
 
 
– Заходи. Я заждался. Что, нынче дрянная погода?
Ничего. Мы друг друга согреем!
 
 
Нет не так!
Я почти онемею. Протяну тебе руку, смешавшись,
И скажу совсем тихо:
– Ну, здравствуй. Свобода!
Вот и свиделись.
 

«Маленький человечек…»

 
Маленький человечек
На узком карнизе башни.
 
 
– Мы увидимся вечером
Только ты ни о чем не спрашивай.
 
 
Злые и искалеченные
Вдумчивей, но капризней.
 
 
Маленький человечек
Уснул на узком карнизе.
 
 
Время течет к полуночи.
Время мудрей прохожего.
Прогулки в ночи безлунные
Требуют осторожности.
 
 
Два кандидата в кормчие
С горсточкой прихлебателей:
В ливне булыжном корчатся
Блудницы и Евпатии.
 
 
Вшей в рукавички перышки
И, врастопыр, – со звонницы!
 
 
Птичка клюет по зернышку.
Часто головка клонится.
 
 
Путая петли почерка,
Историю перелистываю:
Два кандидата в кормчие
Машут цепами истово.
 
 
В синь-пятистенке везде сверчки.
Петька папаху из Лиса сшил.
– Девочка моя, девочка,
Кто твою кожу высушил?
 
 
Верно, от одиночества
Мы так боимся праздников?
Так вот и напророчится
Разная несуразица!
 
 
Узкое ходит плечико,
Блюдечко шустро вертится…
 
 
Маленький человечек
Верит в свое бессмертие.
 

«В Зазеркалии нынче вечер…»

 
В Зазеркалии нынче вечер.
Пух дыханья, садясь на плечи,
Согревает, клоня ко сну.
Воздух легок, но вдох обманчив.
Несмешной разноглазый мальчик
Охраняет свою страну.
 
 
Все дневные шальные тропки
Королевства-на-дне-коробки
Заплетает в один пучок,
А потом, как букет ромашек,
Их кладет в боковой кармашек,
И – на пуговку. И – молчок.
 
 
В Зазеркалии нынче тихо.
Королевич страдает тиком.
Беспокоить его нельзя.
Топтунам, болтунам, царапкам
Рты заклеить и спутать лапки:
Пусть-ка попусту не бузят!
 
 
В Зазеркалии нынче восемь
Дней недели. Из абрикосин
Королевичу строят дом.
В этом доме не слышно эха.
И на крыше его – прореха,
Нареченная четвергом.
 
 
А за речкой пасутся кони.
И стоит деревянный воин.
Он приветствует поезда.
И салют его безупречен.
 
 
В Зазеркалии нынче вечер.
Но не тянет меня туда.
 

«День – разделит…»

 
День – разделит.
Время сложит.
Мы играем в ремесло жить,
Выполаскивая случай.
Высыхает на полу чай.
Опрокинувшейся чашкой
Мы всю ночь играли в шашки
Опечатанных признаний.
 
 
…На полях воспоминаний
Не растут ни мак, ни вишни.
Драме – быть,
Да роли вышли.
И без нас пройдет премьера.
 
 
"Мы всегда не знали меры
Восхождения по лужам…
 
 
В животе теплеет ужин
(Кушай, детка, пока свежий!).
Поздно сбрасывать одежду
На пол пыльных тротуаров!
Тем, кто пишет без помарок,
Ни к чему стальная бритва.
Вместо чувства – чувство ритма.
Вместо действий – жалость. Сложим
С посвященных бремя кожи:
Пусть чужое станет прахом.
Скоморох в льняной рубахе
Прокатился колесом.
 
 
– Попляши, доколе сон
Не качнет тебя к постели.
 
 
Вечер сложит,
День разделит.
Время прежних приберет.
Новым – даст…
Искривлен рот
В зеркале. Туман, дорога.
Ломко вскидывая ноги,
Пыль взбивает скоморох.
На краю чертополох.
Поперек – мосток над речкой.
Скарабей бежит навстречу.
Солнце светит. Пастораль!
А за окнами – февраль!
Ветер вскрикивает жутко.
Там, за стенкой, даже шутка
Замерзает на лету.
Там не выжить нам.
А тут,
В Королевстве Полных Ложек
Мы играем в ремесло жить
Замечательно легко.
Пить парное молоко
Из кадушки деревянной.
А над лугом запах пряный…
Только маки не цветут.
 
 
Населяем пустоту
Зазеркального пространства,
Теплотой и постоянством.
А на краешке стола
Липко лужица легла
И роняет капли на пол.
А февраль когтистой лапой
Процарапывает грудь.
И вытаскивает суть—
Дряблый маленький комочек
Слов. И некому помочь нам.
Эти, прежние, – ушли.
Новых – нет. Лежит в пыли
Груз непринятых признаний.
 
 
.. На продавленном диване
Спят, обнявшись горячо,
Скоморох и дурачок.
В форточку влетает снег.
Улыбаются…
 

«Я ошибся, быть может, но был по-особому Прав…»

 
Я ошибся, быть может, но был по-особому Прав.
За стеной крепостной не увидишь бегущего полем.
Из-под панцыря башни не чувствуешь запаха трав.
Вязкий скрежет железа…. Должно быть, мне рано на волю.
 
 
Ветер вскинул песок. Я поймал его жадно распяленным ртом.
Поперхнулся, закашлялся, вытянул влажные руки
И упал. И земля, закрутившись винтом,
Мне воткнулась в затылок. И тотчас какие-то звуки
Заплясали, запрыгали сотнями вертких зверьков,
Закричали испуганно, вспыхнули заячьим пухом…
А потом было лето. И было светло и легко.
Только жарко немного. И в горле – щекотно и сухо.
 
 
А потом… А потом…
Я не помню, что было потом.
А когда я очнулся, распятый на каменных плитах,
То невидимый Некто-с-зеленым-кленовым-листом —
На-груди прошептал мне: «Мужайся. Так надо.
Ты выиграл битву».
 

«Поперек дороги черными буква „УХОДИ!“…»

 
Поперек дороги черными буква «УХОДИ!»
Там, впереди, в поле,
На выпуклой твердой груди земли —
Башня из желтого теплого камня.
Дальше (если не больно раздвигать крапивные стебли руками)
Маленький заброшенный склеп.
Там тихо.
Совсем.
Лишь изредка в тени заплетенных ветвей
Прошуршит по земле
Ящерица.
Камень осел. (Время!)
Голову греет солнце.
Тонкие ветки.
Красные ягоды, часто, на загустевших кустах.
Люблю такие места.
Но прихожу сюда редко.
Из-за надписи.
 

«У поцелуя женское лицо…»

 
У поцелуя женское лицо.
И мягкие встревоженные пальцы.
И волосы межзвездного скитальца,
И низкий голос с легкой хрипотцой.
И запах потревоженной земли,
Властительно-удушливый и влажный,
Истомно-напряженный запах пашни.
И жизнь его похожа на прилив,
А смерть – на град, разбуженный гонцом.
У поцелуя женское лицо.
 

«Ночь раскручивалась просто…»

 
Ночь раскручивалась просто:
Встал скрипач на перекресток
Девяти Забытых Лун,
Палочкой коснулся струн…
А когда отдернул руку,
Тетива тугого лука
В небо бросила стрелу.
В белозвездчатую мглу
Понеслась стрела, ликуя.
А скрипач уже другую
Посылает ей вослед.
Девяти ушедших лет
Позабытый перекресток.
Грубо срубленным помостом
Завершается подъем.
Скрипка плачет не по нем,
Нет! О собственной тоске:
Горло сдавлено в руке.
Черный аист сел на стреху.
Клюв распахивает смехом.
Хорошо ему на крыше!
Но стрела его отыщет.
Все известно наперед.
А скрипач-то все поет!
Знай, поет, о чем не зная.
Зерна-звезды прорастают
В золотые ручейки.
За движением руки:
Влево-вправо, влево-вправо
Холостильщиков орава
Наблюдает втихаря.
Приближается заря.
Очень четко, очень остро
Режут тени перекресток
Девяти Забытых Лун.
На обугленном полу
След от скрипки… Мертвой скрипки!
По ступеням влажно-липким —
Осторожным шагом – кот,
Подбираясь к черной тушке…
 
 
По истерзанной подушке
Пляшут пальцы скрипача.
Черепки разбитой кружки.
На подушке след плеча…
Вздрогнул раз, и замолчал…
Вот и ладно.
 

«Одинокий голос вьюги…»

 
Одинокий голос вьюги,
Тающий вдали.
Втайне, друг навстречу другу
Мы с тобою шли.
Осторожно, неизбежно
Умеряя шаг,
Шли на голос пляски снежной,
Рот рукой зажав.
 
 
И тянулисъ темным следом
Сквозь сугробный наст
Нами вскормленные беды,
Ищущие нас.
Но мела поземкой вьюга
Все сильней, сильней;
Воздух скручивая туго,
Взмучивая снег.
 
 
Вихревым слепящим кругом
Свертывалась мгла.
Это друг навстречу другу
Вьюга нас вела.
 

«Желто-серая дорога. Крупный щебень вдоль обочин…»

 
Желто-серая дорога. Крупный щебень вдоль обочин.
Впереди – стальная арка, мост над речкой неширокой.
Поворот.
Когда автобус тормознет, руке послушный,
А потом басово взвоет, и закашляется гарью,
Отвернув, покатит резво, мелкой пылью заслоняясь…
Все останется, как прежде.
Мост, обочины, дорога, речка, чайки, ежевика…
Только ты уже не будешь шевелить носочком туфли острый щебень
И прилежно взгляд вести по горным склонам,
На лихой изгиб дороги возвращаясь в нетерпенье
А потом – опять по склонам, по безоблачному небу,
По раскидистым деревьям, там, за помидорным полем,
Да по красной крыше дома вдалеке, и вновь – к дороге,
И опять – курчавым склоном…
Только бы меня не видеть.
Потерпи.
Уже недолго.
К слабым случай милосерден.
Но, пожалуйста, не надо, уходя, смотреть под ноги,
А внутри, спасаясь, строить укрывающий шалашик трезвых мыслей,
Объясняя то, чему и быть не может в этом мире объясненья.
Ну а мне что остается?
Молча ждать, когда гуденье за упругим поворотом
возродится, нарастая, и тогда
Легонько тронуть смугло-матовую щеку пересохшими губами
И сказать: «Прощай, дружочек! Позабудь, иль постарайся
позабыть о том, недавнем, том, что сказано напрасно.
Все окончится неплохо. И беда тебя минует».
 
 
Но, увы, к щеке прохладной я, пожалуй, не сумею
равнодушно прикоснуться пересохшими губами
но, согрев лицо улыбкой, сквозь прямоугольник двери
я тебе пообещаю то, во что не в силах верить,
Потому что знаю правду.
«Ничего. Езжай. Так нужно.
Чтобы засветло вернуться, надо экономить время.
Ничего. Езжай спокойно».
И сумею не услышать, как ты скажешь:
«До свиданья!»
 

«Сфинкс, сочинивший ребус…»

 
Сфинкс, сочинивший ребус,
Сводит литые веки.
Ветер Северной Мекки
Треплет сухие гребни
 
 
Дюны. Безглазый слепок
Чайки летит к заливу.
Сморщив ладошкой сливу,
Девочка смотрит в небо.
 
 
Бог, окунаясь в море,
Хной обрамляет камни…
Грузно качнув боками,
Тень заслоняет город.
Чайка, взрывая воздух,
Звонко кричит по-фински.
С хрустом сминает сосны
Желтая лапа Сфинкса.
 

«Homo homini lupus est…»

 
Homo homini lupus est.
Желтое яблоко ловит крест.
Мякотность паха взрезает клык.
Ох, и вольно ж тебе лгать, старик!
 
 
Должен же кто-то очистить хлев!
Истина стоит десятка плев?
Катится в яму щеки слеза…
Вот она! Что ж ты ее не взял?
 
 
Струпья земли выгрызает плуг.
Мертвые скорбно стоят вокруг.
Встретились. Молча. Одним кивком.
Глухо ударился мерзлый ком.
Чавкает сдавленно черный снег.
Мир вверх тормашками – так ясней!
…Варится жорево на плите.
Крысы сношаются. В темноте
Дремлет старуха, внатуг дыша.
Девочка делает первый шаг.
Где-то чуть слышно кричит труба.
Крик запекается на губах.
Вверх серебристо взбегает ртуть…
 
 
Верую, Господи! Только – будь!
С нами, о Господи, будь – и все!
…Кожу беззвучно удар рассек.
Время – разбрасывать. Канул Храм
В жаркие бездны отверстых ран.
…Падают капли на грязный пол,
Мы уж не ждали, а Он пришел!
 
 
Спит в колыбели песка зерно.
Верую, Господи, мы – одно!
Нам опускаться в Твои следы
Светлыми каплями той воды.
 

Здравствуй, осень

 
Здравствуй, осень!
Когда под сереющим парусом неба
Опускаются жухлые листья в намокшую пыль,
Грустно мне.
Грустно мне неизменно и долго, тоскливо мне, где бы
Ни был я в эту пору… А, может быть…
Впрочем, забыл.
 
 
Здравствуй, осень!
Холодная, зябко набухшая влагой.
Побледневшее солнце над желтой гребенкой полей
Я почти позабыл о тепле и о лете. Тоскливая слабость
Сводит горло, сползая туманом по вялой земле.
 
 
Здравствуй, осень!
Здравствуй, час возвращенья на вечные круги!
Повторение многих, распавшихся в сырости лет.
Чуть живо прошлогодней мечтой о ночлеге,
В которой ни жажды, ни муки,
Бьется сердце. Печаль темной лужей лежит на земле.
 
 
Здравствуй, осень!
Я почти полюбил эти голые черные ветви
Над разбухшей дорогой. И запах гниющих стропил
Этот дождь… Я почти полюбил его.
Даже отсутствие света угнетает все меньше.
А, может быть… Впрочем, забыл.
 

«Курчавые склоны, белесое небо…»

 
Курчавые склоны, белесое небо,
Горячие плечи дорог.
И Три Непреклонных, глядящих на ребус
Прилипших к пергаменту строк.
 
 
На желтых карнизах из мягкого камня
Начертаны их имена.
Вот первый: он призван. И принят веками
Хранить от огня письмена.
 
 
Второй? Он герой, разрушающий тайны
И видящий ночью, как днем.
А Третий – изгой. Но и он не случайно
Стал Третьим. Не будем о нем.
 
 
А солнце все выше, и все горячее
Сыпучая рыжая пыль.
А пламя все лижет склоненные шеи
Трех зрячих над миром слепых.
 
 
И, будто зевая, большими кругами,
Всплывает удушливый жар.
И тесно, сливаясь, у Трех под ногами
Три черные тени лежат.
 

«Наши глаза затуманены камфарным злом…»

 
Наши глаза затуманены камфарным злом
Серого Времени. Мягкими лапами лет
Наш позвоночник уверенно взят на излом:
Только замешкайся – хрусь – и меня уже нет.
Только замешкайся – крак – и тебя уже нет!
Только не смейся, пожалуйста, это – всерьез.
Скомканный фантик. Букетик искусственных роз.
Сердце мое – как разбрызганный шинами пес.
Серое Время не любит цветных облаков.
Сохнут тела искореженных сталью берез.
Плещется в жиже кораблик страны дураков.
Только не смейся! До смеха уже далеко!
Выброшен вымпел печали над красной стеной.
Серое Время… Из желтых и черных веков
Мне предложили тебя…Ты побудешь немного со мной?
Только не смейся! Ну, примем еще по одной
Стопочке яда! Я просто не помню обид!
Наши глаза затуманены? Разве? Нет, это – окно.
Сумерки. Время такое. Мы можем предаться любви,
Если ты хочешь…
Над лучшей из наши молитв —
Марево спиц. Колесо беспокойного сна.
Милостью Бога у нас ничего не болит,
Кроме души. А душа для того и дана.
Значит, все правильно?
В сердце моем – тишина.
Искорки памяти плещутся в зеркале мглы.
Камфарным соком (спасенье?) у самого дна
В сердце мое изливается кончик иглы.
 

Путь к сердцу горы

 
Над разбухшей дорогой лениво ползет неприкаянный дым.
Он похож на меня, и ты тоже рискуешь, что станешь таким
Через несколько лет.
Неужели ты этого xoчешь?
Опухший от спирта сосед.
И ободранный пол в коммуналке чужой,
И окурки твоих сигарет на прожженной фанере стола,
И землистое, злое лицо в мутноватом огрызке стекла.
Узнаешь?
Ты не стал подлецом. Это славно.
Но, жаль, ты не стал и добрей.
И совсем не осталось друзей, кроме этих…
Когда ты приходишь в какой-нибудь дом, где живут
Зеркала, – ты приходишь туда пообедать.
И ты делаешь это.
Потом ты уходишь, и хозяин с хозяйкой
С минуту глядят тебе вслед из большого окна
С облегченьем. И с тайной тоской,
Что ты можешь зайти еще раз…
Старина!
Верь, что я ничего не придумал.
Через несколько лет твоя жизнь будет точно такой.
Или – хуже.
Для чего тебе все это нужно?
 

«Разбуди меня ночью, спроси: „Для чего ты живешь?“…»

 
Разбуди меня ночью, спроси: «Для чего ты живешь?»
Я отвечу привычно и честно: «А Бог меня знает!»
А от темной воды я давно заучил заклинанье:
«Я живу, чтобы жить». Это – правда. Хотя и похоже на ложь.
 
 
Я б добавил: мое – это только мое – и не трожь!
Самой нежной рукой прикоснешься – пронзительно больно.
Но молчу. Я поэт. И поэтому даже не волен
Завернуться в лохмотья из собственных сорванных кож.
 
 
И ты хочешь согреть меня? Ну так чего же ты ждешь?
Я слегка одичал и отвык от дыханья чужого,
Но рубец на груди, он остался, обугленный желоб
Прежде пролитых слез… Только я на него не похож.
 
 
Да, ты тоже уйдешь. Пусть не так, как ушедшие прежде.
Это храм, а не дом. В нем всегда не хватает тепла.
Он меняет гостей, как погода меняет одежду,
Но не терпит одежд на исхлестанных влажных телах.
 
 
Верно ль? Ты не уйдешь? Что с того – не уйдешь, так отнимут!
Это мир – без надежд. Здесь за слабость взымают втройне.
Но спасение есть. Есть! Вы носите общее имя.
Лгут пустые глаза Заклинателя Слов и Теней —
 
 
Мы не платим за все! Только – временем или телами.
Мы – по сути одно. Остальное осталось вчера.
Разбуди меня ночью, спроси: «Ты останешься с нами?»
Я остался б… Поверь! Только мне не дано выбирать.